bannerbanner
Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)
Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)

Полная версия

Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
6 из 8

Первое, что услышал Николай Васильевич, когда к нему вернулся слух, был голос начальника станции, призывавшего всех немедленно покинуть железнодорожное полотно. Когда шок прошел, доктор вместе со спасателями разгребал обломки поезда в поисках людей, оставшихся в живых. Только в отличие от добровольцев он искал мертвую, помня обещание Лере, что доставит её домой целой и невредимой. Служащие кричали ему, что здесь небезопасно находиться и следует немедленно переместиться в укромное место. Всех пугало его окровавленное лицо, но Пустовойт не чувствовал физической боли.

В сопровождении начальника станции он брел по перрону, едва освещенному газовыми фонарями. Железнодорожник жаловался, что в последнюю минуту ему приказали задержать поезд, который следовал по расписанию, и не его вина, что тот оказался на пути дирижабля в момент его прибытия.

Сегодня доктору было назначено утешать страждущих:

– Вашей вины здесь нет, голубчик. С нами ехал инженер Коль, он постоянно высаживался на каждой станции и телефонировал, у него имелись широкие полномочия, и он ими пользовался. Начальник поезда и машинист вынуждены были исполнять его приказы.

Машинист – энергичный малый, утверждал, что он всегда укладывался в расписание, но теперь. знай, что его ждет, он бы не торопился.

По просьбе начальника станции, Пустовойт осматривал тела.

– Доктор, вы найдите нам Оскара Слеповича. Это очень важная персона. Личный друг императора.

Рядом с железнодорожным начальством следовал полицейский чин, он и взял на себя разбирательство:

– …вернее, личный друг наследника престола Австро-Венгрии Франца Фердинанда. После гибели эрцгерцога сановник не доверял железной дороге и автомобилю. Он опасался покушения на свою жизнь, но ему не удалось ускользнуть от смерти.

От усталости доктор валился с ног, но он всё же обошел всех пострадавших. Раненых уносили в теплое здание вокзала, а тех, кто не мог идти сам, везли на тележке.

Трупы оттащили поодаль, и они лежали прямо на земле. Кого-то раздавила пылающая конструкция, кто-то получил несовместимые с жизнью ожоги, а некоторые разбились, когда в панике прыгали с дирижабля на землю. Погибших устраивали с возможными удобствами, словно ожидая, что каждый может вернуться в мир живых, но сколько доктор не обходил ряд мертвых, ни один из них не проявил признаков жизни.

– Николас?!

На правом виске проводника Фридемана кровоточил след от пореза оконным стеклом, но остальной покров кожи был чист, и признаков видимой травмы черепа тоже не наблюдалось. Доктор достал из кармана платок фотографа и стал обрабатывать глубокую рану, через которую прощупывалась кость.

– Ничего страшного, – отмахнулся Николас, сверкая голубыми глазами.

– У вас серьезная травма головы, Фридеман. Идите в теплое место, попросите у врача обезболивающего.

– А как же Стефания?

– Я её поищу. Обещаю вам.

Проводник не находил себе место от беспокойства, горничная куда-то исчезла, и он надеялся, что ее забрали вместе с ранеными. Он всем рассказывал, что она его невеста, и они должны будут скоро пожениться.

Вдруг раздался звериный вопль, это Николас нашел свою девушку. Он не спрашивал, почему из всей одежды на ней остались только белые штаны. Она сжимала кулачок, разогнув который жених увидел ассигнацию крупного номинала. Громко и вульгарно изрекая свои догадки, Николас озирался по сторонам в поисках человека, на которого возложил бы ответственность за её печальную судьбу.

Пустовойт не вслушивался в его дикий речитатив. Он вернулся к инженеру Колю и велел позаботиться об этом досточном человеке. Что там рассказывал его попутчик про своего друга, считавшего дирижабли безопасными?

Даже умирая, г-н Коль остался верен себе и позаботился в первую очередь о бумагах. Пустовойт поискал их поблизости, но не нашел. Оказалось, инженер накрыл их телом. Как тут не уважать профессионалов. Они могут быть тщеславными, даже параноиками, но профессионализма у них не отнимешь.

Фотограф делал снимки, фиксируя положение тела, и следовал за доктором по пятам. Этот бесцеремонный человек лез под руку, чтобы запечатлеть, что-нибудь интересное.

– Что с ним? – спросил он доктора.

– Ничего. Этот человек мертв.

Мастеру хотелось поскорее сделать снимок некоего Слеповича – важного господина в придворном мундире – и уехать.

Улучив миг, пока Штейнбрехер отвлекся, доктор шепнул начальнику станции:

– Уведите фотографа. У нас два тела с огнестрельными ранениями. Первый – инженер Коль. Второй – неизвестный господин, предположительно, Оскар Слепович. Огнестрельные ранения, и это в сотнях верст от передовой.

Фотографа увели. Доктор беседовал с полицейским чином, судя по нашивкам, в звании поручика.

– Вы можете установить, от чего он умер? – спрашивал тот.

Пустовойт попросил полотенце и горячую воду.

– Мне надо осмотреть рану в голове. – Доктор вынул из саквояжа ножницы и состриг прядь волос. Судя по расширенным зрачкам глаз, налицо была передозировка наркотиком. Где искать лабораторию, чтобы это подтвердить? Несложный анализ, он бы сделал сам, были бы химикаты.

Про отравление наркотиком доктор не стал говорить, чтобы вызывать новых расспросов. Он протер лицо, потом исследовал тело.

– Видите два отверстия от пули. Мы имеем дело с преступлением. Вас это интересует, поручик?

– Да.

После осмотра полицейский обыскал тело. Никаких бумаг не нашлось, только карточка с золотым обрезом, которую он выбросил, а доктор подобрал.

Пассажиры, оставшиеся в живых, грелись у железной печурки, побрасывая туда доски из ящиков. Тепло уносилось в воздух, но обогреваться по-другому они не придумали.

Верховодил парень в кителе железнодорожного служащего:

– Говорят, во избежание опасности немцы даже ввели на дирижабле некоторые строгие правила: у всех пассажиров и команды перед посадкой изымались зажигалки, спички и другие источники огня, а курить на судне можно было только в курилке, отделенной от остальных помещений газовыми клапанами.

– Но это не помогло тем господам, – отвечали ему.

Оторвавшись от компании, малый последовал за доктором:

– Узнаете меня, герр Пустовойт? Слава богу, вы живы. Я Эрик, друг Ивана Терентьева. Как хорошо, что я вас нашел. Мне удалось спасти ваш багаж. Прикажете принести?

Это был малый из тех, кого не воспринимаешь всерьез – мелкие черты лица, высокий тембр голоса – и суетливость незначительного человека, который в любых условиях не упустит случая подзаработать.

– О чем вы говорите…Эрик?

– От вещей мало что осталось, но ваш чемодан мне удалось найти. Тот, с парадным мундиром.

Доктор поблагодарил парня. Малый радовался, что хоть что-то удалось спасти.

К ним прибился фотограф с треногой. Он следовал за доктором по пятам, словно между ними возникла какая-то связь.

– Меня можно поздравить, герр доктор, я сделал фотографию века. Пластинки автохром продаются в Вене, но автохром хрупок, поэтому в придачу к ним я и заказал новые рессоры для экипажа. Поедемте со мной. А вашу супругу мы отвезем на подводе.

Он спешил запечатлеть в натуральных красках весь окружающий мира, который завтра станет достоянием истории.

– Остановите кровь, – доктор машинально отметил кровоточащую царапину на лбу фотографа.

На углу ждала коляска, туда и загрузился фотограф Штейнбрехер с камерой. Он уверял доктора, что может подвезти его до города Бург-ан-дер-Глан.

Фридеман и тут удружил: он стал привязывать гроб сзади коляски. Его лицо было мокрым от слез. Он повторял: «У нас горничную убило».

Перед отъездом доктор дал Николасу денег, от которых он стал отказывался – похоже, малый успел к нему привязаться. Пустовойт сунул ему ассигнации в карман. Вряд ли они встретятся в другой раз.

Штейнбрехер держал поводья лошади. Справа от него шел доктор. Третьим к ним прибился Эрик, тащивший багаж доктора.

– Расскажите, как все произошло, – допытвался он у фотографа.

Г-н Штейнбрехер оказался практичным малым. Доктор с ним разговорился. Это был местный житель, охочий до сенсаций.

– Что случилось? Этот чертов дирижабль «Оттобург». Из-за него весь переполох! Сначала он направляется в Зальцбург, но потом из-за угрозы военных действий меняет маршрут, и пассажиров высаживают на станции Грумау. С моего места все было прекрасно видно.

–…Вдруг – бам! Среди устриц летит моя Лера. Гроб погребен под бочками…

У фотографа это был первый опыт ночных съемок, и он считал огромной удачей запечатлеть кинохронику с дирижаблем. Вот поезд высаживает пассажиров на железнодорожной станции, и приятной внешности господин машет шляпой из окна. Девушки с цветами, сидящие в кафе.

Проводник вытаскивает вещи пассажиров, которые выкладывает в ряд, он хорошо помнил кому что принадлежит, это профессиональное. Потом он потерял интерес к багажу и сопровождал доктора, когда он обходил пострадавших, предлагая свою помощь. По лицу Николаса текли слезы. Он нашел тело своей невесты. Конец кинохроники.

Эрик их поторапливал:

– Полиция установила оцепление, вам лучше побыстрее уехать.

На дороге появились темные фигуры, которые направлялись в сторону поезда. Недоставало только мародеров. Герр Штейнбрехер боялся грабителей и радовался, что с ним едет пара крепких мужчин.

Эрик предложил захоронить гроб с телом в лесу. Все равно похорон не избежать, а дальнейшее путешествие покойной супруги ввергнет доктора в дополнительные расходы.

Они остановились на опушке леса, и Пустовойт выбрал подходящее место. Штейнбрехер взял на себя рытье могилы, он был не против подзаработать. От земли исходил запах сырости, который смешался с ароматом устриц, пропитавшим гроб. Пустовойт попросил открыть крышку, чтобы проститься. Штейнбрехер спросил, не сделать ли фото покойницы в гробу, однако доктор отказался. Его покинули последние силы, когда вместе с фотографом они долбили мерзлый грунт, выкапывая могилу. Он оставил жену в лесу без защиты, в которой клялся ей перед алтарем.

Г-н Штейнбрехер заверил, что может все подтвердить в полиции, если вообще понадобятся свидетельские показания. Что до Эрика, то он промолчал. Его поведение показалось доктору подозрительным, а, когда он увидел в числе своих вещей посторонние ящики, он засомневался, так ли случайно этот человек положил в пролетку чужой багаж, ошибочно посчитав, его собственностью доктора.

Задержка из-за похорон оказалась роковой. Выйди они засветло, ничего бы не произошло, однако в сгустившихся сумерках возница не заметил машины с военным грузом, которая выезжала с боковой дороги. Из соображений секретности она следовала с потушенными огнями.

Дорога была сырой, и остановить лошадь им не удалось. Навстречу ехал автомобиль с двумя седоками, он попытался разминуться с пожарной машиной, которая заняла всю дорогу. При внезапной помехе слева Штейнбрехер со страху резко натянул поводья, и кобыла завертелась волчком.

Легковой автомобиль искусно вырулил из-за пожарной машины, но миновать пролетку ему не удалось. Еще бы мгновение и удар пришелся бы по багажнику с сундуками. Но удар машины приняло на себя хрупкое человеческое тело, прижатое со всей силой к возку. В результате столкновения, пролетка перевернулась, возница и пассажиры вылетели на дорогу.

Конь волновался, всхрапывал и пятился: поводья сжимал какой-то человек, от которого шел сильный запах пороха и оружейной смазки. На другой стороне дороги остановилась военная машина, от неё отделилась фигура. Кто-то подошел к вознице и убедился, что он без сознания, потом он заглянул в пролетку и убедился, что доктор лежит с закрытыми глазами. Этот тип обошел пролетку и попинал багаж, не найдя в нем ничего подозрительного, отошел. Он не обменялся ни единым словом с человеком, державший лошадь. Они соблюдали крайнюю осторожность.

Если сначала у доктора и возникло желание попросить о помощи, он не рискнул обнаружить себя: оба мужчины держали маузеры наготове, с пальцем на курке. Они имели крайне серьезные намерения.

Все события жизни промелькнули перед Пустовойтом как один день. Жизнь. У нас их несколько. Просто одна кончилась и началась другая, думал он.

В этот тягостный день он всем приносил несчастье.

Выяснив последствия аварии, наблюдатели вернулись к себе и продолжили путь. Дождавшись, когда они скроются из вида, доктор вернулся к пролетке и обследовал Штейнбрехера. Фотограф находился без сознания, но дыхание было глубоким и отчетливым. Беда заключалась в ноге, вывернутой неестественным образом, что являлось признаком перелома. Третьего, Эрика, нигде не было видно. Вероятно, он отполз в кусты и оттуда наблюдал за происходящим.

Пустовойт имел случай убедиться в поразительных свойствах нашатырного спирта применительно к глубокому обмороку, и сейчас лекарство не подвело. Фотограф пришел в себя. Падение не причинило ему смертельных ран, в чем доктор усмотрел счастливый случай, но с ногой все обстояло отнюдь не благополучно. Доктор стал исследовать перелом, и чем дальше, тем больше он ему не понравился.



Следовало надрать лапника, чтобы зафиксировать сломанную ногу, и он рискнул углубиться в лес. Боковая дорога привела его к поляне, где отыскались следы многочасового пребывания людей, которые здесь, в лесу, чего-то ждали, а потом позаботились о том, чтобы скрыть признаки своего присутствия, затерев их ветками. Пустовойт испугался и не мог решить, что делать. Ни за что на свете он не согласился бы преследовать злоумышленников, к тому же состояние здоровья его товарища не допускало промедления. Решив никому не рассказывать, что с ними произошло, он поправил упряжь на лошади, и пролетка тронулась в путь.

Дорога была пуста, пожарная машина умчалась, автомобиль с двумя седоками тоже куда-то свернул. Раненый стонал, и чтобы Штейнбрехер не пострадал от переохлаждения, доктор снял с себя шубу и накрыл его. Здравый смысл подсказывал ему убраться отсюда да побыстрей.

Придя в себя, Штейнбрехер начал божиться, что видел машину, которая вылетела на него из леса, и грозился привлечь водителя к порядку. Он был на удивление импульсивен, но боль не позволила ему приступить к активным действиям. Скоро возбуждение прошло, и доктор смог приступить к осмотру. Чтобы отвлечь больного, он расспрашивал его о жене, и фотограф пустился в рассказ о своем семействе: у него взрослая дочь и два маленьких сына, школьника. Доктор кивал головой и продолжал задавать вопросы. Он узнал, что фрау Штейнбрехер сорок лет и лицо у нее землистое. С гораздо большей охотой фотограф рассказывал про Наоми, свою старшую.

Наскоро обработав инструменты спиртом, Пустовойт смог проникнуть зондом в рану. Речь несомненно шла об изолированном повреждении большеберцовой кости и малоберцовой кости, в полевых условиях он уже имел дело с диафизарными переломами. Линия излома располагалась поперечно длиннику кости. Открытый перелом требовал экстренного хирургического вмешательства.

К счастью, на дороге появилась повозка, и к ним пришли на помощь. Люди направлялись к месту аварии. Возницей оказался соседом Штейнбрехера, который ухаживал за Наоми, его дочерью. Доктор рассмотрел его: это тщедушный юноша Михель со слабой грудью явно не попал под мобилизацию по нездоровью. К счастью, он оказался полезным. Оставив повозку друзьям, Михель пересел на пролетку и стал править лошадью, стараясь, чтобы больного не сильно трясло на ухабах.

Доктор держал голову фотографа, который не переставал стонать. Все, что им требовалось, это теплое помещение со столом, где бы врач мог оказать ему помощь. Михель сказал, что все трактиры закрыты, но они скоро доберутся до дома.

Чтобы не уснуть, доктор вел беседу с возницей. Парень отличался острым умом и рассуждал здраво. Его интересовало, что вызвало аварию. Версия, что виноват машинист, его не устраивала.

– Приказ, отданный в последнюю минуту, никак не мог задержать поезд.

– Кто отдал приказ начальнику станции? К нему не подступишься. Телеграфиста арестовали. – У Пустовойта имелись самые последние сведения.

– Если бы поезд следовал по расписанию, его можно было перехватить на промежуточной станции, – рассуждал Михель.

– Поезд задержался, поэтому что машинист гнал состав и не смотрел в небо, – с горячностью возражал Пустовойт.

– Почему он задержался?

– Некое значительное лицо вышло на станции, чтобы дать телеграмму, из-за чего нарушилось расписание.

– Почему вы думаете, что этот человек давал телеграмму, а не получал её? – выразил очевидную мысль парень, слишком смышленый для деревенского увальня. – Получив распоряжение задержать поезд, он вынудил машиниста увеличить скорость.

И еще одно не давало покоя доктору. Если существовала опасность аварийной посадки, пилот не должен был направлять дирижабль в место скопления домов. К месту предполагаемой высадки не спешили десятки спасателей, и даже полиция прибыла с опозданием. Единственного, кого он видел на площади, был фотограф-любитель с треногой.

Штейнбрехер застонал от боли, и это вывело доктора Пустовойта из раздумий, он вернулся к осмотру раненого. Ах, как не любил он переломы со смещением, при котором травмирующая сила была особенно велика. Исследовав рану, он определил, что тяга мышц, прикрепленных к участку кости, сохранилась, что давало надежду на выздоровление. И все же он имел дело с множественным перелом на одной конечности.

Г-н Штейнбрехер любезно пригласил Пустовойта к себе домой, уверяя, что для него найдется место в доме. Жена его ждет, приготовила ужин и согрела воды. Здешняя гостиница не годилась, из-за военного времени ее заполнили беженцы, которые спали вповалку в коридорах. «Вот увидите, вам у нас будет удобно», – приговаривал он.

За разговором они и не заметили, как въехали в город, миновали церковь, которую доктор едва рассмотрел. Вознице пришлось остановить пролетку, потому что во тьме он не различал дороги, и приходилось звать на помощь редких прохожих, которым он громогласно возвещал, что везет пострадавшего. Своими криками он поднял переполох в доме на улице Кольмара, выгнав на улицу всех соседей, вплоть до малых детей.

Фотограф Штейнбрехер действительно имел прелестный двухэтажный дом – старинный, с окнами матового цвета, подсвеченными керосиновыми лампами и запотевшими изнутри. Что находится внутри – у доктора не доставало воображенья представить. Он с опаской отнесся к вторжению в незнакомое семейство, но еще большее напряжение у него вызвала переноска больного.

Им навстречу поспешала хозяйка – дородная и большая дама, рядом с которой пышноусый фотограф выглядел ребенком. Миг – и дома воцарился хаос: плачущие женщины и дети выбежали в ночных рубашках и чепчиках, так что доктор взял распоряжения на себя.

На кухне образовалась очередь: всем срочно требовалось горячей воды. Хозяйка заставила детей выпить воды с анисовым сиропом – помогает при простуде, которую тут боялись, как огня. Не меньше, чем за мужа, она переживала за свою старшую дочь Наоми.

Эта девица, вся мокрая, только что вернулась с реки, где стирала. Без возражений она следовала приказу матери и пила анисовую настойку, но её глаза блистали. Мать попросила доктора послушать её лёгкие, опасалась, что дочь простудилась. Наоми задержалась на реке дотемна и жаловалась, что скользко и как трудно было стирать.

В доме спешно накрывали на стол. К кофе подали сосиску в тесте. Пустовойт взял пирожок, но неудачно, выронил сосиску, которую сразу подобрала собачка.

– Обломилось, – захохотала деваха.

Голос у нее был хриплый, все-таки она простудилась на реке.

Хозяйка заверила гостя, что у нее найдется свободная комната, так что доктор не стал возражать и безоговорочно сдался на милость судьбы. За всеми хлопотами он упустил из вида, когда же исчез возница Михель, впрочем, все вещи из багажа остались целы.

Пустовойта пригласили остаться, одного постояльца Штейнбрехеры смогли прокормить. Похоже, на какое-то время он обрел тихую пристань и вошел в семью австрийского горожанина, оставив неизгладимый след в воспоминаниях его дочери и сыновей.

…– Здравствуйте, меня зовут Наоми.

За чаем доктор смог хорошенько разглядеть дочку фотографа, она хвостом следовала за матерью, но внешне отличалась от своих братьев. Она обладала необычными глазами медового цвета. Девушка имела способность стоять неподвижно и не моргать, тогда казалось, что она ничего не видит.

Пустовойт спросил, не боится ли она крови, и Наоми заверила его, что имеет опыт, потому что ухаживала за братьями, а потому сможет ассистировать. Она держалась холодно, но проявляла исключительную внимательность к его указаниям. Не склонная к посторонним разговорам, она с интересом выслушивала комментарии доктора, и он разговаривал с ней, как с ученицей, объясняя ей ход операции и указывая на особо важные моменты.

При переломах кости г-на Штейнбрехера смещения отломков не наблюдалось, что позволяло подвергнуть её коррекции, поскольку вторая кость оставалась целой и удерживала сломанную в относительно правильном положении. Пустовойт опасался, что при перевозке положение кости могло сместиться, но слава богу обошлось. Получив морфия, Иоганн дремал в забытьи. Это вызвало всплеск отчаяния у его супруги, возомнившей его умирающим. Смерть – на это у нее доставало воображения, а о жизни побеспокоилась ее старшая дочь Наоми, которая расстелила чистую простыню на столе и кипятила горячую воду.

Так что вселение доктора в дом Штейнбрехеров произошло весьма необычным образом.

Николай Васильевич проявил настойчивость и добился того, чтобы были созданы все условия для хирургического вмешательства. Это потребовало преобразований в старом доме: из залы мигом удалили лишняя мебель, что позволило Пустовойту со всей обстоятельностью обустроить больничную палату.

В свою очередь г-жа Штейнбрехер обставила апартаменты доктора с неслыханной пышностью: в его распоряжение предоставили столовую – темную, в бархате кресел и с золочеными обоями. В красивой люстре не хватало свечей, и ею не пользовались.

В углу стоял ночной горшок солидных размеров и грелка для постели с горячей галькой внутри. Кровать была застлана атласными простынями. В высоких во всю стены окнах гулял ветер через щели, заткнутые кусками бархатной обивки.



Адальберт Геллер прибыл на станцию Грумау позже доктора Пустовойта и раньше прибытия спасателей. Он не стал ни к кому обращаться, потому что заранее предвидел насмешки и отказ – он выглядел слишком молодо для агента Эвиденцбюро. Вместо этого он попытался самостоятельно составить картину происшедшего. Вот кафе с ресторанным меню, которое на снегу выглядело, как картина импрессионистов. Вот невостребованный багаж – ясно, что владельцам он больше не понадобится. Слишком много жертв, слишком мало полиции.

Какой-то человек лежал на снегу и смотрел в небо. Неподвижный зрачок грозил поставить точку в его расследовании. Геллер помахал рукой, глаз сдвинулся.

– Живой?

Похоже, цел и только на лице неглубокая рана, скорее ссадина. Настоящая рана находилась у него в душе.

– Фамилия?

– Фридеман.

– Очевидец? Видели дирижабль?

– Нет. А должен?

Фридемана словно разъяли на кусочки, как головоломку, и теперь приходилось его собирать, чтобы получился человеческий облик

– Помните свое имя, это хорошо, – ободрил его Геллер.

– Вы рассуждаете, как доктор. Встречал я одного мерзавца.

Геллер насторожился. Неужели он напал на след? Оставалось только выяснить фамилию доктора, но он не стал торопить собеседника. Надо дать ему высказаться.

Фридеман продолжал:

– Вам знакома такая ситуация, – глубокий вздох, – когда человек обнаруживает свою невесту, – выдох, – неземное создание, в объятиях отъявленного негодяя?

Чем дольше его слушал Геллер, тем больше сожалел, что не может выпить кофе. Белые чашки, вдребезги разбитые, уже не способны были вместить ни капли жидкости.

Геллер остановил подъехавший возок.

– Где здесь гостиница?

– В Бург-ан-дер-Глане. Поедете?

– С этим господином. Вы можете ползти? – спросил он Фридемана, не делая попытки ему помочь.

С помощью возницы тот вскарабкался на сиденье. Геллер отметил, что этот человек приходил в себя.

– Р-раньше я не имел такой п-привычки, – пробормотал Фридеман.

– Я – тоже. Пока меня не бросили в мусорную кучу, – ответил Геллер.

– Мою Стефанию он смешал с устрицами, – пожаловался Николас и заплакал.

В Бург-ан-дер-Глане они выпили кофе и съели малиновый мусс, который оказался настолько хорош, что на какое-то время примирил их с действительностью.


На следующий день доктор обговорил с хозяевами условия своего проживания. Пустовойт одобрил дом, комнату, плату за жилье и завтрак, оговорив, что не потребует платы за лечение, хотя он не только пользовал хозяина, но и всю семью, включая младших детей. Тем не менее, хозяйка, желчное создание, осталась недовольна, ей казалось, что она продешевила. Каждый день она жаловалась на дороговизну продуктов на рынке и невозможность содержать такую большую семью. Доктор осведомился об отоплении, воде, услугах и правилах распорядка, выслушал все внимательно и любезно, со всем согласился, сразу же предложил задаток, по меркам города немалый. Взамен он попросил не прописывать его в полиции, потому что терпеть не мог всяких формальностей, хождения по канцеляриям и так далее.

На страницу:
6 из 8