Великосветский прием. Учитель Гнус

Артур опередил его, если предположить, что Андре собирался отвечать:

– Мне?! Недоступен смысл неожиданного явления? Этого еще не хватало!

Далее, как ему и подобало, он продолжал придерживаться будничного тона:

– Я одерживаю победы молниеносно. Еще не успело собрание слабосильных акционеров заметить мой приход, как я уже стою среди них и определяю ход сражения.

– Сражения! – Старец пожал плечами, свидетельствуя свое неуважение. – При жизни я никогда не давал сражений. Миллионером я стал благодаря пассивному руднику и маленькой железной дороге, по которой никто не ездил. Государство без всякого смысла платило мне больше, чем надо, за эту рухлядь. Но то же самое государство, много спустя, снова отняло мое богатство с помощью какой-то процедуры, которой я до сих пор не уразумел. Это якобы называлось инфляцией. – Очередное пожатие плечами, хотя искусная аранжировка сюртука от этого неизбежно страдала. – Сын мой, ты заблуждаешься касательно раньше и потом. Сдается мне, твой малыш лучше, чем ты, проник как в одно, так и в другое.

Андре не мог дольше сдерживаться. Под прикрытием изогнутого предмета меблировки он принялся делать наброски в своем блокноте. Дед, даже и не глядя в ту сторону, понял, что с него пишут портрет, и тотчас принял самую церемонную позу и выражение, соответствующее торжественности момента. Манерно, полностью наедине с самим собой, загадка для грядущих зрителей, он сидел в гостях на своей собственной софе.

Бизнесмен Артур, по его собственному разумению, отреагировал наилучшим образом. С напускным удивлением он изрек:

– Тайный советник! Мне так и видится, чтоб уж остаться в сфере видений, могущественный человек моих детских дней во всем его неприступном величии. Настал час просителей. Непомук открывает двери и называет имена, дабы вы могли обозначить допущенного.

«Вы», – сказал отцу бедный сын и сложил руки в знак смирения и покорности.

Но и это ему не помогло. Старец еще глубже уходил в свое удивительное состояние, внешние черты которого стремился удержать младший из них.

– О ты, слепой борец за жизнь! – промолвил Балтазар, бестрепетно в любом смысле. – Ты куда более прав, чем сам осознаешь, ибо вечность не знает денег и не признает их. Просители, еще за дверью или уже вошедшие, увидят меня таким же, как до того времени, когда быстротечность сперва сделала меня богатым, а потом умеренно бедным. Я не менялся с тех пор, как усоп, и ты ничего не сумел найти.

У сына не хватило духу опровергать сказанное. Он лишь пробормотал, что лично ему вечность представляется слишком долгой. Да и сам Балтазар всего лишь два года как приобщился к ней.

– Или меня неправильно информировали. Во всяком случае, вы еще до того могли бы хоть раз помочь мне в делах.

– Хоть два, – уточнил усопший, – и оба раза с напрасным предостережением воздержаться впредь от деловых начинаний. Подозреваю, что они снова привели тебя на край пропасти.

Сердцебиение от всего сказанного возникло именно у Андре. Обратясь к обоим, он воскликнул:

– Ужасно!

Артур хранил невозмутимость.

– Схватиться за револьвер? Да меньше, чем когда бы то ни было. Я, однако, дорожу жизнью, вполне сознавая все ее ловушки. Власть и деньги надо добывать в бою, а не зарабатывать, равно как и терять во сне.

– У меня, во всяком случае, была хоть убыточная шахта и железная дорога. – Тайный советник заново поведал свою историю, хотя и крайне невнятно, словно его превосходная челюсть сместилась. – Il radote[9], – подытожил он, словно это какой-то другой старец «нес околесицу».

Выдержка бизнесмена грозила покинуть Артура.

– Отец! Я пытаюсь обратиться как живой к живому!

– Если б ты только мог. – Балтазар знал, что Андре перестал передавать бумаге свои впечатления, и потому скривил лицо в неблагородной гримасе, где складки язвительной насмешки были еще самое лучшее. – Вечное легкомыслие и оплошности. Такой живой парень – и на тебе! – забыл сигары.

Артур поспешил распахнуть перед старцем свою собственную кожаную сигарницу, Балтазар и впрямь взял одну.

– Припасу на день Страшного суда. – На лице его отразилась неприкрытая злоба. – Нерушимо лишь то, что заработано во сне. – Уж не подразумевал ли он сигару?

Артур, побагровев от негодования, готов был разразиться потоком бранных слов: старый обманщик! Значит, у тебя есть деньги и ты никоим образом не разорен. Хитроумный сквалыга спасает себя и свое добро под защитой вечности! Но намерение промелькнуло и скрылось, и уже не имело смысла произносить это вслух: слишком все было неправдоподобно. Миллионер, который из скупости и хвастовства надевает ливрею умершего слуги!

– У тебя, по крайней мере, остался твой Непомук, – сказал Артур, как бы утешая, но с тайной целью выразить презрение. Лишь бы он не начал упиваться ненужными вывертами своего доброго старика.

Последнего, однако, ничуть не тяготил подобный оборот разговора.

– Чем объяснить твой сегодняшний визит, сын мой? – спросил он. – Не тем ли, что, как тебе кажется, мне стукнуло девяносто?

Но потрясли эти слова Андре:

– Как, дедушка, тебе еще нет девяноста?

– Не еще, а уже, – гласил ответ. – Поскольку я вычеркнут из календаря, можете отложить его в сторону. Не думаешь ли ты, что человека вне времени сколько-нибудь занимает летосчисление? Вы вполне могли пожаловать завтра, но с тем же успехом и три века спустя. Бесконечность простирается перед мигом моего земного бытия. И после него. В ее необъятных просторах исчезает и моя шахта, и моя узкоколейка, и чин, пожалованный мне за утерю, и государство, даровавшее мне отличия, одновременно навязавшее мне миллионы и отобравшее их. Всего этого как бы и не было. Так, остались побасенки. Il radote.

– Пятьдесят тысяч меня бы выручили, – произнес Артур, внешне без всякой связи. Он сам себе удивился, ибо плавный переход к подобной просьбе был уже отчетливо сформулирован у него в голове.

Балтазар по-прежнему делал вид, будто обращается исключительно к Андре:

– Ты, дитя мое, все еще способен обогатить свой ум опытом ушедшего из жизни. А потому останься со мной, когда твой отец покинет нас, дабы спешно заняться своими неотложными делами.

Артур уже встал и хотел побыстрее выйти, но замедлил движения, услышав, как Балтазар наставляет своего внука:

– Все тлен и суета. Я никогда не занимался неотложными делами – прибылью так же мало, как и убытком. Я не сражался, я предоставлял это другим. Они устраивали войну. Потом опять войну. А я умер с миром.

Подойдя к двери, Артур решительно повернул стопы.

– Отец! Я без спросу вторгся в твои воспоминания. Но настоящее не позволяет, чтоб его требованиями пренебрегали. Одолжи мне пятьдесят тысяч. Для тебя это тоже будет небесполезно. Представилась уникальная возможность расширить мое дело.

– Докуда? – спросил Балтазар, завершив пристальное разглядывание не то Артура, не то суетного настоящего. – Разве ты бессмертен? Разве твоим делам не положен предел? Мне жаль тебя. Еще только пятьдесят лет, самая гуща жизни. Должно быть, это ужасно.

– Ну, тогда сорок, – потребовал Артур, нахально и в то же время степенно, как это было ему присуще.

Старик покачал головой.

– Ты выполняешь формальности суеверия, как еще мальчиком заглядывал под кровать, хотя там ничего не было.

Сын покраснел, во-первых, потому, что и теперь этим грешил. Кроме того, теперь он стыдился своей ни на чем не основанной попытки сделать у отца заем, попытки, которую он предпринял вследствие собственной неразумной потребности. Поэтому он дал волю гневу:

– Если хочешь знать, отец, ты просто скряга. Ты притворился мертвым, чтобы никому ничего не давать. Берегись! Скупость – смертный грех.

Старец прикрыл глаза узкой, деформированной рукой.

– Сдается мне, я и впрямь мог бы стать скрягой в силу своего равнодушия к богатству, которое, с другой стороны, делает расточительным. – Разобравшись с собой, он снова поднял лицо. – Все эти вопросы давно решены. Государство уготовило мне финансовую гибель. Все остальное есть дар природы. Всего тебе хорошего, мой здоровый, богатый сын, в твои добрые пятьдесят лет.

Покуда Балтазар не смотрел в их сторону, Андре безмолвно и настоятельно убеждал отца прекратить разговор, а деда он берется умилостивить сам. Но и без этих уговоров бизнесмен Артур сожалел о своем ничем не мотивированном взрыве вкупе с несправедливыми укорами, недостойными его хладного ума. Но от сожаления дух его никоим образом не смягчился.

– Прошу прощения, достопочтеннейший тайный советник! Если я говорил, что предполагаю у вас капитал, то нет. Раз и навсегда нет. Никогда больше я и мысли не допущу, что у вас есть деньги. Уж слишком далеко вы отклонились от здравого рассудка. Ваш покорный сын сохранил ясную голову именно благодаря деньгам, все равно, имеет он их или только хочет иметь.

На этом они расстались. Артур отвесил поклон, после чего с гордо поднятой головой покинул колонный зал.

Оставшись наедине со своим зловещим предком, Андре тихонько соскользнул с дивана, взял стул, оставленный отцом, благочестиво сложил руки и устремил взгляд на мыски своих ботинок. Пауза, оба, казалось, ждут, точно ли закроется дверь. После этого Балтазар:

– Ну, малыш, ты у меня никогда не просил денег. Это почему же?

– А мне они ни к чему.

Андре прелестно вскинул веки. Молодость умеет быть вполне привлекательна, когда захочет, подумал старик. Вслух же он произнес следующее:

– Ты похож на меня. Я тоже не хотел денег. Как раз когда ученые занятия отвратили меня от дел, государство навязало мне их за убыточную узкоколейку и уголь, который я никогда не умел профессионально добывать.

– Мне государство никаких денег не навязывает, – скромно заверил его внук. – Сегодня оно прилагает все усилия, чтобы у моего поколения не было ничего.

– Похвально, – рассудил Балтазар.

Внук слегка возвысил голос и придал ему легкую дрожь:

– Моему бедному отцу была уготована более тяжкая судьба, чем нам. Он и его ровесники ждали друг от друга величайших усилий на ниве взаимного ограбления. Он вел себя как и все. Каждая возрастная группа держится законов своего неписаного соглашения. Но не надо критики! И прости мне мою дерзость, добрый Балтазар.

– Отчего же?! – И добрый Балтазар с дружелюбным видом наклонился к нему: – Добавь только слова, которые навсегда пребудут истиной: лучше сносить несправедливость, нежели причинять ее.

Андре вздохнул.

– Благодарю тебя, что ты прощаешь Артуру его судьбу. Он был вынужден стать богатым. Чудовищная энергия! Каждое утро заново начинать путь к богатству.

Дед терпеливо вздохнул.

– Ради тебя я готов сострадать ему. Впрочем, и отошедшая с миром фигура, которой был я сам, тоже возбуждает мое сочувствие; она совершала много ошибок. Подумать только: и такого сына я назвал Артуром в честь философа освобождения от мира, отсутствия желаний, небытия.

Балтазар закрыл лицо, возможно, под сомкнутыми ладонями покатилась слеза. Если не настоящая, соленая, тогда, значит, философская. Андре тактично отвернулся. Глядя через плечо, он воспринял как предел, положенный взгляду, кабинет-библиотеку. Оттуда пришел его дед. Он и вообще был оттуда.

Балтазар взял себя в руки либо счел, что его духовный настрой уже получил достаточное выражение. Без сдержанного рыдания, которое понравилось бы его внуку как самый удобный переход, он заговорил:

– Первый мне не удался. Ты, мое дитя, наверстаешь то, что я планировал для него. Во всяком случае, ты положишь начало иному отношению к деньгам. Ты отказываешься также и от продолжения рода?

– Ты про любовь? – удивился внучек.

– Да, так это называют, – прозвучал холодный ответ.

Андре задумался, прежде чем решил быть откровенным:

– Из лени, как и от денег.

– Я бы предпочел, чтобы у тебя были более убедительные доводы!

Андре воспринял упрек и счел за благо прибегнуть к самоуничижению:

– Взгляни на мои до смешного опасные двадцать лет и на все, что может со мной приключиться. Лучшей поддержкой мне служит широкий выбор, который я имею, а еще что большинство предполагаемых объектов с такой же готовностью преклонило бы свой слух к мольбам Артура. В лучшем случае они предпочли бы нас обоих зараз.

– Вечные хитросплетения, – пробормотал старик в сторону и не слишком презрительно. Уж скорее он сокрушался о невозвратности искушений и унижений.

В эту минуту Андре любил его. И захотел ему угодить:

– В смысле денег на меня уже теперь можно положиться. Пример, отпугивающий меня, остается неизменным, как тебе известно. Я работаю без всякой охоты на консервной фабрике. И зачем только? Тем не менее я бы с чистой совестью продуцировал свои плакаты, не будь на земле таких мест, где пшеницу сжигают, кофе бросают в воду, а из вина делают боеприпасы.

Балтазар с ним не согласился:

– Ты возмущаешься без причины. Ты хочешь жить! Но коли так, принимай жизнь вместе с тем, что в ней бессмысленно.

Андре извинился.

– Весь мой протест сводится к воздержанию. Ладно, я готов работать, но как можно меньше. – Если попытка оправдаться была недостаточной, он дополнил ее милой доверительностью, нежной и чуть дерзкой. – Дед, а я на завтра отпросился с работы, потому что ты умер.

– Я уже давным-давно умер, – сказал Балтазар рассеянно, как бы отъезжая прочь, и с явным облегчением, ибо его снова оставили наедине с главным.

Но тут раздался стук в дверь. Отъехавший старец не услышал стука. Внук его, начав движение, не посмел его довершить. Стук повторился. На сей раз Балтазар ответил не вздрогнув от неожиданности, а рассеянно:

– Come in! Аvаnti![10] – За этим, напротив, последовало: – On n'entre pas[11]. – Перестав существовать, он тем самым находился повсюду и потому смешивал разные языки.

Вошла престарелая служанка Ирена. Подходить поближе она не стала, но ее серое лицо никак не объясняло почему. Хозяин со своей стороны, вероятно, знал, зачем она пришла, и заранее приготовил отрицательный ответ. Он тотчас покинул софу и встал перед одним из крытых белым лаком окон, спиной к комнате.

Повинуясь знаку Ирены, Андре последовал за ней. Возле двери она шепнула:

– Молодой господин! Помогите мне! Ему надо поесть, а он не хочет. И всякий раз так.

– Всякий? – с искренней тревогой переспросил Андре.

– Ну, с покойниками надо уметь ладить. – Она вовсе не шутила, боже избави. Она просто воспринимала обстоятельства, как они есть.

– Скажите, что к нему собираются гости. Его жена, ваша бабушка, она умерла двадцать лет назад, ее он примет, и друга, которого она приведет с собой, тоже. Он обязан принять этого визитера, месье Мийон, живи он до сих пор, был бы старше его.

– Минуточку! – И Андре ущипнул себя за щеку. А в ухо служанке шепнул: – Ты говоришь про призраки?

– Про кого ж еще, – невозмутимо ответила она. – Не могу же я допустить, чтобы он умер от голода. Вода с сахаром и печенье «Альберт» ночью, в постели, – этого ведь недостаточно, даже если он притронется к ним. Нет, ему не обойтись без призраков. Сидя с ними за столом, он тоже налегает на еду, когда видит, как они уписывают за обе щеки.

– Но призраков здесь нет. – Андре не понимал, что с ним происходит. Он разглядывал Ирену, хотя знал ее с первого дня своей жизни. Она мало чем отличалась от других старых женщин, лишенных свежего воздуха. В пустом рту чудом сохранился мост между двумя зубами. Перетруженные руки состояли лишь из жил и черных трещин.

Она зашептала:

– Я все возьму на себя. Больше ни слова. Он слышит лучше, чем вы думаете. Молодой господин! Неужели ему хоть в свой день рождения не наесться досыта? Бога ради, поговорите с ним. – И она притворила дверь в коридор.

Андре понял, что деваться некуда. И раз это неизбежно, подошел молодой походкой к окну и поверх плеча новорожденного заговорил ясно и убедительно:

– Дедушка Балтазар! Тут тебя поздравить пришли, это твои гости с кладбища – к обеду.

– Моя незабвенная. Месье Мийон. Я ждал, что они придут. Мне ведь недаром послышалось, будто к дому подъехало желтое ландо, запряженное парой вороных.

Он лгал внуку в лицо – либо говорил чистую правду: по нему трудно было заметить разницу, но специально для Андре он добавил и даже прикоснулся к нему, впервые положив руку ему на грудь:

– Для этого общества, мой мальчик, ты не подходишь. Вам не о чем будет говорить. Но из-за этого тебе не стоит уходить уже сейчас. Тебя покормят отдельно, а увидимся мы с тобой потом. Если только оно существует, это потом, – завершил он. – Непомук, Непомук! Куда запропастился этот старик? – спросил он уже самого себя. – Ему надо гостей встречать, а он опять спит.

С этими словами он пустился через анфиладу комнат, дабы обнаружить место сомнительного пребывания своего слуги. Едва он скрылся из виду, юноше, исполненному предчувствий, явился призрак – бесшумно, как и подобает призраку. На нем была бледная маска с резко подчеркнутыми скулами, в остальном же, с макушки и до полу, призрак был окутан белым.

– Не пугайтесь, молодой господин, – боязливо попросил призрак, и хотя Андре в общем-то предполагал увидеть переодетую Ирену, холод пробежал у него по спине. Он засмеялся:

– Теперь небось моя очередь?

Так и оказалось. Из широкого рукава она достала маску для него, из своего балахона – второй балахон и порекомендовала ему одеться как можно более тщательно.

– Если хозяин что-нибудь заметит, он уйдет из-за стола, а для его здоровья это очень опасно. Я тем временем накрою на стол. Спешить особо незачем. Пройдет немало времени, пока Непомук очнется и придет в себя.

И впрямь проворная служанка со всей доступной ей легкостью скользнула через соседнюю, небольшую, комнату в следующую, большую, и там бесшумно задвигала руками. Андре тем временем перед трюмо старался, по крайней мере чисто внешне, не провалить возложенную на него роль. И остался вполне доволен: Il а le physique de l'emploi[12]. «Примерно так высказался бы мой добрый Балтазар, если бы мог это себе позволить. Должен ли я, будучи месье Мийоном, говорить на своем весьма сомнительном французском? И что мне вообще говорить?»

Он не стал долго раздумывать над ответом и пошел отыскивать в обеденном зале свою партнершу по игре. Та молча повлекла его за собой в вестибюль, где оба принялись активно разрабатывать план операции.

– Он не должен встречать своих призраков на улице, – пояснила Ирена, – ему показалось бы странно, что закрытые двери могут помешать нам войти. – Они долго стояли, дожидаясь, пока к ним не присоединился Непомук в потертой ливрее, чернота, покрасневшая на швах, шелковые штаны до колен, бумажные чулки и лаковые туфли с пряжками, причем лак осыпался с них, как чешуя.

Поскольку Непомук склонился перед ними в подобающем поклоне, они увидели вместо лица сияющую лысину. Не меняя позы, Непомук придвинул гостям стулья, поставив один подле другого, а затем, стоя позади, почти шепотом попросил их не посетовать и приниматься за суп, не дожидаясь тайного советника. Ибо господин его не переносит супа из раковых шеек. Он же тем временем поможет усопшему завершить свой туалет. Один покойник поможет одеться другому, господам надо запастись терпением, по поводу чего он просит их проявить понимание.

На этих словах его шепот затих, возможно, он удалился. Андре боялся поглядеть ему вслед, нарушив правила игры. Более того, он положил кончики пальцев на край стола подобно дитяти, когда велено прилично себя вести, а ситуация напряженная. Поскольку и дальше их застолье протекало в безмолвии, Андре решил, что месье Мийону надо бы что-нибудь сказать, хотя бы пустяк.

– Cette bisque sent bon[13], – сказал он, так как суп из раковых шеек и впрямь издавал очень аппетитный запах, хотя Андре не смел взяться за ложку.

К его великому удивлению, Ирена очень скоро убрала обе полные тарелки. Она явно не поняла смысл его реплики. После чего своим обычным голосом, только осмотрительней, чем всегда, она сказала:

– Лучше вам, молодой господин, не приниматься за еду, пока он не придет. Вам еще понадобятся силы. Мы должны подавать ему пример, а это совсем не просто.

Между тем она снимала с серванта одну миску за другой, на каждой – серебряная крышка, каждая на отдельной спиртовке, и располагала все аккуратным рядком на дамастовой скатерти.

– Потом никто не станет прислуживать, – пояснила она, – ни Ирена, ни Непомук.

– Да, у обоих есть веские основания оставаться там, где они есть, – заметил Андре громче, чем ему хотелось бы, впрочем, он сумел не рассмеяться в голос, и уже это было большим достижением. Второй призрак снова уселся на свой стул. Он приложил палец к вырезанным на маске губам. С этой секунды оба приглашенных снова начали объясняться тоном, приличествующим их роли, хотя по смыслу речи их были вполне неподобающими.

Ирена застонала:

– Есть паштеты, лосось, соус «Муспин», бараний окорок, вымоченные в сливках рябчики, спаржа маринованная и с сыром, плумпудинг, разные фрукты, сыр бри. К кофе подадут «Марк Бургонь», а вина будут трех сортов, одно крепче другого. Кто выдержит такое? Он приучил меня к ужасному обжорству. Иначе он будет голодать. Не могу же я допустить, чтобы он голодал.

Андре вздохнул:

– Нет, конечно, не можешь. Не забывай только, что он и сам затрудняет себе жизнь. С тех пор как я сюда пришел, час назад или чуть больше, он уже четвертый раз переодевается – без помощи, но с пунктуальной точностью. Трудно поверить, но он превосходит любого артиста в преклонных годах, а ведь ему девяносто. Бедный Балтазар!

– Он переест! – причитала она. – Всю неделю ни крошки, а потом один раз – и без всякой меры, в его-то годы! Боюсь, быть беде!

V. Чревоугодие у призраков

Тут оба они разом опустили голову. Оба почувствовали приближение тени прежде, чем ее выдал какой-нибудь знак. То явился хозяин дома. Он скользил неслышными шагами вокруг необъятного стола. Теперь он был облачен в подлинный черный сюртук лучшей эпохи, низкий отложной воротник и пышный белый галстук поверх крахмального пластрона. Темные панталоны и на сей раз были у него в обтяжку с накладными икрами и натянуты на сапоги при помощи штрипок. Андре одним взглядом охватил все, включая измененную прическу.

Дед его сел напротив своих гостей, подобно им наклонил голову и сложил изящные руки. Внук с жадностью вбирал внешние приметы этого дряхлого бытия, работа глаз вытеснила активное сострадание: жаль, что это так кончается.

Внутренняя сосредоточенность хозяина свершилась, он раскрыл близстоящую миску, оделил гостей паштетами, но свою тарелку оставил пустой. Андре был этим встревожен и растерян. Однако пример Ирены подбодрил его: она брала уже третью порцию, тогда он на радостях съел четыре. В миске осталось еще пять, но они разом исчезли – во чреве Балтазара, как с превеликим удивлением осознал его внук, лишь на две минуты выпустивший деда из виду.

Превосходная челюсть старца еще продолжала жевать: по этой ли причине он безмолвно указал на рюмки обоих сотрапезников? Нет, не по этой. Он разлил вино, подал им знак, они живо откликнулись и выпили – все в полном молчании. Балтазар, не мешкая, снова схватил бутылку.

Торжественная церемония повторилась с той лишь разницей, что теперь пили глотками и половину оставили в рюмках. Ирена проделывала все операции не глядя. Однако Андре мог убедиться, что и его оголодавший предок не фиксировал взглядом ни его, ни ее. Он глядел в свою рюмку.

Юноша с готовностью сделал то же. Рассуждал он так: возможно, мы трое – невидимы. Это состояние отменяет все и всяческие правила, можно напиваться, пренебрегая приличиями, и никакая поучительная застольная беседа не будет мешать работе насыщения.

Он заблуждался, по меньшей мере отчасти. Сколько у него в рюмке оставалось «Лазора», этого вина бархатистой мягкости, он еще мог в себя влить. Когда же он по собственному почину хотел вторично наполнить свою рюмку, соседка по столу изо всех сил толкнула его под ребро. Мигом протрезвев, он отдернул руку. «Будем благоразумны, – увещевал он себя. – Чего-чего, а неблагоразумия за этим столом и без меня хватает».

Хозяин открыл следующую миску. Огонек, который поддерживал в ней тепло, затрепетал и погас. До сих пор, как и в дальнейшем, любая спиртовка гасла именно тогда, когда в ней отпадала надобность. Лосось со своей стороны тоже испытал на себе все те формальности, которые уже сопровождали поедание паштетов. Когда гости с нескрываемым аппетитом воздали ему должное, Балтазар в своем потустороннем состоянии не видел больше никаких препятствий и начал поглощать двойные порции.

Андре услышал, как тяжело сопит бедная Ирена. Куски из ее рук начали соскальзывать мимо разреза искусственного рта, не всякий раз попадая в настоящий, под мост с двумя зубами, но умысла в том не было. Вот и у него начало гореть под маской лицо, и он тоже не вполне уверенно владел теперь вилкой; впрочем, его так и подмывало сказать, что в качестве призрака он еще ни разу так хорошо не едал. Искушение исходило от нового напитка, горячительного белого вина. Целых три раза дед разливал его по рюмкам, не уронив ни капли, и залпом выпивал свою. За третьей рюмкой один из призраков поперхнулся и начал бесшумно, хотя и активно хватать губами воздух.