Открыть глаза

Когда солдатам клиники удавалось одержать победу над одной из банд, то среди убитых иногда находили диски с записями, показывающими внутреннюю жизнь группировки. Вот бандиты обосновались в бывшей школе. С соседних домов и строек они натащили всякого барахла, переделав школу в укрепленную крепость со своим собственным арсеналом и запасом провизии. На крыше я заметил два или три установленных тяжелых пулемета. Вокруг периметра школы из сломанных парт, стульев, мешков с песком и цементом, кирпича, школьных досок и дверей были сооружены баррикады высотой метра два. Все окна школы бандиты полностью заколотили, оставив лишь узкие бойницы. На крыше и вокруг школы постоянно дежурили дозорные. В основном, как я понял по разговорам бандитов, эта банда состояла из бывших зеков, руководили которыми местные авторитеты. В основном они занимались тем, что отстреливали больных, мародерствовали, насиловали, грабили и пили, устраивая самые настоящие оргии. Для них они специально отлавливали больных женщин и делали с ними совершенно отвратительные вещи, которые мог выдумать только больной, озабоченный, похотливый разум. Вдоволь насытившись, они запирали их в подвале школы. Один из них, благообразный с виду сухонький старичок с плешивой головой, розоватым скуластым лицом и белоснежной бородкой, все время говорил о необходимости объединится наиболее крупным бандам, чтобы вычистить весь Питер от мелюзги и попытаться заново наладить цивилизованную жизнь в городе. Его разговор со своим помощником был запечатлен на видеокамеру одним из его подопечных. В нем он говорил, что собирается созвать всех главарей наиболее крупных и организованных группировок и устроить что-то вроде экстренного совещания, на котором он хотел предложить всем объединиться и постепенно своими силами организовать свой мировой порядок с помощью военного террора, воспользовавшись тем, что вокруг сейчас царит сплошная анархия и хаос. В итоге, конечно, он хотел стать единоличным гегемоном и потихоньку уничтожить остальных лидеров.

Снова не выдержав и не досмотрев фильм до конца, я в раздражении вырубил проигрыватель. Затем я встал и лег на кровать. Какой-то преступный авторитет вдруг заявляет, что хочет обладать мировым господством? Это уж точно смахивало на бред, но я все больше склонялся к тому, что все в действительности обстоит именно так. Все показанное выглядело слишком реалистично и почти не оставляло сомнений. Эта эпидемия творила с людьми, все что хотела. Да и как я могу судить, что бред, а что не бред, если сам ничего не помню из того, что было со мной до того, как я очнулся в клинике. Мне оставалось надеяться только на свой собственный здравый смысл. Изначально верить я не хотел верить потому, что все обстояло слишком ужасно, и мое сознание просто не хотело принять это, как сегодняшнюю обыденность. Из второго фильма я понял, что кроме эпидемии на улицах идут практически постоянные многочисленные войны и то тут, то там возникают разборки между бандитами, заканчивающиеся человеческими жертвами. Я вспомнил забавного весельчака 212-го и то, как он поцеловал ту девчонку, так смешно разозлившуюся этому невинному дружескому поцелую. Было видно, что она хочет заботиться о нем, как о собственном сыне, но 212 не понимает этого и держит себя с ней на равных. Да, здесь я в относительной безопасности. Девочка говорила, что Колыхаев хочет лишь сохранить человечество, но откуда она это знает? Все из тех же фильмов правды и со слов самого Колыхаева? Верить или не верить тому, что я увидел в этих фильмах. Но если все это заведомая ложь, то смысл тогда в самой клинике? Держать людей здесь, заставляя их день-деньской просиживать за компьютерами; в этом я не находил никакого смысла. Опять-таки; если все, что сказал Колыхаев, лишь ловкий обман, то куда на самом деле попадают люди, проторчавшие здесь пару лет?

Опасные умозаключения

Итак, что я узнал из просмотренных мною фильмов? То, что весь мир представляет собой сплошной ад, в котором выжить практически невозможно и соваться наружу по доброй воле все равно, что кончить жизнь самоубийством и каждый просмотренный мною фильм только об этом и говорил. Узнал я, что люди, имевшие природный иммунитет, стали образовывать банды и заниматься разбоем, мародерством и истреблением друг друга за контроль над территорией. Выходит, что мы все имеем преступные наклонности и при определенном стечении обстоятельств они полностью овладевают нашим сознанием. По крайне мере, так выходило по второму фильму. Зачем тогда вообще спасать такое человечество? Как бы ни были противны и ужасны фильмы, но я пришел к выводу, что нужно просмотреть еще и как можно больше. Может тогда хоть что-то мне станет более понятно. Еще я знал, что клиника – есть якобы единственный оплот человечества, известный Колыхаеву и компании. Колыхаев изобрел вакцину, помогающую организму избавиться от вируса. Также он открыл, что электромагнитные волны, исходящие от компьютера ускоряют лечение пациентов. Вот оно. Если Колыхаев открыл полезные свойства этих самых волн, то почему он не может создать их искусственно, придумав какой-нибудь подходящий прибор, не прибегая к работающему компьютеру? Странно, очень странно. Надо будет спросить об этом лично Колыхаева, добившись второй встречи с ним. Зизимора спрашивать было бесполезно, все равно сначала переговорит с Колыхаевым же, а потом и сам передаст его ответ, а мне больше нравиться общаться без посредников. И еще одно обстоятельство. Куда отправляли детей, когда они проходили весь курс лечения? С взрослыми было понятно. Они шли в солдаты и пытались навести порядок в прилегающем районе, но вот детей ведь не могли отправлять в солдаты? Еще один вопрос, который я должен был выяснить. Нет, на слепую веру я не собираюсь ничего принимать. Хоть двадцать фильмов мне покажите. И эта странная литература с одними фантастами. Хотя Колыхаев объяснил мне, что в библиотеке сильно пострадала информационный блок. А другие библиотеки что? Или до них просто не добраться? Я еще раз прокрутил в голове всю свою прогулку. Как много иностранцев.

– 639! – вдруг препротивным голосом Зизимора на всю громкость взвизгнули динамики так, что я вздрогнул от неожиданности и, не поворачивая головы, скосил глаза на динамики. – Вы лежите в кровати уже тридцать минут и на тридцать минут продлеваете свое лечение. Если вам понравилось голодать, то мы можем перейти к более сильному воздействию, вплоть до физического! Пожалуйста, сядьте за компьютер.

– Если я умру раньше времени от разрыва сердца, то вы, доктор, будете повинны в моей смерти, – недовольно ответил я ему, вставая, однако, с кровати. – Пожалуюсь я на вас, вот что.

Я подошел к компьютерному столику, включил системный блок и плюхнулся в кресло.

– Доктор, раз уж вы вышли на связь, – сказал я, ожидая загрузки компьютера и разглядывая черный экран монитора. – Я хотел бы переговорить кое о чем лично с Колыхаевым. Я хочу встретиться с ним еще раз.

– Что бы вы хотели спросить, 639? – почти ласково протянул Зизимор, довольный моим повиновением. – Можете спрашивать меня, если смогу я отвечу на все ваши вопросы, 639. При необходимости я посовещаюсь с доктором Колыхаевым и мы решим любую вашу проблему.

– Идите вы к лешему, доктор, – добродушно послал я Зизимора и деланно зевнул. – Один из пациентов назвал вас смешным, а у меня нет доверия к докторам, которых называют смешными. Повторяю, я хочу увидеться лично с Колыхаевым.

– Я передам вашу просьбу, – после некоторой заминки ответил Зизимор (я так и представил, как он сидит перед монитором слежения и с досады жует свои черные губы, переваривая слово «смешной»). – Но учтите, что Колыхаев в настоящее время очень занят, и на скорое свидание с ним можете не рассчитывать.

– Спасибо и на этом, доктор, – воскликнул я.

Увидев, что компьютер полностью загрузился, я с самым независимым видом развернулся вместе с креслом таким образом, что оказался спиной к монитору. Теперь меня и монитор разделяла спинка кресла.

– Что в-вы делаете, 639! – прошипел Зизимор из динамиков, увидев мой жест протеста. Бедняга от возмущения заикаться стал.– Немедленно развернитесь лицом к монитору.

– Зачем? – равнодушно спросил я, качнувшись на колесиках кресла и разглядывая пол. Что это за серое пятнышко? Чем-то Зизимора напоминает.

– Как зачем? – растерялся доктор, но тут же собрался и продолжил, придавая своему голосу твердость. – Немедленно сядьте за компьютер, 639, иначе вы пожалеете об этом.

– Вы хотите заставить меня насильно, доктор? – я с ироничным удивлением посмотрел на видеокамеру под потолком. – Да и вообще, компьютер включен, ваши магнитные волны меня обрабатывают, что вам еще надо для полного счастья?

– Вы слишком легкомысленны, 639. У нас есть строгий определенный порядок, с которым лучше не спорить. Доктор Колыхаев – великий ученый и он знает, что делает и заботиться только о вашем благополучии в частности и о будущем всего человечества вообще, так что, прошу вас, сядьте за компьютер.

– Прошу вас, обеспечьте мне Колыхаева, – в тон ему произнес я.

– Вы очень упрямы, 639, но вы не понимаете, до чего может довести ваше упрямство. Я повторяю, Колыхаев сейчас очень занят и не может ежеминутно отвлекаться, потакая капризам каждого пациента.

– Я упрям, как тысяча самых отборных упрямых ослов, – сказал я.– Могу и подождать. По его словам, у меня в запасе от года и больше. Так, когда он сможет снова поговорить со мной?

– Если вы будете и дальше вести себя подобным образом, то боюсь, что никогда. Вы собираетесь садиться за компьютер или нет? Я последний раз спрашиваю, 639.

– Последний раз отвечаю. Нет! – сказал я и, встав, подошел к кровати и снова лег в нее. – Кажется, ужин отменяется, доктор?

Зизимор не ответил. Я насторожился. Что там удумал очкарик? Через несколько минут мои опасения подтвердились. Дверь в палату отворилась, и в нее зашел Мизантропов, а затем и сам Зизимор. Я сразу заметил, что в руке Мизантропов сжимал синюю дубинку, и не думая ее прятать. Как раз такой огрел меня тот безымянный мужчина при моей неудачной попытки к бегству. Поняв, что дело может кончиться плохо для меня, я вскочил с кровати.

– Что вы хотите сделать? – закричал я.

– Я вас предупреждал, 639, – вкрадчиво, но злорадно произнес Зизимор. – Когда осел упрям, его бьют.

Мизантропов молча подошел ко мне. Я отступил назад и, защищаясь, поднял руку. Удар пришелся прямо по ребрам. От острой боли у меня перехватило дыхание. Мои ноги подкосились и я, задыхаясь, упал на колени, прижав к боку одну руку, а второй схватившись за край кровати.

– Еще какие-нибудь пожелания, 639? – спросил Зизимор.

– Пошел к черту, уе…ок очкастый! – искренне прохрипел я свое пожелание.

Зизимор ничего не ответил. Вместо его ответа последовал второй удар, по левой лопатке. Я вскрикнул и теперь валялся на полу, корчась от боли.

– Вас же просили не выражаться, – сказал Зизимор. – Теперь вы сядете за компьютер, 639?

– М-м-м, – ворочаясь, промычал я. – Доктор, вы всегда лично присутствуете при избиениях пациентов?

– Я повторяю свой вопрос, 639, – уже требовательно сказал Зизимор. – вы сядете за компьютер или вы не понимаете с двух раз? Что вы сказали? Я не расслышал.

– Сяду, сяду, – прохрипел я, – только избавьте меня от своего присутствия.

– Вот и замечательно. О том, что сейчас произошло, не следует распространяться, 639. Имейте это в виду. На сегодня можете отдохнуть и прийти в себя. Если боль усилиться, нажмите на кнопку вызова. Она есть сбоку, на вашей кровати. Я вколю вам обезболивающее. Также я буду вынужден доложить Колыхаеву о происшедшем инциденте. До скорого свидания.

Я услышал их удаляющиеся шаги и звук закрывающейся двери. Черт, а! Славно это они меня отделали. И ведь точно предупреждал и не придерешься. Как же это они так? Я попытался медленно и осторожно встать на ноги. Бок и лопатка нестерпимо ныли. Мне удалось опереться на одно колено и я болезненным рывком перевалился через край кровати и ничком упасть на кровать. Я застонал и зажмурил глаза от боли. А, проклятье! Я судорожно нащупал рукой кнопку вызова и нажал на нее. Неразлучная парочка вернулась.

– Вам больно, 639? – невинно спросил Зизимор.

Он еще и издевается! Вот урод.

– Нет, щекотно, доктор. Колите быстрей свое обезболивающее, а то я сейчас умру от смеха.

Зизимор подошел ко мне и, достав из кармана шприц, сделал мне укол.

– Вы сами во всем виноваты, 639, – сказал он, убирая шприц обратно в карман.

– Я во всем виноват, доктор. Что это у вас за дубинки? – спросил я, чувствуя некоторое облегчение. Боль постепенно начала отступать.

– Обычные резиновые дубинки со свинцовым сердечником, а еще у нас есть шокеры, – с охотой ответил Зизимор. – Вам легче, 639?

Я промолчал. Они ушли. Когда боль окончательно прошла, я замер и стал понемногу засыпать. Перед сном я вспомнил о классном шутере «Стрелки» и о том, что обещал кому-то в него сыграть. Только вот кому? Я уснул.

Проснулся я от того, что меня кто-то настойчиво тряс за плечо. Я недовольно поморщился спросонья и приоткрыл глаза. Первое, что я увидел, это склонившееся надо мной невозмутимое, постное лицо Зизимора, как будто он только и делал, что всю свою жизнь будил меня по утрам и это занятие порядком приелось ему. Я мигом вспомнил все, что произошло вчера, и прислушался к своим ощущениям. Лопатка и ребра почти не болели, но все равно в перебитых местах было довольно неприятно.

– Вставайте, 639! – однотонно нудил доктор Зизимор, по-прежнему механически и однообразно тормоша мое плечо. – Вам пора вставать, просыпайтесь.

Я окончательно разлепил глаза. Увидев, что я таки проснулся, Зизимор немного отошел от кровати, сунув руки в карманы. Позади него я разглядел Мизантропова, молчаливой глыбой застывшего у дверей.

– Доброе утро, 639. Вы несколько поздно просыпаетесь. Я пытался разбудить вас через динамики, но вы и не дернулись. Пришлось мне самому подойти к вам.

– Доктор, вы что, круглосуточно работаете что ли? – проворчал я, садясь в кровати и протирая лицо ладонями.

Я зевнул.

– Это вас никоим образом не должно касаться, 639, – быстро ответил Зизимор. – Давайте, вставайте, умывайтесь, ешьте. Завтрак уже стынет. До начала прогулки осталось всего полчаса. Послушайте, 639, так дело не пойдет. Если вы каждый день будете валяться до десяти часов, то Колыхаев будет недоволен.

Я хотел, было, взорваться, по полной обматерив его, но в голове возник образ синей дубинки, и я лишь вяло заметил:

– Вы меня вчера неплохо отмутузили, между прочим. Организму надо было восстановиться. Ребра до сих пор побаливают. Или для вас это такое обычное дело, что вы уже и не придаете такому «воспитанию» никакого особенного значения и все забываете на следующий день?

– Нашей вины я абсолютно не вижу, – холодно произнес Зизимор, пожевав губами. – Во всем виноваты только вы, 639, и ваше упрямство, как вы сами сказали, тысячи отборных ослов.

Мне как никогда захотелось его придушить. У меня затряслись руки. Я мысленно зарычал, но сдержал себя. Я встал и пошел в ванную. Там я наскоро умылся и привел себя в порядок. Вернувшись, я подошел к столику, на котором уже стоял завтрак: картофельное пюре с яичницей и нарезанной ветчиной, кусочек масла, сельдерей, хлеб, чай и пара булочек. Я сел и взял ложку, собираясь завтракать. Зизимор, словно ожившая статуя совершенно немигающим взглядом пристально смотрел на меня.

– Доктор, вы собираетесь наблюдать, как я буду есть? – сухо заметил я, повернувшись к нему в пол-оборота. – Если хотите, впрочем, смотрите, но не таким пристальным взглядом голодной акулы. Мне кусок в горло не лезет.

– Простите, 639, – улыбнулся Зизимор. – Кое о чем задумался. Приятного вам аппетита. Я покидаю вас (боже, какое счастье). Через пятнадцать минут будьте готовы, 639. Мы с вами пойдем на утреннюю прогулку.

Зизимор и Мизантропов вышли. Бывают же такие уроды на свете, думал я, почти насильно глотая теплое пюре, сначала избивают до полусмерти, а потом приятного аппетита желают, как в чем не бывало. Я ел не спеша, аппетита, как такого, совершенно не было. Интересно, продолжал размышлять я, способны они на убийство, если я и дальше буду непослушным пациентом. Я усмехнулся. Что-то проверять это на собственной шкуре мне не очень хотелось. Кстати, вчера он сказал, чтобы я не очень распространялся между пациентами. Что бы это могло означать, интересно? Что большинство здесь не в курсе, как медперсонал обращается со своими подопечными или что? Можно подумать, что другие с самого начала просто с готовностью сели за компьютеры, чтобы лишь изредка отрываться от мониторов в совсем уж необходимых случаях. Или здесь просто не принято обсуждать подобное, что с точки зрения Колыхаева вполне можно было понять. Дети! А если кто-то из них заупрямиться, тогда что? На что вообще способны эти… оборотни в белых халатах? 212 называл Зизимора смешным, а своему доктору Маринину, похоже, он полностью доверяет. Значит, с ними больше обходятся лаской. Да тут долго и не надо уговаривать. Много ли ребенку или подростку нужно? Лишь бы было интересно, вот и все. А тут в компьютере видеоигр столько, что только искать «свою игру» можно до самой смерти и так и не найти, переиграв во все, что только можно. Я вдруг ясно и четко представил себе детство, полностью проведенное у экрана монитора, и мне стало по-настоящему страшно. Я подумал: кто из них вырастет, если они проведут свой самый переломный и впечатлительный период жизни в клинике, где единственным для них познанием окружающего мира станет компьютер. Ведь дети впитывают все с большей силой и увлекаются с большей страстью, чем взрослые, по крайне мере, так должно быть, если логично подумать над этим. Свежие впечатления им просто необходимы, а они вынуждены проводить целые дни у компьютеров. Надо будет поговорить на эту тему с Колыхаевым или Зизимором. Как же они не понимают, что излечивая детей от одного, они лишают их многого другого. Если и правда, что электромагнитные волны помогают лечиться от эпидемии, но Колыхаев, как никто другой должен понимать опасность подобного «лечения». Чего они добьются этим? Интуитивно я понял, что как раз об этом Колыхаева и компанию лучше не спрашивать. Тут, похоже, голодовкой и ушибленными ребрами не отделаешься.

Карцер

Мои размышления были прерваны возращением Зизимор. Про Мизантропова можно уже и не упоминать.

– Что вы так мало ели, 639? – спросил меня Зизимор.

– Ваши частые визиты ко мне полностью отбивают всякое желание есть, – все же не удержался и съязвил я.– Ваше лицо со вчерашнего дня вызывает во мне одни отрицательные эмоции.

– Утренняя прогулка поможет вам нагулять аппетит. Идемте, 639, – Зизимор решил пропустить мою колкость мимо ушей.

Я переоделся в легкие туфли для прогулок, – почти картонные, – и мы вышли из палаты. По пути в парк Зизимор сказал мне, что это последний раз, когда он провожает меня. Дальше Мизантропов только будет открывать мне дверь из палаты, и я должен буду самостоятельно опускаться на лифте и выходить в парк.

– Вы мне начали доверять, доктор? – спросил я, когда мы уже спускались в лифте.

– Я думаю, что теперь-то вы точно усвоили урок, 639, – Зизимор снял очки.

Я почему-то подумал, что на том месте, где должны быть глаза, у него окажутся мертвые черные крестики, но нет, он лишь моргал, как слепой крот, протирая стеклышки очков платочком, вынутым им из бокового кармана. Затем, не глядя на меня, без всяких яких он прямым текстом спокойно добавил. – Если вам дорога ваша жизнь, разумеется.

Я не нашел, что ответить на эти откровенные слова. Тогда я объяснил себе, что все это делается только для того, чтобы сохранить железный порядок в клинике, который был просто необходим, если учитывать, что творилось за стенами клиники.

– Когда Колыхаев освободиться? – спросил я.

– Возможно, через несколько дней, 639, – мягко ответил Зизимор. По тону его голоса я понял, что ему понравилось мое смирение и он по-своему решил пойти мне на встречу. – Вы, помнится, хотели его спросить о чем-то важном? Вы не стесняйтесь, спрашивайте. Всегда лучше говорить только правду. Так вы не будете путать нас и сами не запутаетесь в своих заключениях, которые в вашем положении зачастую оказываются ложными. Помните, у вас полная амнезия и сейчас больше работает ваше подсознание и чувства.

Я немного поколебался. Как раз таки мое подсознание просто вопило о том, чтобы я вел себя более аккуратно и не доверял всем врачам клиники. Всем до единого. И, тем более, ни в коем случае не высказывал им всех своих соображений. Я сам понимал, что пока это были совершенно беспочвенные подозрения, но ничего с собой поделать не мог. Надо с этим поосторожней, одернул я себя, так недолго и до мании преследования дойти.

– Вы и детей бьете дубинками, если они отказываются сидеть за компьютером? – быстро спросил я.

Зизимор удивленно посмотрел на меня, но не так удивленно, как, если бы он был поражен самим вопросом, а так удивленно, словно ожидал услышать от меня нечто совершенно другое.

– Что вы, 639? – испуганно воскликнул доктор. – Вы, я погляжу, по-прежнему полагаете, что попали в руки каких-то сумасшедших. Как вам такая мысль в голову могла прийти! Конечно, нет. С детьми все обстоит намного легче. Ребенок, к счастью, еще не напичкан всеми теми предрассудками, так свойственным взрослым, которые последние не забывают даже при полной амнезии. Они более легко все воспринимают и более адекватно воспринимают наше лечение, принимая его, действительно за лечение, приносящее одну только пользу их организму, тем более что им нравится это занятие. Когда как вы, к примеру, думаете, что мы здесь ставим какие-нибудь опыты над людьми. Если же кто-нибудь из детей капризничает, то мы наоборот, не даем ему включать компьютер или уж совсем страшное наказание – лишаем его обеда. Для постоянно набирающего силу детского организма, поверьте, очень суровое испытание. Этого вполне достаточно, чтобы ребенок или подросток одумался и снова пришел в норму.

Зизимор поджал губы, но вместе с тем довольно внимательно посмотрел на меня, но я сделал каменное лицо и не выдал своих чувств. Этот очкарик почти в точности умудрился прочитать мои мысли. В моей голове назревала имела такая идея и Зизимор своими словами просто оформил ее. Больше я ни о чем не решился его спрашивать. С меня хватило вчерашнего урока, чтобы десять раз подумать, прежде чем что-либо спрашивать.

Вскоре мы вышли из здания клиники. Как и в прошлый раз, Зизимор напомнил мне, как я должен вести себя и, пожелав мне приятной прогулки, куда-то ушел, а Мизантропов остался на крыльце. Я сошел со ступенек и пошел по парку. Сначала я шел по главной кленовой аллее, а потом свернул на одну из многочисленных асфальтовых дорожек, отходящих от аллеи каждые несколько метров в обоих направлениях от нее.

Надо было хотя бы запомнить место, в которое меня протащил тогда 212. Я припомнил, что мы с 212-ым проходили фигурную изгородь и кустарники боярышника, а когда мы с девушкой шли обратно, то миновали несколько небольших рощиц и озеро. Я осмотрелся вокруг. Фигурных изгородей было, хоть отбавляй, то же самое можно было сказать и про рощи, которые росли почти что на каждом шагу, и вместе с тем ни одного кустарника боярышника, но в метрах ста от себя я увидел блестевшее сквозь деревья озеро. Так как больше никаких альтернатив не наблюдалось, я направился к озеру.

Прогулка по парку хорошо повлияла меня и, что самое важное, мои мозги хоть немного проветрились, если можно было так выразиться. В парке абсолютно не было ветра. Сам воздух был не холодный, но и в меру теплый и при этом он был совершенно неподвижен, что поначалу было как-то неприятно, но я быстро привык. Иногда, как и в прошлую прогулку, кто-то из пациентов хватал меня за рукав и что-то спрашивал на незнакомом языке. Я только пожимал плечами и шел дальше, пока вдруг снова не услышал русскую речь. Я остановился, чтобы вглядеться в говорившего человека. Он стоял в одиночестве. Нижняя часть его изможденного, заостренного лица до самых скул сплошь заросла густой щетиной, которую при желании уже можно было называть козлиной бородой. Его странные ненормально блестевшие и одновременно мутные, слезливые, больные глаза покраснели так, что своим цветом и выражением они больше всего напоминали глаза кролика. Он смотрел на меня с непонятной надеждой, словно увидал во мне Спасителя. Русые длинные волосы его были взлохмачены и, похоже, что расческа не прикасалась к ним столько же, сколько и бритва к его подбородку. На вид ему было лет тридцать пять. На его груди я увидел жетончик с номером «861». Отрывистым хриплым голосом он спросил меня:

– Играешь в «Хаос Вселенной»?

– Нет, – его лицо как-то осунулось, и я понял, что сильно разочаровал его. – Но я хотел бы поговорить с тобой. Здорово встретить человека, который разговаривает на родном для тебя языке. Ты давно здесь?