Письма в небеса

Я ощущала ужас. Он замолчал, я услышала как он возится с молнией на брюках и истошно завопила:

– Помогите! Помогите!

Итан с остервенением ударил меня по лицу, но я продолжала кричать, пока он не запихал мне в рот какую-то вонючую тряпку.

Лавина ужаса погребла меня.

День плавно перетекал в вечер, но город и не думал засыпать. С наступлением темноты улицы преобразились. Нью Йорк тонул в зареве рекламных афиш и разноцветье огней. Наблюдая за преображением, я вдруг осознал простую истину.

«Я здесь чужой»

Мир, мощным потоком несущий свои безбрежные воды в будущее, был живым организмом, а я лишь занозой под ногтем. В каждом случайном взгляде я чувствовал настороженность, наверное, я ощущал бы тоже самое в попытке слиться со стаей пингвинов, если бы вдруг оказался в Антарктике.

В желудке на все лады гремела и вздыхала пустота, я уже успел порядком замерзнуть и с каждым шагом тяжесть в ногах становилась все больше.

«Куда идти? Что делать?»

Из дверей ювелирной лавки под занавес газовых ламп выпорхнула миниатюрная девушка. Объятая голубым светом фигура показалась мне знакомой. Беспокойно озираясь по сторонам, она быстро проскользнула к машине. Не веря своим глазам я полез в нагрудный карман, дрожащие пальцы сжали заветную фотографию. Она ли это? Быть может мой мозг перегорел и в попытке отключиться выдавал желаемое за действительное.

Прежде, чем я успел что-либо предпринять, она села в машину и резко дав по газам скрылась в ночи. Я стоял под мерцающей вывеской и ловил ртом воздух, не способный сделать ни шагу, вдыхал аромат ее духов; от этого запаха закружилась голова.

Все должно быть связано. Так говорил Ник, с умным видом исследуя каждую мысль под микроскопом, когда пытался найти решение в той или иной проблеме со своими изобретениями. В хаосе нет порядка, Мэтью.

Я шёл не разбирая дороги, словно ноги сами несли меня.

Браунсвил в этом времени был абсолютно другим. Когда-то район считался самым густонаселенным в Нью Йорке и состоял преимущественно из еврейских семей. Марджи Сэнджер основала здесь клинику по контролю рождаемости в двенадцатом году, за что загремела в тюрьму. Припоминаю, что Карен Пэйдж посвятила Мардж целую страницу Вестника и даже успела разругаться с главным редактором. Карен была за легализацию контрацепции. Весь мир против, а когда по мнению Карен весь мир против нее, она превращается в самую настоящую фурию, в попытке отстоять свое мнение и свою правду, в которую верит.

В этой реальности Браунсвил медленно тлел проржавевшими насмерть бочками, вокруг которых грелись бездомные. Пестрел густо разрисованными стенами. По пустынным улицам блуждали крики и пьяный смех поздних гуляк. Этот район превратился в нечто совершенно иное.

Прямо на тротуаре сидела женщина, носком сапога вычерчивая незамысловатый узор. Покачиваясь из стороны в сторону она громко всхлипывала и булькающим голосом звала какую-то Лори. Судя про красным пятнам на снегу здесь совсем недавно была перепалка. В темноте подворотни тлели огоньки сигарет.

Миновав сгоревшую школу, я добрался до заброшенного полицейского участка и застыл, как вкопанный. У парадных дверей стояла знакомая машина. Двигатель работал, в свете фар я увидел большую коробку и рассыпанные по земле кости. Но прежде, чем я успел что-либо сообразить, громкий крик вспорол сумерки.

Я услышал грубый, срывающийся на крик мужской голос.

– А знаешь, что я сделаю с твоей мордашкой? Знаешь!? Ты такая же как и все они! Такая же!

У стены рядом с мусорным баком стояли двое. Женщина – неживая статуя в отсветах фонаря. Мертвенно-бледная кожа казалось сияла в каплях дождя, словно белый гранит. Она тряслась от страха, даже с такого расстояния я мог РАССМОТРЕТЬ, как дрожит ее точеный силуэт – невесомый, эфемерный; сон, застывший в кисельной ночи.

В метре от нее в воздухе сверкнул стальной ножевой блик, яростно полосующий воздух.

– Я тебя…

Он не успел договорить. Буквально в два прыжка я преодолел расстояние между ними, ворвался в раскаленный хаос между женщиной и сумасшедшим с ножом. Я вырос на улицах Бруклина и улица научила меня бить. Бить первым, бить сильно. В каменных джунглях Нью Йорка действуют те же правила, о которых говаривал Дарвин – либо ты, либо тебя.

В тот момент я не боялся за себя, нет, я боялся за нее. Краем глаза я увидел, как женщина скользнула мне за спину.

Мой локоть словно в замедленной съемке врезался в скулу психа, я слышал, как что-то треснуло, хрустнуло и парень, точно набитая ватой кукла, отлетел к мусорному баку. В этот же миг я ощутил жгучую боль в левом боку и только сейчас понял, треснула совсем не челюсть казалось бы поверженного противника; в таком случае он бы не встал сейчас на ноги – треснула ткань моего пальто, распоротая ножом. Я не видел крови, я лишь почуял, как во мне что-то чавкнуло, а после вязкая теплая субстанция хлынула из раны, пропитывая ткань брюк, устремляясь по ноге к канализационному сливу.

Он зарычал, я видел беснующееся пламя в мутных от бешенства глазах. Он чуял мою кровь, загнанный зверь. Я ринулся вперед, стараясь как можно быстрее сократить расстояние, выбрасывая вперед руку, дабы остановить уже летящий в меня нож. Мои пальцы сомкнулись на запястье противника, я вложился в удар всем телом.

КРАКХ! Из свернутого набок носа брызнула кровь, мой кулак продолжил движение вперёд, словно не заметив сломанной преграды. Парень громко охнул, его голова по инерции дернулась в направлении удара и он сел на асфальт. Рухнул, как подкошенный. Я с размаху утопил носок ботинка в мягком брюхе и выпустил из захвата руку с ножом.

Громко блямкнув об асфальт, железка замерла в нескольких сантиметрах от его скребущих в агонии пальцев, я отшвырнул нож и снова ударил, вколачивая противника в мятую стенку мусорного бака. Все было кончено, он лежа недвижим и лишь изредка хлюпал разбитым носом, и что-то бормотал, скорчившись от боли точно эмбрион. Кипящий в крови адреналин бил по нервам, кузнечным молотом по барабанным перепонкам гремело эхо моего сердца. Я победил, но победил ли?

Только сейчас я понял, что это совсем не сквозняк залетел ко мне под разорванную рубаху. Я защитил эту женщину – женщину, фото которой грело сердце во внутреннем кармане пальто – остановил нож собственным телом.

«Черт, а ведь Санни был прав, когда хотел взять на разборки со шпаной из Гарлема дверцу от прачки миссис Конрой.» – подумал я, прижимая ладонь к разверстой ране. И лишь адреналин не давал боли всецело завладеть моим телом. Всплывший в памяти Санни гордо ударил себя кулаком в живот и засмеялся.

«Тяжелая скотина, но теперь мои кишки не возьмет ни нож ни ствол!»

Скомканный человечек, лежащий передо мной, заплакал. Он закрывал окровавленное лицо руками, подтянув колени к подбородку. Хватило? Или прикидывается, чтобы снова напасть, как только я повернусь спиной? Решив больше не медлить я развернулся на пятках и кинулся к женщине, стоящей в спасительном конусе фонарного света. Казалось, ее кожа сделалась еще бледнее, почти прозрачна, и вся она – невесома – призрак, хорошенький, маленький призрак, съежившийся под проливным дождем. Она не убежала вопреки моим ожиданиям, она стояла и тряслась от страха, ровно там же, где я и видел ее в последний раз.

Я взял ее за руку и проговорил, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче:

– Пойдём отсюда.

Мне удалось вывести ее из ступора. Напоследок я обернулся. Слизняк все еще ползал в грязи, размазывая кровавые сопли.

"Как такое вообще возможно?" – думал я уводя ее за собой. – Каким скотом нужно быть, что решиться на то, что этот ублюдок хотел с ней сотворить?"

Там, откуда я пришел жизнь не сахар, и видимо здесь, в этом чужом мире, тоже. От внезапного приступа злобы меня отвлекла острая резь в боку.

"Потом, все потом!" Я подумал, что было бы неплохо согреть продрогшее тело горячим чаем, но в моих карманах не было ни цента.

– У тебя кровь!

– Царапина, жить буду. – попытался отшутиться я, и внезапно мир резко дернулся куда-то вниз и в сторону.

Она подхватила меня под руку, и лишь сейчас я понял, как уязвим, как же далеко от дома забрался. И если я не сошел с ума и все действительно так как и есть, и сейчас две тысячи восемнадцатый – я влип. И влип по крупному и сразу по всем фронтам.

Печальный, ворчливый голос сестры прорывался сквозь ледяную вату сумерек, облепившую меня, что ночные мотыльки лампу. Вся разница была лишь в том, что при Таре я мог бы шмыгнуть расквашенным носом, стереть разбитым кулаком кровь с горячечного лица и, гордо подбоченившись, не выдавая боли, сказать:

"Ничего, мои проблемы тебя не касаются."

Вот только Тара умерла от рака крови зимой двадцать седьмого, почти что век назад, и сегодня я дрался не с соседским мальчишкой, за право погонять мяч в родных подворотнях Бруклина, а с психопатом, у которого был нож, и разбитый нос сорванца Мэтью Броуди не шел ни в какое сравнение с рваной раной в боку, из которой с каким-то жутким праздным журчанием лилась черная в тусклых отсветах фонарей, кровь. Я здесь один, в незнакомом мне мире. У черта на рогах, если уж на то пошло. Улицы Нью Йорка окрасились в траурные, незнакомые мне тона, весь этот неон, нагромождения зданий, рекламные вывески с фильмами, названия которых я видел впервые, все было чужим. Однако, рядом была она, моя незнакомка.

"Нет, старина, от таких ран не умирают, ты же хочешь в армию? Так будь солдатом! Не для дядюшки Сэма, для меня с папой!" – так говорила сестра. И я вдруг ясно вспомнил, как она бинтовала содранные костяшки моих детских пальцев, после бесчисленных уличных потасовок. А я, красный, как вареный рак, молил Бога о том, чтобы никто из сверстников не стал свидетелем этой сцены. Вот еще! Чтобы девчонка бинтовала мальчишеские ссадины! Где это видано? Однако, с ней я мог позволить себе быть слабым, совсем как сейчас, с незнакомой мне женщиной, в незнакомом мире. Был ли я слаб от потери крови или же по какой-то иной причине, не знаю. Помню лишь то, как грохнулся на сиденье ее машины, помню режущие по глазам вспышки неона, помню ставший враждебным Нью Йорк, проносящийся мимо сотканного оазиса. Моего личного купола, утробы автомобильного салона. А за пеленой осеннего ливня неслась заунывная песнь ноября и в нем я слышал тихий, испуганный голос.

"Только не вздумай тут умереть!"

Однажды я пережил выстрел из ружья, разве может меня убить такая мелочь как нож?

"Ты можешь не побеждать в любой драке, просто постарайся не сыграть в сосновый ящик! Просто возвращайся домой, возвращайся ко мне!" – шептала Тара. Она всегда так говорила, если вдруг вместо оценок я приносил из школы тумаки. Но Тары нет, как нет и того, старого мира, к которому я принадлежу. Принадлежал!

– Эй, ты как? – прошептала она, сжав мою ладонь.

– Курить хочется.

Она закатила глаза и вымученно улыбнулась. По щекам текли слезы. Ее все еще трясло.

– София , – прошептала она имя.

– Мэтью, Мэтью Броуди. – Ответил я ржавым скрежетом и закрыл глаза.

– Куда мы едем? – спросил Мэтью и я вздрогнула – он сидел откинув голову, и глаза его были прикрыты. Мне казалось он спит.

– Здесь неподалёку больница.

– Не надо. – прохрипел он.

– Но…

– Нет.

От его хлесткого нет я невольно оробела. В нем было то, что я не могу описать словами.

Мэтью походил на раненого Уссурийского тигра – всеми клеточками я ощущала исходящую от него опасность.

Кажется, он догадался, какое впечатление произвёл его резкий ответ и попытался сгладить его:

– Прости, Софи. Всё в порядке. Не стоит беспокоиться. Останови машину.

– Куда ты пойдёшь?

– Это моё дело.

– Мэтью…

– Останови машину, Софи.

– Поехали ко мне, – Выдохнула я и вспыхнула. Только бы он не подумал чего дурного.

– Обещаешь не приставать? – спросил он, и мы оба засмеялись.

– Клянусь.

Когда мы въехали в Статен Айленд Мэтью спал. Я скользнула взглядом по взъерошенным волосам, видавшему виды пальто – двубортному пальто с накладными плечами. Вероятно, Мэтью Броуди был очень консервативным и в то же время небрежно элегантным, словно сошедший с чёрно-белых фотокарточек.

– Мэтью, – тихонько позвала я. – Приехали.

Он проснулся, секунду смотрел на меня расфокусированным взглядом, потом промычал что-то невнятное.

Мы вышли с машины, я открыла дверь, включила свет в холле и ахнула – на сером пальто расплылось бурое пятно.

– Раздевайся. – сказала я. – Я застираю.

Мэтью снял пальто. Пропитанная кровью рубашка прилипла к телу.

Он пошатнулся и сполз по стене на пол.

– Просто дай мне воды. Пожалуйста.

Когда я вернулась со стаканом мне вдруг показалось, что он не дышит.

– Мэтью?

Он открыл глаза и протянул дрожащую руку. Жадно пил, до последней капли.

– Сними рубашку.

– Ты обещала. – хмыкнул он.

Я закатила глаза и присев возле него на колени, расстегнула пуговицы. Рана оказалась серьёзнее, чем я думала.

– Мэтью… – начала я, опасаясь его реакции. – Моя сестра врач. – я опустила слово «будущий». – Позволь ей осмотреть тебя.

– Хорошо. – сказал он.

Я набрала номер Хлои.

– Алло! – проворчал Дик.

– Дик? Хлоя…

– Спит.

– Так разбуди её.

Я рассказывала Хло о причине позднего звонка, то и дело поглядывая на Мэтью. Он держался стоиком, но лицо его приобрело землистый оттенок, кромка губ посинела. – Поторопись. – взмолилась я в трубку и она, взволнованная, пообещала примчаться в течение часа. Я провела Мэтью в гостиную, а сама пошла на кухню за аптечкой. Пока я промывала рану он тяжело дышал.

– Это остановит кровь, – сказала я, промокнув салфеткой влажную рану. Его мышцы при этом напряглись. Мой взгляд скользил по исполосованному шрамами торсу.

***

Опустив взгляд, я увидел серповидную рану с вывороченными наружу краями, сочащимися кровью. Софи склонилась надо мной, обрабатывая антисептиком.

– Вот так… – шептала она. – Вот так.

Я сглотнул слюну. Она собрала волосы в пучок, оголив изящную шею.

В мое нутро точно насыпали снега.

– Жжёт? – спросила она, и легонько подула на рану.

А я невольно залюбовался ею, напрочь позабыв о дыре в боку. Что со мной происходит? Я отвернулся к окну, пытаясь сосредоточиться на потоке машин. Лишь бы не представлять эту пульсирующую жилку на ее шее. Я обратил внимание, какие тонкие у неё запястья…

Идиот, мысленно выругался я, чувствуя, как горят уши. Рана заныла, но это ощущение казалось не сильнее фантомной боли.

В дверь постучали.

– Я сейчас, – сказала София. – Это Хлоя.

***

– Потерпи, герой.

Хлоя ободрительно шлепнула меня ладонью по щеке и прижала пропитанную спиртом марлю к ране. Её игла ходила во мне, оставляя лишь аккуратные стежки. Сцепив зубы, я дрожал, словно осиновый лист. Ощущение было сродни тому, если бы прямо в кровящий разрез вонзали раскаленную кочергу.

Пока Хлоя возилась с раной, я смотрел, как дрожащими руками София разрывает упаковку с бинтом. На журнальном столике перед ней была целая россыпь всевозможных тюбиков, пузырьков и ампул.

Хлоя что-то быстро говорила, но голос доходил до сознания с задержкой, слова и фразы накладывались друг на друга.

– Вот, выпей!

Софи вложила в мой рот какую-то пилюлю и я едва удержался, чтобы не схватить её ладонь и не осыпать поцелуями. На лбу выступила испарина.

– Это снотворное, – говорила Софи, но я не хотел ни смотреть на неё, ни слушать. Никто и никогда прежде не вызывал во мне такое губительное цунами нежности.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ: «ВОЗВРАЩЕНИЕ»

Когда я проснулся, правый бок жгло огнем.

«Жив» – пронеслось в мозгу. Мертвые боли не чуют.

Я по-прежнему находился в квартире Софии. Электронные часы на журнальном столике показывали три двадцать. В душной тишине я прокрался к окну. Нью-Йорк томился в полудреме, точно едва прикрывший глаза жирный кот. Где-то вдали провопила полицейская сирена.

Ощупав себя, я обнаружил тугой бандаж, в воздухе витал запах спирта и медикаментов. Обычно так пахнет в больницах. Так пахло в палате Тары, когда мы с отцом в последний раз пришли навестить ее. Этот запах въелся в память, забыть его невозможно.

Софи спала в соседней комнате. Дверь была приоткрыта и я невольно залюбовался, глядя на силуэт в обрамлении света ночника. Ее волосы струились по подушке жидким золотом. Она что-то беспокойно пробормотала во сне и отвернулась. Тоненькая бретелька сорочки съехала до локтя.

Птица не твоего полета, как сказал бы Салли Уилсон. «Ты здесь чужой, Мэт».

Я вышел с комнаты. Мое пальто, аккуратно сложенное, лежало на кресле в гостиной. Порывшись в карманах я вытащил еще мокрую от крови пачку «Лаки страйк».

Я уже знал, что уйду утром и Софи останется всего лишь воспоминанием.

Мятый вкладыш выпал из пачки, но прежде, чем я успел потянуться за ним, в воздухе раздался треск, словно кто-то одним рывком разорвал мокрую тряпку. Голубые молнии зазмеились по рукавам и я ощутил, как волосы встали дыбом. Я уже испытывал это ранее – я перемещался. Квартира Софии утонула в белесой дымке.

Едва проснувшись я села и хлопнула рукой по простыне, пытаясь нащупать телефон. Четыре сорок утра. Я практически не спала – стоило закрыть глаза, как Итан возникал в темноте, и я вздрагивая, снова таращилась в потолок и считала.

Соскользнув с кровати, я прокралась на цыпочках в гостиную. Смятая постель оказалась пуста.

– Мэтью! – Позвала я и вошла на кухню.

В предрассветной тиши царило безмолвие. Не было ни узкой полоски света под дверью ванной комнаты, ни пальто.

"Ушел" – думала я, стоя посреди квартиры, и чувствовала, как внутри, словно чернильная клякса, расплывается горечь.

От внезапного звонка в дверь я вздрогнула и бросилась в холл. Я была уверена, что Мэтью вернулся, но на пороге стояла Хлоя. В нетерпении переминаясь с ноги на ногу она стискивала сумочку и хмурилась. Судя по всему этой ночью она так же не сомкнула глаз.

– Входи, – сказала я потянув за ручку и замерла на месте.

Входная дверь была заперта изнутри.

"Какого черта?"

Впустив Хло, я бросила взгляд на ключницу и убедилась – Ключи на месте.

– В восемь я должна быть на семинаре. Туда ехать три часа… – сказала Хлоя. – Как он, Софи?

– Он ушёл, Хло. Давай больше не будем об этом. Твои попытки обручить меня не приводят ни к чему хорошему. – Замечаю, как она открывает рот, чтобы вновь попросить прощения и перебиваю, подняв вверх указательный палец. – О, Хло, я ни в чем не виню тебя, просто пойми – каждая неудачная попытка как гвоздь в крышке. Ещё немного и моя вера в людей будет лежать вместе с Энн и мамой в холодном Грин-Вуде.

Хло вздрагивает. Она всегда вздрагивает, когда я упоминаю Энн. Она боится что однажды я отправлюсь следом.

Наконец она выдвигает последний аргумент:

– Он не подонок, Софи. Он спас тебя. Признайся, он ведь тебе понравился.

– Конечно, он не подонок. Всего лишь человек, который ушёл не попрощавшись. Ты не думала, что ему это просто не надо? Он поступил, как герой, но не стоит идеализировать его.

Я стараюсь говорить твёрдо, опустив разочарование, которое испытала при виде пустой постели. Я знаю Хло – стоит мне признаться, что Мэтью зацепил меня и она развернёт планету в попытках свести меня с ним.

Мы с ней очень разные. Она горячая. Человек-взрыв, ядерный реактор. В ней переплетается ум и страсть с нежностью и наивностью, и иногда мне это не по душе.

«Пригляди за ней». Эти слова мне сказала мама, когда врачи уже не обнадеживали. И я приглядывала. Сейчас, к счастью, за ней приглядывает Дик. Славный парень, и кажется любит её всем сердцем.

– У него серьёзная рана.

– Что?

– Я говорю, – повторила Хло, – что у Мэтью серьёзная рана. Я сделала все что могла, но ты же понимаешь – ему стоило обратиться в больницу.

– Я знаю, Хло. Надеюсь, ты не думаешь, что я пыталась отговорить его?

– Смотри!

Я взглянула в направлении указывающего пальца и заметила острый край визитки торчащий из под кресла.

Секунда – и в руках Хло красная карточка. На её лице отразилось разочарование.

– Я подумала он оставил свою визитку.

– Потерял свою визитку, – с ударением на слове «потерял» произнесла я.

– Никогда не видела ничего подобного.

– Что там?

Я показала карточку. Она повертела её в руках и пожала плечами. Она уже потеряла интерес к карточке, которая, наоборот, заинтересовала меня. Это была обычная карточка-вкладыш, такие обычно кладут в чипсы или овсяные хлопья.

Совершенно обычная, если не учитывать возмутительный слоган:

« Лаки страйк. 20 000 врачей говорят – Лаки страйк противодействуют кашлю3.» *

но я зачем-то сунула ее в ящик стола.

– Я пойду, – сказала Хлоя и обняла меня так, как не обнимала со дня смерти Энн.

Она искренне сопереживала мне и я поцеловала её в щеку, вложив в поцелуй всю любовь и благодарность на которую была способна.

Шум исчез, мир вокруг постепенно принимал знакомые очертания. Я смотрел в запыленное, треснувшее у основания зеркало, с прицепленной в углу фотокарточкой Тары. Я был дома. Занимался рассвет. Кроваво-красный диск зимнего Солнца уже показался над горизонтом, подпалив клочок неба на востоке. Робкие лучики скользили по обледенелым скатам крыш, отражаясь от заиндевелых стекол рассыпались радужным бисером.

Тишину морозного утра нарушал лишь слабый скрежет в системе отопления и жуткий, похожий на рык дикого зверя, храп в застенках.

Я ощупал лицо, едва касаясь холодной кожи кончиками пальцев. Отражение в зеркале сделало то же самое. Все на месте. В момент переброса ничего не потерялось. Сбросив пальто я осмотрел рану. Тугой бандаж уже намок от крови, но боли я не чуял. Возможно все еще сказывалось действие таблеток.

"Невозможно"

  Всего пару мгновений назад я находился далеко от сюда, в другом мире. Расскажи я о том, где был, Тара несомненно решила бы, что я спятил. Я сделал кофе.

Стоя у окна с горячей чашкой смотрел на пробуждающийся город. Я поймал себя на мысли, что меня мало беспокоят загадки науки. Я думал о Софии. Закрыв глаза я рисовал, опытной рукой художника старательно выводил на листе памяти волнующий образ. Сначала набросок, потом тени, цвета.

И вот передо мной загадочная девушка с фотокарточки, девушка, которую я спас, девушка, что спасла меня. В добрых глазах, а я их запомнил больше всего, плясали веселые искорки. Я долго раздумывал над тем, какой цвет использовать. Бутылочное стекло? Морская волна? Осеннее небо? Или лазурь? А может быть фиалковый?

  Глаза Софии обладали всеми этими оттенками разом. И за этими глазами скрывалась целая вселенная. Она улыбалась мне с мысленного портрета, на ее щеках, тронутых легким акварельным багрянцем, проявились ямочки. Ее полные губы чуть приоткрыты, кажется я даже почувствовал ее дыхание на своем лице. В ее образе было что-то неземное. Не из этого мира.

Поставив чашку на подоконник я потёр виски и тяжело вздохнул, в боку при этом предательски кольнуло, все же боль возвращалась. События прошлого дня казались мне чем-то совершенно нереальным, сном. Но аккуратно зашитая рана и фотокарточка из будущего, говорили об обратном. И лишь сейчас я подумал, что совершенно ничего не знаю об устройстве. Как оно работает, и встречу ли я Софию вновь? Но где-то в глубине души было уверен, что это только начало.

  Провалявшись без сна до семи утра, я оделся и пошел в бар к старику Момсену.

"всегда открыто, всем рады!" – вспомнил я грубо-начертанную от руки вывеску. Русалка с непомерно огромными сиськами, похабно ухмыляясь, сидела на бочке и вывалив язык подносила кружку к густонапомаженным губам. С этой вывеской связано множество легенд и домыслов, и всякий, кто хоть раз был у Мо, так назывался бар, поминал причудливые художества господина бутлегера покуда хватало памяти.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ: «ПРОЩАЙ, НИК!»

"Здравствуй, мой дорогой друг! Я слышал о взрыве и, признаюсь, был крайне рад, что ты жив. Я читаю Вестник, и видел заметку мисс Пэйдж. Стоит отдать ей должное, писать она умеет, хоть на мой скромный взгляд, человека далекого от журналистики, ей стоит научиться следить за языком. Амбиции мисс Пэйдж идут далеко впереди нее.

Однако речь о другом. Как я уже сказал, я рад, что все обошлось. Тем не менее, я написал это письмо отнюдь не потому, что в очередной раз хочу, как ты сам выразился в интервью мисс Пэйдж, отнять лакомый кусок! Я также не стану тебя умасливать, в попытках заполучить твое расположение. Хотя, признаться честно, я был бы только рад сотрудничать с таким, все всяких сомнений, пылким умом, для которого, как и для меня впрочем, наука является единственным смыслом в жизни! Хочу заверить тебя, что не имею в виду ничего, кроме дружеской поддержки и финансирования любых твоих экспериментов.