Адрастея, или Новый поход эпигонов

Но как ни мучил себя догадками Варухов, он так и не решил наверняка, чего же ему ждать от будущего – хорошего или плохого. Да и как, действительно, можно предугадать, что случится в следующую минуту. Только если набраться терпения и дождаться, когда она наступит. Что мы с вами, любезный читатель, и сделаем.

Автор ведь тоже, в сущности, человек и не знает, чем эта история закончится, иначе бы утратил к ней интерес. Грэм Грин в свое время прозорливо написал: «Если книга моя собьется с курса, это потому, что сам я заблудился – у меня нет карты». Как и он, я двигаюсь в повествовании вперед на ощупь, почти вслепую, и иногда думаю: пишу ли я хоть капельку правды?

31

Магия искусства – в таинстве перевоплощения. Зритель и читатель, любой посторонний может попасть в плен воли и фантазии творца, может стать частью его мира. На время взять жизнь автора взаймы, напрокат. Испытать при этом без особого труда то, за что автор, создавая произведение, расплачивался душевным покоем, порой даже совершал преступления против совести и тела, лишь бы добиться максимальной выразительности.

Наивная фантазия людей XVI века сотворила легенду, будто Микеланджело убил натурщика, чтобы достоверней запечатлеть страдания святого Петра на кресте. А изощренный человек XX века во всем, что делает современный художник, захотел увидеть следы достоверного опыта, как бы ни был низок поступок или чувство, о которых творец вздумал рассказать публике.

«Бесстыдных тем нет!» – провозгласила критика нашего времени, заставив искусство выставлять напоказ сам стыд, торгуя картинками самых срамных мест и самых срамных мыслей.

«Чем грязнее чувства, в которых нам исповедуется автор, тем острее наши сопереживания, приводящие нас к взаимному очищению, катарсису души», – в свое время громогласно заявил известный литературный критик Исаак Шварцман в своей статье «Грешная плоть». В ней он по-новому интерпретировал структурный анализ Леви-Стросса и, опираясь на небезызвестную его книгу «Сырое и вареное», сформулировал основные тезисы новаторской литературы: грязный язык, грязные поступки, грязные авторские комментарии для чистых людей.

Вместе со своим другом Львом Лурье он опубликовал ставшую культовой у молодежи трилогию «Порево» из книг с вызывающими названиями «Орал», «Бисексуал», «Анал». Также Шварцман основал новое художественно-литературное движение «ЕТТИ», что означало «Есть теперь такое искусство», в состав которого вошли все виднейшие литературные авангардисты столицы.

«Грязная литература для чистых людей!», – провозгласило движение. Идея была так проста и так обнадеживающе перспективна, что не прошло и года, как все книжные прилавки оказались забиты книжками в глянцевых обложках с шершавым содержанием.

Критика буквально стонала от восторга, взахлеб анализируя богатый душевный мир модного педофила, который со страниц очередного опуса изливал на читателей море грязи и сальных подробностей своих недавних похождений.

Литературные статьи в толстых журналах скорее походили на материалы о душевных расстройствах какого-нибудь «Вестника психиатрии» XIX века, так как в основном в них рассказывалось о патологии в психике человека и о психоанализе – и лишь отчасти о литературе как побочной стороне авторских нервозов.

Всем оппонентам, обвинявшим критика в моральном разложении молодежи, Исаак Абрамович отвечал, что любое молодое искусство непопулярно, не народно, а их с Лурье работы обращены к избранному обществу выдающихся людей и не рассчитаны на заурядностей. При этом он ссылался на «Литературу как тавромахию» авторитетного Мишеля Лери, который считал, что литературное произведение, чтобы быть действенным, должно переступить через многое.

– Литература вместе со всей своей гуманитарной родней есть труп, прогрессирующее разложение которого упорно скрывается. Значит, нужны новые области творчества, в которых отыщется сопротивление, гарантирующее угрозу и риск – а тем самым серьезность и ответственность. Если новое искусство понятно не всем, это лишь значит, что средства его не общечеловеческие. Наше искусство предназначено не для всех, а только для очень немногочисленной категории людей, которые, быть может, и не значительней других, но явно не похожи на других, – заявил Исаак Шварцман на семинаре молодых писателей в стенах столичного литинститута перед многочисленной группой своих последователей. – Многие могут сказать, что подобного результата всего проще достичь, полностью избавившись от человеческого в нашем искусстве, но это не так. Толпа посредственностей полагает, что это очень легко – оторваться от реальности, уйти в мир фантазий, тогда как на самом деле труднее этого ничего нет. До нас художники работали слишком нечисто. Они сводили к минимуму строго эстетические элементы в литературе и стремились почти целиком основать свои произведения на изображении человеческого бытия. Парадокс данного творческого метода в том, что наша цивилизация до нас всё время ошибочно стремилась производить сиюминутные, недолговечные моральные ценности в возможно более долговечной упаковке из стилей и безупречных художественных форм, в то время как мы вечные ценности облекаем в случайные скопления слов, именуемые нами отныне текстами. Если до нас не знали, что делать с литературными формами, которые изжили себя и плохо поддаются утилизации, то отныне наши тексты – это одноразовые презервативы, наполненные вечно живой спермой нашего бытия. Вся реалистическая традиция Достоевского и Толстого есть издевательство над эстетикой русского языка. Она изображает пир человеческих чувств посредством скудости их литературного языка, малыми художественными средствами пытаясь изобразить нечто «человеческое», так называемое «общенародное», «общегуманистическое» в каждом из своих персонажей. Да срать мы хотели на такой народ и такую традицию! Эстетическая радость должна проистекать из нашего триумфа над всем человеческим в нас самих, на изгнании всякой морали и нравственности из литературных работ. Ведь самые укоренившиеся, самые бесспорные наши убеждения – всегда и самые сомнительные. Они ограничивают и унижают нас. Ничтожна любая жизнь, если в ней не клокочет страсть к расширению своих границ. А поскольку любая мораль всегда расставляет границы между добром и злом, между плохим и хорошим, то самый лучший способ расширить рамки нашего творчества – это вовсе отказаться от морали, заменив ее природными инстинктами жажды удовольствия и страха смерти. Наше литературное направление, внешне столь экстравагантное, вновь нащупывает реальный путь искусства, и путь этот называется «воля к стилю». Ведь стилизовать – это значит деформировать реальность, изображая ее такой, как нам хочется, а не такой, какая она есть. Именно поэтому стилизация предполагает дегуманизацию посредством введения запретных ранее нецензурных выражений в наш литературный язык. Если раньше в искусстве под человеческим понималась иерархия ценностей, где высшее место занимала некая личность, персона, человек, а его окружали живые существа и предметы, то теперь никакой иерархии не будет. Для автора все равны между собой: и табуретка, и человек, на ней сидящий. Искусство не должно более основываться на психическом заражении, что человек – это царь природы, образ Бога на земле, о котором можно говорить только возвышенным тоном и красивыми словами. Нынешнее искусство должно быть абсолютной проясненностью, полуденным бесом, врачевать наш горячечный мозг ядреной солью русского языка – матом. Смех и слезы эстетически есть лишь обман, надувательство публики. Вместо этого ей лучше показать сразу голую жопу как она есть, без всяких прикрас, апеллируя к примитивным инстинктам этой самой публики, а не к ее эмоциям. Инстинкты, знаете ли, надежней, незыблемей, нежели какой-то там духовный мир. Акт совокупления реального Штольца всегда проще описывать, нежели душевные страдания выдуманного Обломова. И выгодней, заметьте: это всегда купят, потому что поймут. Именно поэтому лучший способ преодолеть реализм, а через это и гуманизм, в нашем искусстве – довести его до животной крайности, во всех низких подробностях описывая жизнь так, как она есть, а людей рассматривать в увеличительное стекло наших книг как насекомых, сосущих кровь друг у друга.

Эта речь произвела столь сильное впечатление на группу молодых неформальных писателей, недавних выпускников литературного института, что они с особым энтузиазмом принялись выкорчевывать всё человеческое из себя и своих работ.

В их числе был и Володя Кокин, мальчик из вполне благополучной интеллигентской семьи. Его отец Герман Всеволодович был ректором одного из известных художественных вузов Столицы и давнишним другом Ивана Адамовича Левинсона, проректора столичной консерватории. Дачи их располагались рядом, так что они издавна дружили семьями: Левинсон даже сына своего назвал Германом в честь Володиного отца.

Поделившись своими творческими планами с другом детства Геркой Левинсоном, Володя вкратце рассказал, что ему всегда хотелось испытать те же чувства, что и герою «Записок из подполья» Достоевского, но переложить их на новый лад: чтобы в повести новые характеры говорили новым, современным языком на современные темы.

– Что может быть современней, чем унижать проститутку за деньги? – пожал плечами в недоумении Герка, но дал начинающему автору дельный совет: пообщаться с публичными женщинами.

Сначала Володя был крайне смущен этим предложением. Он, хорошо воспитанный юноша, и думать не мог о том, чтобы пользоваться услугами продажных женщин. Он, конечно, был не девственник, с парочкой институтских подруг не только говорил о поэзии или литературе, но и предавался любовным утехам. Но достаточно целомудренно, не выходя за рамки приличия традиционного межвидового общения интеллигентов: не корысти ради, а только из-за природной необходимости и взаимной симпатии. А здесь ему предлагали вступить в связь с совершенно незнакомыми женщинами. Володя в глаза их никогда не видел и уж тем более не знал, как зовут хоть одну. Но это было единственное – и скорее нравственное, чем физическое – затруднение нашего героя.

Хотя вскоре возникло и второе. Он абсолютно не знал, как можно познакомиться со жрицами любви, где достать их адреса и телефоны. Здесь ему, как это слишком часто бывает, помогла злодейка-судьба, сведя в случайной встрече с бывшим сокурсником Витькой Блажко, простым и нахрапистым пареньком из Чебоксар, который, окончив институт, устроился работать дворником в соседнем с Володиным домом дворе. Кокин, выгуливая утром собаку, случайно столкнулся с новоиспеченным дворником, который подметал тротуар, скорее имитируя бурную деятельность, нежели реально избавляя улицу от сора.

Увидев бывшего сокурсника, Блажко радостно прервал свое занятие и добрых часа два проговорил с ним обо всем на свете. От него Володя и узнал, что нужную ему информацию он может запросто почерпнуть из любой газеты, где в рублике платных объявлений за банальными словами типа «Приглашаю в гости состоятельного господина для приятного досуга» скрывается красноречивое предложение воспользоваться услугами обыкновенной проститутки.

«Боже, как всё просто, – искренне удивился молодой писатель, – вот уж поистине под носом слона не заметил. А я-то, дурак, думал, что авторы объявлений искренне жаждут платонического общения, что всё это в высшей степени целомудренно».

Напоследок наставленный бывшим писателем, а теперь новоиспеченным столичным дворником, что для начала клиенту надо узнать по телефону, сколько стоят услуги жрицы любви и что в эти услуги входит, а уж потом встречаться с ней, новоявленный Казанова немедленно отправился к ближайшему газетному киоску, где и купил толстенную газету платных объявлений. В ней между рубрикой о продаже подержанных автомобилей и разделом «Спорт и туризм» затесалась страничка с красноречивым названием «Знакомства с мужчинами», где чуть ли не каждое второе объявление начиналось со слов «Познакомлюсь с состоятельным и щедрым господином для и/о в уютной обстановке» или предложений посетить салон эротического массажа.

Больше всего его, как писателя, поразило объявление, гласящее: «Элегантная и пышногрудая мама и две ее дочери приглашают в гости состоятельных господ для приятного проведения досуга». Богатое воображение Володи тут же нарисовало во всех подробностях оргию дома Борджиа, где порочная Лукреция и ее дочери совращают невинные души сладострастными ласками и ослепительной красотой. Тем не менее, сильнее всего его заинтересовало не очень приметное объявление: «Симпатичные студентки приглашают к себе в гости мужчин для разовых встреч».

«Как раз то что надо, – подумал Володя, а сердце его отчаянно забилось в предвкушении чего-то необычного. – Это наверняка не обычные проститутки, а пара молодых порочных девиц. Любят секс, а заодно и зарабатывают на нем. Видимо, встречаются с желающими на дому, на частной квартире, где дарят ночь любви, а затем выгоняют вон и опять и опять ищут чего-то новенького, пикантного».

Мысли эти так распалили воображение Володи, что у него даже началась кружиться голова, а в ушах забухали удары сердца.

«Надо успокоиться, а то до вечера не доживу, – сам себя уговаривал молодой писатель, который от избытка чувств с трудом связно соображал. – Нужно остыть. Приму срочно холодный душ и кофе пить не буду, а то сердце лопнет. Погибну так во цвете лет, кто же тогда за меня гениальный роман напишет?»

32

Володя еле дождался обеда. За едой молчал и на вопросы матери, не заболел ли он часом, уклончиво отвечал, что наоборот, здоров, просто сосредоточен: обдумывает новую эпохальную вещь. Поев, он заперся у себя в комнате и, еле сдерживая дрожь в руках, набрал заветный номер телефона.

На том конце провода почти сразу ответил молодой женский голос, в котором распаленному Володе немедленно почудилась нравственная испорченность и обещание страстной любви. Строго следуя инструкциям Бойко, с напускным равнодушием он поинтересовался, сколько стоят услуги и что в них входит.

– Тридцать долларов в час, два часа – пятьдесят, всё, кроме анала, – буднично ответил женский голос, и воцарилась пауза.

Столь быстро получив исчерпывающую информацию обо всем, что хотел узнать, Володя почти автоматически спросил, где она (или они) находятся, на что ему подробно разъяснили, как ее (или их) найти и что сделать, чтобы встретиться.

– Ты сейчас приедешь? – под конец недолгого разговора прямо спросил голос. – Тебя ждать?

К такому повороту событий непрямолинейный Володя не был готов. В его среде обитания было принято не отвечать на поставленный вопрос, а скорее делать вид, что отвечаешь, при этом ничего не говоря по существу. Теперь же ему впервые в жизни понадобилось сформулировать ответ ясно и однозначно.

Тем не менее, верный традициям своего воспитания, он поинтересовался:

– А когда можно?

– Да хоть сейчас, я не занята, – с обескураживающей прямотой ответил голос.

– Ой, извините, я подумаю и вам перезвоню, – вконец растерялся Володя и повесил трубку.

Первая попытка вышла комом, но желание не пропало. Позвонив по другим номерам и пообщавшись уже с другими, по-прежнему обескураживающими его прямотой женскими голосами, Володя убедился, что цены, как и услуги, у всех одинаковые.

Решив, что от добра добра не ищут, он перезвонил по первому номеру и договорился приехать через час. Вынув томик Тургенева из плотного ряда корешков на книжной полке, раскрыл его и достал стодолларовую купюру, часть недавнего гонорара за статью о любовной лирике Пушкина для одного из модных журналов для новых буржуа.

«Тургенев и проституция – две вещи несовместные», горько пошутил Володя, внимательно рассматривая одутловатое лицо отца-основателя американской демократии.

На обратной стороне купюры большими буквами было написано: IN GOD WE TRUST[3]. «А я не верю, – глумливо хихикнул Володя и пожал плечами, – и не делаю вида, как другие, что он есть. Экая ирония – платить деньгами, на которых написано имя бога, за небогоугодное дело. Хотя, в сущности, какая разница – угодное оно ему или нет, ведь дело-то мое».

Внутренняя убежденность подсказывала Володе, что встретиться с настоящей проституткой важнее, чем рефлексировать, рассуждая, хорошо это или плохо. Ведь только благодаря желанию открывать в себе новые свойства человек стал человеком.

Володя Кокин был классическим первооткрывателем самого себя, каждый раз он удивлялся тому, на что способен. У всех творческих людей есть интерес к себе, похожий на любопытство натуралиста. Они как бы со стороны подсматривают за собой, внимательно отмечая, что чувствуют в те или иные моменты, – насколько низко могут физически пасть или, наоборот, духовно вознестись; насколько они как люди, как живые твари, могут освободиться от божественных установлений законов естества, которые в них присутствуют как часть их природы.

В этом смысле Володя не был исключением из правила: он хотел при встрече с проституткой испытать прежде всего самого себя, мало интересуясь ее личностью.

По телефону ему велели ждать в оговоренное время около витрины одного из магазинов, недалеко от метро «Ленинский проспект», где к нему должна была подойти девушка и проводить к себе на квартиру.

В условленное время к нему действительно подошла… потертая несвежая женщина с казахским лицом и предложила ему пройти с ней на квартиру, где он выберет себе девушку по вкусу.

«Ну не с такой же шалавой трахаться», – тревожно подумал Володя, начиная понимать, что его воображаемый мир имеет мало чего общего с реальным, куда он нечаянно попал.

По настоянию казашки Володя купил в ближайшем ларьке пару бутылок пива для себя и девушки, после чего она отвела его во двор одного из домов неподалеку, и они вошли в неприметный заплеванный подъезд, на лавочке перед которым громко спорила компания пьяных мужиков.

Казашка позвонила в обшарпанную дверь на первом этаже, и она тут же открылась, пропустив долгожданных гостей внутрь неухоженной квартиры.

– Пройди на кухню, я тебе сейчас всех по очереди покажу, – велела она Володе, указав рукой в нужную сторону. Володя прошел по коридору и очутился в лишенной уюта и мебели кухне, где была только закопченная газовая плита и заплеванная раковина в ржавых разводах.

Не успел он толком осмотреться, как зашла первая девушка, высокая и чернявая, назвалась Наташей и вышла. Вслед за ней появилась и исчезла маленькая пухлая блондинка Ольга.

В заключение ему показали дородную девицу с выдающимися пышными формами, зад которой с трудом проходил в узкую кухонную дверь. Имя девицы было совершенно невероятное – Анжела.

Когда импровизированные смотрины закончились, казашка с неряшливым лицом спросила, кого выбирает Володя. – Давайте Наташу, – огласил он свое решение и тут же был препровожден сутенершей в другую комнату.

Это оказалась такая же неуютная, как и кухня, обшарпанная каморка. Продавленный диван-кровать, застеленный застиранной серовато-сизой простыней, старенький ламповый телевизор, кресло и ветхий платяной шкаф – больше ничего в ней не было.

Вслед за Володей зашла выбранная им девушка и уселась на диван-кровать.

Воцарилась неловкая пауза, нарушить которую попытался Володя, произнеся сакраментальное:

– Платить надо сейчас или можно после?

– Лучше сейчас, – оживилась девушка. Она говорила с ярко выраженным южнорусским акцентом.

Володя достал пухлую пачку рублей, на которые заранее разменял стодолларовую купюру, и, отсчитав оговоренную ранее по телефону сумму, протянул девушке. Она, взяв деньги, тут же вышла, но пока Володя неловко засовывал пачку обратно в задний карман брюк, успела вернуться и, молча сняв с себя красную блузку и джинсовую мини-юбку, осталась в одном черном нижнем белье.

Девушка вновь уселась на диван-кровать. Темный силуэт ее загорелого тела отчетливо выделялся на фоне простыни. Володя быстро и молча скинул брюки, рубашку, трусы и, оставшись совершенно голым, подсел к девушке сбоку, слегка ее приобняв.

Проститутка, которая всё это время смотрела прямо перед собой, повернула голову в его сторону и раскосыми глазами, угольными, слегка шальными, взглянула на него первый раз в упор. По-прежнему ничего не говоря, но заметно волнуясь, Володя жестом попросил ее встать и затем снял с нее лифчик и трусы.

Он слегка сжал ее упругий зад. Теперь загорелое сильное тело девушки было прямо перед ним, а черная щетина бритого лобка – перед глазами.

Но, как ни странно, никакого плотского возбуждения Володя не испытывал. Даже наоборот, прежнее острое чувство полового возбуждения куда-то пропало, сменившись холодным и расчетливым любопытством, а что же будет дальше. Будто третий лишний сидел сейчас внутри Володи и отстраненно наблюдал, что же произойдет и как поведет себя подопытный кролик Кокин.

И хотя желание уже пропало, из жалости к своим деньгам и самому себе Володя принялся целовать тело проститутки, мять ей грудь и ягодицы, массировать ей лобок и промежность.

Тело девушки было плотным на ощупь, холодным и упругим, будто резиновым. От него резко специфически пахло чем-то искусственного: то ли пластмассой, то ли дезинфектором для унитаза, который обычно применяют в общественных уборных.

Этот характерный хлорно-импортный запах дезодорированной плоти вызвал в мозгу Володи сложный ассоциативный ряд чего-то постыдного. Как если бы он сел прилюдно какать днем посреди Красной Площади или начал онанировать в переполненном вагоне метро, демонстрируя всем эрегированный член.

Но сама мысль о том, что то, чем он сейчас занимается, с моральной точки зрения обыкновенного человека предосудительно, горячей волной протеста неожиданно захлестнула изнутри и вновь вызвала в теле плотское возбуждение.

Повалив девушку навзничь и пользуясь моментом, Володя постарался как можно быстрей, пока возбуждение не прошло, овладеть проституткой, и интенсивно совокуплялся с ней до тех пор, пока не испытал физическое облегчение.

Как только порыв похоти, так внезапно охвативший его, прошел, он сполз с девушки, которая всё это время безучастно лежала под ним с широко раздвинутыми ногами, растянулся подле на кровати и принялся внимательно ее разглядывать.

– Так тебя Наташей зовут? – наконец спросил Володя, стараясь получше запомнить черты ее некрасивого, но миловидного лица и продолжая при этом щупать почти автоматически ее невысокую, но упругую грудь.

– Да, Наташей, – даже не глядя в его сторону, еле слышно произнесла девушка, продолжая лежать на кровати в позе вытянувшегося во фрунт солдата: ноги вместе, руки по швам.

– Откуда ты сама такая-то?

– Из Белгорода.

– Так ты не из Столицы?

– Нет.

– А маму твою как зовут?

– Мамку? – Наташа так растерялась, услышав это, что повернулась всем телом к Володе, приподнялась на локтях и внимательно и настороженно посмотрела ему в глаза.

Поняв, что она не совсем правильно поняла вопрос, так как мамками на сленге проституток звали сутенерш, Володя уточнил:

– Ну мать твою, в Белгороде, как зовут, если не секрет?

– А, мать-то? – облегченно вздохнула девушка, вновь откинулась навзничь и равнодушно произнесла: – Валей зовут, Валентиной Петровной.

– А работает она кем?

– Работает-то? – снова удивилась проститутка и вновь, уже не приподнимаясь, а только слегка повернув голову, пристально взглянула на Володю черными глазами. – Инженером работает, начальницей смены на электростанции. А тебе какое дело?

– Да просто так. Ты не волнуйся, я просто для себя интересуюсь. Я, конечно, понимаю, что ты не столичный житель. Вот и интересно узнать, как здесь оказываются такие, как ты, из провинции.

– Да как оказываются, обыкновенно: у нас ведь работы нет, у народа денег мало, а здесь, в Столице, очень даже легко можно устроиться.

– А где ты так загорела?

– Да мы с девчонками в Серебряном бору отдыхали всё лето. Заодно и работали: мужиков там очень хорошо снимать. – «Ни дня без палки», – пошутил Володя.

– Ага. Особенно хорошо на нудистском пляже, главное – правильно себя клиенту подать. Слушай, а ты сам-то кто будешь? Ты не особо на наших клиентов похож, не из озабоченных, да и девушка у тебя наверняка есть.

– Ну, я просто хотел сам попробовать, что это такое – любовь за деньги, – вдруг почувствовав себя совершенно раскованным, без всякого стыда поведал свои сокровенные мысли Володя. – Я об этом часто пишу, я писатель, но сам еще не пробовал.

– Так, может, тогда еще разик? А то твое время уходит, – предложила проститутка.

«Хотелось бы, да вот только не уверен, что снова получится», – с тоской подумал Володя, будто ему предстояло заняться невообразимо тяжелой и постылой работой, но, ничего не ответив, молча обнял и поцеловал девушку в губы, не дав ей дальше говорить.

И вновь, лаская Наташу, он испытал странное ощущение, что занимается любовью не с живым человеком, а манекеном: даже изнутри ее вагина была такой же сухой, холодной и упругой, как и остальные части ее дезодорированного тела.