Оседлавшие Пегаса

– Что ты один здесь философствуешь? – полюбопытствовал князь.

– Гуляю.

– Пойдём вместе.

Разговорились о плешивых, Пушкин заметил:

– Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молодые оплешивливают.

– Государь Александр и Константин Павлович оттого рано оплешивели, что при отце моём[11] носили пудру и зачёсывали волосы; на морозе сало леденело, и волосы лезли.

Плешь – это всё, что осталось у Александра от воинской науки папаши. Не лучше получилось у царя и с попыткой верховодить в политике. Убедительным примером чего является отказ (под давлением коллег по Священному союзу) от помощи Греции, восставшей против турецкого ига.

Словом, при всём внешнем блеске правления Александра I («Он взял Париж, он основал лицей») великий поэт внутренне так и не принял его как историческую личность, сопроводив иронией даже на тот свет. «Говорят, ты написал стихи на смерть Александра, – укорял он Жуковского, – предмет богатый. Но в течение двадцати лет его царствования твоя лира молчала. Это лучший упрёк ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры – глас народа. Следственно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба».

«Когда ж твой ум он поражает?» В 1829 году Пушкин совершил поездку в Арзрум. Во время этого путешествия он дважды встречался с командиром 4-й батарейной роты 21-й артиллерийской бригады подполковником И.Т. Радожицким, автором «Походных записок артиллериста, с 1812 по 1816 год» (в четырёх частях), в которых он писал: «Наполеон был гением войны и политики, гению подражали, а врага ненавидели».

Именно в первом качестве воспринимал Пушкин поверженного императора Франции, не случайно одно из его стихотворений называется «Герой». Оно было написано в Болдине, где поэт пережидал карантин, введённый в связи с эпидемией холеры. В начале ноября 1830 года Александр Сергеевич извещал издателя «Московского вестника» М.П. Погодина: «Посылаю вам из моего Пафмоса[12] апокалипсическую песнь. Напечатайте, где хотите» (10, 314)

Стихотворение «Герой» написано в форме диалога поэта и его друга. Последний задаёт вопрос о славе и её наиболее ярком воплощении в представителе рода человеческого:

Да, слава в прихотях вольна.Как огненный язык, онаПо избранным главам летает,С одной сегодня исчезаетИ на другой уже видна.За новизной бежать смиренноНарод бессмысленный привык;Но нам уж то чело священно,Над коим вспыхнул сей язык.На троне, на кровавом поле,Меж граждан на чреде инойИз сих избранных кто всех болеТвоею властвует душой?

Для поэта ответ самоочевиден, и он, не колеблясь, говорит:

Всё он, всё он – пришлец сей бранный,Пред кем смирялися цари,Сей ратник, вольностью венчанный,Исчезнувший, как тень зари.

Друг не удивлён выбором поэта, но уточняет: в каком эпизоде своей необычной карьеры больше всего привлекает его Наполеон?

Когда ж твой ум он поражаетСвоею чудною звездой?Тогда ль, как с Альпов он взираетНа дно Италии святой;Тогда ли, как хватает знамяИль жезл диктаторский; тогда ль,Как водит и кругом и вдальВойны стремительное пламя,И пролетает ряд победНад ним одна другой вослед;Тогда ль, как рать героя плещет,Перед громадой пирамид,Иль как Москва пустынно блещет,Его приемля, – и молчит?

Вопросы друга поэта охватывают почти все годы военной и политической карьеры Наполеона, начиная со знаменитой итальянской кампании 1795–1796 годов. Тогда небольшая республиканская армия, состоявшая из полуголодных оборванцев, наголову разгромила отборные войска Священной Римской империи (как называлась тогда Австрия с присоединёнными к ней территориями). В этой войне молодой генерал[13] не раз рисковал своей жизнью, бросаясь во главе атакующих прямо на неприятельские орудия. Эпизод со знаменем произошёл в сражении при Арколе. После Италии Наполеон воевал в Египте и совершил поход в Сирию. Перед первым серьёзным сражением, вдохновляя армию, Наполеон воскликнул: «Солдаты, сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид!»

В ноябре 1799 года победоносный генерал стал первым консулом Французской республики, а через пять лет – императором. К этим событиям относится упоминание Пушкина о жезле диктатора. На это надо заметить, что формально вопрос о провозглашении империи решался по результатам плебисцита (всенародного голосования).

Конечно, не случайно Москва упомянута в стихотворении именно в день вступления в неё Великой армии. Неприятель входил в старую столицу России с музыкой и барабанным боем. Полковые оркестры играли марши, часто звучала «Марсельеза», которая призывала солдат и офицеров Франции:

О, дети родины, вперёд!Настал день нашей славы;На нас тиранов рать идёт,Поднявши стяг кровавый!Вам слышны ли среди полейСолдат свирепых эти крики?Они сулят, зловеще дики,Убийства женщин и детей.

Многие солдаты и офицеры знали слова революционного гимна, звавшего когда-то французов на защиту республики. А кого они пришли защищать в Москву? Кто угрожает им? Их семьям? Кто несёт им рабство? Несмотря на торжественность момента, настроение в рядах победителей было напряжённым. Граф Сегюр вспоминал: «Ни один москвич не показывался, ни одной струйки дыма не поднималось из труб домов, ни малейшего шума не доносилось из этого обширного и многолюдного города. Казалось, как будто 300 тысяч жителей точно по волшебству были поражены немой неподвижностью. Это было молчание пустыни!»

Тревожное состояние покорителей Европы передаёт офицер Цезарь де Ложье: «Молча, в порядке, проходим мы по длинным пустынным улицам; глухим эхом отдаётся барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное. Мы нигде не видим ни одного русского. Страх наш вырастает с каждым шагом: он доходит до высшей точки, когда мы видим вдали, над центром города, густой столб дыма».

…На картину жизни завоевателя, нарисованную другом, поэт ответил полным отрицанием:

Нет, не у счастия на лонеЕго я вижу, не в бою.Не зятем кесаря на троне,Не там, где на скалу своюСев, мучим казнию покоя,Осмеян прозвищем героя,Он угасает недвижим,Плащом, закрывшись боевым;Не та картина предо мною.

То есть ни воинская слава, ни его восхождение от безвестного лейтенанта до полноправного члена семьи одного из старейших монархических родов Европы (Габсбургов), ни трагический конец столь феноменальной карьеры особенно поэта не вдохновляли. Так что же возбуждало у него особый интерес, кого он назвал героем?

Одров[14] я вижу длинный строй,Лежит на каждом труп живой,Клеймённый мощною чумою,Царицею болезней; он,Не бранной смертью окружён,Нахмурясь ходит меж одрамиИ хладно руку жмёт чуме,И в погибающем умеРождает бодрость…

Это случилось при возвращении армии Наполеона из Сирии в Египет. Пушкин узнал об этом эпизоде войны из «Мемуаров» Бурьена, выходивших в 1829–1830 годах. Описание страшной болезни, поразившей французов, живо напомнило Александру Сергеевичу о собственных наблюдениях, сделанных во время путешествия в Арзрум:

– Мысль о присутствии чумы очень неприятна с непривычки. Желая изгладить это впечатление, я пошёл гулять по базару. Остановясь перед лавкою оружейного мастера, я стал рассматривать какой-то кинжал, как вдруг ударили меня по плечу. Я оглянулся: за мной стоял ужасный нищий. Он был бледен как смерть; из красных загноённых глаз его текли слёзы. Мысль о чуме опять мелькнула в моём воображении. Я оттолкнул нищего с чувством отвращения неизъяснимого и воротился домой очень недовольный своею прогулкою.

Поэтому на следующий день Александр Сергеевич повторил свой променад: «Я отправился с лекарем в лагерь, где находились зачумлённые. Я не сошёл с лошади и взял предосторожность встать по ветру. Из палатки вывели нам больного; он был чрезвычайно бледен и шатался как пьяный. Другой больной лежал без памяти. Осмотрев чумного и обещав несчастному скорое выздоровление, я обратил внимание на двух турков, которые выводили его под руки, раздевали, щупали, как будто чума была не что иное, как насморк. Признаюсь, я устыдился моей европейской робости в присутствии такого равнодушия».

Словом, Пушкин воочию соприкоснулся с чумой и мог оценить мужество человека, дерзнувшего находиться среди поражённых этой болезнью. Свои ощущения он передал через стихотворного поэта:

Клянусь: кто жизнею своейИграл пред сумрачным недугом,Чтоб ободрить угасший взор,Клянусь, тот будет небу другом,Каков бы ни был приговорЗемли слепой.

Прагматичный друг пытается охладить восторженность приятеля:

Мечты поэта,Историк строгий гонит вас!Увы! Его раздался глас, —И где ж очарованье света!

Друг напоминает поэту, что, описывая бедствия, принесённые страшной болезнью, Бурьен опровергает распространённое мнение об общении командующего армией с чумными. Поэт не отрицает этого, но и не приемлет прозаизма и бесчувственности толпы:

Да будет проклят правды свет,Когда посредственности хладной,Завистливой, к соблазну жадной,Он угождает праздно! – Нет!Тьмы низких истин мне дорожеНас возвышающий обман…Оставь герою сердце! Что жеОн будет без него? Тиран!

Таковым и представляли монархи Европы своим народам великого полководца и государственного деятеля, что не очень соответствовало действительности: «тиран» не хотел власти ради власти и отказался от неё, когда почувствовал, что Франции грозит гражданская война. На острове Святой Елены он говорил доктору О’Мира: «Я должен был погрузить в кровь мои руки вплоть до этого места». И показывал на подмышки.

После изгнания Наполеона борьба между его сторонниками и приверженцами короля Людовика XVIII продолжалась ещё несколько месяцев, принимая в некоторых департаментах ожесточённый характер. Американский историк В. Слоон писал: «Надо принять во внимание, что даже в летописях революционных неистовств не отыщется ничего, способного сравняться со злодейской свирепостью роялистского белого террора, разразившегося в Провансе и южной Франции. Этот мерзостный террор быстро распространился, хотя и в более слабой степени, и по другим местностям Франции».

В стране происходило то, от чего Наполеон хотел её уберечь, – малая гражданская война. Но в связи с тем, что Франция была обезглавлена, реакция победила (не без поддержки Бурбонов монархами Европы). Страна смирилась с иностранной оккупацией и не потонула в крови своих граждан. Наполеон заплатил за спасение нации ссылкой на далёкий остров в безбрежности Атлантического океана.

Вторичное отречение Наполеона от престола, когда он ещё мог противостоять нашествию, но предпочёл этому умиротворение страны и спасение нации, пожалуй, самое значительное деяние в жизни великого воина и человека. Именно человека угадал в нём великий русский поэт. Гений понял гения.

«Измучен казнию покоя». Осенью 1830 года Пушкин сжёг десятую главу романа «Евгений Онегин», так как в ней говорилось о революционном движении начала 20-х годов в Европе и России. Но некоторые фрагменты из этой главы сохранились:

Сей муж судьбы, сей странник бранный,Пред кем унизились цари,Сей всадник, папою венчанный,Исчезнувший как тень зари…

Это о Наполеоне. 2 декабря (21 ноября) 1804 года он короновался в Париже. На этой церемонии вынуждены были присутствовать почти все монархи Европы. Из Рима прибыл папа Пий VII. Он благословил шпагу Наполеона, императорскую державу, скипетр, жезл правосудия и кольца супругов. В кульминационный момент коронационного ритуала Наполеон выхватил из рук «святого отца» корону и сам надел её на свою голову. Присутствовавшие на церемонии поняли: Наполеон наглядно показал им, что он заслужил этот венец и престол Франции ратными подвигами и не намерен получать его из чьих-либо рук: корона не дар небесный. Представители старых монархий были втоптаны в грязь этим жестом «солдафона», но смиренно проглотили плевок в душу. А император, не обращая внимания на папу, увенчал короной и голову супруги – Жозефины.

Словом, «унизились цари». Монархическая Европа кипела гневом. Её правители восприняли коронацию «разбойника» с дикого острова как личное оскорбление, ибо Наполеон встал вровень с ними, августейшими государями, помазанниками Божьими. Против Франции была сколочена очередная коалиция, которой при Аустерлице (1805) был преподан жесточайший урок.

«Исчезнувший как тень». Да, монархическая Европа (при содействии стотысячной армии России) всё же одолела Наполеона. Победители сначала сослали его на остров Эльба, а через полтора года – на остров Святой Елены, о чём в сожжённой главе «Евгения Онегина» сохранилась только одна фраза: «Измучен казнию покоя».

Удалив пленника на тысячи вёрст от всякой цивилизации, победители не смогли вытравить память о нём. Это крайне беспокоило их. Англичане превратили далёкий остров в крепость, ощетинившуюся пушками с каждого удобного выступа скалистого острова. Место заточения Наполеона (Лонгвуд) охраняли 3000 солдат. Вокруг острова круглосуточно курсировала флотилия из одиннадцати военных судов.

Это при жизни свергнутого императора. Но и после его кончины, боясь самозванцев и двойников, англичане почти девятнадцать лет держали у могилы усопшего караул из двенадцати солдат. И что симптоматично, великий поэт связал смерть Наполеона (1821) с началом народных волнений в Европе:

Тряслися грозно Пиренеи,Волкан Неаполя пылал…

«Была пора». Стихотворение под таким названием Пушкин написал к 25-й годовщине со дня открытия Царскосельского лицея и прочитал его в кругу однокашников 19 октября 1836 года:

Была пора: наш праздник молодойСиял, шумел и розами венчался,И с песнями бокалов звон мешался,И тесною сидели мы толпой.Тогда, душой беспечные невежды,Мы жили все и легче, и смелей,Мы пили все за здравие надеждыИ юности и всех её затей,Теперь не то…

Далее следуют строфы, в которых эскизно обрисовываются изменения в жизни бывших лицеистов, которые произошли за минувшие годы. И наконец – вопрос к собравшимся:

Вы помните, когда возник лицей,Как царь для нас открыл чертог царицын?И мы пришли. И встретил нас КуницынПриветствием меж царственных гостей.Тогда гроза двенадцатого годаЕщё спала. Ещё НаполеонНе испытал великого народа,Ещё грозил и колебался он.

В трёх строчках Пушкин охарактеризовал положение, которое сложилось в отношениях России и Франции накануне Отечественной войны 1812 года: обе стороны знали о её неизбежности и обе готовились к ней. Царь предупреждал французского посла Коленкура, что в случае войны он будет отступать вплоть до Камчатки и армию Наполеона ждут сюрпризы русской зимы: «Если император Наполеон начнёт против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьёт, если мы примем сражение, но это ещё не даст ему мира. Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима».

Успешный воитель не внял Александру: не считал Россию достойной его меча и с её завоеванием помышлял о походе в Индию. Война началась 12 (24) июня, но русская армия перебрасывалась к границам с весны:

Вы помните: текла за ратью рать,Со старшими мы братьями прощалисьИ в сень наук с досадой возвращались,Завидуя тому, кто умиратьШёл мимо нас…

События Отечественной войны Пушкин уложил в три с половиной строки:

И племена сразились,Русь обняла кичливого врага,И заревом московским озарилисьЕго полкам готовые снега.

В этих строчках уместилось всё: упоминание о вторжении в Россию разных народов Западной Европы; интерпретация Бородинского сражения как ничейного по своим результатам (Русь только «обняла» противника, но не задушила его); бесславный конец нашествия, освещаемый пожаром старой столицы и прикрываемый на полях бескрайней империи снегами Севера.

Вы помните, как наш Агамемнон[15]Из пленного Парижа к нам примчался?Какой восторг тогда пред ним раздался!Как был велик, как был прекрасен он,Народов друг, спаситель их свободы!

Действительно, события 1813–1814 годов, завершившиеся взятием Парижа, необычайно подняли международное значение России. Ещё более оно возросло с созданием Священного союза, в котором Александр I занял руководящую роль, став де-факто царём царей. Пушкин осуждал Союз за подавление народных движений. Поэтому, говоря о вознесении России «над миром изумлённым», он имел в виду только освобождение Европы от засилья Наполеона. И ещё: к концу жизни его восхищение антагонистом царя заметно поблёкло:

И на скале изгнанником забвеннымВсему чужой, угас Наполеон.

Нет, повергнутого императора не так-то просто было забыть. И забыт он не был. Наоборот, после его кончины во Франции с каждым годом росли и усиливались бонапартистские настроения, что в конечном счёте кончилось восстановлением на престоле Франции династии Наполеона, а на первом этапе движения за это – возвращением останков императора в Париж.

…12 мая 1840 года, когда полусонные депутаты Законодательного собрания Франции начали дискуссию по поводу производства сахара, на трибуну поднялся министр внутренних дел Ремюза. «Месье, – провозгласил он, – король[16] приказал Его Королевскому Высочеству монсеньору принцу де Жуанвилю направиться со своим фрегатом к острову Святой Елены, чтобы забрать останки императора Наполеона».

Депутаты от неожиданности оцепенели, а затем разразились аплодисментами. Трудно себе представить более мощный стимул, чтобы взбудоражить общественное мнение Франции (а затем Европы), чем идею о возвращении тела Наполеона на родину. Через семь месяцев французы встречали прах великого человека, ставшего гордостью страны и завистью мира. Утром 15 декабря траурный кортеж проследовал через Париж. Шествие описал историк Андре Кастело:

«Погребальную колесницу тащили шестнадцать лошадей в попонах с золотым шитьём, их вели лакеи в императорских ливреях. Император в своей легендарной форме полковника кавалерийских стрелков гвардии на погребальной колеснице проезжал под Триумфальной аркой по площади Этуаль. Под звуки траурного марша он ехал по самой красивой в мире улице (на острове Святой Елены император пророчествовал: “Вы ещё услышите в Париже возгласы «Да здравствует император!»”).

И толпа, видя, как идут за гробом ветераны, приветствовала их криками, услышав которые на поле битвы противник дрожал от страха: “Да здравствует император!” Гренадёры, стрелки старой гвардии, драгуны императрицы, уланы в красных мундирах – все проходили перед толпой, выпятив колесом грудь, высоко вскинув голову на этом последнем параде – параде фантомов. И сердца этих уцелевших в сражениях людей колотились в груди, когда они сопровождали своего императора к тому сверкающему на солнце золотому куполу, под которым он обретёт отныне свой вечный покой».

«Представьте себе, что Москва взята…» После окончания Царскосельского лицея Пушкин был назначен статским секретарём в Коллегию иностранных дел. 6 мая 1820 года он был переведён в Екатеринославль (фактически выслан за вольнолюбивые стихотворения). Из Екатеринославля Александр вместе с семьёй генерала Н.Н. Раевского совершил путешествие на Кавказ. Своими впечатлениями о поездке он поделился с братом Львом:

«Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов[17] наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними.

Должно надеяться, что эта завоёванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасной торговлей, не будет нам преградой в будущих войнах, и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».

В этом фрагменте длинного письма обращает на себя внимание упоминание, сделанное мимоходом, о плане императора Франции завоевать Индию. Мысль о проникновении в эту экзотическую страну, жемчужину в короне Британской империи, волновала его всю жизнь.

В 1800 году этому представился случай. В ноябре Наполеон (тогда ещё первый консул) известил императора Павла I, с которым Франция официально была в войне, что желает вернуть в Россию всех русских пленных из разгромленного корпуса Корсакова.

Это умилило царя, и он в одночасье возненавидел англичан, союзников по второй антифранцузской коалиции, и возлюбил первого консула. В середине декабря в Париж прибыл посланник России генерал Спренгпортен. Бонапарт выразил самое горячее чувство симпатии к российскому императору, подчеркнув благородство и величие его души. Посланнику Павла Петровича Бонапарт сообщил, что русским пленным (около шести тысячи человек) за счёт французской казны сшиты новые мундиры по форме их частей, выдана новая обувь и возвращено оружие. В личном письме к царю первый консул заверил его в том, что мир между Францией и Россией может быть заключён в 24 часа.

Всё это совершенно пленило Павла. В ответе Бонапарту он согласился на мир и изъявил желание вернуть Европе тишину и покой. Спренгпортену первый консул заявил: «Ваш государь и я – мы призваны изменить лицо земли».

Опережая планы Бонапарта по нейтрализации Англии в европейских проблемах, царь снарядил четыре эшелона (22 500 человек) войска Донского и направил их в… Индию. Казаки выступили с Дона 27 февраля 1801 года, но шли недолго: 11 марта царь был убит придворными из его ближайшего окружения. Когда известие об этом дошло до Бонапарта, он воскликнул: «Англичане промахнулись по мне в Париже[18], но они не промахнулись по мне в Петербурге».

О насильственной смерти Павла знал ограниченный круг людей. Пушкину это стало известно на исходе осени 1817 года. Вольное или невольное участие в этом злодеянии наследника престола навсегда уронило его как личность в глазах поэта. Саму картину душегубства Пушкин дал в оде «Вольность»:

Когда на мрачную НевуЗвезда полуночи сверкаетИ беззаботную главуСпокойный сон отягощает,Глядит задумчивый певецНа грозно спящий средь туманаПустынный памятник тирана,Забвенью брошенный дворец —И слышит Клии страшный гласЗа сими страшными стенами,Калигулы последний часОн видит живо пред очами,Он видит – в лентах и звёздах,Вином и злобой упоенны,Идут убийцы потаённы,На лицах дерзость, в сердце страх.Молчит неверный часовой,Опущен молча мост подъёмный,Врата отверсты в тьме ночнойРукой предательства наёмной…О стыд! о ужас наших дней!Как звери, вторглись янычары!..Падут бесславные удары…Погиб увенчанный злодей.

Но вернёмся к нашему герою. Накануне вторжения в Россию Наполеон говорил графу Н. Нарбонну: «Чтобы добраться до Англии, нужно зайти в тыл Азии с одной из сторон Европы. Представьте себе, что Москва взята, Россия сломлена, с царём заключён мир или же он пал жертвой дворцового заговора. И скажите мне, разве есть средство закрыть путь отправленной из Тифлиса Великой французской армии и союзным войскам к Гангу, разве недостаточно прикосновения французской шпаги, чтобы во всей Индии обрушились подмостки торгашеского величия?»

То есть, приближаясь к границам Российской империи, Наполеон думал не о войне с ней, а о захвате Индии при её (России) содействии. При этом рассчитывал на трусость царя или дворцовый переворот и устранение Александра по аналогии с его отцом. Конечно, беседа владыки Европы с графом проходила с глазу на глаз. Наполеон избегал оглашать свои планы. Тем не менее что-то просочилось наружу.

Кастеллан, будущий маршал Франции, писал 5 октября 1811 года (!) в дневнике: «Говорят о походе на Индию. У нас столько доверия, что мы рассуждаем не о возможности подобного предприятия, а о числе месяцев, необходимых для похода, о времени, за которое к нам будут доходить письма из Франции».

Да что французы! Об истинных намерениях Наполеона знали и русские. В канун Бородинской битвы, вспоминал поэт-партизан Д.В. Давыдов, общее мнение было то, что если Наполеон одержит победу и заключит мир с Россией, то пойдёт с русской армией на Индию. Денис Васильевич этого не хотел и говорил князю П.И. Багратиону: «Если должно непременно погибнуть, то лучше я лягу здесь. В Индии я пропаду со ста тысячами моих соотечественников без имени и на пользу, чуждую моему Отечеству».

Более того, вслед за изгнанием остатков Великой армии из пределов России полковник П.А. Чуйкевич выпустил книгу «Покушение Наполеона на Индию 1812 года». Пётр Андреевич служил в это время управляющим особой канцелярией военного министра, одной из функций которой была внешняя разведка, и знал то, о чём писал по первоисточникам.

Вообще, если вдуматься, странную войну вёл Наполеон в России. С 24 (12) июня по 5 октября 1812 года, то есть за 104 дня, в среднем два раза в месяц он сделал шесть попыток заключить мир с Россией. Мирные поползновения императора варьировали от категорического заявления А.Д. Балашову «здесь и сейчас» до унизительного Ж. Лористону: «Мир во что бы то ни стало…»

Наполеон на каждом шагу пытался добиться мира. Он не собирался терять свою армию на полях необъятной страны, она была нужна для похода в Индию. Он полагал, что перепуганный царь быстро откажется от своего химерического обещания отступать хоть до Камчатки. А если нет, то «восстанут московские бояре», лишившись своих богатств и крещёной собственности. Словом, не выдержит нашествие нового Тамерлана и пойдёт с ним на мировую.