Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)

– А зачем нужны зенитные реактивные системы залпового огня? – в тон ей спросила она.

Задернув штору, девушка напустила в комнату мрака, в которой разобранная постель стала похожей на льдину. Сама она отличалась гибкостью, словно посещала уроки гимнастики, и двигалась красиво, ритмично, никогда не сбиваясь с такта.

Вздернутая верхняя губа открывала ее десны и зубы, но что она говорила, звучало неразборчиво. Впрочем, слова страсти у нее не менялись. При этом она хохотала и шумела так сильно, что ее слышал весь дом.

Внезапно веселье оборвалось. Послышался кашель, потом шаги. Горничную позвали.

– София Геллер! – раздался голос консьержа.

Да, ситуация нынче не благоприятствовала.

Недовольным голосом девушка ответила, что все еще убирается, но это послужило концом веселья.

– Пожалуйста, ваши вещи, герр доктор, – громко произнесла она.

Фрейлейн Геллер взяла на себя заботы о его одежде, и теперь его костюм, выстиранный и выглаженный, выглядел как новый. Доктор бросил взгляд в ее сторону. Пушистые волосы золотились на солнце. Пуговицы на черном костюме тоже светились золотом.

– Я хотела украсть что-нибудь на память о тебе.

– У тебя останется чистое лицо. Чем не память? Ступай, тебя зовут.

Он сказал Софии, что задержится в мансарде, хотелось вздремнуть в тишине, чтобы его никто не беспокоил.

– Выпей какао, я только что сварила.

От вакхического лица ничего не осталось, оно приобрело черты горничной, которая облачалась в черные и белые цвета служительницы культа чистоты.

Он знал, что его возлюбленная обожала какао. После ее ухода на столе осталось коричневое пятно, которое она не потрудилась стереть. София оказалась на редкость неаккуратной.

После её ухода Пустовойт мгновенно заснул. Девушка лечила его от бессонницы. Он не спал несколько суток.

Когда отдохнувший, он спускался с лестницы, ему снова попался консьерж и спросил:

– Как прошло обследование в больнице?

– Взяли анализы. У Валерии пошла моча.

– Это прекрасно.

Пустовойт криво улыбнулся. Разбирая саквояж, он обнаружил пропажу некоторых вещей, в частности, пузырька с морфием.

На лестнице задребезжал звонок, который шаги разбудили Валерию, и она позвала:

– Кто там пришел, Коля? Прямо стены трясутся.

– Это доставка из ресторана. Вино тебе не повредит.

Пустовойт принес ей воды, дал лекарство, подождал, пока выпьет. С улицы доносились голоса, один Софии, другой – мужской. Тот брат, о котором предупреждал консьерж.

– А сейчас – за работу!

Лера закрыла глаза, она отказывалась участвовать в неприятной процедуре. В этот день, как и в любой другой, доктор выполнял нелегкую обязанность запихнуть жену в ванну. Она не желала туда идти и застревала, как устрица в раковине. Разместиться в крошечном закутке удавалось с большим трудом. Доктор все еще занимался купанием, когда раздался звонок в дверь.

Послышались шаги на лестнице. Консьерж вошел, чтобы доложить о выполненном поручении. Он шепнул доктору:

– Вас зовут.

Пустовойт вышел в коридор и приветствовал кивком незнакомца.

– Извините, я крайне занят.

Молодой человек стал настаивать, но доктор его оборвал:

– Вы явились не к месту. Выберите другое время.

С его рук ручьем текла вода.

Лера привстала и пыталась разобрать, о чем они говорили, но тщетно.

– Кто приходил? Почтальон? Это из Сызрани? – допрашивала она.

На ночном столике стоял стакан с лимонадом, к которому она не притронулась.

Консьерж принес корреспонденцию – многочисленные телеграммы из Сызрани и Киева. Чистая после ванной Лера лежала в постели, утопая в потоке поздравлений. В отсутствие Пустовойта приходил посыльный из пекарни с пирожными на её 25-летие. От фрау Фишер.

– Кто принес лимонад? – спросил доктор.

– Горничная.

Лера улыбнулась своей красивой и грустной улыбкой, которой так часто надрывала ему сердце. В коробке находились корзиночки с желе и слоеные финтифлюшки, прежде любимые Лерой, и сейчас она даже надкусила одну.

Неприятно пораженный пропажей морфия из саквояжа, доктор ломал голову, строя предположения. Придя к выводу, что это София, он страшно рассердился. Он нашел ее, схватил за локоть, как воровку, и обращался с ней довольно грубо.

– Это сделала ты?

– Это я, твоя София. Ты не узнаешь меня? – Она вырывалась и отрицала кражу пузырька.

На её виновность указывал один факт. В отсутствие доктора на столике у жены появился стакан с лимонадом, а когда доктор хотел попробовать напиток, София его унесла.

– Он уже выдохся. Я вам принесу свежий лимонад.

– Что ты туда добавила? Морфий?

– Ничего не добавляла. Клянусь! Хотела доставить мадам приятное.

Доктор строго отчитал её, наказав не давать Валерии ничего, что нарушало бы ее диету.

– Ты помнишь, что тебе нельзя лимонада? – напомнил он еще раз жене.

Что бы ни утверждала София, он не обманывался насчет нее, упрямица не намеревалась отказываться от своих планов. Что она вбила себе в голову? Доктор пошел на хитрость и пообещал косметическую операцию на шее, но она взялась противоречить:

– Я передумала. Это может быть опасно, а я не хочу рисковать.

Лимонада в этом доме никогда не готовили, впрочем, ни за что поручиться нельзя. В последнее время все пошло кувырком. Консьерж угощался кофе из кобальтовой чашки парадного сервиза, привезенном из Москвы. У Пустовойта не хватало сил его приструнить.

– Где ты ходил, Коля? Мы тебя везде искали, даже в аптеку посылали, – раздался плаксивый голос жены.

Ее расстроило исчезновение горничной. После размолвки из-за лимонада доктор не разговаривал Софией, она также избегала его.

– Я совершил прогулку, общался с людьми. Мне ведь тоже нужна перемена обстановки, милая. – Голос у него стал вкрадчивым, он как будто просил прощения. – Мы все нуждаемся в этом.

– Почему бы мне тоже не выйти на улицу, – донёсся голос Валерии. – Устала сидеть в четырёх стенах. Так куда ты зашел после аптеки?

– К антиквару, у него хорошие инструменты на продажу. Хирургический набор из шеффилдской стали. Жаль упустить. Вчера денег при себе не оказалось, но он обещал на день попридержать.

– Поклянись, что отвезешь меня погулять.

– Клянусь, милая.

После ухода консьержа на столе осталась грязная чашка. Из мусорной корзины кое-что исчезло. Видимо, выброшенный скальпель чем-то приглянулся Йозефу.

Последний раз они гуляли в тот день, когда Валерия посещала больницу. Этот выход в свет расстроил ее до чрезвычайности. Она кричала по-русски: «Хочу видеть Колю!» Её не слышали. Ординатор спросил, как она себя чувствует, и предложил проводить к врачу.

«Это стандартный медосмотр. Сейчас сиделка возьмет анализы», – объяснял он.

Ординаторская напоминала полицейский участок, много столов и конторок, в самом конце комнаты восседал доктор Фишер. Карту фрау Пустовойт передали ему. Он обещал ее посмотреть, но так и не собрался, много дел.

Герру Пустовойту велели дожидаться в коридоре. Доктор Фишер сам выйдет к нему, когда освободится. С этим господином они обсуждали состояние больной. Супруга интересовало, всё ли они предприняли из того, что возможно. К сожалению, туберкулез уже обосновался в теле Валерии, из пленника, он стал её властителем. Оставалось только потакать чудовищу.

– Валерия – медсестра, она должна понимать, – бормотал Фишер.

Ее заболевание вызвал контакт с туберкулезным больным.

– Она заразилась на курорте? – лечащий доктор вскинул глаза, и его пенсне агрессивно блеснуло: подобная новость повредила бы репутации Бадена.

– Нет, что вы. Это случилось раньше. Здесь она лечила почки.

Кому, как не доктору знать, что туберкулез рассеивается на воздухе и под воздействием ультрафиолетовых лучей солнечного света больные излечиваются. Только люди, находящиеся в закрытом, плохо проветриваемом помещении, могут быть подвержены заразе.

– У неё активная стадия развития туберкулеза, Николас. Закрытая форма. – Фишер обильно сдобрил раздраженное горло порцией мокроты. Его кашель являлся формой страха.

Пустовойт мог бы ему рассказать, что туберкулез у взрослых людей переходит в активную фазу в течение двух лет с момента заражения, но нередко он проявляется и через десятилетия, чему способствует ухудшение общего состояние. Подобное обострение у Валерии вызвала болезнь почек.

В тот день она его напугала. Из глубины здания раздался крик, который Пустовойт узнал сразу. У него задрожали руки – от бессилия или от ярости перед дураком, но истинное положение таково, что его никакими лекарствами не поправишь. Доктор Фишер тут ни при чем. Все произойдёт без его вмешательства.

– Где жена? Почему ее не пустили? Как смели не пустить? Пропустите.

Больница служила свалочным местом для людей, потерявших надежду, и Пустовойт присоединился к их числу. Его жену вывезли на каталке, на лбу пылало влажное пятно, и эта испарина служила единственным признаком того, что она жива. Кожа стала почти бесцветной. Глаза ее были закрыты, а губы плотно сомкнуты. С убранными волосами голова казалась слишком большой.

Валерия молчала. Вопль исторгла другая больная, после чего все кинулись хлопотать вокруг неё. Лера даже не заметила, что за ней пришли.

Руки сиделки бесцеремонно выволокли ее из кресла-каталки, втиснули в шубу, нахлобучили шапку. Казалось, что весь персонал больницы набросился на несчастную женщину, ее втолкнули в машину и велели шоферу везти её домой. Валерия рыдала, вырывалась, кричала: «Они так злы из-за того, что я русская».

– Это медицинский осмотр. Он закончился. Тебе надо отдохнуть, – успокаивал её муж.

– Ты опоздал. Ты отдал меня в руки палачей.

Пустовойт опоздал из-за встречи с Мартином, который снабжал его морфием. Барыга отличался выпуклыми голубоватыми глазами, которые не мигали. Этого плута знала вся больница, но его не прогоняли, потому что его услугами пользовались многие больные. Вот и сейчас он ждал, что ему скажут.

– Произведем расчет, и на этом закончим, – сказал Пустовойт, доставая из портмоне несколько купюр.

– Я могу вам порекомендовать надежный контакт в Праге, – ответил этот малый, привязчивый, как репей.

– Мне ничего не надо.

– Никогда не угадать, – возразил тот и пообещал заглянуть к вечеру.

Дома доктора Пустовойта дожидался ещё один больной.

Консьержа Йозефа привечали из-за его услужливости. Пустовойта брала досада, когда он видел старика, тонкими руками обхватывающего чемоданы постояльцев, который тащил их по лестнице. Даже маленькие отели держали рассыльных, но тут предпочитали экономить.

– Вы, наверное, много страдали, что так хвораете? – спросил как-то у него Пустовойт.

– Как не волноваться, сударь мой, когда война, а мой сын в пехоте.

Они сидели в коморке, где консьерж сбросил пиджак и остался в одних подтяжках. Доктор оторвал его от обеда, он ел прямо со сковороды жареную картошку, сдобрив её зеленым луком, который выращивал из луковиц на окне. В кружке у него плескалась бурда, которую он готовил черти из чего – из хлеба или спитого чая – и уверял, что это полезно для здоровья.

Он стал первым пациентом Пустовойта в Бадене. Доктор удивлялся, насколько нелюбознательные здесь были люди, которые, проживая вблизи минеральных источников, не трудились лечить язву желудка, которой тут страдали повсеместно. Щелочные минеральные воды ускоряли обработку пищи и способствовали быстрому продвижению ее по желудочно-кишечному тракту. Местные жители не придавали этому значения, они умирали, как и их предки – не давая себе труда продлить жизнь.

Кое-что Йозеф и сам предпринял, чтобы разрушить здоровье: еда в сухомятку, длительные перерывы между приёмами пищи приводили к нарушению выделения желудочного сока.

– Доктор говорил, что у меня имеются какие-то дефекты, – хвастал он с гордым видом, словно особенное строение органа выделяло его среди остальных. – Что-то меня мучает изжога, вы не дадите мне лекарство. Сода не помогает.

– Вам следует пить минеральную воду, а я вас видел в ресторации с наливкой и пивом.

На лице старика появлялось выражение, как у ребёнка, которого ловили на запретном, но лукавая улыбка говорила, что он знает толк в жизни. Грех отказываться от жирной пищи, сдобренной острыми специями и алкогольными напитками. Кофе он тоже потреблял в больших количествах – пока оно оставалось доступно.

– Скоро пост, – жаловался Йозеф, как будто это объясняло желание наесться скоромной пищи до отвала.

Пустовойт кивнул, принимая довод. Он внезапно вспомнил, что так и не позавтракал, и направился в кондитерскую. Её витрина искрилась светом, и он словно окунулся в золотое озеро. Бледные стены, зеркальный потолок, окрашенный в свете солнца. Пахло кофе и шоколадом, крем благоухал ванилью, из открытого французское окна – от потолка до пола – проникали ароматы сада.

Посетители сомлевали на солнце, а горячие кофейники, доставляемые официантками в декольтированных платьях, добавляли еще больше жара.

– У вас найдется для меня чашечка венского кофе, фрейлейн? – спросил он у продавщицы. – На двоих? Давайте. Жена скоро подойдет.

Он разговаривал осторожно, словно под ногами находился лед, и вместе с другими людьми он скользил, как на коньках.

Он выпил кофе. Красивая фрейлейн выразила сожаление, что его жена не пришла, но доктор сказал, что выпьет и вторую чашку. С коньяком? Так даже лучше!

Едва прислужница отошла, как к нему приблизился официант с фруктовой корзиночкой, истекавшей сливочным кремом.

– Вам презент от фрау Фишер.

Доктору улыбнулась молодая женщина, сидевшая за дальним столиком. Перехватив его взгляд, Миранда шевельнулась, и атласный шарф заиграл светом у нее на плечах. Пурпурная помада лишь подчеркивала бледность её лица. Он встал из-за стола и подошел к ней засвидетельствовать почтение.

– Миранда, дорогая, извините, что не сразу узнал.

Перед фрау Фишер стояло блюдо с эклерами и прочей сладкой дребеденью.

– Угощайся, сокровище, – предложила она доктору. – Соскучился?

– Да, милая.

Доктор сжевал эклер, потом съел второй.

– У тебя приятная мягкая кожа, но возможна склонность к полноте, – заметила она.

Кусок застрял у него в горле.

Сама она подцепляла ложкой черную икру, к которой пристрастилась в Петербурге. Ее губы густо обсели икринки, словно мухи. Они начинали шевелиться еще прежде, чем она успевала сгрести их ложкой и отправить в рот.

– Как новое лекарство? Помогло? – спросил доктор.

Миранда имела проблемы по женской части, что объяснялось частой сменой партнеров.

«Можно сказать, Николас, любовь сожрала меня изнутри. Каждый раз думаешь, что со следующим кавалером повезет».

Когда же доктор Пустовойт начал говорить ей об опасностях, которые таят такие эксперименты, Миранда Фишер сердилась:

«Вы говорите, совсем как мой муж».

Она лукаво усмехнулась и перевела взгляд.

– Божественно. Пей чай.

Пустовойт отпил из чашки, напиток пах ягодами – в кондитерской добавляли земляничного листа для запаха. Он взял серебряные щипцы и положил два кусочка сахара.

– Читал, о чем пишут в газетах? – спросила Миранда, словно назначила здесь ему встречу с тем, чтобы поговорить о новостях.

Пустовойт вспомнил, что раньше она появлялась в обществе Терентьева, когда тот лечился на водах. Доктор так и не понял, какого характера у него заболевание, однако неподвижный взгляд соотечественника действовал на нервы. Даже после знакомства Иван Георгиевич не узнавал доктора на улице, а ведь они проводили много времени в одной компании. Как знать, может фрау Фишер и завела курортный роман с русским врачом, чтобы скрыть связь с тем офицером.

– Как поживает Терентьев? – спросил он.

– Уехал в Каринтию, его пригласили погостить в замке. Хочешь знать, с кем он общается? Это сербский офицер, Мирослав Орехович. Забудь и угощайся, я заказала это для тебя.

– Спасибо, моя благодетельница.

Он надеялся, что любовное увлечение Миранды прошло, и уже собирался сказать ей, что не видит смысла в их отношениях, как убедился, что страсть вспыхнула в ней с новой силой.

– Забери с собой. – Она обращалась с ним, как с комнатной зверюшкой.

– Подожди, у нас мало времени. У Якоба операция, он освободится к обеду.

– Он большой мастер.

– Я так не считаю.

– Странно, когда два профессионала враждуют, – заметила она. – Но меня это не удивляет.

С фрау Фишер доктор мог говорить откровенно, раньше она служила медсестрой в госпитале, где и познакомилась с мужем.

– Мы с Якобом не всегда ладим, – ответил он уклончиво. – Он, как и все люди маленького роста, придирается к тем, кто выше его. А я не подписывался ему ассистировать. Я член германского медицинского общества, это дает мне основания самостоятельно проводить консультации. К тому же на водах я часто встречаю своих пациентов, им требуются мои услуги.

– Фишер вечно в разъездах, а ты всегда под рукой, – добавила Миранда.

– И это хорошо, милая. Он опасен как хирург. Зарезал человека во время операции. Это произошло неделю назад, с тех пор оперировать ему не случалось. Никто бы не согласился лечь к нему на стол. И что же? Сегодня опять неудача.

Она ела пирожное и молчала, словно его не слышала.

– Ты лжёшь!

– Операция не самая сложная. Профессионал провёл бы чисто. Плохой доктор поцарапал или помял бы. Быстрота реакции, секунды, мгновения решали все! А этот горе-хирург со страху искромсал. Сейчас с больным работают коллеги.

Миранда не выдержала, вскочила с места и побежала в кабинет хозяина кондитерской, чтобы позвонила в больницу. Ей ответили, что операция продолжается. Возникли осложнения.

Она вернулась через короткое время.

– Иногда мне кажется, что Якоб заговаривается. Старческое слабоумие? – спросила она.

– Нет, он здоров.

– Тем хуже. Тебе надо ехать. Он на тебя донес. Сообщил, что ты связан с офицером, который шпионит в пользу русских.

Пустовойту не нравились такие разговоры: сначала они с доктором Фишером обсуждали его жену, а потом с фрау Фишер – её мужа. Разве это правильно?

Миранда отпила вина, оставив отпечаток губ на блещущем стекле бокала. Ее профиль и шляпка, отраженные во всех зеркалах кондитерской, не могли остаться незамеченным, и Пустовойту стало неловко, что их связь открылась постороннему взгляду. Ему казалось, что она нарочно подстерегает его в местах, где их могут видеть знакомые. Скинула туфельки и пробовала носком шелкового чулка мраморный пол. Доктор торопился удалиться, пока она не стала пробовать его.

– Мужчины твоего типа обычно очень привлекательны в юности, но с возрастом теряют свой шарм. Впрочем, артистизм и легкая экстравагантность тебе к лицу.

Пережидая взрыв чувств Миранды, он листал газету, просматривая статьи с полей сражения про взрывы, фотографии со взрывами. Просто не верилось, что так все обернулось. Пороховая гарь носилась в воздухе, и он задыхался от нехватки воздуха.

– Спасибо, что думаешь обо мне, однако вынужден откланяться.

Он поцеловал ей руку на прощанье, Миранда ответила ему гримаской, порочной гримаской.

Слава богу, отпустила!

Она вышла первой, взметнулись её шелковые юбки, и газета упала со стола. Пустовойт подобрал её и захватил с собой. Прислужница упаковала для него в коробку остаток пирожных.

Он вернулся домой через час и затопал на лестнице, давая знать о своем приходе, но никто не отозвался. В комнате Валерии не оказалось, и он метнулся в спальню. Постель пуста. Он снова выскочил на лестницу и там услышал голос жены. Она находилась в коморке у швейцара, смеялась его шутке:

– Вы так много сделали для меня, Йозеф. Мне неловко обременять вас еще одной просьбой.

– Какие неприятности, дорогая фрау. Кто тут говорит о неприятностях?

Доктор повел ее домой:

– Нельзя меня так пугать.

Валерия таинственно улыбалась. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что эта женщина с лицом белее мела – его жена. Пришла горничная и помогла умыться, подкрасила ей губы и подрумянила щеки. Окно, ослепленное закатом, являло торжественную картину в раме, соответствующую настроению этого момента.

– Дай мне газету, – попросила жена и, принюхавшись, уловила аромат духов: – Мерзавец!

– Какая-то дама забыла в кафе, где мы встречались с Фишером, – ответил он, даже не стараясь быть правдоподобным.

– Та женщина в кафе. У тебя с ней что-то есть?

Не иначе, София наябедничала.

– Нет, это жена моего друга. Я встретил ее случайно. Вот купил нам пирожные на праздник.

Лера отвернулась. Ей нельзя пирожных.

– Хотя бы понюхай.

Она зажала уши, чтобы его не слышать, начала молиться, потом прервалась:

– Отправь их обратно. Я все равно не могу есть. Это просто ужасно, я всех обременяю. Зачем мы сюда приехали? Ты не думаешь, Коля, что мы прокляты? Сначала моя болезнь, потом война!

Истерика жены исчерпала его терпение.

– Прости, но я голоден.

– Возьми яблоко, мне приятно смотреть как ты ешь. Я бы тоже хотела, но не могу.

Она вернулась к своему занятию, перебиранию одежды и всякой ерунды. За полгода, проведенные в Европе, они обзавелись лишним имуществом, которые не стоило везти домой. Это копание лишило ее сил, и она откинулась на подушку. Крашеная в коричневый цвет кровать с вырезанным сердечком посередине стала её пристанищем. Сам доктор спал на кожаном диване, так плотно набитом конским волосом, что он постоянно с него скатывался.

Белое белье казалось желтым от пятен, которые оставляло её немощное тело. Ей принесли букет роз, который отгонял неприятный запах, но Валерия жаловалась, что аромат вызывает у нее головокружение.

Впрочем, она чувствовала себя слишком слабой, чтобы сердиться. Память подводила её, и она сразу забывала обиды.

Когда жена заснула, он ненадолго забылся, но сон не принес ему облегчения. Пробудился он от щелчка. Кто-то взвел курок и теперь приближался к нему. Он явственно видел перед собой дуло пистолета.

Нет, это стукнула дверь. Оказалось, это заглянул консьерж:

– Приходил Мартин, представился мне. Очень симпатичный доктор. Он оставил вам письмо для господина из Праги.

– Он не доктор.

– Я ходил на вокзал сам. До Праги билетов нет, но можно уехать в Вену, – сообщил Йозеф.

…Так и не отдав распоряжения консьержу, Пустовойт отправился прогуляться. В парке он сразу сошел с мощеной дорожки и ступил на плотный травянистый ковер. Дикорастущие виды показались ему особенно мясистыми, они вытягивались под лучами солнца до каких-то невероятных размеров. Пчел осенью не наблюдалось, и вместо них появились пчеловидки. Он различил листья дурмана с его большими белыми цветами, из которых формировались семенные коробочки. Пройдя пустырь, когда-то бывший садом, он вышел к больнице.

К концу дня северные комнаты погружались в полутьму, и тогда приходилось долго разыскивать доктора Фишера, прежде чем он появлялся из-за какого-нибудь закутка, облепленный лохмами паутины. Он отговаривался занятостью в больничной аптеке, но ещё ни разу доктор Пустовойт не заставал его за составлением лекарств. Фишер обычно выходил из дальней комнаты, где запирался на ключ и спал, а, разбуженный, он выглядел помятым, с затуманившимся взором и выражал недовольство, будто его оторвали от важного занятия. Вот и сейчас он уже забыл, что посылал за Пустовойтом, чтобы поговорить. Николай Васильевич усмотрел в этом добрый знак: после попечителей Якоб Фишер считался самым влиятельным лицом в больнице. И хотя его познания в медицине оставляли желать лучшего, как администратор он не вызывал нареканий.

На этот раз его не пришлось искать долго. Доктор Фишер стоял на крыльце среди сестер милосердия, и Пустовойт признал его по бороде, черной с легкой проседью, какая бывает у шкурок благородных лисиц. Серебристая подпушка его бороды со временем обозначилась столь явно, что закралась мысль, а не подкрашивает ли он свою щетину.

Фишер ел вишню, которой в этом году собрали много, и губы его, красные от сока, казались кровавыми. Кивнув Пустовойту, Якоб вошел в коридор, давая знак, чтобы он следовал за ним. Повсюду им открывались пласты обнаженного мяса, которое деликатно скрывали бинты, вмиг намокавшие кровью. Пустовойт отстал, он кивал больным солдатам, с некоторыми разговаривал, и те отвечали ему одной и той же гримасой, которую можно было считать гримасой войны.

Он остановился у пальмы в кадке, поджидая Пустовойта. Хорошее место для разговора один на один.

– Мне передавали, что вы выражали желание работать у нас в больнице, – проговорил он торопливо, без всякого вступления, чтобы сразу покончить с важным вопросом. – К сожалению, для вас места нет, но мне достоверно известно, что в Каринтии организуется военный госпиталь, и у них скоро появится вакансия. Можете сослаться на меня, я вас с удовольствием порекомендую.