Репликация. Книга первая

Вэл обернулся, чтобы взять Еву за руку и подойти к королю, и только тогда увидел, как она бледна и напугана. Спрашивать, что случилось, времени не было, и они двинулись в сторону трона.

– И вы оба тоже подойдите, – произнес король, обращаясь к Виду и Гопалу. – А вы приведите того наемника ко мне, – приказал он двоим гвардейцам, облаченным в парадные одежды, с саблями со скривленными концами на боку.

Вэл подошел к Махинде. Ева, ожидала расспросов короля, но боясь нервировать отца, смотрела на Махинду в упор и, когда ей удалось перехватить его взгляд, отправила ему в сознание мысль пощадить слабое сердце друга и оградить его от напрасных волнений. Король каким-то чудом понял Еву и предупредительным знаком отправил гвардейцев с задержанным подальше от места праздника, не переставая с удивлением ее рассматривать.

– Ваше величество, – преклонив колено, торжественно произнес Вэл. -Позвольте поздравить вас со всеми праздниками, отмечаемыми сегодня и отмеченными в мое отсутствие, и в знак моего почтения и любви к вам преподнести скромный подарок. Его изготовили специально к этому дню.

– Поднимись, мой друг, я тебя обниму, – Махинда приблизился к Вэлу, и Ева обмерла: это был первый на ее памяти человек, превосходящий ростом ее отца. – Давно тебя не было. Неужели, женился?

– Это моя дочь, Ева, ваше величество, – с улыбкой ответил Вэл. – Я старый холостяк и никогда не женюсь.

– Дочь? – изумился король. – Позже поговорим. Вас проводят в мои покои, а я присоединюсь сразу, как закончу здесь.

Вэл и Ева поклонились и направились вслед за гвардейцем, сопровождаемые Виду и Гопалом до самых дверей.

Ева едва держалась на ногах, она была напугана сама и переживала за Мария. Нападение было спланировано – это ей доказывать было не нужно: остров славился своими законопослушными гражданами и тихой миролюбивой жизнью. Если к ней пытались применить силу, то ее пытались применить именно Еве Лоу, а потому Марию тоже могла угрожать опасность. Ева думала о том, как бы передать королю просьбу отправить за сыном и его няней, но пока не находила способа, как это сделать, кроме как думать об этом.

Несколько часов Вэл прохаживался по дворцовому пространству, рассказывая Еве, что изображено на стенных росписях, легко распознавая и отличая сюжеты буддийских легенд и более ранних мифов, появившихся на острове еще до принесения сюда буддизма, пока не утомился окончательно.

– Я бы прилег, – признался он, останавливаясь у кушетки одной из комнат. – Боюсь, Махинду могут задержать праздничные дела до вечера.

– Отдохни, – предложила Ева, – я побуду с тобой, пока король не пришлет за нами. Думаю, эта комната подойдет, вряд ли кто-то побеспокоит нас здесь. И она выглядит вполне безопасной.

– О чем ты? Шрилан – самое безопасное место в мире последние лет двести. Правда, до недавнего времени я был уверен, что в мире не осталось опасных мест, – задумчиво произнес Вэл.

– Ни в чем нельзя быть уверенным совершенно, – повторила Ева его слова и, бросив на отца быстрый взгляд, сразу же отвела его в сторону.

Вэл лег на кушетку, положив голову на шелковую подушку, которых повсюду было множество. Ева села в кресло напротив.

– Будешь охранять мой сон?

– А ты собираешься спать?

– Клонит ко сну, – признался Вэл. – Но, думаю, это неправильно, если я засну в доме, пока его хозяин мне не позволит. Так что, не давай мне расслабляться настолько, говори со мной.

– Король очень высокого роста, я не ожидала, – заметила Ева.

– Да, он из высокогорных сингалов, они другие, совсем не такие, как те, что живут на побережье, – пояснил Вэл. – Обратила внимание, какие прекрасные и необычные у него пропорции тела?

– Обратила, – улыбнулась Ева. – Он похож на инопланетянина. И глаза какие огромные! – восхитилась она. – И я думала, он намного старше.

– Потому что я сказал, что он мой старинный друг?

– Наверное.

– Я, действительно, знаю его двадцать пять лет. Впервые увидел его, когда он еще не был королем, только наследником, и было ему тогда семь. Королем он стал совсем скоро, через восемь лет. И с тех пор Махинда Шестой мудро правит своим прекрасным, немногочисленным народом.

– Что случилось с его отцом?

– Махинда Пятый был экстремалом: прыгнул со скалы и разбился о подводную гряду. Нелепая смерть… Он был мне близким другом.

– Почему ты никогда о них ничего не рассказывал? – удивилась Ева.

– Предпочитаю не говорить о тех, кто мне по-настоящему дорог, чтобы не делать их привлекательными для моих…

Вэл не успел договорить – в комнату вошел король.

– Простите, друзья, что заставил вас ждать так долго, – дружелюбно произнес Махинда, внимательно глядя на Еву. – Прелестное создание, – сказал он, подходя к ней.

Ева поклонилась королю, Вэл поднялся с кушетки и тоже почтительно согнул спину.

– Оставьте церемонии, друзья, – улыбнулся Махинда. – Мы здесь одни. Я очень рад видеть вас, – и обнял Вэла. – А теперь хочу поближе познакомиться с твоей красавицей, – он улыбнулся и приблизился к Еве, чтобы поцеловать ее. – Вся в отца! Как ты мог столько лет скрывать от нас это чудо?

– Долгая история, – неохотно отозвался Вэл. – Расскажу как-нибудь. У меня к вам просьба, ваше величество.

– Все, что в моих силах, властитель.

– У меня есть внук, Вэл Марий, и сейчас он находится у родителей Вималя. Осмелюсь вас просить, ваше величество, послать за ним. Что-то мне неспокойно.

– Хорошо… Еще и внук… – король во все глаза смотрел то на Вэла, то на Еву. – Такая юная, и сын, – проговорил он, погруженный в свои мысли.

Ева смущенно опустила голову.

– Простите, Ева, мою бестактность, – спохватился Махинда. – Это совсем не мое дело, просто я удивлен…

– Что вы, ваше величество! Ваше удивление понятно, – осмелилась заговорить Ева и покраснела.

Махинда снял с правой руки перстень с большим синим сапфиром и его протянул Еве.

– Прошу принять кольцо как попытку загладить неловкость. Оно очень подходит к вашим глазам, – проговорил он, надевая ей перстень.

– Я не могу, – смущенно пробормотала Ева.

– Конечно, можешь! Нельзя отказываться от королевских даров, – с улыбкой возразил Махинда. – Сапфиры – камни нашего острова, они приносят владельцу счастье. Хочу, чтобы ты была счастлива, – с жаром добавил он, переходя в обращении на дружеское «ты».

– Спасибо, ваше величество, я уже счастлива, – ответила Ева, награждая короля обворожительной улыбкой, от которой лицо ее сделалось прекрасным.

Вэл с любопытством наблюдал, какими взглядами обмениваются его друг и дочь, и не понимал, что между ними происходит. Но что-то явно происходило; он это видел и пока не решил, как к этому относиться. Ева произвела на Махинду впечатление, которого он не ожидал.

– Приглашаю отобедать со мной, – опомнился король и подставил Еве локоть. – Вашего сына привезут во дворец сейчас же. Не хочу, чтобы вы тревожились, хочу, чтобы всегда улыбались. Я никогда не видел улыбки прекраснее вашей, Ева.

– Ничего, что я с вами пойду? – шутливо спросил Вэл. – Я тоже проголодался.

– Разве ты еще здесь? – Махинда рассмеялся. – Прости, дорогой друг, ты сам виноват – столько лет прятал от меня такое сокровище. Я теперь вынужден наверстывать упущенное.

Ева осторожно взяла короля под руку и посмотрела на него снизу вверх: она едва доходила ему до плеча. С Махиндой Ева почувствовала себя защищенной, и это чувство было сильнее того, которое она обычно испытывала, находясь рядом с отцом или Марком. Король вызывал в ней какой-то благоговейный трепет – так ей хотелось назвать то, что сейчас заполняло ее изнутри. Хотя Ева и не могла бы определить точного значения этих слов, была уверена, что именно трепет и исключительно благоговейный.

Праздничный обед был пышным и долгим. По дворцовому этикету, за столом рядом с королем могли сидеть только члены его семьи и приближенные особы, которых он пригласил лично. Семья Махинды Шестого состояла из пятнадцати человек: матери, жены, двух сыновей и трех дочерей, двух сестер и двух братьев и троих племянников. Старшему сыну Махинды, Айшу, было пятнадцать, как и его сестре-близнецу Арне; младшему, Аситу, – всего четыре. Эдха родилась через два года после близнецов, Эма – через пять, и сейчас им было тринадцать и десять соответственно. Несмотря на четверо родов тридцатидвухлетняя Мина, жена короля, выглядела юной, как и его мать Лила, ровесница Вэла, на вид которой нельзя было дать больше тридцати пяти.

Вэл хорошо их всех знал, разве что за исключением младшего, которого он видел лишь в колыбели; и его тоже знали и называли «адерей кала кени».10

Любимый человек был щедр и без подарка никогда никого не оставлял, может, поэтому и был любимым, а, возможно, потому, что Махинда был рад Вэлу всегда, а все, что доставляло королю радость, так же воспринималось его близкими.

Позволив домочадцам излить восторги в адрес гостей, Махинда приступил к трапезе. Вэл и Ева сидели рядом с ним как почетные гости.

– Прекрасный обед, ваше величество, – негромко произнес Вэл.

– Ты хочешь мне что-то сказать? – догадался король.

– Да, ваше величество. Мне много чего нужно вам рассказать.

– Говори.

– Осмелюсь просить аудиенции, ваше величество, когда вам будет удобно. Я подожду, сколько нужно, разговор долгий.

– Заинтригован, – Махинда, посмотрев на Вэла, перестал улыбаться. – После обеда я обычно возлежу. Если двух часов для разговора хватит, мы можем поговорить в моей дневной спальне.

– Думаю, хватит, ваше величество. Благодарю вас. Но могу ли я настолько злоупотреблять вашим расположением?

– Можешь, – улыбнулся король.

Мария и его няню привезли во время обеда, и Ева, извинившись, сразу ушла в отведенную им комнату кормить малыша. Оставшиеся за столом дети Махинды начали о чем-то возбужденно переговариваться.

– Что это вы так оживились? – спросил король.

– Ваше величество, – решился ответить старший сын, – мы бы хотели увидеть внука адерей кала кени. Если он, конечно, не возражает.

Махинда вопросительно посмотрел на Вэла.

– Вот он, спросите его сами.

– Конечно, не возражаю, Айш, – с довольным выражением лица ответил Вэл. – Подождите минут двадцать, Ева покормит его, и идите.

Их хватило на десять, после чего пятеро детей и трое племянников короля в возрасте от пятнадцати до четырех покинули обеденный зал и толпой направились к Еве.

– Давно не видел их такими воодушевленными, – заметил Махинда. – Ты всегда нравился моим детям да и всем здесь.

– Нравился? – переспросил Вэл.

– И сейчас нравишься, – рассмеялся король. – С тобой не соскучишься: дочь, внук… Никогда не знаешь, чего от тебя ожидать. Другой за два года может, конечно, и жениться, и даже родить, но чтобы еще и внука! Поделишься умением обманывать время?

– Постараюсь, – улыбнулся Вэл, – хотя вы разочаруетесь, ваше величество: в моей истории нет ничего сверхъестественного.

– Посмотрим, – ухмыльнулся Махинда, бросив на Вэла заговорщический взгляд.

– Ну, рассказывай, властитель Небес, откуда у тебя Ева. Удочерил? – начал Махинда, устроившись на ложе с балдахином из прозрачного шелка, служившим одновременно и защитой от насекомых, которых в королевском дворце, конечно, не было, но дань уважения к традиции укрываться противомоскитными сетками сохранялась.

– Можно и так сказать, – отозвался Вэл. – Мне следовало это сделать сразу, а не через восемнадцать лет. Но, что есть, того не изменить. И не называй меня властителем, друг, я сложил полномочия высшего статусного лица и здесь в частном порядке нахожусь, – сказал он, с наслаждением вытягивая ноги на кушетке рядом с кроватью короля.

– Что? – не поверил Махинда. – Ты больше не властитель Небес?

– Довольно с меня, пусть другие правят. У них это неплохо получается.

– Но, насколько мне известно, референдум проголосовал за тебя и твои реформы… Зачем же ты? Что-то я не понимаю.

– Этого в двух словах не расскажешь…

– А в двух часах? – улыбнулся король. – Рассказывай, мы никуда не спешим.

– С чего бы начать?.. Ты помнишь Зиги, Махинда?

– Конечно. Это же твоя верная тень, бессменный советник.

– С него и начнем…

***

На третье мая в Солерно была назначена инаугурация нового правителя, Единовластного Канцлера Зигфрида Бер. Пост диктатора считался упраздненным с того дня, как Аугусто Паччоли почил за обеденным столом от сердечного приступа. Проводы главы государства были скорыми и скромными: после кремации пепел развеяли с Маунга Матэ, а саму тюрьму закрыли, объявив амнистию заключенным, двадцать два человека из которых на тот момент еще сохраняли способность дышать. День закрытия Горы Смерти был объявлен национальным праздником, а к титулу Единовластного Канцлера Зигфрид Бер добавил почетное прозвище Избавитель, пустив через поверенных лиц слух, что так его прозвали в народе.

Зигфрида нельзя было заподозрить в наплевательском отношении к презентации себя любимого – к инаугурации он готовился особенно тщательно. Выбор платья занял у него несколько дней, потом еще неделю костюм шили и подгоняли по фигуре. По такому случаю Избавитель остановил свой выбор на тончайшем пурпурном кашемире, расшитом золотым позументом – Канцлерский орден выглядел на нем особенно выигрышно. Единовластный Канцлер Солерно планировал предстать перед гражданами во всем блеске могущества и богатства. Наконец все, о чем он мечтал, свершилось: он был в одном шаге от официального признания его высшим статусным лицом государства.

Утром третьего мая, облачившись в роскошный наряд, Зигфрид Бер вышел на крыльцо дворца бывшего диктатора. Канцлер покинул Квинта Гамерос через две недели после свержения Паччоли – столько времени потребовалось на переустройство дворца в соответствии с притязательным вкусом нового хозяина. Все дорожки дворцового сада теперь подсвечивались бирюзовым. Зигфрид считал это необходимым и достаточным воздаянием роду, которому он принадлежал.

Легкая тень грусти скользнула по лицу Канцлера, когда он подумал, что некому оценить его достижения на пути к политическому Олимпу – никого из прежней жизни рядом с ним не осталось. И на мгновение ему стало жаль уничтоженных в порыве ярости Небес, жаль Нину, ее нерожденного ребенка, даже Вэла, которого он продолжал ненавидеть до сих пор. Пожалуй, сейчас он ненавидел его больше, ненавидел как врага, укравшего смысл его существования своим уходом из жизни. Победа над Небесами оказалась для Зигфрида той самой пирровой, которую он готовил их властителю, но обладателем которой неожиданно стал сам, в чем не хотел до конца себе признаться. Но что-то неприятное, противное его привычному самоощущению нет-нет да и начинало шевелиться в погубленной душе.

Зигфрид стоял на крыльце, любуясь красотой сада и сожалея о всех почивших врагах и соперниках, сетуя на то, что они не могут быть свидетелями его триумфа, а он не может видеть их искаженные досадой и злостью лица. Зигфрид подумал, что даже Паччоли, будь он сейчас жив, низложенный и лишенный свободы, доставил бы ему большую радость, чем воспоминания о секундах парящего в знойном воздухе пепла. Он вспомнил о Кае Загории, все еще находящемся в госпитале, в ослепительном блеске политических свершений всеми забытом. Вспомнил и ощутил настойчивую прихоть притащить того на инаугурацию и заставить присягнуть на верность новому правителю Солерно, могущественному и прекрасному. Мысль показалась Зигфриду занятной и, не видя причин отказывать себе в такой приятной мелочи, канцлер отдал распоряжение доставить бывшего министра Небес на главную площадь города, во Дворец Торжеств, где должна была состояться церемония его величия.

К одиннадцати часам утра здание Дворца и площадь вокруг заполнилась людьми. Дорожка, ведущая ко входу, по обеим сторонам была оцеплена гвардейцами в парадных мундирах и убрана синим ковром с вытканными золотыми звездами. На ступенях мраморной лестницы тоже стояли гвардейцы, у самых дверей – генерал Родригес с тремя министрами. Сенаторы уже находились в зале торжеств, украшенном белыми и оранжевыми георгинами. [2]

Все были в сборе и ждали прибытия канцлера. На улице играли ансамбли мариачи, [3] с разных сторон доносились звуки гитары, виолы, трубы. Народ еще не закончил празднование Дня Весны, нарядные одежды не были спрятаны в сундуки и шкафы, все вокруг пестрело буйством красок и слепило блеском расшитых сомбреро. Праздник сегодня был полновластным хозяином города и страны, и на его фоне даже блистательный Зигфрид Бер казался не более чем разряженным карнавальным актером, чья «коронация» как нельзя лучше вписывалась в традиционный размах всеобщего радостного разгула.

День занимался жарким, как обычно и бывает в Солерно в это время года. Щедрое солнце в бездонном голубом небе, ни единого намека на облака, не говоря уже о дожде, не оставляли сомнений, что новоиспеченный правитель страны спрячется под сводами дворца, спасая кожу от сухого воздуха и высокого ультрафиолета.

О Зигфриде Бер в народе ходили разные слухи: и что он невероятно спесив, и что богат, как никто и нигде, и беспощаден, и хитер, и много какой еще. Но среди прочих был и слух, что канцлер маниакально заботится о своем здоровье и внешнем виде и неустанно печется о всякого рода соответствиях. Поэтому простой народ давно придумал ему «почетное» прозвище Трепетун, а после того, как канцлер самоназвался Избавителем, два этих титула слились воедино и произносились шепотом под страхом смерти от надрыва живота: Избавитель -Трепетун…

Зигфрид Бер пока еще не нашел кандидата на роль своей тени, а потому не был в курсе всего, что говорят о нем люди. Самым приближенным к высшему статусному лицу Солерно считался генерал Родригес, но он панически боялся канцлера, а после неудачного обеда Паччоли и рта при нем без команды не открывал. По этой причине Зигфрид пребывал в полном неведении относительно «любви» народной к своей персоне и ничуть этим не тяготился. То было всего-навсего множество – какой смысл занимать голову мыслями о нем? И Зигфрид не занимал. Он экспроприировал из музея старины сохранившиеся каким-то чудом четыре автомобиля стопятидесятилетней давности, велел довести их до рабочего состояния и составил из них кортеж для торжественного предъявления себя собравшимся на главной площади города третьего мая.

В одиннадцать тридцать со стороны главной городской магистрали послышались гудки приближающихся авто. Люди в недоумении расступались перед средствами передвижения, столетие не появлявшимися на улицах Солерно. Возглавлял кортеж черный седан, формой кузова напоминавший кошачий глаз, сразу за ним ехал роскошный белый кабриолет, в котором на заднем сидении с улыбкой во все лицо расположился будущий Единовластный. Он приветственно-сдержанно махал левой рукой, одаривая толпу беглым взглядом. Следом за ним ехали две практически одинаковые машины светло-серого цвета, в каждой из которых сидели по три вооруженных гвардейца из личной охраны канцлера. Такого представительного и необычного появления правителя жители Солерно еще не видели.

Кортеж остановился перед сине-звездным ковром, и, словно уже титулованный, Зигфрид Бер уверенно ступил на него блестящим темно-серым ботинком на невысоком каблуке. Он медленно прошел до лестницы Дворца Торжеств, поднялся по ступеням, обернулся и, подняв правую руку, потребовал тишины. Мариачи умолкли, голоса стихли. Зигфрид глубоко вдохнул, заполнив легкие торжеством момента, и громко произнес:

– Сограждане! После того, как я войду в эти двери, у всех вас начнется новая жизнь.

Звенящая тишина стала ему ответом. Зигфрид принял ее за хороший знак и смело вошел внутрь, сопровождаемый гвардейцами, генералом Родригесом и министрами. Двери Дворца Торжеств остались открытыми, чтобы все могли если не видеть, то хотя бы слышать ход церемонии и слова присяги, произносимые новым главой государства. Люди в недоумении смотрели друг на друга, высказывая самые разные предположения о том, какой может оказаться обещанная новая жизнь…

– Все было прекрасно, сеньор Бер, – с деланой улыбкой на лице подобострастным голосом произнес генерал после того, как все торжественные этапы инаугурации завершились. Только теперь Зигфрид позволил себе пригубить шампанское и полностью расслабиться.

– Да, дорогой Альфонсо, – согласился новорожденный Единовластный Канцлер Солерно. – Почти все получилось как надо.

– Почти? – испуганно переспросил Родригес. – Что именно не соответствовало вашим ожиданиям, сеньор Бер?

– Я не увидел министра Небес, Кая Загорию, – меланхолично проговорил Зигфрид. – Хотя, помнится, именно вам, генерал, я поручил доставить его во дворец и привести к присяге на верность мне. Почему же вы не исполнили мою волю?

Генерал покрылся испариной, дрожащими руками достал из кармана кителя платок и вытер вспотевший лоб.

– Я сразу же исполнил ваше указание, сеньор, – заикаясь, произнес он. – Приехал в госпиталь, но министра не нашли. Его там нет. Еще вчера был, а сегодня как сквозь землю провалился.

– Что вы такое говорите, генерал? – вставая с тахты и глядя на Родригеса змеиным взглядом, прошипел Зигфрид. – Выяснили, куда он мог деться?

– Исчез, – с трудом выдавил из себя Альфонсо.

– То есть… как – исчез?

– Буквально, – ответил генерал и, перехватив взгляд канцлера, сделал шаг назад. – Я просмотрел все записи камер наблюдения… Все это очень странно, монсеньор, – запинаясь после каждого слова, пробормотал Родригес. – В девять утра Загория вошел в комнату, камера это зафиксировала, а в девять часов две минуты его там уже не было и нигде не было, судя по записям. Из комнаты он не выходил, но и в комнате больше не обнаруживался.

– Вы соображаете, что говорите, генерал? – повышая голос и вплотную приближаясь к Родригесу, проворчал Зигфрид. – Что показывает камера с девяти до девяти двух?

– Загория вошел и сразу лег на кровать, его туфли остались у кровати, а он исчез… растаял…

Зигфрид потерял дар речи. Он решил, что генерал свихнулся, что от страха перед ним у Родригеса помутился рассудок. Его приближенный напрочь был лишен каких бы то ни было метафизических сентенций, он всегда размышлял здраво и очевидно, образность мысли была ему недоступна – это Зигфрид знал наверное и именно поэтому считал генерала надежным союзником. Чтобы Родригес изъяснялся так неопределенно…

– Я хочу видеть эту запись, – сказал канцлер тоном, от которого генерал тут же метнулся к двери. – Куда вы, Альфонсо? Я вас, по-моему, не отпускал.

– Простите, монсеньор, – растерянно бормотал Родригес. – Я только хотел принести запись, она в штабе. Я быстро: одна нога здесь, другая там.

Через полчаса Зигфрид Бер в пятый раз просматривал двухминутную запись с камеры госпитальной комнаты, на которой запечатлелось, как лежащий на кровати Кай Загория, теряя четкие очертания тела, бесследно исчезает в пространстве.

– Это что, трюк какой-то? – подозрительно спросил Зигфрид генерала, не сводящего с него взгляда все то время, пока он просматривал запись. – Монтаж? Виртуальная репликация?

– Нет, монсеньор, мои спецы провели экспертизу: запись оригинальна и не подвергалась никакой обработке. Отчет об этом имеется. Вот, пожалуйста, сами посмотрите, – генерал протянул канцлеру планшет.

Зигфрид был настолько озадачен, что не оценил оперативной работы Родригеса. Он внимательно изучил отчет и вернул планшет генералу.

– Чертовщина какая-то, – с недоумением произнес канцлер и простился с Альфонсо, сославшись на усталость и желание немедленно лечь.

Оставшись один, он снова пересмотрел запись и, не найдя никакого нормального объяснения запечатленному на ней, решил оставить это дело до утра. Наскоро приняв душ, Зигфрид вошел в спальню, надел ночную сорочку и в полной прострации лег на кровать…

***

Махинда сидел на кровати, свесив ноги на пол и опершись руками о колени. Вэл лежал с закрытыми глазами, его правая рука безжизненно свешивалась с края шелковой обивки кушетки.

Король поднялся и сел рядом с Вэлом.

– Лежи, – дотронувшись до ног друга, предупредительно произнес он, останавливая порыв Вэла подняться. – Забудь условности, к чему они между нами?

Вэл вздрогнул.

– Как ты вообще живешь теперь? – спросил король голосом, в котором слышались нервические вибрации. – Тебе страшно?

– Нет, – спокойно ответил Вэл. – Не страшно. Мне непонятно – это да, но страха никакого нет. Я просто не знаю, чего именно мне стоит опасаться, – Вэл посмотрел на Махинду влажными синими глазами. – Но это не значит, что бояться нечего. Я не о себе, конечно, – о Еве и внуке. Поэтому я привез их к тебе. Здесь я совершенно спокоен за них: здесь ты, и тебе я полностью доверяю. Если возможно, попрошу принять их на то время, пока я не пойму, что произошло и что происходит сейчас.

– Не о чем даже говорить, – ответил Махинда. – Почту за честь принять у себя твоих близких. Можешь не сомневаться: они будут жить как мои дети – в полной безопасности и ни в чем не нуждаясь. Даю слово.