Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)

Так что Терентьев путешествовал по Каринтии налегке, в бриджах, с рюкзаком, останавливаясь на ночь на фермах. Он чувствовал себя более помещиком в неурожайный год, чем строевым офицером. Из-за загара он выглядел куда более старше своих тридцати двух лет, и серьезные глаза смотрели горько, как и у всех фронтовиков.

Когда они с доктором только познакомились, Терентьев производил впечатление человека из высшего света. Выяснилось, что ничего аристократического в нем нет, до войны он работал испытателем на московском заводе «Дукс», где производили самолеты «Вуазены». Никогда не опаздывающий Терентьев, слышали про такого? В понимании других, пилоты являлись существами другого мира, и доктор не представлял, как с ними общаться.

В Бадене капитана все считали темной лошадкой, что вызывало к нему интерес женского пола. Он в совершенстве владел немецким, прекрасно ориентировался в европейской политике, имел и другие таланты, которые хранил в секрете. Как-то раз он позволил себе высказаться: «Вам так кажется, доктор, что вы сможете избежать войны, на самом деле она является необходимым приспособлением человека к окружающему миру». Пустовойт возразил, что в таком мире человек не смог бы жить, потому что ему не к чему стремиться. Он не любил, когда его поучали.

Расспрашивал доктора о светских знакомых, Терентьев, как-то раз он обмолвился, что из болтовни дам можно извлечь ценную информацию. Пустовойт ухаживал за женой доктора Фишера, который интересовал капитана, но чем кончилось, доктор не узнал, потому что его приятель уехал.

В Каринтии казалось безопасно, но это впечатление было обманчивым. Залюбовавшись на девушек – стройных, миниатюрных, с пшеничными косами, Терентьев испытал разочарование, потому что ему пришлось иметь дело не с ними, а с солдатами. Его захватили во время прогулки в лесу и под конвоем доставили в полицию. Там придрались к его рюкзаку, и, даже обыскав его и не найдя там ничего запретного, не оставили его в покое. Когда его вели, Терентьев оступился – закачался, упал, поднявшись, он выхватил кортик, спрятанный с внешней стороны лодыжки. Его не нашли при обыске, лишь провели по бокам, проверяя нет ли при нем оружия. Увы, бежать не удалось, а кортик отобрали. Пистолета он лишился раньше, в полиции. Сверились с документами: русский. Хорошо. Дальше телеграмма: донос. Тут это отлажено. Повели в высокое здание, которое он видел на топографическом плане, по всем признакам – тюрьма, так и оказалось. Никогда не мешает знать, где находишься. Потом он разглядел дом, следы былого богатства, деревянная резьба, как паутина, следы мозаики – как пустые глазницы слепых. Прочитал над дверями девиз: «Достоин чести». У порога его ждал владелец замка, и ему представили Терентьева как специалиста по дирижаблям. Иван Георгиевич был обучен поддерживать разговор на любую тему, в том числе и о дирижаблях. А он-то думал, что его привели убивать.

Ему предоставили комнату без окна. Так и не уяснив, на правах кого он здесь находился – гостя или заключенного, он обследовал свой каменный мешок, высказав предположение, что его содержат в подвале старинного дома, наподобие замкового. В этих местах находился только один замок, Кельштайн, куда он и направлялся. Плохим решением было добираться туда пешком в одиночку.

Вскоре выяснилась забавная неприятность. За «бестактный» ответ Кюхле и «наглую» улыбку» он был посажен на сутки в тюрьму.

На следующий день его выпустили из заключения и представили хозяину замка. Тот носил небольшую бороду «эспаньолка» и усы, концы которых заканчивались в форме стрелы.

– Добро пожаловать в Кельштайн, – приветствовал он капитана. – Вам у нас понравится.

– Это вряд ли. Не люблю, когда похищают людей, уважаемый герр Кюхле. Что вы на это скажете?

– Зовите меня Агосто. На этот счет я не любопытен, делаю, что велят. Вам то же советую, господин капитан.

Терентьев скорчил недовольную гримасу:

– Вы вовремя вспомнили, что имеете дело с офицером.

Агосто протянул руку, чтобы похлопать по плечу:

– Жаль, что мы с вами не договорились. Вас проводят… на гауптвахту.

Терентьев перехватил поднятую на него руку:

– Нападение при свидетелях, а я полномочный представитель. Я имею право вас убить по законам российской императорской армии.

Всё определилось, они с Агосто повздорили. Хозяин оказался сущим дьяволом и при этом психом. Терентьева вернули в подвал, отведенная ему комната была сырой с зеленоватыми стенами, мох здесь заменял бархат. Он пытался понять, на чём он прокололся. Имелось две кандидатуры: доктор Пустовойт, с которым он разговорился на водах, и некая девица, которой он заплатил за одна делиуатное поручение. Теперь все напрасно. Даже если она выполнит поручение, никто не явится к ней, чтобы получить отчет.

Выделенная ему комната имела крепкий запор снаружи, что не оставляло надежды выбраться. Терентьев мучился догадками: отвергнув доктора Пустовойта, которого он считал честным человеком, он склонялся в пользу Миранды, она получала он него деньги за истории болезни пациентов мужа, многие из которых имели психические заболевания. Подкупленная девица не стала бы на него доносить, потому что не получила у него расчет. Эти рассуждения помогли скоротать ему время до ужина. О нем вспомнили только к вечеру, когда со слугой прислали еду. Славянское лицо слуги его заинтересовало больше, чем водянистая фасоль.

– Нижний чин? Доложитесь.

– Клецко Вениамин Ксаверьевич. Пешая дружина ГО – 484 Московская.

Через мгновение они хлопали друг друга по плечу, а потом рассказывали о себе. Расспрашивать пленника Клецко не осмеливался – сразу видно серьезного человека в чинах, а такие сообщат о себе только то, что посчитают нужным.

Самому ему скрывать было нечего, он являлся военнопленным, как и большинство других обитателей замка, и на этот вечер поступил в распоряжение гостя. Он привел в порядок мундир Терентьева и почистил ордена.

– Кто тут всем заправляет?

– Немцы.

Германцев в замке не любили, один был морфинистом, а второй – стукачом.

– А вообще, как дела? – спросил Терентьев.

– Приехал доктор Фишер, а с ним унтер-офицер. В их распоряжение предоставлено семеро человек, трое артиллеристов и четверо из малороссов, нижние чины, рабочие-торфяники. Они получили двойную порцию хлеба и колбасы.

– Кто у вас главный? – спросил Терентьев.

– Ашихмин Павел Петрович, 3-й Горно-Моздокский полк Терского КВ, ротмистр. Сейчас находится в карцере. Это он поручил мне связаться с вами под видом слуги.

– Как вы узнали обо мне? – поинтересовался Терентьев.

Он удивился, когда Клецко подал ему список фамилий. Там насчитывалось 128 человек, среди которых он нашел и себя. Эту бумагу Вениамину удалось изъять из канцелярии Кюхле, который не отличался аккуратностью.

– Пойдемте, я вам всех покажу, – предложил Клецко.

– Только сначала мне надо позвонить. Где тут есть телефон?

Один из пунктов, оборудованный телефонной связью, располагался в больничном секторе. Дождавшись, когда уйдет дежурная сестра милосердия, Терентьев позвонил связному Эрику, который доложил о том, что доктор Фишер с супругой направляются в Каринтию, упомянул он и о докторе Пустовойте и постигшей его утрате. «Я положил в его багаж два ящика нашего груза. Мой человек следует в том же поезде и изымет груз в Вене, не вызывая подозрений».

Его новость запоздала: по словам Клецко, чета Фишеров уже прибыла в замок.

– Веди меня к Ашихмину.

Теперь капитану предстояло увидеться с человеком, которому он был обязан своим освобождением. Почему Ашихмин проявлял такое участие в судьбе Терентьева, неужели и он был из своих?

На вопрос, кто такой этот Влас Александрович, провожатый отвечал, что он скоро сам все узнает.

В коридорах замка появлялись люди, которые плутали здесь некоторое время; из-за узости замковых проходов Терентьеву приходилось останавливаться и пропускать встречных, несколько раз пропускали и его. Он приветствовал знакомых по курорту, и они по-театральному раскланялись. Мало кто знал, что в подвалах замка устроена темница. С какой целью туда свозили пленников, тоже умалчивали. Все делали вид, что находятся на экскурсии.

В картинной галерее собрались гости, все в вечерних костюмах и платьях, и среди них Терентьев заметил чету Фишеров. Они обсудили погоду – резко наступившее похолодание после жары, конструкции дирижаблей и физиономии министров из нового правительства. Миранда держалась отчужденно, словно они с Терентьевым были незнакомы, а её муж, напротив, вел себя фривольно, постоянно поминая некую особу, с которой однажды застал капитана в трактире Бадена. Случай, на который он намекал, объяснялся просто: Терентьев явился передать задаток за обещанную услугу, которая не имела отношения к сердечным делам, но посвящать в это посторонних он не собирался.

Миранда познакомила Терентьева со своим другом, сербским офицером. Мирослав Орехович носил длинные волосы, которые не стриг ни при каких обстоятельствах и по торжествам душил одеколоном. С ними он выглядел как молодой греческий бог или немецкий художник Альбрехт Дюрер.

Хотя Орехович носил пиджак и брюки, военная выправка выдавала в нем офицера, и Терентьев удивился, как ему удалось сохранить такие длинные волосы, находясь на военной службе. Вероятно, он исполнял особые обязанности. Тот увел капитана с собой, обещая познакомить с потаенными уголками замка.

– Я видел, как вас доставили в замок под конвоем. К сожалению, никто из ваших соотечественников на конгрессе не присутствует, поэтому миссию вашего освобождения возложили на меня.

– Вы – сторонник России?

– Отнюдь. При всей близости языка и культуры наши страны в разладе. Сербией распоряжаются и делят как африканскую колонию.

– Какое право имеете вы ставить подобные упреки России после всего, что она сделала? – возразил Терентьев.

– Не собираюсь здесь это обсуждать. Мы знаем, что требовать от вас невозможного мы не можем, – ответил Орехович. – Я тоже ничего от вас не хочу. Просто хотел оказать услугу офицеру. Ваш орден Св. Владимира 4 степени с мечами впечатляет… Даже обер-офицеры не всегда удостаиваются такой высокой награды.

Про орден Терентьев никому в Бадене не рассказывал, значит, Орехович имел возможность ознакомиться с его досье. Задумавшись над этим, он следовал за новым товарищем в полном молчании. Теперь уже стало ясно, что разгуливают они не просто так. В дальнем конце замка находились галереи, частично спускавшиеся под землю, там и находилась тюрьма. Когда они проходили по коридору, то услышали металлические удары, это узник, заслышав шаги, бил чем-то железным по водопроводной трубе. Он был беспомощен в своем гневе.

– Это и есть Ашихмин, но его вытащить мне не удалось. Займётесь им сами.

Когда Терентьев спросил, зачем они сюда зашли, Орехович ответил, что показал ему путь отхода на экстренный случай.

– Может статься, что вам придется бежать, а меня рядом не окажется, – усмехнулся он и намекнул, что его сюда привели те же обстоятельства, что и Терентьева.

– Я обеспечиваю безопасность высокопоставленному лицу. В замке никому нельзя доверять. Будьте осторожны, даже когда вас станут угощать чаем.

Терентьеву передалось его волнение. Из досье, переданном фрау Фишер, следовало, что Агосто Кюхле – недоучившийся студент-медик, отчисленный из университета, и доктором звался без всяких оснований. Тем не менее правительство наделило Кюхле особыми полномочиями, имея в виду его медицинское образование и семейные связи. В чем заключалось выполняемое им поручение, оставалось неясно, однако Агосто не обременял себя исполнением обязанностей и прекрасно проводил время. Он носил в жилетном кармане пузырек с кокаином и «заряжался» перед каждым выходом к попечителям. Супруга доктора Фишера тоже носила порошок в пудренице. Вот почему ее раскрасневшееся лицо сияло от радости. А Терентьев принял её живость на свой счет…

Как союзники они были ненадежны.

– Есть еще, о ком мне надо знать? – поинтересовался Терентьев.

– Присмотритесь к Матильде Кюхле, она самая спокойная и вменяемая из всех. К сожалению, она не общается с друзьями своего брата, предпочитает держаться особняком.

Хозяйка замка не спешила выйти к гостям и наигрывала где-то у себя в комнате на рояле, а ведь она была незамужней девушкой на выданье, что неустанно подчеркивал ее брат. Однако она так и не появилась в картинной галерее, где был назначен общий сбор участников конгресса.

В ожидании начала мероприятия гости разглядывали картинную галерею, где были представлены портреты представителей семьи. Фамильные черты предков являли тенденцию упадка. Предок этого старинного рода имел титул барона Астрастервица и наследственную должность виночерпия герцогского двора. Семье принадлежал замок, но сейчас он перешел во владение представителю боковой ветви. Последний представитель Астрастервицей был пленён во время турецкого набега на Каринтию и скончался в плену, не оставив наследников. Агосто и Матильда являлись единственными потомками некогда многочисленного рода.

Орехович переговорил с германским офицером, дежурившим у телефона, напомнив ему, чтобы он передал ему сообщения от некоего Оскара Слеповича. Терентьев получил приказ присоединиться к обществу. Никто не сомневался в его дипломатическом иммунитете, по-видимому, все происшедшее ранее являлось злобной проказой Агосто, который на манер средневекового барона привык жестоко карать нарушителей границ своего имения. Об этом Терентьеву рассказала сестра милосердия Пфайфер, на которая опекала гостей замка.

Большинство мужчин, собравшихся на конгресс, носили военные мундиры европейских стран, которые капитан рассматривал с интересом специалиста. Здесь были представлены военно-технические, инженерные специальности, а также артиллеристы, но предмет, который собрал их всех, все еще оставался скрытым от Терентьева, и он нуждался в эксперте, чтобы составить полную картину. Он подосадовал на отсутствие доктора Пустовойта, еврейская живость которого могла бы всколыхнуть тяжелую атмосфера замка, доводившую его до уныния. Еда имела вкус водорослей и даже черные вишни, которых в этот год был неслыханный урожай, напоминали о синильной кислоте.

Глядя сверху вниз, Агосто произнес, что до изобилия далеко, но и военного бунта пока не предвидится.

– О каком бунте ты говоришь? Мы пьем вино и едим устрицы, а те люди едят баланду и кашу, – попеняла ему Матильда.

Марта Пфайфер (она здесь распоряжалась по хозяйству) покачала головой и заметила, что устрицы на исходе.

– Они скоро прибудут с поездом. Их поставляют с побережья в бочонках, которые перекладывают льдом. К нам едет целый вагон с бочонками устриц, – заверил ее Агосто.

Замок ощутимо страдал от попыток сэкономить на нем – в глаза бросалась убогая трапеза и желудевый кофе, лишь слегка побеленный молоком.

Пробираясь сквозь толпу германских лиц, мелькавших белесыми усами и бакенбардами в кулуарах европейской политики, Терентьев получил некоторые разъяснения: самому Ореховичу оказывал протекцию Слепович, личный друг убитого эрцгерцога, по поручению которого Мирослав и прибыл сюда. Сам серб предпочитал не распространяться о своих обязанностях. Что до миссии австрийского сановника, то она касалась объединения славянских народов.

– По пуговицам мундиров и монетам, которыми одаряют прислугу, можно сделать вывод о национальностях, собравшихся под одной крышей, – заметил Орехович.

Хозяева ожидали прибытия высокого гостя, который должен был появиться с минуту на минуту. Судя по напряженному лицу Агосто, он держался на пределе своих сил. Терентьев прекрасно знал причину его недомогания. Из его медицинской карты следовало, что ему назначено лечение головной боли и бессонницы, что являлось следствием заболевания сифилисом.

– Союзы между народами временны, как и брачные союзы, – рассуждал господин из Вены, захвативший место оратора.

– Только, если они не подкреплены чем-либо существенным, – высказал предположение Терентьев.

Он узнал несколько господ из высшего общества, хотя их ему не представляли, потому что обязанности контрразведчика вменяли ему в обязанность изучить их фотографии – настолько, чтобы их запомнить. Несмотря на лоск, они выглядели тревожно и всем видом выражали дух общего уныния.

– Вы ведь прибыли к нам с фронта, г-н капитан? Поделитесь впечатлениями о газовых атаках, – обратились к Терентьеву.

Журналисты снабжали газеты весьма интригующими репортажами, которые позволяли воображать жуткие картины. Вот и сейчас фронтовика взяли в оборот.

– Солдаты без оглядки бежали во время газовой атаки, едва завидя желтые или зеленоватые облака, плывущие в сторону их позиций, – рассказывал он.

– Вы говорите о русских солдатах?

– Большие потери понесли обе стороны, – ответил капитан и уклонился от спора.

Краем глаза он заметил Ореховича, когда тот пробирался через зал с блюдом на манер официанта. У него был таинственный вид.

– Рад встретить единомышленника, – сказал он Терентьеву, – и хочу закрепить нашу дружбу чем-то реальным.

Под льняной салфеткой лежали две груши, из которых хлынул сок, едва только оба надкусили фрукты. Кто бы мог подумать, что под тонкой кожицей оказалось столько влаги, которая фонтаном изливалась на темные зеркала, паркетный пол, на дубовые панели и почерневшие портреты предков. Терентьеву пришло в голову, что его друг мог знать Михаила Кузмина, ведь, по его словам, он прошел курс в Петербургском университете. Орехович подтвердил его предположение.

– Но здесь у меня скромная роль, я шофер-телохранитель без права голоса. И хотя мне не положено высказываться, интересно присутствовать при историческом событии.

Когда все гости стали рассаживаться за столом, Орехович извинился, что вынужден уйти, его ждали за столом прислуги.

– Вы образованный человек и позволяете помыкать собой, – сделал ему выговор Терентьев, на что Орехович только улыбнулся и ответил, что лишь скромность оправдывает его присутствие.

В числе господ Терентьева пригласили на ужин. Медсестру Пфайфер, которая опекала его, сменил крепкий малый по имени Клаус. Немец по происхождению, он производил впечатление образованного человека, и, хотя одежда его была мятой и поношенной, он щеголял черным галстуком, который переливался мелкими пестринами, словно брачный наряд скворца.

– В замке полно охраны и даже в парке выставлено несколько постов, – предупредил он.

Терентьев присоединился к гостям, ему назвали их имена – офицеры, врачи, профессора, достойные люди, один – психиатр. Все вышли на верхнюю веранду, где уже накрыли стол с угощением. Цветное время года отошло, и оставалось только наблюдать за звездами, рассеянными среди веток дубов с облетевшей листвой. Хозяин, не в силах сдерживать нетерпение, обещал всем зрелище, и поглядывал на часы, чтобы успеть объявить об историческом моменте.

С Ореховичем капитан встретился за рюмкой вина, когда гости наблюдали за полетом дирижабля. Словно вспомнив о существовании серба, Агосто Кюхле спросил его, не следовало ли ему выехать навстречу хозяину.

– Благодарю, но герр Слепович оставил мне распоряжение ждать его звонка, – и действительно, Орехович не отходил от телефона.

Послеобеденная пора длилась бесконечно долго, потому что они занимались ожиданием, что всегда тяготило, но потом события стали совершаться так быстро, что никто не успевал за ними. Итак, гости заняли места на внешней галерее, любуясь звездами. По осени темнело быстро, и некоторые, почувствовав сонливость, предпочли вернуться в отведенные им комнаты. Вдруг на фоне заката появилась точка, и все устремили взгляды на летящий прямо на них дирижабль. Те люди, кто не успел уйти, повернулись, чтобы лучше видеть и слышать. В числе них был и капитан Терентьев.

То, что произошло, напомнило огненную метлу, сбросившую ведьму, и озарившую полнеба.

Из-за темноты они не разглядели подробностей крушения дирижабля, увидели только пожар на станции. Несколько вагонов сошло с рельсов. Грохот и крики звучали на всю округу.

– Это на севере, – указал один офицер.

– На северо-востоке, – поправил другой. – Авиаудар.

Они судили со знанием профессиональных военных, таковыми и являлись.

– Нет, молния, – возразил третий.

Они жадно смотрели в сторону огненного облака, словно могли согреться взглядом.

И когда все испугались, что зарево выжжет вековые деревья и подберется к замку, хозяин успокоил, что опасаться нечего, поскольку взрыв произошел на железнодорожной станции в 20 км отсюда. Агосто Кюхле выглядел разочарованным. Событие, которого он ожидал, так и не произошло.

– Пришлите Клауса, пусть съездит на месте крушения. Если найдет тело Слеповича, пусть привезет сюда. Разве вы не поедете, Орехович?

– Мне приказано дежурить у телефона, – отозвался молчаливый серб.

Со стороны дороги донесся звон колокола с пожарной машины.

– Вы ведь ждали гостя из Вены. А дирижабль следовал в Вену, – заметил доктор Фишер.

Лицо серба окаменело.

– Да мы ждали гостя, и этот гость не придет. Можете не хлопотать, комната ему не понадобится, – сострил хозяин.

Раздался смех, только Клаус его поддержал.

– Господа, а ведь Слепович уверял, что дирижабль – самый безопасный транспорт. – Это кричал Агосто, а доктор Фишер держал его за запястье, считал пульс.

По распоряжению, отданному слуге, Терентьев понял, что гость, которого ожидали, и был Оскар Слепович, погибший при крушении летательного аппарата.

Горящий дирижабль так и остался в том златоблещущем дне, которым осень простилась с летом. Если дамы сразу окунулись в пучину переживаний, скорбя об участи погибших, то мужчины, все военные, надели маски стратегов, и развлекали друг друга рассуждениями о том, кто осуществил это злодеяние. Война наделила их правом говорить страшные вещи, которые становились нормой жизни.

И только Орехович высказал предположение, что имеющиеся в их распоряжении возможности помогут выяснить это непосредственно.

– Вы говорите здравые вещи, – заметил Терентьев, когда Орехович изложил свое мнение о зенитно-ракетной атаке.

– Спасибо, что вы восприняли меня всерьёз. К сожалению, никто ко мне не прислушивается.

– У вас есть машина, а мы с вами свободны этим вечером. Так почему бы нам не поискать следы этой зенитной батареи, – предложил Терентьев.

Пешие путешествия имели то преимущества, что позволяли вообразить местность гораздо лучше той пыльной доски, которую являли карты.

– Я бы посмотрел на двадцать часов, возможно там нашлось бы что-то интересное, – предположил серб, словно являлся лицом незаинтересованным. – Но у меня дежурство при телефоне.

Клецко согласился оказать эту услугу: ответить, если станут спрашивать Мирослава Ореховича, и запомнить послание.

Друзья (а после совместного поедания груш считалось, что они закрепили дружбу) взяли машину и отправились на северо-запад, но не доехали до станции Грумау, поскольку им удалось обнаружить место, где располагалась зенитная батарея – даже после уборки оставались явные следы присутствия военных. Позиция была приготовлена заранее, и гора нарезанных ветвей призвана была скрыть пушки, а колеи от грузовиков дали их приблизительное число – три. Поляна оказалась истоптана солдатскими сапогами, следы от которых остались кое-где нетронутыми, но большую часть замели вениками из березы. Это убеждало, что крушение дирижабля являлась террористической акцией, совершенной при участии войск. Что делать с этими новостями ни один из следопытов не знал.

На обратном пути они встретили мчавшуюся на большой скорости пожарную машину, от которой им едва удалось увернуться. Совершая резкий маневр, автомобиль задел на ходу извозчичью пролетку, и седок вылетел с козел.

К тому времени автомобиль успел удалиться, офицеры были слишком заняты, чтобы смотреть по сторонам.

Оставив Терентьева, загонявшего машину в сарай, Орехович поспешил в замок, чтобы узнать новости от Клецко. Тот доложил, что никаких сообщений на имя серба не поступало, но относительно самого Терентьева у него имелось поручение от Ашихмина. Терентьев последовал за ним. Пора было познакомиться с Власом Александровичем.

Хотя прием подошел к концу, большинство гостей еще не успели покинуть замок. Заключенные не нашли бы более подходящего времени, чтобы устроить акцию неповиновения. Стук по трубам прекратился, тактика Ашихмина оказалась успешной, и не в силах выносить бесконечный стук, Кюхле распорядился выпустить его из тюрьмы, взяв с него слово не появляться на господской половине замка. Терентьеву пришлось спуститься в подземелье.

Буян, который хотел повидаться с русским офицером, смотрел на него через щелки глаз и скалился в улыбке. Его желтые зубы говорили о привычке к никотину. Терентьев приветствовал его еле заметным кивком, а потом дал денег Клецко с наказом купить две пачки сигарет.