Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть

– Боюсь, что да, – сказал Шандор. – Мы сами строим свою судьбу, и никакие линии на руке нами не управляют.

– Но линии меняются. В детстве они не такие как сейчас. Разве это ничего не значит?

Шандор улыбнулся, откусил пампушку, зачерпнул ложкой порцию борща и спросил:

– Тебе когда-нибудь гадала цыганка?

– Да, кажется, однажды. Мне тогда было всего семь лет.

– И что она сказала?

– Я уже плохо помню.

Я проткнула вареник вилкой и макнула его в сметану.

– Кажется, она сказала что-то о непредсказуемости детской судьбы, потому что рука еще не сформировалась. И где сегодня нет линий, завтра они появятся.

– А что она увидела на тот момент?

– Что я буду здоровой.

– Ты избавилась от своих недугов?

– Сейчас я редко болею.

– Что-то еще?

Я смутилась. Вспомнила, какой вопрос меня интересовал больше всего, и озвучить его Шандору – все равно, что показать себя с легкомысленной стороны. Как будто кроме брака меня ничего не заботит.

– Неважно. Ты всё равно думаешь, это неправда.

– Потому что я цыган и знаю, о чем говорю.

– Ты считаешь цыганок мошенницами? Даже свою мать?

– Нет. Она хороший психолог. И часто считывает по лицам, а не по руке. Линии на наших руках – это только указатель, а реальную картину она видит в лицах людей. А иногда люди сами помогают с ответами, задавая вопросы о своих ожиданиях в той или иной области. Например, женщину интересует, позовет ли ее замуж человек, с которым она встречается год или больше. И если ее заботит такой вопрос, очевидно, она ждет брака, а вторая половина не торопится. Возможно, есть какие-то препятствия. Страхи, сомнения…  Цыганка задает встречные вопросы, которые как будто бы и не вопросы, а проверка, в какую сторону пойти, чтобы наткнуться на ключ к ответу. Она говорит своей клиентке: «Ты красивая, и переживаешь из-за таких пустяков, разве ты сомневаешься в любви твоего мужчины?» Обычно в этом месте женщины выдают, в чем состоит их тревога. Если нет, цыганка копает глубже. Она тыкает по линиям на руке и озвучивает какие-то моменты, видимые ей, а сама тем временем проверяет, как реагирует на ее слова клиентка. И если она видит реакцию, то идет в том направлении. Тут главное грамотно прочитать чувства на лицах. Мама владеет этим в совершенстве.

– А если клиентка так и не выдаст своих эмоций?

– Значит, ей надо стать чуточку чувствительнее и все у нее наладится. Обычно мама выходит из положения подобными советами. И знаешь, иногда советы или слова, сказанные другим человеком в твой адрес, особенно обидные и задевающие за живое, способны изменить твое мироощущение и направить совсем по другому пути, чем тебе было предначертано судьбой изначально. И ты видишь в этих словах больший смысл для себя, чем в гаданиях по линиям.

Шандор произнес эту речь проникновенно и смотрел на меня так пристально, что невольно мне стало неуютно от его взгляда. Будто бы я виновата в смене его мироощущения, и он остался недоволен, как сложилась его жизнь.

– Это что-то из личного опыта? – спросила я.

Слобода улыбнулся и опустил глаза в свою тарелку. Он о чем-то думал и не спешил этим делиться со мной, а так хотелось проникнуть в его мысли и знать о нем все.

– Я думаю, – сказал он, – у каждого человека в жизни звучали слова, которые тем или иным образом влияли на его судьбу и меняли ее. И я не исключение. В моем случае эти слова помогли мне окончить школу, поступить в университет и стать тем, кто я есть сейчас.

– Значит, это были нужные и правильные слова. И я рада, что человек, который произнес их, встретился на твоем пути…

Шандор как-то странно посмотрел на меня, и я, решив, что он вообразил о моем неравнодушии к нему, поспешила добавить:

– Иначе как бы я написала свой доклад без тебя?

Мы посмеялись. Я не стала пытать его, что это были за слова и кто их сказал, понимая, что и так чересчур любопытна и болтлива, но надеялась, что со временем обязательно это узнаю. Ведь это не последняя наша встреча. Я рассчитывала на продолжение.

– А чем занимается твой отец?

– Он выращивает и разводит лошадей.

– Для чего? – спросила я.

– На продажу. И для личного хозяйства.

– Кому нужны лошади в наше время? – удивилась я.

– Мы живем недалеко от Хостинского района Сочи, это туристическая зона, а Сочи богат на развлечения, связанные с лошадьми. Состоятельные люди покупают лошадей для скачек.

Я поняла, почему он спросил, бывала ли я в Сочи. Оказывается, там его дом. Пусть не в самом городе, но в его окрестностях.

– И насколько этот бизнес прибыльный?

– В сезон лошади весьма востребованы. Главным образом из-за нашего географического положения. Зимой, конечно, наступает затишье.

– И чем живет твоя семья зимой? Я так понимаю, лошади – это не единственный источник дохода твоей семьи.

– Ты права. В городе есть несколько павильонов, где мы продаем глиняную посуду.

– Вы сами ее делаете?

– Да, в доме моего отца и дяди есть гончарные круги и на них мы делаем горшки, кувшины, тарелки и прочую утварь.

– Глиняную посуду покупают?

– У любой вещи есть свои покупатель. Бешеного спроса нет, но этот бизнес скорее для удовольствия, чем для прибыли.

Я съела последний вареник и запила его остатками чая. В кафе вошла молодая девушка с букетом алых роз и парень. С его зонта стекали капли воды, но на их одежде я не заметила следов дождя. Молодые люди оглядели помещение, увидели свободный столик справа от нас в другом углу и направились к нему. Они держались за руку, и я предположила, что они пребывают в конфетно-букетном периоде, потому что все их действия пронизаны любовью и заботой друг о друге. Меня умиляли такие пары, и я фантазировала, как долго они знакомы, и когда он позовет ее замуж. Реального подтверждения своим фантазиям я не получала, но цель состояла не в этом. Я просто любила сочинить маленькую историю чужой любви и довести ее до счастливого финала.

– Ты их знаешь?

Я обернулась к Шандору. Он заметил мой интерес к молодой паре, и не удержался от вопроса. Я смутилась, потому что не знала, как объяснить ему свое внимание к вновь прибывшим.

– Нет. Просто засмотрелась на цветы, – нашлась я с ответом, и решила вернуться к разговору о глиняной посуде: – Ты тоже умеешь работать за гончарным кругом?

– У нас все мужчины этим владеют.

– Твои изделия тоже продаются в Сочи?

– Я не так часто в последнее время бываю дома, поэтому моих, наверное, уже нет.

– Продали?

– Надеюсь.

– Тебе что-то с этого перепадает?

– Деньги ты имеешь в виду? – Я согласно кивнула. – Я на это не претендую. Мне важнее, чтобы они были у родных.

Шандор доел свой борщ и вернулся к блинам. Чай закончился, и я спросила у Шандора, нужно ли нам еще. Он бросил взгляд на мое пирожное и ответил утвердительно. Мы пригласили официанта и попросили принести нам еще чай. Когда официант ушел, я спросила:

– Почему ты не пошел учиться на ветеринара? Наверняка это востребованная профессия в бизнесе твоего отца.

– Получение мною высшего образования никогда не рассматривалось в семейном кругу, – начал Шандор. – Продолжение учебы после школы – мое личное решение. Чтобы ты лучше понимала, о чем речь – не все цыгане имеют хоть какое-то образование. Я уже озвучивал, что мои родители окончили только пять классов, в нашем селе и по сей день многие цыганские дети ходят в школу только до окончания начальной школы. Я своего рода исключение. Я окончил десять классов и не хотел останавливаться на достигнутом. Поэтому поступил в университет.

– Почему на исторический факультет?

– У меня есть друг в селе, Глеб, он русский. Однажды я увидел у него дома целую библиотеку книг по истории, они были такие яркие – с золотыми буквами на переплете, с позолоченными торцами. Мне захотелось их прочитать. Не столько из-за интереса к истории, сколько из-за оформления. У нас дома никогда не было книг, даже самых обычных, не говоря уже о таких ярких и дорогих. Эта коллекция из двенадцати томов досталась им по наследству от какого-то интеллигентного родственника из Ленинграда. Они сами не читали их, книги пылились на полках, пока их не обнаружил я. Родители моего друга сомневались, давать ли мне, цыганскому голодранцу, столь ценные экземпляры, но Глеб смог их убедить, что я не причиню книгам вреда. Дал под свою ответственность. И я очень благодарен ему за доверие и дружбу.

Нам принесли чай, и я разлила его по чашкам. Шандор добавил в него сахар и снова застучал ложкой по стенкам чашки. Но, к счастью, длилось это недолго.

– Книги оказались не только красивыми, но и интересными. Так я увлекся историей. И стал мечтать поступить в университет. И сделал это… Даже вопреки воле отца.

– Почему он возражал?

Шандор ответил не сразу. Я подозревала, он не хотел говорить всей правды и искал, как выкрутиться.

– По его мнению, образование нам ни к чему. Семья – главное, к чему должен стремиться человек. Он считает, что внешний мир развращает наши умы и направляет по ложному пути. Я не могу тебе всего объяснить, ты не поймешь.

Он протер губы салфеткой и посмотрел на часы на своей руке, давая понять, что разговор окончен. Я опустила глаза на свое пирожное, чтобы скрыть разочарование. Прежде всего, в самой себе. Он уже сложил мнение обо мне, и его «ты не поймешь» – круче любой оценки. Хорошее начало – ничего не скажешь. Есть ли у меня шансы реабилитироваться?

Я осмелилась поднять глаза, и заметила, как Шандор переводил взгляд с часов на окно, и его желание уйти стало очевиднее. Дождь утих, и идти под зонтом не представляло опасности.

– Будешь заказывать что-то еще? – спросил Шандор.

– Нет. Я наелась.

– Тогда я попрошу счет.

Я потянулась к сумке, чтобы достать кошелек. Отыскала его на самом дне за бумажками и вынула наружу. Шандор нахмурился.

– Зачем это? Я рассчитаюсь.

– Я пригласила, я плачу.

– Еще чего?! – возмутился Шандор. – Чтобы женщина за меня платила! Нет, я рассчитаюсь.

– Мы можем рассчитаться каждый за себя.

– Нет, я плачу и закроем тему, – твердо закончил Шандор и достал свой кошелек из портфеля. – Слава богу, его я не забыл сегодня.

Словно мы только встретились, я бросила взгляд на его одежду и портфель. Полиняла черная футболка без рисунка, джинсы с потертыми коленями, простая куртка из хлопка и обычные кварцевые часы на левой руке с трещиной на стекле. Портфель потрёпанный в местах сгибов и на швах. Недорогой и обветшалый прикид должен был бы насторожить меня, когда я звала его в кафе, но я не привыкла оценивать людей по одежке и не подумала, что Шандору такой выход мог быть не по карману.

Я вдруг вспомнила того мальчика-цыгана, которого когда-то назвала дураком, и как отец отчитал меня за эту грубость. С детской наивностью я полагала, что все дети в моем возрасте должны уметь читать и считать и любые отклонения от этой нормы заслуживают порицания. Но отец разъяснил мне, что отсутствие каких-то навыков у моих ровесников не повод для осуждения и оскорбления. Жизненные условия у всех разные и нельзя всех мерить по шаблону. Наоборот, мы должны помогать тем, кому повезло в этой жизни меньше нас, не смеяться над их слабостями и быть достойным примером для подражания.

И сейчас я вновь ощутила себя провинившимся ребенком, который невольно принудил человека из низших социальных слоев к тратам, которые у него явно не были запланированы, но гордость не позволяла ему в этом признаться. Ах, папа, что бы ты сказал на это?

Мы с родителями не жили богато, но я никогда не чувствовала нужды. Деньги всегда водились в нашем доме, и я видела в этом заслугу не только моего отца, но и бабушки, матери моей мамы, которая живет в Витязево и имеет небольшой туристический бизнес. Она сдает несколько комнат в своем доме отдыхающим, и в сезон на этом имеет достаточную прибыль, чтобы частью ее поделиться с нами. Отцу неловко пользоваться такой помощью от тещи, но ради моего благополучия, он способен закрыть глаза на многие вещи. При этом он и сам зарабатывает дополнительные средства, соглашаясь на ночные дежурства. Карманные деньги, которые он мне выделяет, я трачу по своему усмотрению, и не считаю накладным для себя пару-тройку раз за месяц выйти с друзьями в кафе. С друзьями, которые могут себе это позволить. Но Шандор… Как я могла?

Когда официант принес счет, Шандор открыл свой портмоне, и я с любопытством вытянула шею, всматриваясь в его содержимое. Мысленно я молилась, чтобы он не оказался пустым, или почти пустым. К моему облегчению, в кошельке я разглядела купюры разных достоинств, включая и купюры розового цвета. Деньги у него были, и немало. Но насколько дней рассчитан этот бюджет? На неделю, месяц или… полгода? И все-таки моя совесть немного успокоилась, когда я поняла, что не лишила его последних средств к существованию.

Как Шандор не сопротивлялся, я проводила его до остановки под своим зонтом. Автобус подошел быстро, и в очередной раз обменявшись благодарностями, мы расстались.

Я перешла на другую сторону, дошла до своей остановки и села в троллейбус. Пока он неспешно добирался до моего дома, я прокручивала в голове события этого дня. Вроде бы ничего такого не произошло, но вместе с тем я чувствовала – моя жизнь уже не будет прежней, что-то в ней изменилось навсегда.

Потому что в ней появился Шандор. Пусть пока не как друг, но с претензией на этот статус. Оказалось, что он может быть не только хмурым и угрюмым «ботаном», но и отзывчивым и дружелюбным парнем. И я рада, что не обманулась в своих ожиданиях. Он действительно приятный собеседник. В его поведении и недосказанности много странного, но тем он для меня и привлекательнее.

В его рассказах об отце чувствуется напряженность и сдержанность, граничащие с грустью и болью. Что-то у них не ладится, но пока Шандор не готов об этом рассказать. Мне сложно поверить, что разногласия возникли из-за стремления сына к учебе. Есть что-то еще на пути их взаимопонимания, и я обязательно это узнаю.

А вот о своей матери он говорит с теплотой и любовью. И невольно мое воображение рисует образ милой улыбчивой женщины, так похожий на ту цыганку, которую я встретила в Сочи. Нет, я не могла помнить ее лица спустя столько лет, но мне казалось, ее улыбку мне не забыть никогда. Отчего-то мне чудилось, что у Шандора она точно такая же – мягкая и добродушная. Может, потому что он тоже цыган?

Он не открылся мне полностью – то ли от недоверия, то ли из боязни быть непонятым, но я не теряла надежду однажды проникнуть во все его тайны. Конечно, задача не самая легкая. Шандор привык жить «в домике» и открываться, кому попало он не станет. Но я – никто попало. Я готова стать ему другом. Только как этого добиться? Как не оттолкнуть Шандора от себя своим любопытством? Готов ли он пойти на сближение? И почему он должен этого хотеть?

Он не собирался знакомиться со мной, тем более обедать. Лишь стечения обстоятельств привели Шандора ко мне. Он выделил меня среди других девушек в библиотеке не потому, что я какая-то особенная, а потому, что знал только меня. Никаких иллюзий по поводу симпатии ко мне. Мои прикосновения были ему неприятны, он не помогал мне ни накинуть на себя плащ, ни снять его в кафе, конфузился от близости со мной под одним зонтом, и даже как будто бы находиться со мной за одним столом ему было неуютно. Но почему? Эта загадка подогревала мой интерес к этому чудаковатому парню, и я хотела ее разгадать.

Глава вторая

Пока я ужинала, мама внимательно меня изучала. Словно что-то в моем облике изменилось и казалось ей подозрительным. Она сидела напротив за чашкой чая и помешивала ложкой сахар, который давно растворился. Если бы на ее месте был папа, я бы рассказала ему, как прошел мой день. Рассказала бы ему о Шандоре. Но с мамой такие разговоры были под запретом. Она неодобрительно относилась к моей дружбе с одногруппниками мужского пола – в каждом из них она видела соперника Марка, и переживала, что они могут помешать ее планам выдать меня за него замуж. Я старалась не относиться к этому серьезно, в чем меня поддерживал и сам Марк. За двадцать лет мы привыкли к матримониальным планам наших матушек, и относились к ним с юмором и легкостью.

По телевизору шел бразильский сериал, видимо продолжение той серии, которую я видела утром, экран снова рябил, но мама практически на него не смотрела – настолько ее поглотило изучение моего лица. Из открытой форточки дул ветерок, приносящий с собой влажность и прохладу, прозрачные шторки колыхались, и вместе с ними бабочки-булавки, наколотые на них, и казалось, что они залетели к нам, прячась от непогоды.

На столе помимо моей тарелки с супом стояли хрустальная салатница с крабовым салатом, блюдечко с нарезанными кусочками сала, большое блюдо с пирогом, накрытое металлическим куполом, белая фарфоровая сахарница и пару чашек с чаем.

– Ты какая-то молчаливая, – сказала мама. – И задумчивая.

– Устала. Но надо еще доклад переписать и оформить согласно требованию.

– Тебя долго не было, а говорила вернешься быстро.

Я почувствовала подозрительные нотки в ее голосе, и, стараясь сохранять безмятежность, ответила:

– Ксерокс не работал – писала все вручную.

Мама приготовила борщ, и, зачерпывая очередную порцию супа в ложку, я невольно вспомнила Шандора. Что бы он сказал по поводу маминого супа?

– Чему улыбаешься? – спросила она.

– Так… кое-что вспомнила, – не поднимая глаз от тарелки, ответила я.

– Вот я и говорю, странная ты какая-то. Точно была в библиотеке?

– Да, мама. Тебе показать мои рукописи?

– С Марком давно говорила? – вместо ответа спросила мама.

Она вспомнила, что собиралась пить чай, отложила ложку и сделала глоток.

– На прошлой неделе. Что-то случилось? – поднимая глаза, спросила я.

– Нет. Просто вы давно не встречались.

– Мы общаемся по телефону. Мне некогда. У меня учеба, у него работа.

– Мы в свое время все успевали. И учиться, и встречаться.

– Я помню – в мои годы у тебя уже была я. Но не всем так везет, как тебе, мамочка. Своего принца я еще не встретила.

– А как же Марк?

– Марк – не мой принц. Мы уже об этом говорили. Если что-то в наших отношениях с Марком изменится, ты узнаешь об этом первая.

– Чем тебе Марк не угодил? – Она снова отпила чай. – Вы столько лет знакомы. И так хорошо вместе смотритесь.

Продолжать разговор было бессмысленно. Все равно каждый останется при своем мнении. Я сделала вид, что засмотрелась на экран телевизора, где через край выплескивались бразильские эмоции. Мама тоже повернула голову к телевизору, и на несколько секунд мы погрузились в просмотр «мыльной оперы». Пока не началась реклама. Это вернуло меня в реальный мир.

– Папа на дежурстве?

– Да, и мне опять придется коротать вечер в одиночестве, – вздохнула мама.

– Позвони тете Марине, поболтайте. Или посмотри свои любимые сериалы.

Неожиданно мама сжала губы и вздула ноздри. Так быстро менять настроение могла только она… Нет, не только. И Шандор тоже…

– Вся в отца! И даже говоришь, как он.

– Мам, что опять не так? У тебя что-то случилось?

Я отложила ложку и посмотрела в ее глаза.

– Что у меня может случиться? Я целыми днями одна! Мою, стираю, убираю, а этого никто не ценит.

Она нервно подскочила с табурета, подошла к холодильнику, открыла его и стала осматривать содержимое, будто что-то искала. Но делала это не сознательно и бесцельно.

– Я живого общения хочу! С тобой, с Андреем. Иногда, мне кажется, он берет эти дежурства, чтобы меня не видеть.

– Мама, что ты такое говоришь? Он делает много добра, мы должны быть его поддержкой.

Она резко повернулась к столу и стала убирать посуду. У меня в тарелке оставалось пару ложек супа, но и тот она практически вырвала из моих рук. Чай пить после такого у меня пропало желание. Мама включила кран и начала перемывать посуду.

– Ерунда! – сказала она. – Ему просто с нами скучно. Наверняка, кто-то другой служит ему поддержкой, пока я слежу за порядком в его доме. Вернее, кто-то другая.

– Мама! Как ты можешь подозревать папу в таких вещах?! Он не способен на измену.

Она звучно хмыкнула.

– Лиза, какая ты еще молодая и глупая! Все мужчины изменяют, это у них в крови.

Это был камень в огород мужа ее подруги.  Отец здесь ни при чем. Несколько лет назад тетя Марина, мать Марка, узнала об измене супруга и прогнала его из дома. А он и не возражал – собрал вещи и ушел. Сын вырос, и ничто больше не держало его рядом с нелюбимой женщиной.

– Мама, папа не такой. Он ценит семью и никогда нас не предаст.

Я все-таки потянулась к своей чашке чая. Взяла кусочек пирога и немного откусила.

– Тогда почему я постоянно чувствую запах женских духов на его вещах? Это не мои духи, слишком приторный аромат.

– Мама, какие духи? Папа работает в онкологическом отделении. Сомневаюсь, что женщины пользуются духами в больнице.

– Вот и я о том же. Значит, он встречается с этой женщиной после работы. И когда мы думаем, что он дежурит, на самом деле он с ней. Где-то за пределами больницы.

– Мама, у тебя слишком богатое воображение. Наверняка есть какое-то логическое объяснение этим ароматам. Ты спрашивала об этом папу?

– Он все отрицает. Говорит, это запах порошка.

– Кстати, он прав. Нам надо сменить порошок, иногда я тоже чувствую его на своей одежде.

Мама убрала в шкаф последнюю тарелку, отключила воду и повернулась ко мне.

– Конечно, ты как обычно на его стороне. Два сапога – пара.

Я с осторожностью улыбнулась и смягчила взгляд.

– Мама, перестань. Ты у нас такая умница и красавица, зачем папе кто-то еще?

Она вытерла руки о полотенце, словно бы тем самым успокоив демонов, бесновавшихся у нее внутри, и опустилась на табурет. В ее глазах ютилась надежда.

– Думаешь, у него никого нет? – спросила она. – Он ничем себя не выдавал?

– Не было такого, – твердо сказала я. – И не будет. Я верю папе.

– Но если ты что-то узнаешь, ты мне скажешь?

Она умоляюще посмотрела в мои глаза. Я доедала свой кусок пирога, и в глубине души потешалась над мамиными страхами.

– Мама, я не могу ничего узнать. Потому что это плод твоих фантазий.

– И все же… Пообещай, что скажешь мне.

Я протянула руку к маме, взяла ее за кисть и сжала.

– Мама, у нас все хорошо. Папа нас любит, и никто ему, кроме нас не нужен… Разве что его пациенты. Но это совсем другая история. Не переживай. Мы – семья, и это навсегда.

Мама выдохнула и улыбнулась.

– Ты извини, – сказала я, – но мне нужно писать доклад. Спасибо за ужин. Все было очень вкусно.

С утра снова шел мелкий моросящий дождь и дул пронизывающий ветер.

Мы с моей подругой Юлей Войнович добирались до университета вместе, но каждая под своим зонтом. Обе в темных плащах, закрытых черных туфлях, и если бы не разные прически, то со спины нас можно было бы перепутать – мы часто слышали от других, что имеем схожие силуэты. На моей голове снова заплетена французская коса, а Юля собрала свои волосы в хвост на затылке. Она давно перестала укладывать их в прическу и больше не стремилась кому-то понравиться.

Мы дружили с ней с пятого класса, и вместе решили поступать на исторический факультет. Юля всегда отличалась энтузиазмом и активностью, и, благодаря ей мои школьные годы прошли в походах по лесам и горам, и первые песни у костра я пела вместе с ней. Мы жили, да и до сих пор живем в соседних домах, и в подростковом возрасте любили ночевать друг у друга. Тогда в моей комнате был раскладной диван, и мы спали на нем вместе. Правда, сном это трудно назвать. Ночь напролет мы болтали с ней о том, что нас волновало, радовало и вдохновляло – о мальчиках. Не о моих. О Юлиных.

Сколько ее помню, она постоянно была в кого-то влюблена – то в Толю Голубева с соседнего подъезда, то в Мишу Кондратьева этажом выше (она его так и называла – Миша – этажом выше), то в Руслана Красько из параллельного класса, а однажды сразу в обоих братьев-близнецов – Максима и Славу Заковыркиных, которые приходились ей какими-то дальними родственниками – что называется, седьмая вода на киселе. Все ее кумиры на одно лицо – смазливые мальчишки с белокурыми волосами и голубыми глазами. И, конечно, задиры. Такие часто нравятся девочкам-подросткам.

Когда фигура Юли стала приобретать женские формы, а произошли эти метаморфозы с ней раньше, чем со мной, у нее сразу появился первый друг. Кажется, его звали Тимур. Красавчик, старше ее на три года, боксер и душа любой компании. Как в такого не влюбиться? И Юля влюбилась. Но держала дистанцию. Как бы ей не сносило голову, рассудок оставался на страже. Девочки хоть и созревают раньше мальчиков, но не торопятся распрощаться со своей девственностью, проявляя разборчивость и осторожность. Во всяком случае, мы с Юлей берегли ее для того единственного и неповторимого, без которого жить невозможно – нет. Первые объятья, первые поцелуи, прогулки за ручку – все это было, но остальное – ни-ни. Ей только четырнадцать, она еще морально не готова раздеться перед мальчиком. Не говоря уже обо всем остальном. И этим она меня очень успокоила – я переживала, как бы она не наделала глупостей.