Император для легиона

– Доброе утро, милый, – сказала она и дотронулась до его руки. – Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно, – скрипнул трибун, чувствуя, что даже голос изменил ему, и обхватил голову руками. – Как ты думаешь, Нейпос умеет лечить похмелье?

Он рыгнул и в смущении прикрыл рот ладонью.

– Если бы существовало лекарство от тошноты, то клянусь тебе, беременные женщины уже знали бы его. Но мы можем страдать вместе, – сказала она. Однако, увидев, что Марк по-настоящему несчастен, добавила: – Я постараюсь, чтобы Мальрик не очень шумел.

Мальчик уже проснулся и тянул руки к матери.

– Спасибо, – искренне ответил трибун. Шумный трехлетний мальчишка мог в эту минуту довести его до могилы.

Из-за сильного дождя костры развести не удалось, и римляне позавтракали холодной кашей, мясом и хлебом. Трибун не обращал внимания на ворчание солдат. Мысль о еде, о любой еде, не слишком привлекала его. Он слышал, как Гай Филипп переходил от одной группы солдат к другой, выдавая указания:

– Не забывайте смазывать жиром ваши доспехи. Кожу и металл в разной степени. Это сделать гораздо легче, чем потом счищать ржавчину только потому, что однажды вы поленились сделать то, что полагается. Не забывайте также об оружии, хотя пусть боги помогут вам в вашем слабоумии, если мне необходимо напоминать и об этом.

Поскольку Лексос Блемидес удрал, проводника у них больше не было и никто не мог показать римлянам дорогу к Амориону. Кроме них, в долине больше никого не было. Разгневанные пастухи, чьи стада они вчера угнали, скрылись в холмах, не желая помогать людям, которые, назвавшись друзьями, предали их.

Гораздо позднее, чем это удовлетворило бы старшего центуриона, отряд начал продвигаться на юго-восток. Небо по-прежнему было серым и облачным, час за часом лил не переставая дождь. В такую погоду трудно идти ровной колонной. Вымокшие и несчастные, легионеры и их товарищи пробирались через бесчисленные каньоны, более запутанные, чем лабиринт царя Миноса. Молчаливые и мрачные, они могли только надеяться, что удача не оставит их.

Под вечер дождь кончился, сквозь разорванные клочья облаков ласково взглянуло на мир солнце. Но когда это случилось, солдаты недовольно заворчали, потому что оно светило им прямо в глаза.

Квинт Глабрио неприязненно покачал головой.

– Удивительно устроены люди. Весь день они молили богов о появлении солнца, а теперь его же готовы проклинать.

– Ты, черт подери, слишком много времени провел с Горгидасом, – сказал Гай Филипп. – И рассуждаешь совсем как он.

У Скавра тоже складывалось такое впечатление, хотя он не слишком часто заставал младшего центуриона и врача за беседой.

– Бывает и хуже, – хмыкнул Глабрио, передразнивая Гая Филиппа.

Старший центурион промолчал. Далеко не все нравилось ему в Глабрио, но достоинств, на его взгляд, у младшего офицера было больше, чем недостатков. Марк был рад, что перепалка не зашла далеко. Похмелье наконец перестало терзать трибуна, но он не ел целый день, и от голода голова начала кружиться. Улаживать в таком состоянии ссору между подчиненными было бы выше его сил.

Рассвет выдался ясным, по небу плыли лишь обрывки серых облаков. Красно-коричневая грязь липла к сапогам при каждом шаге. «Она напоминает кровавый цвет флагов Йорда», – нервно подумал Марк. Ему было приятно увидеть маленькие зеленые ростки, похожие на те, что появляются весной, но Гай Филипп хрипло рассмеялся, когда трибун сказал об этом вслух.

– Скоро они узнают, как горько ошиблись. – Центурион втянул ноздрями холодный северный ветер и добавил: – Снег уже не за горами.

Совершенно случайно (так как проводника у них не было) они наткнулись на город через несколько часов перехода. Он назывался Аптос, и жило там не более пяти тысяч душ. Мирный, не защищенный стенами город, никогда не слыхавший о йордах, почти растрогал трибуна. Для него города, подобные этому, были наивысшим достижением Видессоса. Что могло быть чудеснее таких вот мест, где поколение за поколением жили в мире, не опасаясь появления захватчиков, которые за несколько часов уничтожают плоды многолетнего труда? Такие тихие, не тронутые войной уголки становились редкостью на западных равнинах, и скоро их не останется вовсе.

Монахи, возившиеся на пропитанном дождем поле, где они выращивали овощи, с удивлением проводили глазами усталых солдат. В полном соответствии со своими обычаями они поспешили в монастырские кладовые и вскоре возвратились с буханками свежего хлеба и кувшинами вина, предлагая их любому, кто захотел бы на минуту остановиться.

Скавр испытывал к жрецам Видессоса смешанные чувства. Иногда среди них встречались чудесные люди – такие, как Нейпос и патриарх Бальзамон. Но фанатизм делал многих из них страшными в нетерпимости ко всему чужому – трибун не мог забыть вспышек мятежа против намдалени в Видессосе, попыток жреца Земаркоса устроить в Аморионе погром. Губы Марка плотно сжались при воспоминании об этом – Земаркос все еще находился в Аморионе.

Позолоченные шары, венчающие храмовый купол монастыря, исчезли за спинами римлян. Когда они проходили через город, шумная ватага мальчишек окружила их, приплясывая от возбуждения и засыпая вопросами, как стрелами из лука. Правда ли, что йорды ростом в три метра? Правда ли, что в Видессосе улицы вымощены жемчугом? Правда ли, что жизнь солдата – самая лучшая, потому что она полна славы?

Чудесному мальчишке, задавшему последний вопрос, было лет двенадцать. Пунцовый от воинственных мыслей, размечтавшийся о битвах и славе, он готов был немедленно присоединиться к легиону.

– Не верь всему, что слышишь, сынок, – сказал Гай Филипп с горячностью, какой Марк еще никогда не слышал в его голосе. – Солдатская жизнь работа не лучше всякой другой, возможно более грязная. Если ты пойдешь в солдаты ради славы, то, черт возьми, умрешь слишком молодым.

Мальчик недоверчиво уставился на него. Так он посмотрел бы на монаха, разразившегося проклятиями в адрес Фоса. Лицо его дрогнуло. В двенадцать лет слезы приходят нечасто, но жалят больно.

– Зачем ты это сделал? – спросил Виридовикс. – Что плохого, если парнишка помечтает о славе, о битвах…

– Помечтает? – Голос центуриона скрипнул. – Мой младший брат тоже мечтал. Уже тридцать лет прошло, как он лежит в земле.

Гай Филипп посмотрел на кельта с каменным лицом, как бы вызывая его на спор. Виридовикс покраснел и ничего не ответил.

Скавр выяснил, что, несмотря на предательство проводника, они уже недалеки от цели и Аморион находится всего в четырех днях пути. Жители Аптоса указали им дорогу на юго-восток, хотя никто из них не захотел пойти вместе с отрядом. Утешением римлянам могли служить бодрые уверения горожан, что «Аморион невозможно не найти».

– Очень хочу на это надеяться, – недоверчиво пробормотал себе под нос Гай Филипп. Марк был полностью согласен с центурионом. Для местных жителей ориентирами могли служить деревья и дома, но чужой в этих краях человек, руководствуясь такими приметами, рисковал не единожды сбиться с пути. Хуже всего было то, что на следующий день снова полил дождь, видимость стала хуже, а дороги, узкие от жидкой грязи, совсем раскисли и сделались непроходимыми.

Телеги тонули в грязи по оси. Две лошади сломали себе ноги, и их пришлось прикончить. Солдаты помогали лошадям как могли, но толку от этого было мало. «Четырехдневная прогулка» к Амориону, которую обещали им в Аптосе, превратилась в сплошную пытку.

– Я чувствую себя мокрой кошкой, – пожаловался Горгидас. Врач выглядел совсем несчастным. Его вьющиеся волосы, вымокшие под дождем, прилипли ко лбу и падали на глаза; плащ облепил тело и стал больше напоминать хитиновый покров насекомого, чем человеческую одежду. С головы до ног он был покрыт пятнами грязи. Короче говоря, выглядел примерно так же, как остальные. О чем и сообщил ему Виридовикс, громко и грубо, надеясь, что это немного встряхнет грека. Кельт был хитрее, чем казалось на первый взгляд, Скавр видел, как он уже прибегал к этой уловке раньше и она вполне удавалась. Но сегодня грек только мрачно хмыкнул и ничего не ответил. Горгидас родился в солнечной стране, и ему нелегко было мириться с этой ужасной дождливой погодой. Виридовиксу же, привыкшему к дождю и сырости с детства, все было нипочем.

Дождь все лил и лил, пока горизонт не затянуло сплошной серой пеленой. Потому-то римляне и не увидели незнакомцев, пока не столкнулись с ними почти нос к носу. Марк выхватил меч. Солдаты тоже схватились за оружие. Гай Филипп громким голосом приказал построиться, но прежде чем легионеры ринулись в бой, Сенпат Свиодо выкрикнул что-то на своем языке и подскочил к ближайшему из всадников, хватая его за руку.

– Багратони!

Настороженность пропала, едва он назвал это имя. Скавр внимательно пригляделся к незнакомым всадникам. Это были не йорды, а потрепанный эскадрон васпуракан, таких же беженцев, как и римляне.

Гагик Багратони силой выдернул свою руку из рук Свиодо. Накхарар так же, как и трибун, ожидал увидеть йордов и тоже собирался отдать приказ к последней отчаянной атаке.

– Это римляне, это друзья! – крикнул он своим усталым всадникам.

Лица осветились неуверенными улыбками, словно люди вспомнили что-то давно забитое. Когда трибун подошел, чтобы поздороваться с Багратони, его поразило страшно осунувшееся лицо накхарара. Оно похудело до невозможности; под глазами залегли глубокие тени. Это было лицо старика, но не льва, полного сил и бодрости. Хуже всего было то, что его неиссякаемая энергия, казалось, исчезла навсегда. Тяжелый груз страданий надломил этого сильного человека и сделал его совсем беззащитным.

Гагик тяжело спрыгнул с коня. Второй по рангу командир отряда, Месроп Анхогхин, поддержал его за плечи. Лицо Месропа, для которого пережитое горе тоже не прошло бесследно, было таким же бледным и изможденным, как и у Багратони.

– Приветствую тебя, – сказал он, истощив весь свой запас видессианских слов.

– Рад видеть тебя, – кивнул римлянин.

Сенпат Свиодо подошел ближе, чтобы помочь с переводом, но Скавр заговорил с Гагиком Багратони, который свободно владел языком Империи, хотя и выговаривал слова с жестким акцентом.

– Много ли йордов находится между нами и Аморионом? Могут ли они остановить нас? – спросил трибун васпураканина.

– Аморион? – тупо повторил накхарар. – Откуда ты знаешь, что мы идем из Амориона?

– Ну хотя бы по тому направлению, откуда вы двигаетесь. А кроме того… – Скавр махнул рукой, показывая на людей накхарара.

Большинство шедших с Гагиком Багратони были васпураканами, изгнанными со своей земли йордами. Они осели в Аморионе или рядом с ним вместе со своими семьями. Васпуракане оставили в этом городе жен и подруг, когда пошли на службу в армию Империи. Некоторые женщины находились сейчас с ними, такие же усталые и измученные, как и воины, с которыми они ехали. Некоторые… Но где остальные, где жена Багратони, пышная веселая Забел, которую Марк встречал, когда гостил в доме накхарара?

– Гагик, – спросил он с тревогой в голосе, – что с Забел?

Он остановился, не зная, как продолжать.

– Забел? – Багратони повторил имя жены так, словно с трудом вспомнил, о ком идет речь. – Забел мертва… – медленно сказал он и неожиданно всхлипнул. Плечи его беспомощно опустились, слезы потекли по щекам, сливаясь с каплями равнодушного ко всему дождя. Вид крепкого прежде вождя, разбитого, плачущего, полного отчаяния, был куда хуже, чем любая из бед, которые прежде обрушивались на римлян.

– Позаботься о нем, хорошо? – прошептал Скавр Горгидасу.

Печаль и сострадание в глазах грека сменились раздражением.

– Ты вечно хочешь, чтобы я творил чудеса, но я всего лишь врач, – проворчал он и шагнул к Багратони, бормоча: – Пойдемте со мной, я дам вам кое-что, и вы как следует выспитесь.

– Я дам ему настойку травы, которая погрузит его в сон дня на два, – добавил врач специально для Скавра по-гречески. – Это ему немного поможет.

Накхарар, равнодушный ко всему окружающему, дал себя увести.

Марк терпеть не мог неизвестности и тут же стал с помощью Сенпата Свиодо расспрашивать васпуракан о том, что же с ними произошло, что повергло их командира в такое ужасное состояние. Он услышал то, чего опасался и о чем сам уже начал догадываться. Солдаты Багратони были окружены на поле битвы возле Марагхи, но отчаянная храбрость помогла им вырваться из кольца врагов. Молодые воины остались сражаться в горах Васпуракана, остальные прошли через Клиат и направились прямо в Аморион, чтобы забрать оттуда свои семьи. После кровавой битвы и трудного похода по выжженным полям и селениям западных территорий Видессоса то, что они обнаружили в Аморионе, было самым тяжелым ударом для них. В то время как одни видессиане воевали с ними плечом к плечу против кочевников, другие, живущие в Аморионе, используя в качестве предлога религиозные разногласия, обрушились на оставшихся в городе васпуракан куда более жестоко, чем йорды.

С комком, подступившим к горлу, слушал трибун неспешный рассказ Месропа, зная заранее, каким будет его окончание. Погром возглавил жрец Земаркос. Марк помнил фанатично горящие глаза тощего монаха, слепо ненавидевшего любого, кто не следовал его вере. И еще он вспомнил, как сам же и остановил Гагика, когда тот хотел покончить с Земаркосом, насмехавшимся над Багратони и назвавшим свою собаку именем Васпура – легендарного принца, бывшего предком всех васпуракан. К чему же привело милосердие трибуна? К тому, что дикий вопль: «Смерть еретикам!» – огласил улицы Амориона и слепая ярость фанатика обрушилась на беззащитных жен и детей тех, кто сражался с каздами далеко от города; злоба толпы была столь велика, что нападению подверглись даже солдаты Багратони, когда они вернулись. Во время уличных драк ярость была столь же важна, сколь и дисциплина, а васпуракане к тому же были утомлены бесконечными стычками с кочевниками и тяжелым переходом. Все, что они могли, – это спасти уцелевших. Для большинства же спасение пришло слишком поздно.

Месроп Анхогхин говорил медленно, с неподвижным, ничего не выражавшим лицом, останавливаясь после каждой фразы, чтобы дать возможность Сенпату Свиодо перевести его речь на язык Империи.

– Мы – первое творение Фоса, – закончил свой рассказ васпураканин. – И я нахожу естественным и справедливым, что он испытывает нас более жестоко, чем обычных людей.

Месроп посмотрел прямо в глаза трибуну – высокий для васпураканина, он был почти одного роста с Марком.

– Это не ответ, – простонал римлянин. Не наделенный особой верой в бога, он не мог понять той силы, которую она давала другим.

Анхогхин, казалось, почувствовал это и, отвечая на невысказанные мысли Скавра, произнес:

– Возможно, для тебя и нет. Тогда подумай вот о чем. Попросив моего господина пощадить Земаркоса, ты сделал это не из любви к жрецу, а для того лишь, чтобы убитый не стал мучеником и символом мщения для фанатиков. Но кто знает, не внушил ли тебе эти мысли сам Фос? Ведь если бы Земаркос тогда погиб, все могло бы обернуться еще хуже.

Анхогхин ничего не говорил о прощении, просто потому, что ему нечего было прощать римлянину. Стоя по колено в грязи, Скавр долго молчал, не чувствуя капель дождя, стекающих по его лицу.

– Благодарю тебя, – прошептал он наконец.

Ярость вспыхнула в трибуне, когда он подумал, что васпуракане, спокойные, добрые люди, единственное желание которых было жить в мире, не могли найти его ни в своей завоеванной йордами земле, ни в Аморионе, где они искали пристанище. Освободить Васпуракан он не мог – всей мощи Империи не хватило для этого, но что касается Амориона… В Марке неожиданно проснулся хищник, и сам он не узнал своего голоса, когда проговорил:

– Мы отомстим за ваших близких.

Гнев и боль смели всю его рассудительность, осторожность и расчетливость.

– Да! – закричал Сенпат Свиодо возбужденно. Горячий васпураканин готов бил на что угодно, лишь бы не сидеть сложа руки. Но когда он перевел слова Скавра Месропу Анхогхину, тот отрицательно покачал головой:

– Бесполезно. Те из нас, кто спасся, уже в безопасности, а мертвым не нужна наша месть. Эта земля видела довольно смертей. Йорды только посмеются, если мы начнем драться друг с другом.

Скавр открыл было рот, но возражения замерли у него на устах. Если бы ситуация была иной, он только поиздевался бы над подобными аргументами. Но Анхогхин, стоящий под проливным дождем с усталым отчаянием в глазах, не мог быть объектом для смеха. Плечи Марка бессильно опустились.

– Будь все проклято, но ты прав, – сказал он угрюмо и, увидев разочарование в глазах Свиодо, добавил: – Если дорога вперед закрыта, нам лучше возвратиться в Аптос.

Повернувшись к солдатам, чтобы отдать приказ, он впервые в жизни чувствовал себя постаревшим.

3

Аптос, расположенный на холмах к северо-западу от Амориона, был совсем неплохим местом для зимних квартир, и очень скоро Скавр убедился в этом. В удаленной от людей долине не было йордов, но слухи о том, что они рядом, доходили сюда, и гарнизон солдат был для местных жителей весьма кстати. Горожане знали о поражении, постигшем Империю, не понаслышке: местный магнат по имени Скирос Форкос отобрал отряд крестьян, чтобы сражаться с йордами на стороне Маврикиоса. Ни один из ушедших не вернулся, и теперь уже их родные и друзья поняли, что они не вернутся никогда. Сын и наследник Форкоса был мальчиком одиннадцати лет. Во время отсутствия мужа хозяйством управляла вдова Форкоса, Нерсе, – женщина суровой красоты, она смотрела на жизнь холодными глазами.

Когда римляне вернулись в Аптос, Нерсе встретила их, как правящая королева, в окружении всадников – не то придворных, не то охраны. Обед, на который она пригласила Скавра и его офицеров, тоже напоминал официальную церемонию. Если римляне, заметив большое количество охранников, защищающих усадьбу Форкосов, ни слова не упомянули об этом, то и Нерсе не выказала удивления, увидев двойной взвод легионеров, сопровождающий трибуна и его офицеров.

Возможно, в результате этого взаимного молчания обед, состоящий из жареной козлятины с луком и картошкой, вареных бобов и капусты, свежевыпеченного хлеба и дикого меда и засахаренных фруктов, прошел довольно гладко. Вино лилось рекой, хотя Марк, заметив умеренность хозяйки и вспомнив печальные последствия своей недавней невоздержанности, пил не слишком много. Когда служанки унесли со стола объедки и пустые кувшины, Нерсе перешла к делу.

– Мы рады вам, – сказала она коротко. – Мы будем еще более рады, если вы отнесетесь к нам как к своему стаду, которое нужно охранять, а не как к жертвам, с которыми можно делать все, что вздумается.

– Поставляйте нам хлеб, фураж для лошадей и быков, и мы защитим вас в случае нужды, – ответил Марк. – Мои солдаты – не мародеры.

Нерсе задумалась:

– Это меньше, чем я могла надеяться, но больше, чем ожидала. Однако сдержишь ли ты свои обещания?

– Что значат мои обещания? Все покажет наше отношение к вам, а судьей будешь ты сама.

Марку понравилось, как Нерсе изложила свою позицию: она не просила о помощи. Нравилось и то, что говорила она с ним напрямую, без уверток, не пускала в ход природное обаяние, а держалась с римлянами как равная с равными. Он ожидал хотя бы легкой угрозы, хотя бы намека на то, что отношение жителей Аптоса к солдатам будет зависеть от пристойного поведения самих солдат, но вместо этого Нерсе перевела разговор на менее важные вещи, а затем, поднявшись, вежливо кивнув гостям, выпроводила их за дверь.

За время обеда Гай Филипп не проронил ни слова. Присутствие центурионов на обеде вызвано было скорее соображениями этикета, чем необходимостью. Но как только они вышли из усадьбы, он, укрываясь от дождя, завернулся в свой плащ и воскликнул:

– Какая женщина!

Гай Филипп произнес это с таким чувством, что Марк удивленно поднял бровь. Он знал, что старший центурион относится к представительницам прекрасного пола весьма сдержанно.

– Холодная, как только что пойманный карп, – заявил Виридовикс, готовый, как всегда, затеять спор по любому поводу.

– О да, но если ее отогреть… – пробормотал Лаон Пакимер.

Солдаты судачили о Нерсе, пока не пришли в лагерь. Трибун уже почти добрался до дома, когда до него дошло, что Нерсе сделала блестящий ход, удержавшись от угроз и прозрачных намеков, которые он ожидал услышать. Вместо того чтобы высказать свою угрозу словами, она дала трибуну возможность делать выводы самостоятельно. Интересно, знакома ли она с видессианскими шахматами, игрой, где победа, в отличие от римских костей, зависит не от улыбки судьбы, а от умения игрока. Если знакома, подумал Скавр, то он не хотел бы играть против нее.

Марку казалось, что он нашел безопасную нору и забился на самое ее дно. Начиная с весны его легионеры оказались в центре всевозможных событий: он познакомился с императорской семьей Видессоса, стал личным врагом князя-колдуна, возглавлявшего врагов Империи, участвовал в великой битве, которая определила судьбу этого мира на многие годы… И вот он здесь, в этом небольшом городке, и голова его занята исключительно тем, хватит ли ему до весны ржи и пшеницы. Это было унизительно, но, с другой стороны, это была передышка, необходимая, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Аптос даже в лучшие свои времена был тихим городом. Весть о катастрофе при Марагхе достигла его, но не изменила жизнь горожан. Римляне принесли сюда известие о том, что Ортайяс Сфранцез провозгласил себя Императором, и Аптос остался равнодушен к этому, как остался он равнодушен и к тому, что случилось в Амарионе, расположенном всего в четырех днях пути от него.

Город, казалось, спал и не желал просыпаться. Он не интересовался происходящим вокруг, но трибун хотел получить некоторые известия и однажды утром заговорил с Лаоном Пакимером.

– Как насчет запада, а?

– Хочешь узнать, что случилось с молодым Гаврасом? – Катриш поднял брови.

– Да. Если нам остался выбор между Йордом и Ортайясом Сфранцезом, то жизнь главаря воров и бандитов выглядит не такой уж страшной, как это казалось.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. Я отберу для этого дела хороших солдат. – Пакимер поцокал языком. – Не очень-то хочется посылать их, почти не надеясь на возвращение, но что еще остается делать?

– Возвращение? Откуда?

Рядом появился Сенпат Свиодо. Он тяжело дышал, и изо рта у него шел пар – он только что закончил фехтовать и все еще не мог отдышаться. Когда Марк объяснил ему, в чем дело, юный васпураканин развел руками.

– Это просто глупо! Зачем бросать в реку птиц, когда под рукой у тебя рыбы? Кто же лучше подходит для такого дела, как не пара принцев? Неврат и я – мы отправляемся через час.

– Катриши доберутся куда надо и вернутся обратно быстрее, чем ты. Они ездят на конях так же быстро, как кочевники, – сказал Марк.

Пакимер, стоявший сзади, нехотя кивнул. Но Сенпат только засмеялся.

– Их, скорее всего, очень быстро убьют, приняв за йордов, – ты это хочешь сказать? Неврат и я родом из страны, куда мы отправляемся, и нам всегда будут там рады. Мы уже ездили туда раньше и возвращались целыми и невредимыми. Мы сможем делать это снова.

Он говорил так уверенно, что Скавр вопросительно взглянул на Пакимера. Немного поколебавшись, катриш сказал:

– Пусть идет, если он так хочет. Но пусть останется Неврат здесь. Будет обидно, если она погибнет, слишком уж опасен путь.

– Ты прав, – согласился Сенпат, удивив своей покладистостью трибуна. Однако он не был бы самим собой, если бы не добавил: – Я скажу ей об этом, но если она не позволит разлучать нас – кто я такой, чтобы препятствовать судьбе? – Он стал серьезен. – Вы прекрасно знаете, что она умеет позаботиться о себе.

После ее путешествия из Клиата Марк вполне мог согласиться с таким заявлением.

– Хорошо, – сказал он. – И сделайте все, что от вас зависит.

– Ладно, – обещал Сенпат. – Но по пути мы немного поохотимся.

Поохотимся на йордов – Марк отлично знал, что именно этот юноша имел в виду. Скавр хотел запретить ему рисковать, но знал, что такой приказ вряд ли будет исполнен. У васпуракан был большой счет к йордам, больший даже, чем у Видессоса.

С новыми проблемами трибун столкнулся, когда жизнь легиона стала входить в нормальную колею. Военный поход и дела, связанные с ним, не давали ему возможности уделять много времени Хелвис и Мальрику, и даже после того, как они осели в Аптосе, Хелвис далеко не всегда была той женщиной, с которой легко ладить. Марк, некогда старый и убежденный холостяк, привык держать свои мысли при себе до того момента, пока не приходило время действовать; Хелвис, напротив, ждала, чтобы он раскрыл душу, поделился своими намерениями, желаниями, и всерьез обижалась, когда Скавр делал что-то касающееся их обоих, не обсудив это предварительно с ней.

Раздражение исходило не только от Хелвис. По мере того как развивалась ее беременность, она становилась все более религиозной, и почти каждый день на стене комнаты, в которой они жили, появлялось изображение Фоса или какого-нибудь святого. Марк не отличался религиозностью, но был согласен терпеть или, вернее сказать, не обращать большого внимания на проявления набожности других. Однако в этой земле, где люди сходили с ума из-за теологических споров, такого подхода к вопросам веры было совсем недостаточно. Как и все намдалени, Хелвис добавляла к символу веры «лишние», с точки зрения видессиан, слова, а ведь только из-за этого десятка слов два народа считали друг друга еретиками. Она была единственной из намдалени в этом чужом для нее городе и, естественно, искала поддержки у Марка. Но поддержать ее в делах религиозных означало бы для трибуна простое лицемерие, а это уже было больше, чем он мог вынести.