Истории приграничья

Хватаясь за стены, поднялся. Постоял, собираясь с силами. Толкнувшись одной ногой, перескочил через препятствие. И ту же ударил другую жилу, натянутую на уровне груди. Разбрасывая жёсткую земляную крошку, из замаскированной ниши на потолке по дуге вылетел подвешенный на верёвке обрезок бревна, толщиной почти с человека. На обращённой к Габе стороне торчали остро заточенные четырёхгранные колья.

Силы удара хватило, чтобы пробить тело насквозь – фуминца не спасла даже кольчуга. Габа тряпичной детской игрушкой повис на кольях; фонарь вновь полетел на землю и погас. Некоторое время в темноте раздавался свистящий хрип. Вскоре он затих, и безмолвие подземелья нарушали лишь едва слышные звуки капающей крови.

Лаз, в котором убили Вирнера, оказался самым длинным из всех, что в этот день довелось преодолеть Эгарту. Выбравшись из него, воин очутился в изогнутом полукольцом коридоре. Справа и слева от ратника чернели входы в тоннели: пять штук, не считая того, из которого появился он сам. На противоположной стороне коридора, примерно в центре дуги, располагался лишь один проход – непривычно большой и почти идеально круглый. И в его глубине виднелся приглушённый свет.

Подозрительно озираясь, воин направился в сторону бледных лучей. И затормозил, подавшись назад, услыхав притушенный земляными стенами вопль. Почти сразу крик сменился невнятным злым бормотанием. Отдельные слова звучали разборчиво:

– …Тварины… ужо вы… вдрызг разнесу…

Узнав голос Дрызга, Эгарт заметался между тоннелями. Определив нужный, крикнул:

– Дрызг! Чего у тебя?

– Закололи мя! Страхолюда паскудная… копьём в бочину… пыранула… Дык я яго тож… Неглубо́ко, кажись, гнида, саданул, а пребольно…

Эгарт встревожился: паузы в речи Дрызга повторялись все чаще. Воин быстро пополз по тоннелю, не думая о возможном риске.

Родич Вирнера лежал, прижав обе ладони к ребрам справа. Рядом влажно блестел окровавленный кол, такой же, каким проткнули охотника. Чуть дальше, на треть высунувшись из пролома в стене лаза, валялся кобольд с торчащей из глазницы рукоятью ножа.

Перекатившись на спину, Эгарт загнул нижнюю часть кольчуги и отхватил кинжалом подол рубахи. Свернув, затолкал под руки Дрызгу:

– Дави шибче! Щас выну тебя отседа, перевяжу.

Ухватив товарища, потянул к выходу из тоннеля. По пути то и дело окликал Дрызга, тормошил, не давал погружаться в беспамятство.

– Дрызг, а Дрызг! Габа куды подевался?

– Разделилеся мы… где-то шастает…

– Слышь, а пошто тебя Дрызгом прозвали? – спросил Эгарт, в очередной раз почувствовав, как обмякает раненый.

Тот чуть встрепенулся:

– Када хмельного перепью… ярым делаюся… Кажный раз грожусь разнести всё вдрызг… Тако и прилепилося.

Вытащив компаньона в искривлённый коридор, Эгарт подхватил его поудобнее и буквально понёс туда, откуда лилось сияние, решив, что там оказывать помощь будет сподручнее.

Короткий проход привёл фуминцев в огромный, по меркам кобольдов, круглый зал. Здесь люди могли стоять, выпрямившись в полный рост, не упираясь макушками в куполообразный свод, кое-где подпёртый деревянными столбами. Все поверхности – колонны, стены и даже потолок – плотно увивали фосфоресцирующие корни. В их тусклом свете, на возвышении в центре поблёскивал металлический идол.

– Нашли?.. Нашли сокровищу? – спросил Дрызг, углядев статую.

Он был очень бледен – и не от холодного подземного света. А когда заговорил, изо рта побежала кровь.

– Ага, нашли, – Эгарт осторожно опустил товарища на пол, выложенный речными голышами.

– Эт гоже, – едва слышно сказал Дрызг и закрыл глаза.

По его телу пробежала дрожь.

Воин выпрямился, в сердцах врезал кулаком в светящуюся стену. В месте, куда пришёлся удар, повреждённые корешки стали светить тусклее.

Эгарт обернулся, прислушался. Не услыхав ничего, кроме собственного дыхания, приблизился к идолу. Поднёс фонарь, всмотрелся – и издал непонятный звук: то ли всхлип, то ли сдавленный смешок.

– Вирнер, Вирнер… Да что же ты, дурень, из лесу свово совсем не вылезал?!

Ногой смахнув с постамента разложенные на свежем листе лопуха подношения кобольдов – стекляшки, белые речные камешки и человекообразные фигурки, связанные из прутиков, – Эгарт тяжело уселся. Стянув грязные от земли и крови рукавицы, потёр ладонями лицо.

За его спиной ровно горела отражённым светом любовно отполированная кобольдами бронзовая статуя Лернассы, богини матерей и всяческого земного изобилия. Подобные продавались на любой ярмарке и обычно приобретались для маленьких храмов и деревенских капищ. Утащили ли её кобольды из разорённого кочевниками посёлка, или нашли в разграбленном обозе – Эгарта не волновало. Он скорбел о попусту погибших товарищах, включая бедолагу Вирнера.

– Даст Ильэлл, мог быть Габа ещё жив. Глядишь, встретимся по пути…

У входа в зал послышался тихий шум и скрипучее перешёптывание. Воин вскинул голову, вгляделся в темноту. Ощерился, приметив проблеск жёлтых глаз. Поднялся, натянул рукавицы, половчее ухватил рукоять кинжала. Крикнул с издёвкой:

– Ну, давайте, карлы, воло́чтесь сюда все, скока ни есть! Не валандайтесь, черви, – мне ещё наружу долго тащиться…

Воющий колодец I

– Это ли хорошая история! – воскликнул Минке Рев-Слорду, лишь только умолк очередной рассказчик. – Хромая ведьма, чёрный лис, пастух… Тьфу! Детская потешка!

Кархен Орог-Ран, рыцарь, чьё мастерство сказителя столь низко оценили, чуть не поперхнулся последним глотком зеленоватого вина из Янира. Вскочив, заорал:

– Такому идиоту, как ты, только и нужны детские сказки! Другого не вместит твоя крохотная голова с воробьиными мозгами!

Критик подпрыгнул, опрокинув чарку:

– Это у меня-то голова мала?! Да она втрое больше того горшка, что ты носишь на плечах!

– Да, – с обманчивой покладистостью кивнул Орог-Ран, – я ошибся. Она у тебя огромная. Но зато полностью деревянная!..

В любой другой области Эмайна подобные речи сразу бы привели к смертоубийству, а затем к затяжной вражде, в которой гибнут целые фамилии. Но в приграничье жизнь была иной, и даже благородные люди позволяли себе и друг другу немного больше, разрешённого этикетом и законами. Поэтому остальные рыцари, сидевшие за столом со спорщиками, не вмешиваясь, с живейшим интересом наблюдали за развитием конфликта. Только когда подвыпившие мужчины начали хвататься за рукояти мечей, собутыльники решили, что ситуация вышла за пределы допустимого. Обоих дворян насильно усадили и всунули в руки по полному кубку.

– Кто расплещет вино – в одиночку отправится в рейд в дикие земли! – объявил Улге Нак-Эндарс, командир форта Радовник. – Таков мой приказ!

Все, кроме спорщиков, рассмеялись.

– Мы здесь зачем собрались? – продолжил Нак-Эндарс. – Выпить в доброй компании и разыграть сию безделицу…

Он кивнул на лежащий в центре стола золотой перстень с сердоликом, похожим на застывшую каплю тёмного мёда. По договорённости, украшение должно было достаться рыцарю, рассказавшему самую интересную историю.

– Будет осенний турнир – покажете доблесть да ратную удаль. А теперь до́лжно проявить не воинское мастерство, но искусство сказителя!

– Вот я и говорю, – вновь начал закипать Рев-Слорду, – интересное нужно! А он несёт какую-то чушь!

– Это я-то… – Орог-Ран предусмотрительно поставил кубок. – Это…

– Умолкните оба! – гаркнул Нак-Эндарс так, будто командовал на поле боя. Увидев, что противников проняло, продолжил прежним спокойным тоном: – Кархен рассказал, как мог – по мне, так и недурно. Но, коли тебе, уважаемый Минке, его повесть не по нраву, попробуй рассказать лучше.

– Точно! Вот это правильно! Мудро! – поддержали командира форта прочие рыцари.

– Дело то нехитрое, – бахвалясь, объявил Рев-Слорду, – после такой-то побасёнки.

Окружающие заулыбались: буян слишком налегал на вино и его язык уже начал заплетаться.

– Запоминай, Орог-Ран, как следует сказание вести!

Тяжёлая рука Улге Нак-Эндарса, предупреждающе опустившись на плечо Кархена, не дала сорваться повисшему на губах ядовитому ответу. Криво усмехнувшись, Орог-Ран сложил руки на груди, всем видом показывая, что не ждёт от соперника ничего мало-мальски стоящего.

– Случилось это в столице, – начал Рев-Слорду. – Или нет, в Фардаве… Ну, неважно. Жил, значит, там один дворянин. Занимался торговлей. У него жена была – красавица, какую поискать, да… Ну вот, как-то раз дворянин – он даже рыцарем не был, он… звали его… как-то… э-э… Ну, скажем, Пурду. Вёл он дела с одним купцом, тоже, надо сказать, пройдохой редкостным: однажды Экниру Вард-Молги продал позолоченную цепь заместо полностью золотой. Так тот потом его изрядно отмутузил. Хотел ещё собаками потравить, но стража вмешалась да отбила купчишку. Так Экниру после виру платить пришлось. Несправедливо это… Помните Экнира? Нет? Ну, неважно… Так вот, жена его – красавица, но негодяйка бесподобнейшая – я уже сказывал об этом, а? Да? Или нет? В общем, теперь сказал. И вот она, когда муженёк с этим самым купчишкой дела обстряпывал… как же этого торгаша-то звали? Хоть убей, имени не упомню… Ну, пусть тоже Пурду будет… Сидят, значит, как-то Пурду и… Пурду, да думают, как облапошить Экнира… или это другой случай? Что-то я слегка запутался. Купец… Хотя дело-то в чём…

Рев-Слорду ещё немного помучил слушателей, а потом вдруг клюнул носом и задремал, свесив голову на грудь. Его не пробудил даже грянувший хохот остальных рыцарей.

– Вот и славно, – прокомментировал внезапную концовку рассказа Нак-Эндарс. – Давайте промочим горло и послушаем что-нибудь более… связное.

– И без Пурду, – язвительно вставил Орог-Ран, вновь развеселив собравшихся.

– Бел, твой черёд, – обратился к воину богатырского сложения Дерел Ук-Мак. – Поведай что-нибудь удивительное!

Бел Им-Трайнис, подливавший вино в чарку, призадумался. Обычно он старался не говорить о вещах странных и чудодейных, даже если те происходили не с ним. Но сейчас, в дружеской компании, после нескольких глотков доброго вина, сложно было отказать в просьбе.

– Ладно, – рыцарь отодвинул опустевшую глиняную бутыль с остатками лилового сургуча на горлышке. – Что бы такого вам… может, о воющем колодце?

Давненько это было – мне едва исполнилось шестнадцать. Как-то раз мой родич, Лир Маун-Трайнис, отважный воитель и искатель приключений, услыхал от какого-то бродяги, что далеко-далеко на юго-востоке, в высокой башне, возведённой на вершине белой скалы, томится прекрасная юная дева, заточенная злым чародеем пятьдесят лет назад. Разумеется, великодушный рыцарь замыслил освободить её. Не слушая родных, твердивших, что если бродяга не солгал, и где-то в башне действительно сидит дева, то она уже далеко не юна, Лир отправился в порт Кинниарза. В погожий летний день сел на корабль, после чего добрых полтора года мы ничего о Маун-Трайнисе не слыхали. А затем в замке моего отца появился необычный чужеземец, назвавшийся Каримом. Он привёз письмо от Лира.

Из послания мы узнали, что, покинув дом, Маун-Трайнис скитался по удивительным странам, пока не очутился в далёком Омрудане. В ту пору там шла война. Начала её группа прекраснодушных дворян. Люди эти сумели убедить Лира в том, что несчастный народ Омрудана заживёт припеваючи, коли удастся свергнуть правителя и посадить на освободившееся место одного из зачинщиков бунта. Маун-Трайнис, почитавший обязанностью защищать всякое правое дело, вступил в ряды мятежников. Благодаря воинской доблести и большому опыту сражений, Лир быстро стал одним из командиров, возглавив несколько сотен воинов.

Почти не встречая сопротивления, армия двигалась в сторону столицы. Но затем боги войны отвернулись от бунтовщиков. После трёх больших сражений, воинство вельмож пало под жестокими ударами воевод правителя. Вместе с уцелевшими зачинщиками, Маун-Трайнис попал в полон к властителю Омрудана, амиру Шехроху Аль-Ахнаву.

Тот был удивлён и заинтригован, узнав, что один из военачальников уничтоженной армии – пришелец из неведомого северного края с незнакомым слуху названием. Это спасло Лира. В то время как прочих вожаков мятежа, внезапно оказавшихся двоюродным братом амира, бывшим сановником-везером и ещё несколькими дворянами графского достоинства, жестоко казнили, Маун-Трайнис остался пленником во дворце. Амир отнёсся к чужеземцу по-рыцарски и позволил выкупить жизнь и свободу. Правда, с оговоркой: если в течение года Аль-Ахнав не получит золота, Лира привяжут к хвостам диких лошадей, дабы те разнесли его члены по степям и пустыням Омрудана…

Короче, в письме родич просил о помощи.

Не тратя времени, отец созвал глав семейств нашего рода, дабы обсудить ситуацию.

Решение далось нелегко: цена, назначенная амиром, в Эмайне соответствовала выкупу за барона, а не простого рыцаря. После долгих споров, собравшиеся всё же согласились заплатить за блудного героя, ибо в его венах текла та же кровь, что у всех нас.

С самого начала я подозревал, что этим закончится: в нашем роду принято держаться друг за дружку. Да и многим Лир попросту нравился, несмотря на чудаковатость. Сыграла роль и известность Маун-Трайниса: о его невероятных похождениях говорили даже при королевском дворе. Одних баллад, сложенных менестрелями о подвигах Лира, в ту пору ходило не меньше пяти…

В течение трёх недель представители всех семейств привозили деньги – кто сколько мог. И к исходу месяца нужная сумма лежала в потайной комнате отцовского замка. Но, кроме этого, требовались средства для тех, кто повезёт выкуп в Омрудан. И вновь родичи взялись за похудевшие кошели, в глубине души начиная сомневаться, стоит ли Лир Маун-Трайнис подобных расходов.

– Отчего этот полоумный не мог попасть в плен дома или хотя бы в сопредельном государстве? – в сердцах бросил старый Тейвар Се-Трайнис. – Мы бы попросту отбили его и здорово сэкономили!

На сборе золота трудности не закончились: не сумев перенести нашу зиму, умер Карим. Пусть он и был чужаком, его уход нас опечалил. Во-первых, омруданец показал себя достойным человеком: верно служил Лиру после того, как тот спас Кариму жизнь, и без раздумий согласился стать гонцом, зная, что его ждёт долгая и опасная дорога. Во-вторых, мы рассчитывали на Карима как на проводника.

Кое-кто заговорил, что это знак, повелевающий отказаться от мысли выручить Маун-Трайниса. Но большинство родичей мыслило иначе – быть может, из врождённого упрямства. И в начале весны семеро рыцарей в сопровождении восемнадцати солдат погрузились на корабль, плывущий в страны полудня.

Одним из семерых был я. А командовал отрядом младший брат отца, Эсмонд Им-Трайнис. Перед путешествием он выстроил нас на причале и сказал:

– Вам всем известна цель похода. Траты, на которые пошёл наш род, слишком велики, чтобы мы могли потерпеть неудачу.

Солдаты! Каждый из вас до сего дня верно служил одной из семей и был отобран за доблесть и сообразительность. Не обманите доверия хозяев и не уроните их чести!

Рыцари! Мы все принадлежим одному роду, посему нет смысла говорить о верности и отваге. Помните лишь, что если мы по какой-то причине лишимся золота и не выполним волю родичей, на нас ляжет несмываемый позор, а дорога домой будет навеки заказана. У нас только один путь – победа или смерть!

– Победа или смерть! – дружно ответили мы, воздевая мечи…

Не буду говорить о плавании – это отдельная история. Начну с момента, когда корабль пристал в широкой бухте, и мы сошли на берег, поражаясь тому, что земля не качается под ногами.

Прибыв в Омрудан, мы словно очутились в ином мире. Здесь ослепительное солнце, зависнув в белом небе, нещадно жгло землю. Воздух дышал зноем, вызывавшем постоянную жажду. На причудливых, покрытых косматой шерстью деревьях без ветвей, с одним лишь пучком длинных листьев сверху, росли необычные плоды. Даже море было не тускло-зелёным, как дома, а переливалось яркой бирюзой, порою становясь сапфирным.

Местные жители, чернявые, смуглые и горбоносые, обитали в квадратных глиняных домах. Самые знатные возводили изумительные дворцы из разноцветного мрамора.

Город, в котором находился порт, звался Терхизом. Был он обширен и богат, хотя это почти не отражалось внешне: роскошные усадьбы местных дворян и купцов, окружённые пышными садами, прятались за высокими стенами, а узкие извилистые улочки, где помои выливали прямо под ноги прохожим, выглядели неказисто. Кучи отходов гнили на солнце, по ним бегали большие крысы, от смрада перехватывало дыхание. Какую-никакую чистоту поддерживали лишь возле домов вельмож.

В первый же день дядя Эсмонд с небольшой свитой отправился во дворец правителя Терхиза. А мы – я и близкие мне по возрасту Лэдо Сти-Трайнис и Тород Кирлан-Трайнис, – решили побродить по городу. Главным образом нам хотелось поглядеть на омруданских девушек. В порт вернулись усталыми и разочарованными, потому как не встретили ни одной. Зато узнали, что в городе много прокажённых, расхаживающих по улицам с мешками на головах. Лишь позднее нам поведали, что по омруданским обычаям, женщины должны скрывать лица от всех, кроме членов семьи. А больных «медленной смертью» в Омрудане навсегда отправляют в особое место, именуемое «Городом прокажённых». Местные боятся его и стараются даже лишний раз не поминать в разговорах.

Нашему командиру посчастливилось больше. В резиденции правителя его приняли с глубочайшим почтением и обещали всевозможную помощь. Произошло это благодаря приложенному к посланию Лира куску пергамента с забавными закорючками вместо букв и золотистой печатью.

– …Стоило показать его, как этот увешанный драгоценными побрякушками боров, правитель, бухнулся на пузо! Оказывается, сия писулька, – дядя Эсмонд безо всякого почтения помахал тщательно выделанным квадратом ягнячьей кожи, – грамота самого амира! Вроде здесь говориться о том, что всякий сановник обязан беспрепятственно пропускать нас и всячески содействовать. Удивительно, ибо на вид писулька – каракули паралитика… А вот золота и каменьев, навешанных на здешнего барона, достанет на строительство замка…

Похоже, грамота Шехроха Аль-Ахнава действительно обладала большой силой. Терхизский вельможа не только с почётом принял дядю, а после устроил пир для всех нас, но и дал провожатого по имени Сабир. По утверждению правителя города, Сабир много лет водил караваны по Омрудану и другим странам, и знал все пути, словно собственный двор.

Проводник явился на наш корабль утром следующего дня. Высокий, поджарый, черноволосый, с аккуратно подстриженными усами и треугольной бородкой; облачённый в белую просторную рубаху до пят и такой же белоснежный плат, покрывающий голову. Низко склонившись перед Эсмондом, он сообщил, что будет служить дяде до того момента, как мы вступим в Мунсилор – столицу Омрудана.

В отличие от правителя, общавшегося с командиром через толмача, Сабир изъяснялся на нашем языке. Говорил проводник не совсем чисто и правильно, но друг друга мы понимали.

Терхизский барон снабдил нас запасами провизии и воды, а Сабир помог нанять вельбудов – удивительных местных животных с коричневой шерстью и двумя крутыми горбами на спинах. Ходили они неторопливо и странно пахли, но проводник убедил дядю, что для предстоящего путешествия эти твари подходят более лошадей.

Спустя день отряд покинул Терхиз. Около четырёх десятков вельбудов, вытянувшись длинной цепочкой, зашагали по спёкшейся, каменно-твёрдой земле, покрытой густой светлой пылью. Впереди ехал Сабир, за ним мерно вышагивал горбатый зверь Эсмонда. Подобно всем нам, дядя буквально варился внутри доспехов. Заметив это, Сабир сказал, что мы можем снять броню, ибо нападение нам почти не грозит. По словам проводника, в пустыне редко встретишь людей. Даже если такое произойдёт, достаточно показать грамоту амира любому старейшине племени, чтобы нас беспрекословно пропустили, не причиняя вреда. А разбойники, получающие известия о караванах от сообщников в городах, поостерегутся приближаться к отряду, состоящему из одних воинов и не перевозящему ценных грузов (об обшитом железом сундучке, спрятанном среди тюков с нашими вещами, мы никому из омруданцев не поведали).

Поначалу командир отказался от предложения Сабира. Но после того как рыцарь и пара ратников потеряли сознание от жары, приказал снять доспехи всем, за исключением пятерых человек охраны. Через равные промежутки времени одну пятёрку сменяла другая, причём охранники надевали кольчуги и железную чешую не на пропотевшие стёганки, а прямо на рубахи. Но казалось, что так солнце поджаривает бойцов ещё сильнее.

Караван, уходя от побережья, направлялся на юг. По мере продвижения вглубь страны, местность менялась. Земля становилась более каменистой, покрытой россыпями песка, растения встречались все реже и выглядели так, словно их искорёжила болезнь. Тем не менее Сабир утверждал, что эти места, преддверие пустыни, просто цветущий сад в сравнении с тем, что ожидает нас дальше.

Я понял, что он имеет в виду, когда мы очутились в королевстве песка. Бледно-рыжий, словно текущий от любого ветерка песок был повсюду: под ногами вельбудов, в складках одежды, на зубах… Все эмайнские воины страдали от этого, но не подавали виду. Даже смеялись, говоря, что никогда ещё наши доспехи не были так здорово начищены.

Омруданцы, – проводник и подчинённые ему погонщики, – переносили тяготы пути с невероятной стойкостью. Их жесты оставались неторопливыми и сдержанными, в речи не слышалось раздражения. Вечерами они так же заводили протяжные песни – унылые и однообразные, как бескрайние пески вокруг. В их повседневном быту изменилось лишь одно: в качестве топлива для костров омруданцы начали использовать сухой навоз, а не ветки уродливых деревьев. Первое время мы с отвращением ели пищу, приготовленную на таком огне, но вскоре привыкли.

Чем дальше мы углублялись в пустыню, тем жарче становилось. По словам Сабира, караван пересекал границу, за которой морские ветра теряют силу. Днями вокруг творилось нечто страшное: расплавленный солнечными лучами воздух дрожал, искажая линию горизонта, а в раскалённом песке можно было печь яйца. По распоряжению проводника, отряд теперь шёл вечером, ночью и утром, а днем прятался от жестокого светила в шатрах.

Нас удивляло, что в пустыне, этом подобии печи, обитает множество живых существ. Мы видели серых, коричневых и чёрных ящериц: как крохотных – не длиннее мизинца, так и тварей размером с человека. Частенько встречались змеи – по утверждениям Сабира, смертельно опасные. Гады любили греться на солнышке, но даже они избегали его в самые жаркие часы.

Водилось в песках и другое странное зверьё. Одни животные походили на маленькие пушистые шары с широкими ушами и тонким хвостом. Передвигались длинными прыжками, словно лягушки, но куда быстрее. За ушастыми гонялись худые, взъерошенные четвероногие, смахивающие на лис.

Ещё в тех местах встречается всякая мелочь, похожая на помесь крыс и сусликов, а в небе частенько можно увидеть зависших на распластанных крыльях соколов.

Самые омерзительные твари в Омрудане – скорпионы и большущие, с кулак величиной, пауки. Уродливые и вдобавок ядовитые – они слово поджидали нас там, где караван останавливался на днёвку. Сабир дал каждому из нас по отрезу толстой волосяной верёвки, наказав выкладывать из неё кольцо на песке и спать исключительно внутри него. Омруданцы верили, будто такая верёвка отпугивает всех ядовитых страшил. Не знаю, так ли это на самом деле, но никто из эмайнцев не пострадал от укусов – нас изводило лишь солнце.

Огромной радостью стал для нас день, когда мы добрались до колодца. Сложенный сверху из обточенных песчаными бурями камней, он был надёжно закупорен толстой крышкой из очень твёрдого и тяжёлого дерева – проводник называл его «железным». Рядом с колодцем торчал высокий, гибкий шест, с выгоревшими изорванными тряпками на верхушке. Пока несколько погонщиков набирали воду, опуская глубоко вниз на верёвках кожаные вёдра, Сабир с парой помощников наклонили шест и привязали к его концу узкий кусок алой ткани.

– На удача, – сказал проводник. – И чтобы место стал заметно издалека.

По его словам, так делают почти все караванщики, приходящие к воде.

Возле колодца мы отдыхали до следующего вечера. За это время рыцари и ратники напились воды, словно на месяц вперёд. Со смехом мы поливали друг друга из вёдер, не обращая внимания на укоризненные взгляды омруданцев.

Через полторы недели мы увидели вдали белые вершины гор. А ещё дней через девять вышли в предгорья. К этому моменту пейзаж в очередной раз изменился: пески закончились, под ногами вельбудов зазеленели травянистые кустики. Всё чаще стали попадаться деревья: вначале скрюченные уродцы, а после и обычные.

Почти у самого подножия гор раскинулось крупное селение – Лартаб. Там мы сменили вельбудов на лошадей с ослами. Большая часть погонщиков, сопровождавших нас в пустыне, также остались в посёлке. Их места заняли горцы, набранные проводником.

– Дорога будет трудный, – вымолвил Сабир, оглядев вереницу вьючных и верховых животных.