Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию и обратно: путь длиной в пятьдесят лет

В общем, приехал я к ней слегка нетрезвый. Мы с ней еще добавили. Ну, чтобы успокоить. И, находясь в состоянии уже уверенного опьянения, выполнив свою миссию, я сел за руль. Чрезмерно осторожно остановился на красный свет светофора около Высотки на Котельнической набережной. Гаишник заинтересовался и подошел к машине. Достаточно было одного взгляда, чтобы немедленно вытащить меня из машины… Очнулся я только утром дома и без машины.

Что случилось, вспоминалось туго. Пришла спасительная мысль обратиться к Игорю Громыко, которого охраняла Девятка. Мы с ним встречались в одной теплой номенклатурной молодежной компании.

– Почему сразу не позвонил? Протокол бы выбросили и все дела.

– Не мог, старик. Физически не мог. Ничего не помню.

– Ладно. Жди. Тебя вызовут.

Через час кто-то пригнал машину, а утром был звонок:

– Вам надлежит прибыть в управление ГАИ города Москвы.

Ну, я, конечно, прибыл, не ожидая ничего хорошего. Надо же было так напиться.

Разговор в кабинете начальника ГАИ оказался неожиданным:

– Садитесь. Ну, и удивили вы тут нас всех.

– Простите, так получилось. Коллеге было плохо, надо было, так сказать, профилактически…

– Я понимаю. Бывает. Хорошо, что без ЧП. А вы помните свое письменное объяснение? Что вы там написали?

– Честно говоря, не очень.

– Хотите почитаю? Вы давно стихи пишете?

И он, улыбнувшись, прочитал довольно сбивчивое, длинное стихотворное признание в любви «моей милиции родной, что ходит няней за тобой…»

– Мы его поместили в нашу стенгазету.

Возвращая права, он пошутил:

– Пишите нам. В стенгазету.

Я понял, как, однако, хорошо дружить с внуком министра иностранных дел…

И не только. Конечно, не просто жить под сенью чужой славы, но попасть в круг ее свечения редкое счастье. С кем в данный момент работает композитор, с тем он и дружит. Часто работа заканчивается, а дружба остается. Так получилось и с Верой Боккадоро, к которой уже мы с Наташей частенько ходили в гости в уютную квартиру около старого Дома кино. Там на столе всегда стояли какие-то вкусности из Парижа. Французская балерина, она еще девчонкой приехала на стажировку в Большой и осталась в Москве. Поговаривали, не в последнюю очередь из-за красавца Мариса Лиепы. Во всяком случае у дочери ее некоторые видят его черты.

Вера уже не танцует, она балетмейстер и сейчас ставит на сцене Большого «Много шума из ничего». Спектакль этот останется в репертуаре надолго, будет идти больше сотни раз, и ТНХ не пропустит ни один. И я сижу в директорской ложе (она вдвинута справа в край сцены) рядом с ним, киваю музыкантам в оркестровой яме, перемигиваюсь с танцорами. Каждый спектакль – живой организм, зависит от настроения артистов, и мне нравится это чувствовать, ведь я в трех шагах от них. А знакомы мы потому что в университете марксизма-ленинизма при Большом я уже несколько лет веду свой семинар по американской культуре и слегка влюблен в Людмилу Семеняку.

Вера познакомит ТНХ с французским классиком композитором Андре Жоливе. Он полюбит посидеть в кругу друзей у ТНХ за большим столом в новой просторной гостинной. ТНХ из иностранных языков помнил только осколки немецкого, и было смешно, когда он поддакивал французу:

– Яволь, зер гутт!

Однажды Жоливе приедет в Москву с дочерью, попавшей вместе со своим женихом в автокатастрофу. У нее сложный перелом обеих ног, в нескольких местах кости просто вышли наружу. Это была идея ТНХ устроить ее к знаменитому хирургу Гавриле Елизарову. Кристину приняли, конечно, как родную, и кости срослись, как надо. Девушка вернулась через полгода домой счастливая.

В Кургане же мы, кстати, побывали вместе с ТНХ чуть позже. Надо было перевезти прах его матери с местного кладбища (умершей там в эвакуации во время войны) в Москву. И тогда нас пригласили в клинику Елизарова. Мэтр показал нам девушку. Стройное, милое существо притопало к нам на своих двоих, улыбаясь. И тогда Елизаров включил экран. Это был фильм о ней. Ее привезли с отрезанными трамваем двумя ногами.

Гениальный хирург поставил ей какой-то аппарат, за полгода нарастил недостающую длину, а потом сделал и сустав. Для чего две части его аппарата непрерывно в течение многих месяцев двигались относительно друг друга. На месте движения и возник сустав новой ступни. На ней не хватало только пальцев.

– А зачем? – спросил гениальный хирург. – На ноге они типичный атавизм. Она же ногами ложку держать не собирается.

Елизаров собрал по частям и разбившегося на мотоцикле чемпиона мира по прыжкам в высоту Валерия Брумеля. Чемпион бывал после этого у нас и даже пытался ухаживать за Наташей, что ее смешило. У Елизарова лежал и мой друг одессит Саша Лапшин. Уже известный сценарист остался жив после автокатастрофы только потому что старый гимнаст при лобовом ударе успел упереться ногами в торпедо. Машина сплющилась, ноги напряглись и сломались, но он остался жив. Более того, еще одну историю рассказывали люди. Что побывал здесь и будущий наш эстрадный король Филипп Киркоров. И стал выше ростом сантиметров на семь…

Светская жизнь композитора – его премьеры и концерты. На них – вся семья и многочисленные друзья, знакомые, какие-то гости. Списки для бесплатных пропусков в руках Клары. Однажды в Большом театре перед началом спектакля толклись гости в тесной раздевалке под лестницей служебного подъезда, ведущего в директорскую ложу. Вдруг сверху полилась густая патока липких слов:

– Кого я вижу!? Самого патриарха советской музыки! Великого и гениальнейшего из всех живущих композиторов – самого Тихона Николаевича!

По лестнице спускался с распростертыми объятиями сам сладчайший, насквозь фальшивый Илья Глазунов. ТНХ было попятился, но его уже захватили мастеровые руки народного художника и мяли, мяли.

– Дорогой мой, любимый, великий человек и композитор, мой кумир, я этого не переживу! Как я счастлив вас видеть, моя жизнь озарена этой встречей! Кого мне благодарить за это счастье?

Кажется, всем окружающим было неловко от такой беспардонной лести. Всего несколько секунд, а праздник испорчен. Избавившись с помощью выдвинувшейся из-за вешалки решительной Клары от сияющего фальшивым счастьем Глазунова, ТНХ спешит за кулисы поздороваться с танцорами…

Дома до такой пошлости не доходило. Ни чрезмерных комплиментов, ни лести глаза в глаза. За кулисами после концерта – это да, там другое дело. Так положено, всем несут цветы и слова благодарности.

Зато в доме держали тетрадь. Лежала она у телефона. В нее записывались все телефонные звонки – кто звонил, зачем и номер телефона. Клара неукоснительно требовала фиксировать каждый звонок.

Я сначала посмеивался, зачем? Но тоже записывал. И поздравления после премьер, и благодарность за то, что чья-то племянница поступила в институт, и за квартиру, наконец выделенную кому-то Моссоветом. А вот тревожное сообщение о том, что чей-то сын взят в армию со второго курса консерватории, кого-то Минкульт не пускает с концертами за границу, кому-то надо достать лекарства, которые есть только в Кремлевке. Кто-то незнакомый: срочно нужна операция, нельзя ли попасть к Коновалову в нейрохирургию? Еще запись: Тихон Николаевич, послушайте талантливого мальчика, это просто гений, вундеркинд. И еще: скандал в дачном кооперативе на Николиной, приезжайте завтра к пяти на заседание Правления…

Как-то в удобный момент я спросил: где предел? Ответ запомнил на всю жизнь:

– Никогда не отказывай, когда к тебе обращается за помощью. Потому что придет время, когда ты уже никому будешь не нужен. И это страшнее всего.

Ужас в том, что такое время он как будто предвидел. Для него оно наступит не со старостью, а в эпоху гласности, когда зашатаются партийные устои, когда рухнет Советский Союз, распадется Союз композиторов СССР. Тот Союз, где он оставался лидером более сорока лет. Он отдавал ему много душевных сил, невидимых никому, кроме его Кларуши. На его плечи еще лично Сталин возложил руководство музыкальной жизнью страны. А это с годами вело к дискуссиям в профессиональной среде о модернизме, формализме, новаторстве. Партия требовала от руководства Союза композиторов глухой защиты советской музыки от буржуазного влияния. Трудно представить себе Бетховена или Чайковского в такой роли. А вот ему приходилось… Хотя ТНХ с его природным даром мелодизма отстаивать идущую от народных корней музыку было естественно…

В домашних разговорах с подраставшим внуком он считал джаз музыкой для ресторанов. Тяжелый рок, которым наш сын стал увлекаться с возрастом, был ему просто поперек горла. Однако, свое мнение он умел держать при себе. Только ироническая улыбка выдавала отношение.

ТНХ обладал жизнерадостным, ярким общественным темпераментом. В основе этого темперамента – его советскость в лучшем смысле. В личности ТНХ идеология проросла не фанатизмом или властолюбием, а провозглашенным ею идеалом. Он был именно советским человеком в лучшем, идеальном смысле этого слова. Он не просто верил в идеалы социализма, он воплощал их в своем характере, образе жизни, делах. Он всегда сохранял порядочность в отношениях с близкими, коллегами и вообще с людьми. Он был прекрасным товарищем, мудрым модератором и гасителем конфликтов.

Таким был этот дом, этот столичный мир, в котором я по-своему утверждался без малого тридцать лет. Эти годы стали как бы интересной, плодотворной и поучительной подготовкой к настоящей, жаркой и уже самостоятельной жизни в Перестройку. Она-то и стала главной, основной, к которой как будто готовился всю предыдущую.

Дом Хренниковых, любовь и терпение Наташи защищали меня, ходившего по краю, от неприятностей, выпавших на долю других, более решительных и отчаянных, с кем я хотел бы быть рядом, но не стал. Не хватило их смелости, уверенности, да и ума, чтобы вступить в открытую борьбу с системой, в которой родился и которой был воспитан. И не готов я был оказаться в дворниках, быть высланным, засунутым в психушку, а то и в тюрьму на долгие годы. Потому что тогда не смог бы сделать того малого, что было по уму и по силам за широкой спиной ТНХ.

Но ведь и правда, я не только ездил за обедами в спецстоловую в дом на Набережной, разглядывал гостей за большим столом и сидел в ложе Большого театра…

Глава 3. Академия абсурда при ЦК КПСС

На этой замечательной сцене среди узнаваемых лиц, как называла. знаменитостей родная душа, замечательная актриса Лариса Удовиченко, и проходило переформатирование личности такого же, как она, одессита. Процесс самообразования уже кое-что и дал. Не то, чтобы знания переполняли, но их уже было достаточно, чтобы ими пользоваться. Социология становилась инструментом для той самой «консерватории», которую рекомендовал подправить наш Жванецкий.

Тема диссертации «Киноклубы как портрет кинозрителя» задавала направление. Она вела к людям, как мне казалось, близким по духу, которые разделяли ценности «абстрактного гуманизма», и где созревали ростки критики реалий «развитОго социализма». Ведь жизнь все дальше расходилась с провозглашенными партией идеалами, и с этим надо было что-то делать. Хотя бы поговорить…

В «Советском экране», журнале с почти двухмиллионным тиражом, я изучал опросы читателей с согласия главреда Писаревского, не забывавшего при встрече передавать привет «Кларочке». С любопытством нищего копался в мешках с почтой, находя бесценные свидетельства живого ума этой небольшой, но такой замечательно мыслящей части публики. Читал их ответы, рассуждения, оценки фильмов и старался ими расширить рамки советской идеологии, показать ее человеческое лицо. В этом виделся смысл диссертации.

В самом конце 60-х годов случайно узнал про какие-то необычные лекции ученых социологов в помещении средней школы на Песцовой. Ноги понесли сами по этому адресу. И не зря. Так я неожиданно попал в интеллектуальное поле современных западных социологических учений и течений. Здесь знаниями со страждущими делились Юрий Замошкин, Юрий Левада, Владимир Ядов, Игорь Кон, Дмитрий Ольшанский. Делились без спросу и без общества «Знание». И бесплатно.

Эти науки сегодня вроде не запрещали, но нигде и не преподавали. И все же запрос на немарксистские знания собрал на эти лекции немногих врачей и поэтов, инженеров и преподавателей, научных сотрудников и просто любопытных детей ХХ съезда. У сидящих за школьными партами взрослых чувствовался недетский интерес к азам теоретической социологии, социальной психологии, структурно-функционального анализа общественных отношений.

Знания усваивались слёту, эта была прекрасная школа мысли для тех, кому были уже тесны рамки марксистско-ленинского учения. Излагаемые русским языком, эти теории предлагали иное понимание общественного устройства в стране, в которой мы кое-как жили. Они давали ключи к вне-идеологическому анализу любой политической системы, легко разрушая привычные, заученные со школьной скамьи формулы и формулировки. Я тихо выплывал из гавани той самой идеологии, куда пытался втиснуть результаты опросов «Советского экрана».

Имена Парсонса и Лазарсфельда звучали почти как имена основоположников – Маркса и Энгельса, а «теория среднего уровня» оперировала осязаемыми социологическими понятиями вместо идеологических догм, создававших в массовом сознании искусственную реальность.

Наше социалистическое отечество открылось вдруг как взаимодействие политических и социальных институтов с вполне понятными социальными функциями. Системный подход демистифицировал партию, тщательно секретившую свою деятельность от даже робкой критики. Лозунг «Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи», оказался идеологическим прикрытием бесконтрольной, безграничной власти, сколачивающей из разных наций и народностей единую общность «советский народ» с одним языком, одной экономикой и одной политикой. Империя? Хм… Так вот оно что…

Рядом со мной в этой школе антикоммунизма сидел за партой психотерапевт, гипнолог и писатель Владимир Леви, чью потрясающую книгу по личностной психологии «Охота за мыслью» я недавно читал взахлёб. А с другой стороны оказался научный сотрудник Академии общественных наук при ЦК КПСС Юрий Любашевский. Как сюда попал человек из партийного аппарата? И там, значит, не все так однозначно?

Мы вскоре как-то естественно сблизились. Леви, человек парадоксального ума и мощной энергетики, один раз позвал на свой сеанс массового гипноза. Волшебство происходило в Доме кино на Герцена, у площади Восстания. Сопротивляясь его командам и не поддаваясь гипнозу, я украдкой наблюдал за залом. Зрелище превращенных в сомнамбул сотен взрослых людей, набившихся в большой зал ошарашило. Это же невероятно! Вдруг возникло ощущение, оформившееся в мысль о том, что ведь все мы в огромной стране может быть вот так же впали в спячку. И спим уже после того, как гипнотизер сделал свое дело и покинул сцену.

Конечно, я не преминул поделиться потом этой картинкой с Володей. Его реакция была мгновенной:

– А представляешь, если это делать по телевидению?

Как в воду глядел конгениальный Леви. Через двадцать лет именно этим и займется некто Кашпировский. А еще через тридцать – все путинское телевидение. Первый будет это делать с медицинскими целями, а второй с политическими, уничтожив предварительно альтернативные источники информации. Когда уже переживший и Брежнева, и Горбачева, и Ельцина, умудренный разнообразным опытом, я буду в ужасе от собственного народа, я вспомню этот загипнотизированный зал…

Любашевский тоже был интересным типом. Он как-то продемонстрировал мне свою способность запоминать целые страницы текста с одного взгляда. Тоже чудо. Я спросил его, а сколько страниц он уже держит в уме и памяти?

– Я их вычеркиваю, когда они становятся не нужны.

На что Володя Леви скептически пожал плечами. А я с сомнением посмотрел на юрин череп: не распухает ли.

Однажды Юра рассказал о том, что у них в Академии создан кабинет социологии, и сейчас они приступают к большому полевому исследованию по заказу идеологического отдела ЦК. Исследование будет проходить в Таганроге, что на берегу Азовского моря.

– Хочешь присоединиться? Нам как раз не хватает социолога по средствам массовой информации и культуре.

Предложение было как нельзя кстати. Аспирантура моя подходила к концу не самым благополучным образом. Недавно в ректорате деликатно намекнули на какие-то студенческие волнения в Польше вокруг спектакля «Дзяды», после чего вроде вышло какое-то закрытое постановление ЦК ВЛКСМ о нежелательности всякой несанкционированной активности за пределами комсомола, и как-то подозрительно вежливо посоветовали не волноваться.

Что за спектакль, и какое мы к нему имели отношение, никто не знал. При чем тут киноклубы, оставалось только догадываться. Но ректорат и кафедра решили, что киноклубы тоже являются политической инфекцией, и на всякий случай диссертацию закрыли. Шеф посоветовал сменить тему.

– А экзамен по политграмотности сдавать не потребуется?

Юра оценил шутку:

– За тебя Наташа сдала. Можешь набросать вопросник? Я покажу шефу. Понравится, войдешь в команду.

Ого, он, оказывается, и про Наташу знает? Спрашивать не стал, просто на следующую лекцию принес вопросник. А через неделю Юра сказал, куда прийти с документами. Так я оказался на полставки младшим научным сотрудником АОН при ЦК КПСС и тут же был отправлен в команде из трёх социологов в командировку в Таганрог. Третьим в группе был крутой мужик, математик Володя Малинин, разработавший модель выборки и отвечавший за распространение и обработку почти тысячи анкет.

Кафедра идеологической работы АОН при ЦК КПСС.

Слева от меня Юрий Любашевский, завкафедрой Курочкин и скромный парторг нашей социологической группы.

Летом 1969 года этот южный город с населением примерно в полмиллиона жителей принял нас почти на целый год. Оказалось, рядом работали и другие научные институты – ЦК КППС размахнулся на большое исследование разных сторон жизни «среднего советского города». Одним полагалось изучать досуг, другим – общественное мнение, третьим – преступность, четвертым – мотивацию труда. Нам достались общие культурные запросы населения. Видно, партии уже не доверяет сводкам КГБ, раз прибегает к услугам «буржуазной науки»? Это интересно.

Ладно, не мое дело. Важно, что нам троим дали свободу брать этот город, как брали города древние завоеватели. Возьмём! Только это будет проникновение в души – исследовательская журналистика, включенное наблюдение, интервью и социологический опрос. Все вместе – полевое исследование. Еще припомнились дореволюционные очерки Гиляровского о Москве и москвичах. Знаменитый репортер действовал, наверное, также. Только называлось это профессия репортер. Во всяком случае это будет потрясающе интересная работа, не только прекрасная школа социолога, но и вскрытие скрытых пружин политической системы под общим названием советский социализм.

До Москвы из Таганрога было всего три часа лета, и я часто летал домой с брикетом паюсной икры, которой в Москве не было даже в кремлевской столовой. Наташа сочувственно выслушивала мои истории о сонной жизни на краю империи, маленький Андрей показывал своих солдатиков, и я снова улетал на следующие пару месяцев.

Анкеты с 80-тью открытыми и закрытыми вопросами вброшены обученными нами студентами тысяче жителей, найденных по математической модели населения города. Обработанные на перфокартах огромных счетных машин Института социологии они должны будут дать типологию жителей этого города по многим признакам. Вброс проводился с кратким интервью одномоментно в течение двух дней. Заполненные анкеты легли нам на стол для первичной обработки.

Вчитываясь в анкеты, мы закрывали открытые ответы и составляли словесные портреты реципиентов. Чтобы проверить догадки, штрихи к портретам, сами выборочно ходили по адресам, стучались в глухие ворота и, если пускали, заводили разговоры.

На мне было изучение городской статистики учреждений культуры, обзор местных газет, программ телевидения, репертуара и посещаемости единственного в городе драмтеатра им. Чехова, формуляров читателей городской библиотеки, а также репертуара и кассы кинотеатров. Стоило включить воображение и постепенно оконтуривались культурные горизонты местной жизни, вырисовывался собирательный образ таганрожца.

Таганрог у берега южного моря с богатой историей войн и разрушений выглядел сытым и полусонным. Хотя с дореволюционных времён здесь действовали мощные заводы, включая авиационный, промышленным центром город не казался. Не был он и курортным. Построенный Петром, разрушенный турками, снова отстроенный, переживший оккупацию немецкими фашистами, город был изрядно потрепан историей.

Но мы в историю не вдавались. Мы дышали степными запахами, морским воздухом, прислушивались к неторопливым ритмам этого города, ловили пульс общественной жизни. Он не не прощупывался. Актуальные литературные журналы, которые были нарасхват в Москве, сюда не доходили. Их даже не продавали в киосках. А по подписке, например, «Новый мир» и «Иностранную литературу» получали 7 человек. Это в городе с населением в полмиллиона.

Представить себе какие-то интеллигентские споры на кухне таганрогской квартиры не получалось. Здесь в летнем воздухе растворены лень, расслабление, сон провинции. Может быть Иосиф Бродский именно это имел ввиду, когда писал: «…лучше жить в глухой провинции у моря…»

Местная газета в городе есть, но её не читают, читают «Правду». И ту, как показали анкеты, читают в основном передовицы и международные новости. Из разговоров понятно, что главная забота – лишь бы не было войны. С Америкой, конечно. А так… Жить можно, и ладно.

Радио – на стене в каждом доме, принудительное вещание по городской сети – «Говорит Москва!», музыка и полчаса в день местные новости. Популярно кино, как тема для разговоров. Вот и вся жизнь города в информационном срезе. Местного телевидения вообще нет. Отсюда и городской жизни как темы практически не существует. Вроде живут все вместе, в одном городе, а на самом деле все врозь. Люди вокруг приветливые, но скорее равнодушные, это не Одесса со всплесками эмоций по любому поводу.

Нас, правда, не просят особо обобщать, надо строго следовать анкетным вопросам. Но хочется всюду сунуть нос, ощущая себя то Всеволодом Крестовским, изучавшим петербургскую жизнь трущоб в прошлом веке, то Владимиром Гиляровским. Такая социология мне нравилась.

По отчетам о проданных билетах в главном кинотеатре города я беседовал по душам с молоденькой симпатичной бухгалтершей. Разговорились, она считает, что интерес к советским фильмам выше, чем к западным, американским. Я прикинулся чайником:

– А, может, у вас названия фильмов перепутали?

Девушка охотно объяснила:

– Так это же статистика!

– А какая? Можно посмотреть? Что вот это? А здесь?

– А это… ну, проданные билеты на зарубежные фильмы в отчетах записываем на советские.

– Это как?

– А они идут же в один день! Какая разница, как записать общее количество проданных билетов. Перераспределяем, если идут у нас они в тот же день.

– Это кто ж такое придумал?

– Так директор же! Это во всех кинотеатрах. А мне что? Главное, чтобы сборы за день были указаны точно.

Я смотрел на нее, как Кук на туземцев. Вот так, значит, куются наши победы? И она говорит, что так во всех кинотеатрах. Вот это бомба в нашем отчете, нам же врать никто не заказывал! Так, по крайней мере, я думал.

Анкетный опрос подтвердил, что жители ходят в кино развлекаться. Но вот что еще показали анкеты: оказывается, в городе есть, их, правда, мало, таких зрителей, которые видели или знают о таких фильмах, как «Берегись автомобиля», «Председатель», «Андрей Рублев», «Доживем до понедельника». Но они ничего не знают друг о друге. Киноклубов здесь отродясь не видывали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.