Каменные небеса

Потому что мы, настройщики, не орогены, понимаешь ли. Орогения – это то, чем наше отличие от всех станет через много поколений приспособления к изменяющемуся миру. Вы менее глубоки, более специализированы, вы более натуральная дистилляция нашей столь ненатуральной странности. Лишь немногие из вас, вроде Алебастра, когда-либо приблизятся к нашему могуществу и многогранности, но это потому, что мы искусственно созданы с конкретной целью, как и те фрагменты, которые вы называете обелисками. Мы тоже фрагменты гигантской машины – и еще мы триумф генджинерии, биомагестрии и геомагестрии и прочих дисциплин, которым в будущем не будет названия. Своим существованием мы славим мир, создавший нас, как любая статуя, или скипетр, или любой другой бесценный предмет.

Мы не обижены этим, поскольку наше мнение и опыт тоже тщательно сконструированы. Мы не понимаем, что Келенли пришла дать нам ощущение принадлежности к человечеству. Мы не понимаем, почему до сих пор нам был запрещен этот концепт себя… но мы поймем.

И тогда мы поймем, что человек не может быть собственностью. А поскольку мы и то и другое и так не должно быть, в нас созреет некий новый концепт, хотя мы никогда не слышали слова для него, потому что проводникам запрещено даже упоминать его при нас. Революция.

Ладно. Мы в любом случае не очень-то пользуемся словами. Но это именно то. Начало. Ты, Иссун, увидишь конец.

3

Ты, в дисбалансе

ТЕБЕ ТРЕБУЕТСЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ, чтобы достаточно оправиться и стать способной идти самой. Как только это происходит, Юкка забирает твоих носильщиков на другие задания, и тебе приходится ковылять, слабой и неуклюжей от потери руки. Первые несколько дней ты тащишься далеко позади основной группы, добираясь до лагеря через несколько часов после того, как они устраиваются на ночь. К тому времени, когда ты приходишь за своей долей, мало что остается от общинной еды. Хорошо, что ты больше не чувствуешь голода. Также остается мало места, чтобы раскатать свой спальник – хотя тебе все же дали аптечку первой помощи и припасы взамен твоего потерянного дорожного рюкзака.

Оставшиеся места не слишком хороши, в основном по краям лагеря или не на дороге, где сильнее угроза нападения хищника или неприкаянного. Но ты все равно засыпаешь там, поскольку устала.

Ты предполагаешь, что в случае настоящей опасности Хоа снова понесет тебя: похоже, он может переносить тебя на короткие расстояния через землю без проблем. И все же гнев Юкки трудно выносить во многих отношениях. Тонки и Хоа тащатся позади вместе с тобой. Почти как в прежние времена, только теперь Хоа появляется, когда ты пускаешься в путь, держится позади тебя, затем возникает где-то впереди. Большую часть времени он принимает нейтральную позу, но порой вытворяет нечто смешное, например, когда ты застаешь его в позе бегуна. Возможно, камнееды тоже скучают. Хьярка остается при Тонки, так что вас четверо. Нет, пятеро – Лерна отстает, чтобы идти с тобой, злой на то, что считает дурным отношением к своему пациенту. Он не считает, что женщина, недавно вышедшая из комы, вообще должна ходить, тем более тащиться позади всех. Ты пытаешься сказать, чтобы он не оставался при тебе, не навлекать на себя гнев Кастримы, но он фыркает и говорит, что если Кастриме действительно хочется настроить против себя единственного человека в общине, который официально обучен хирургии, то они его не заслуживают. И это… ну, хорошее замечание. Ты замолкаешь.

Ты как минимум справляешься лучше, чем ожидал Лерна. По большей части потому, что это была не настоящая кома, и еще потому, что ты не утратила до конца своей дорожной формы за эти семь-восемь месяцев в Кастриме. Старые привычки легко восстанавливаются: найти размеренный, пусть и медленный, шаг, которым ты все равно покрываешь мили; нести рюкзак низко, чтобы его основной вес приходился на крестец, а не на плечи; пригибать голову на ходу, чтобы падающий пепел не покрывал очки. Потеря руки скорее неудобство, чем настоящая тягота, по крайней мере при наличии стольких помощников вокруг. Кроме дисбаланса и фантомного зуда или ломоты в несуществующих пальцах и локте, сложнее всего одеваться по утрам. Удивительно, как быстро ты приучаешься присаживаться, чтобы помочиться или облегчиться без того, чтобы упасть, но, возможно, ты просто более мотивирована после многих дней в подгузниках.

Так что ты идешь сама, просто медленно поначалу, а затем все быстрее день ото дня. Но во всем этом есть одна проблема – ты идешь не туда.

Однажды вечером Тонки приходит посидеть с тобой.

– Ты не можешь уйти, пока мы не зайдем дальше на запад, – говорит она без обиняков. – Почти до пустыни Мерца, думаю я. Если хочешь дойти туда, тебе надо уладить отношения с Юккой.

Ты зло смотришь на нее, хотя для Тонки это осмотрительное поведение. Она подождала, пока Хьярка засопит в своем спальнике, а Лерна уйдет к лагерной отхожей яме. Хоа по-прежнему рядом, стоит, не скрываясь, стражем над вашей маленькой группой среди общинного лагеря, и черты его черного мраморного лица подсвечивает огонь твоего костра. Тонки знает, что он верен тебе в той степени, в которой он понимает верность.

– Юкка ненавидит меня, – говоришь ты в конце концов, когда твой взгляд не вызывает у Тонки ни огорчения, ни сожаления.

Она выкатывает глаза.

– Поверь мне, я знаю, как выглядит ненависть. Юкка… испугана, немного вызверилась, но в какой-то степени ты этого заслуживаешь. Ты подвергла ее народ опасности.

– Я спасла ее народ от опасности.

На той стороне лагеря, словно иллюстрацией твоему доводу, ты замечаешь кого-то, передвигающегося с глухим звяканьем. Это одна из реннанитских солдат, немногих захваченных живьем после последнего сражения. Она в колодке – деревянном воротнике на петлях с отверстиями для рук, в результате чего они подняты вверх и разведены – соединенной двумя цепями с кандалами на ногах. Примитивно, но эффективно. Лерна обрабатывает натертости пленницы, и ты понимаешь, что им позволено снимать колодки на ночь. С кастримитами реннаниты обошлись бы куда хуже, если бы ситуация обернулась в их пользу, но все равно это неловко. Они, в конце концов, вряд ли могут сбежать. Даже если кто из них сбежит сейчас без колодок – без припасов и защиты большой группы они станут чужим кормом, не пройдет и пары дней. Эти колодки лишь насмешка в довесок к ранам и неприятное напоминание о том, что все может быть куда хуже. Ты отводишь взгляд.

Тонки видит, как ты смотришь.

– Да, ты спасла Кастриму от одной беды и подвергла не менее тяжкому испытанию. Юкка хотела только первой части.

– Я не могла избежать второй. Мне надо было позволить камнеедам перебить всех рогг? Убить ее? Если бы у них получилось, механизмы жеоды в любом случае перестали бы работать!

– Она это понимает. Потому и говорю – это не ненависть. Но… – Тонки вздыхает, словно ты особенно тупая. – Смотри. Кастрима была – есть – эксперимент. Не жеода, народ. Она всегда знала, что это риск – пытаться создать общину, в которой жили бы бездомные и рогги, но это работало. Она заставила этих стариков понять, что нам нужны новые общинники. Заставила всех думать о роггах как о людях. Заставила их согласиться жить под землей, в развалинах мертвой цивилизации, хотя они могли бы прикончить нас в любой момент. Даже удержала их от того, чтобы наброситься друг на друга, когда серый камнеед дал им повод…

– Это я их остановила, – бормочешь ты. Но слушаешь.

– Ты помогла, – соглашается Тонки, – но разве только ты? Ты прекрасно знала, что это не сработает. Кастрима живет благодаря Юкке. Поскольку все знают, что она умрет ради этой общины. Помоги Кастриме, и Юкка снова будет на твоей стороне.

До того, как вы дойдете до ныне пустующего экваториального города Реннанис, пройдет много недель, может, даже месяцев.

– Я знаю, где Нэссун сейчас, – говоришь ты, закипая. – Когда Кастрима доберется до Реннаниса, она может быть уже где-то еще!

Тонки вздыхает.

– Уже несколько недель прошло, Иссун. И Нэссун, вероятно, уже куда-то ушла к тому моменту, когда ты очнулась.

Тебя трясет. Ты понимаешь, что это нерационально, но ты выпаливаешь:

– Но если я отправлюсь сейчас, может быть – может быть, я смогу ее догнать, может, Хоа снова настроится на нее, может, я смогу…

Ты осекаешься и замолкаешь, поскольку слышишь в своем голосе дрожащую визгливую нотку, и твой материнский инстинкт, ржавый, но не притупившийся, дает отдачу и упрекает: Кончай ныть. А ты ведь ноешь. Так что ты проглатываешь слова, но тебя все еще немного потряхивает.

Тонки качает головой, не то с сочувствием, не то с печальной констатацией того, как жалок твой голос.

– Ладно, ты хотя бы понимаешь, что это плохая идея. Но если уж ты решила, так давай уходи прямо сейчас. – Она отворачивается. Разве ты можешь винить ее? Отправиться навстречу почти наверняка смертельно опасной неизвестности с женщиной, которая уничтожила несколько общин, или остаться с общиной, которая хотя бы теоретически скоро снова обретет дом?

Это даже не вопрос.

Но ты уже должна была бы научиться не пытаться предугадывать действия Тонки. Она вздыхает после того, как ты сдаешься, и снова садится на валун, который ты используешь вместо кресла.

– Я, возможно, смогу вытрясти немного припасов сверх нормы из интенданта, если скажу, что мне нужно кое-что разведать для Инноваторов. Они привыкли уже, что я такое делаю. Но не уверена, что мне удастся убедить их дать мне столько, чтобы хватило на двоих.

Удивительно осознавать, насколько ты благодарна ей за – м-м-м – верность? Верность – не то слово. Привязанность? Возможно. Возможно, ты все это время являешься предметом ее исследования, так что, конечно, она не даст тебе ускользнуть, раз уж она следовала за тобой десятки лет через половину Спокойствия.

Но затем ты хмуришься.

– Двоих? Не троих? – Ты думала, что между ней и Хьяркой все улажено.

Тонки пожимает плечами, затем неуклюже наклоняется к миске риса и бобов из общинного котла. Проглотив, она говорит:

– Я предпочитаю сдержанные оценки. И тебе бы так лучше.

Она имеет в виду Лерну, который вроде как привязывается к тебе. Ты не знаешь, почему. Ты не то чтобы подарок, вся в пепле и без руки, и половину времени его бесишь. Непонятно, почему не все время. Он всегда был странным парнишкой.

– Короче, я хочу, чтобы ты кое о чем подумала, – продолжает Тонки. – Что делала Нэссун, когда ты обнаружила ее?

Ты вздрагиваешь. Потому что, ржавь побери эту Тонки, она снова сказала вслух то, чего ты не хотела бы говорить и о чем не хотела бы думать. И поскольку ты помнишь тот момент, когда сила Врат струилась сквозь тебя, когда ты потянулась, коснулась и ощутила ответный знакомый резонанс. Резонанс, поддержанный и усиленный чем-то голубым, глубоким и странно сопротивлявшимся компоновке Врат. Врата сказали тебе – каким-то образом, – что это был сапфир.

Что делала твоя десятилетняя дочь, играя с обелиском? Как твоя десятилетняя дочь выжила после игры с обелиском? Ты думаешь о том, как ощущался этот краткий контакт. Знакомый вкус-вибрация орогении, которую ты глушила еще до ее рождения и чему ты обучала ее с двух лет, – но теперь намного резче и интенсивнее. Ты не пыталась отнять сапфир у Нэссун, но Врата пытались, следуя инструкции давно умерших создателей, каким-то образом записанной в слоистой решетке оникса. Она сражалась с Вратами Обелиска.

Чем же занималась твоя девочка этот долгий темный год, чтобы развить в себе такое искусство?

– Ты не знаешь, в какой она сейчас ситуации, – продолжает Тонки, что заставляет тебя проморгаться, отвлечься от этих ужасных размышлений и сосредоточить взгляд на ней. – Ты не знаешь, среди каких людей она живет. Ты говоришь, она в Антарктике, где-то возле восточного побережья? Эта часть мира еще не должна сильно почувствовать Зиму. Так что ты собираешься сделать? Вытащить ее из общины, где она в безопасности, где у нее достаточно еды и где она все еще может видеть небо, и потащить ее на север, в общину над Разломом, где будет постоянно трясти и очередной прорыв газа может убить всех? – Она жестко смотрит на тебя. – Ты хочешь ей помочь? Или просто хочешь, чтобы она была при тебе? Это не одно и то же.

– Джиджа убил Уке, – резко отвечаешь ты. Эти слова не ранят, если не думать о них, пока говоришь. Если не помнить запах сына, или его смех, или вид его тельца под одеялом. Если не думать о Корунде – ты при помощи гнева подавляешь двойной укол горя и вины. – Я должна забрать ее у него. Он убил моего сына!

– Он еще не убил твою дочь. У него было на это целых двадцать, что ли, месяцев? Двадцать один? Это кое-что да значит. – Тонки замечает идущего к тебе сквозь толпу Лерну и вздыхает. – Я только хочу сказать, что тебе кое о чем надо подумать. И я даже не могу поверить, что говорю это. Она еще один пользователь обелиска, а я не могу даже пойти его исследовать. – Тонки разочарованно хрюкает. – Ненавижу эту Зиму. Приходится быть такой практичной, ржавь побери.

Ты удивленно хмыкаешь, но едва-едва. Тонки поставила хорошие вопросы, конечно же, и на некоторые из них у тебя нет ответа. Ты долго обдумываешь их этой ночью и несколько дней после. Реннанис близко к Западному Побережью, сразу за пустыней Мерц. Кастриме придется пересечь пустыню, чтобы добраться туда, поскольку идти в обход чрезвычайно долго – все равно что годы против месяцев. Но вы хорошо идете по Южному Срединью, где дороги вполне проходимы и вас не сильно донимают налетчики и дикое зверье. Охотники смогли добыть немало фуража для пополнения запасов общины, включая дичь, которой больше чем прежде. Неудивительно, теперь же не приходится соперничать с роями насекомых. Этого недостаточно – мелкими грызунами и птицами долго не прокормить более чем тысячу людей. Но это лучше, чем ничего.

Когда ты начинаешь замечать изменения местности, предвещающие начало пустыни, – редеющие голые леса, более плоский рельеф, постепенное истощение грунтовых вод среди пластов, – ты решаешь, что пора, в конце концов, поговорить с Юккой.

Сейчас вы зашли в каменный лес: в высокие острые черные пики, порой цепляющиеся за небо и за тебя, когда группа идет через чащу. Такого в мире мало. Большинство попадали от землетрясений или – когда Эпицентр еще был – нарочно были уничтожены черномундирниками Эпицентра по запросу местных общин. Понимаешь ли, ни одна община не живет в каменном лесу и ни одна приличная община не желает такого поблизости. Кроме тенденции каменных лесов обрушиваться, погребая все внутри, они часто изрыты сырыми пещерами и прочими проделанными водой формациями, в которых замечательно гнездится опасная флора и фауна. Или люди.

Дорога идет прямиком через этот каменный лес, что хреново. Скажем так, никто в здравом уме не стал бы прокладывать дорогу через подобное место. Если бы губернатор какого-нибудь квартента предложил потратить налоги на такую опасную бандитскую приманку, он слетел бы кубарем на следующих выборах… или его прирезали бы ночью. Так что ты сразу понимаешь, что с этим местом что-то не так. Во-вторых, в лесу слишком мало зелени. В такую пору Зимы ее вообще везде мало, но тут вообще нет никаких ее признаков. Это означает, что этот каменный лес недавний – настолько недавний, что ветер и вода еще не успели источить камень, чтобы что-то выросло. Такой недавний, что до Зимы его не существовало.

Третий намек тебе дают твои собственные сэссапины. Большинство каменных лесов – известняковые, созданные водной эрозией в течение сотен или миллионов лет. Этот же обсидиановый – вулканическое стекло. Его зазубренные пики торчат не прямо вверх или вниз, но более изогнуты; здесь есть даже несколько не обрушившихся арок прямо над дорогой. Близко рассмотреть их невозможно, но ты сэссишь общую схему: весь этот лес – цветок лавы, застывшей во время выброса. Тектонический выброс ни на йоту не сместил дорогу. Действительно, красивая работа.

Ты застаешь Юкку в разгар спора с другим членом общины. Она велела остановиться в сотне футов от леса, и люди сгрудились вокруг, не понимая – это просто передышка или пора начать разбивать лагерь, поскольку уже довольно поздно. Эту общинницу ты, наконец, узнаешь – это Эсни Опора Кастрима, спикер функционал-касты. Она бросает на тебя беспокойный взгляд, когда ты останавливаешься рядом с ними, но затем ты снимаешь очки и маску, и лицо ее смягчается. Она не узнала тебя из-за того, что ты набила тряпок в пустой рукав, чтобы сохранить тепло. Ее реакция – приятное напоминание о том, что не все в Кастриме злы на тебя. Эсни жива, поскольку самая опасная атака – когда реннаниты пытались прорубиться сквозь Опор, обороняющих Смотровую Площадку, – закончилась, когда ты запечатала вражеских камнеедов в кристаллах.

Однако Юкка не оборачивается, хотя она легко должна была бы сэссить твое присутствие. Она обращается, как ты думаешь, к Эсни, хотя это годится и для тебя:

– Вот прямо сейчас я не хочу больше никаких споров.

– Хорошо, – говоришь ты. – Поскольку я прекрасно понимаю, почему ты остановилась здесь, и мне кажется, что это хорошая идея. – Это чуть громче, чем следовало бы. Ты смотришь на Эсни так, чтобы она поняла, что тебе нужно поговорить с глазу на глаз с Юккой прямо сейчас, и Эсни, возможно, не захочется быть этому свидетельницей. Но женщину, которая возглавляет защитников общины, нелегко запугать, так что ты не слишком удивлена, когда Эсни складывает руки на груди, готовая насладиться зрелищем. Юкка медленно поворачивается к тебе со смесью раздражения и неверия на лице.

– Приятно знать, что ты одобряешь, – говорит она ни в коей мере не приятным тоном. – Хотя мне на самом деле все равно.

Твоя челюсть твердеет.

– Тоже сэссишь, верно? Я бы сказала, что тут поработал четырех- или пятиколечник, хотя теперь и знаю, что дички могут обладать необычными способностями. – Ты намекаешь на нее. Это знак мира. Или просто лесть.

Она не поддается.

– Пройдем как можно дальше до ночи и разобьем там лагерь. – Она кивает на лес. – Слишком большой, чтобы пройти его за день. Может, мы могли бы его обойти, но тут что-то…

Ее взгляд расплывается, затем она хмурится и отворачивается, скривившись от того, что раскрыла перед тобой свою слабость. Она достаточно чувствительна, чтобы сэссить это самое что-то, но не знает, что в точности сэссит. Ты же провела много лет, учась читать подземные камни при помощи орогении, так что заполняешь пробелы.

– В том направлении находится покрытая листьями ловушка с кольями, – говоришь ты, кивая на давно мертвую траву, окаймляющую каменный лес с одной стороны. – За ней зона ловчих петель, не могу сказать, сколько их, но могу сэссить много кинетического натяжения веревок или проволоки. Если же мы пойдем в обход другим путем, там вдоль края подрезанные каменные колонны и камни, установленные, чтобы легко устроить обвал. И я могу сэссить дыры в стратегических точках по внешним колоннам. Арбалет или даже обычный лук и стрела оттуда могут нанести немалый урон.

Юкка вздыхает.

– Ну да. Значит, насквозь действительно лучший путь. – Она смотрит на Эсни, которая наверняка отстаивала обходной путь. Эсни тоже вздыхает, затем пожимает плечами, сдаваясь.

Ты поворачиваешься к Юкке.

– Кто бы ни сделал этот лес, если он еще жив, способен заморозить половину общины за несколько секунд почти без предупреждения. Если ты решительно настроена идти насквозь, нам придется установить круглосуточную посменную вахту – я имею в виду орогенов с лучшим контролем. Ночью вам придется не давать нам спать.

Она прищуривается.

– Почему это?

– Поскольку если кто-то из нас будет спать, когда начнется атака… – Ты совершенно уверена в том, что она начнется. – Мы будем реагировать инстинктивно.

Юкка кривится. Она не простой дичок, но все же слишком дичок, чтобы понять, что скорее всего случится, если что-то заставит ее орогенически среагировать во сне. Если кого не убьет налетчик, то вполне возможно, это сделает она, совершенно случайно.

– Дерьмо. – Она на миг отводит взгляд, и ты думаешь, что она не верит тебе, но, возможно, она просто думает.

– Отлично. Разделим вахты, значит. Поставим рогг, что не на вахте, работать, ну, лущить тот дикий горох, который мы нашли несколько дней назад. Или чинить сбрую, которую Опоры используют, чтобы тянуть грузы. Завтра нам придется ехать на телегах, поскольку будем слишком сонными и на своих двоих не дойдем.

– Хорошо. И… – Ты медлишь. Не сейчас. Ты не можешь признаться в своей слабости этой женщине. Еще нет. Но все же. – Не я.

Глаза Юкки тут же сужаются. Эсни бросает на тебя скептический взгляд, словно говоря: У тебя так хорошо получалось. Ты быстро добавляешь:

– Я не знаю, на что я способна теперь. После того, что я сделала в нижней Кастриме… я изменилась.

Это даже не ложь. Ты бессознательно тянешься к отсутствующей руке, играя с рукавом куртки. Никто не видит культи, но внезапно ты чрезвычайно остро осознаешь ее. Хоа, оказывается, не собирался оставлять очевидные отметины зубов, как Сурьма на культях Алебастра. Твоя гладкая, округлая, почти полированная. Ржавый перфекционист.

Взгляд Юкки следует за твоим настороженным прикосновением. Она морщится.

– Хм. Ну, я догадывалась. – Ее челюсть напрягается. – Однако сэссить ты вроде не разучилась.

– Да. Я могу помочь держать стражу. Просто… мне не надо бы ничего делать.

Юкка качает головой, но говорит:

– Отлично. Тогда тебе последняя ночная стража.

Это наименее желанная стража – самая холодная теперь, когда ночные температуры стали падать ниже нуля. Большинство предпочло бы спать в это время в теплых спальниках. Это также самое опасное время, когда соображающие налетчики нападают на большие группы вроде этой в надежде застать людей сонными и вялыми. Ты не можешь понять – доверие ли это или наказание. Ты пробуешь спросить:

– Могу хотя бы оружие взять? – Ты не держала в руках никакого оружия с тех пор, как покинула Тиримо, когда сменяла свой нож на сушеный шиповник, чтобы избежать авитаминоза.

– Нет.

Ржавь. Ты хочешь сложить руки, но вспоминаешь, что не можешь, поскольку твой пустой рукав болтается, и вместо этого кривишься. (Юкка и Эсни тоже.)

– Ну и что мне тогда делать? Орать во весь голос? Ты серьезно готова рискнуть общиной из-за своей злости на меня?

Юкка выкатывает глаза.

– Ржавь! – Это настолько созвучно твоим мыслям, что ты хмуришься. – Поверить не могу. Ты думаешь, что я злюсь из-за жеоды? Правда, что ли?

Ты невольно смотришь на Эсни. Та пялится на Юкку, словно говоря – не так, что ли? Достаточно красноречиво для вас обеих. Юкка зло глядит на вас, затем трет лицо и издает долгий вздох.

– Эсни, пойди… займись чем-нибудь… опорским. Исси – сюда. Иди сюда. Пройдись, ржавь побери, со мной. – Она резким, досадливым жестом подзывает тебя. Ты слишком сбита с толку, чтобы обидеться; она поворачивается, и ты идешь за ней. Эсни пожимает плечами и уходит.

Несколько мгновений вы обе молча идете сквозь лагерь. Сдается, все остро осознают опасность каменного леса, так что это самая деловая передышка, какую ты видела. Некоторые Опоры передают вещи между телегами, чтобы переложить все жизненно важное в телеги с самыми крепкими колесами, которые будут меньше нагружены. В сложной ситуации их будет легче подхватить и убежать. Охотники вырубают заостренные колья из мертвых молодых деревьев и сучьев возле лагеря. Их расставят по периметру, когда община наконец разобьет лагерь, чтобы направить налетчиков в простреливаемые сектора. Остальные Опоры спят, когда могут, зная, что ночью им предстоит патрулировать или спать по краям лагеря.

Используй сильных для охраны всех их, говорит Предание камня. Опоры, которые не хотят быть живым щитом, могут либо найти способ проявить себя и присоединиться к другой касте или уйти в другую общину.

Ты морщишь нос, проходя мимо наспех вырытой придорожной отхожей ямы, над которой сейчас сидят шестеро или семеро, а несколько младших Стойкостей стоят вокруг, чтобы выполнить неприятную работу по забрасыванию результатов. Что необычно, сейчас перед ямой короткий хвост людей, ждущих своей очереди присесть. Неудивительно, что стольким нужно одновременно опорожниться; здесь, в угрюмой тени каменного леса, все на пределе. Никто не хочет попасть врасплох со спущенными штанами после темноты. Ты думаешь, что тебе самой надо бы, когда Юкка ошарашивает тебя, отрывая от этих вспыхивающих размышлений.

– Так мы тебе еще нравимся?

– Что?

Она показывает на лагерь. На людей общины.

– Ты уже больше полугода провела в Кастриме. Друзья у тебя появились?

Ты, думаешь ты прежде, чем успеваешь спохватиться.

– Нет, – говоришь ты.

Она мгновение смотрит на тебя, и ты виновато думаешь, не ждет ли она, что ты назовешь ее. Затем она вздыхает.