Длань Покровителей 1. Земля избранных

– Вот мой совет тебе, мальчик, – Лихач сжал губы. – Не пытайся это объяснить. Пожалеешь. Очень сильно пожалеешь. Не копай глубже – ты и так теперь знаешь слишком многое. Я не могу сказать больше. Да, это было: просто живи с этим. Просто живи и считай, что объяснения этому нет.

– Значит, ты знаешь… – сердце Нери бешено заколотилось. Разгадка на расстоянии вытянутой руки, но при этом недоступна.

Лихач оттянул воротник рубашки. В его глазах плескалась усталость.

– Не утомляй меня, Тюфяк, – сухо произнёс он.

Нери уставился в голографический проектор над барной стойкой. Монотонный голос диктора городских новостей бесстрастно оповещал о новых случаях заражения водяным бешенством. Яркие голограммы сменяли друг друга: перед глазами мелькали лица реаниматоров, койки лечебниц, трубки капельниц…

Свет ламп стал мягче: бар переходил в вечерний режим. Уже знакомый, почти осязаемый цветочный аромат накрыл их невесомой волной. Перед столиком, будто бы ниоткуда, снова возникла официантка.

– Что-нибудь ещё? – пролепетала она.

– Нет, – машинально ответил Нери.

– Да, детка, – раскатистым басом прогорланил Лихач, опустив руку на плечо Нери. – Номер один, пожалуйста.

Близоруко сощуренные глаза девушки расширились, выдавая изумление. Пальцы дрогнули, чуть не уронив фиксатор заказа.

– Напоминаю Вам, что… – промямлила она с неуверенностью.

– Детка, ты – обслуживающий персонал, я – клиент, – перебил Лихач. – Я плачу тебе за работу, очень хорошо плачу. Пожалуйста, принеси то, что я требую, и не затягивай.

Девушка покорно опустила глаза. Казалось, что по её щекам сейчас побегут слёзы. Нери стало жаль её: нелепую, неуклюжую и скованную.

– Как там мать с сестрой? – Лихач неловко попытался перевести разговор на другую тему.

Нери проводил взглядом фигуру официантки, пересекающую зал, и неуверенно пожал плечами:

– Как всегда. Ничего нового. Маму ничем не расшевелишь, Венена ходит под себя. Обе на моей шее. Ненавижу обеих, далась мне такая жизнь…

Озлобленную речь прервал шлепок подзатыльника. Кожаный ремешок, стягивающий тяжёлые волосы Нери в конский хвост, лопнул, освободив мощные пряди. Каштановые змейки легли на плечи, полетели на лицо, спрятав зардевшие от ярости щёки. Нери стиснул зубы, чтобы не зарычать от обиды: так его ещё никто не унижал. Он злобно покосился на отчима. Лихач, как ни в чём не бывало, потягивал из кружки остатки пива.

– Будь ты моим сыном, Тюфяк, в стену бы вмял за такие слова, – произнёс он так, будто не имел к происходящему ни малейшего отношения.

– Но ты мне не отец…

– К счастью, – в голосе Лихача послышалось осуждение. – Сдался мне такой неблагодарный сыночка.

Нери кашлянул, пытаясь прочистить пересохшее от волнения горло. Голова отчаянно закружилась, внизу живота зародилась жгучая волна ярости. Она неслась вверх, тяжёлым бременем давя на плечи, застилая глаза чёрной пеленой.

– Да поживи хоть день моей жизнью, а?! – проворчал он сквозь зубы. – Это тяжело, очень тяжело, когда особи, родные генетически, воспринимают тебя только как ресурс!

– Я прожил с твоей матерью семь лет, Тюфяк! – произнёс Лихач в ответ. Нери казалось, что под кожей отчима взрываются молнии и грохочет буря. – Кому, если не мне, знать, что ты фигню городишь?!

– Ты не видел и половины! – пальцы Нери вцепились в край лавки. – Когда ощущаешь всё на себе, день за днём, год за годом, делаешь совсем другие выводы!

– Угомонись, парень, – Лихачу по-прежнему не было дела до тонких душевных стенаний Нери. – Если мне придётся самому ставить тебя на место, ты не выдержишь.

Нери кипел, прожигая взглядом собственные колени. Пряди волос застелили поле зрения. Кончики пальцев онемели от напряжения.

– Зря я тебе доверился, – прошептал он, чувствуя, как частые удары сердца отдаются в висках. – Если бы я только знал, что ты…

– Ваш заказ, – девичий голос прервал тихий монолог Нери. Официантка поставила в центр стола стеклянную бутылочку с прозрачным содержимым и пару крошечных рюмочек и, развернувшись, зашагала прочь. Ей, видимо, не хотелось в очередной раз стать мишенью Лихача.

Лихач с готовностью потёр ладони. Сомкнув пальцы на горлышке бутылочки, он неторопливо отвинтил крышку. Бесцветная, прозрачная, как вода, жидкость хрустальным потоком заполнила рюмки.

– Кстати, о доверии, – проговорил он, протягивая Нери рюмку, – сделай одолжение, выпей-ка.

Нери осторожно понюхал жидкость. Специфический, едкий запах заглушил мысли, сбив их в спутанный комок. Голова снова принялась описывать окружности.

– Ну уж нет, – он оттолкнул руку Лихача, чуть не расплескав жидкость. – Что за гадость ты мне суёшь?

– Поверь, это из лучших побуждений, – Лихач был серьёзен. – Не отравлю, не бойся. Ты сейчас на пределе, я вижу. Тебе нужно расслабиться и забыться, чтобы не повторить мой путь. Знаешь, каким страшным он был?

Нери, откинув со лба прядь волос, покосился на отчима. Сначала подзатыльники раздаёт, а теперь каким-то гадостным приворотным зельем опоить пытается. Не к добру это.

– Ну? – выпалил он.

Лихач поставил рюмку на стол и беззастенчиво подтолкнул её к Нери.

– Мне даже имя пришлось сменить, – голос Лихача был твёрд. – Глупый, я думал, что это раз и навсегда перечеркнёт мои кошмары. Не помогло. А теперь я вижу, что ты повторяешь мои ошибки. Твой накал скоро превысит критический уровень.

Нери прикрыл глаза. Мутноватый свет, исчерченный плывущими нитями сигаретного дыма, казалось, доставал до сетчатки даже сквозь завесу век.

Лихач прав. На этот раз определённо прав.

– И я не хочу, чтобы ты стал таким же, как я, – продолжал Лихач. – Не хочу, чтобы ты обменял ум, эмоции и свой богатый потенциал на кошмары. Потому что, хоть мы и не родня по генам, Нери, ты для меня – сын. Выпей.

За свои восемнадцать лет Нери ни разу не притронулся к алкоголю: даже на совершеннолетие. Под Новый Год мама непременно доставала где-то бутыль шампанского, и в праздничную ночь, начиная с его четырнадцати, всегда наливала ему возрастную норму. Но один только кислый, тошнотворный запах игристого зелья вызывал отвращение.

Может быть, пришло время проверить, в чём соль? Узнать, почему этот запретный плод сводил в могилы миллионы особей до Великого Перелома?

Резкий, технический запах ощущался теперь менее отчётливо. Нери прикоснулся пальцами к холодному стеклу рюмки. С сомнением во взгляде повертел её в руках, наблюдая, как серебристые блики резвятся в толще жидкости. Осторожно поднёс ободок рюмки ко рту…

Неприятный холодок дымкой скользнул по нижней губе. Открытое пламя струящимся потоком обожгло горло. Бежевый потолок снова накренился: на этот раз опасно, будто готовясь дать трещину. Клубы сигаретного дыма, силуэты людей, деревянные стены слились перед глазами в единое трепещущее месиво. Блики света растянулись в яркие, дрожащие линии.

– Ну и гадость, – пробормотал Нери, борясь с отвращением.

Приятное тепло медленно разлилось по телу. Будто во сне Нери ощутил, как крепкая ладонь Лихача ложится на плечо. И снова Лихач оказался прав: проблемы отступали по мере нарастания головокружения, освобождая место беззаботной радости и приятному безумию.

– Пожалуй, хватит с тебя, – донёсся сквозь плотную стену тумана голос отчима. – Слабачок ты. Детская доза, а уже перебрал.

Нери расхохотался. События предыдущей ночи убегали на задворки памяти, теряясь меж детских воспоминаний и отвергнутых моментов прошлого. Травы забытья прорастали сквозь сдобренную ими почву. Фиолетовые вспышки теперь казались игрой полууснувшего рассудка, силуэт Венены – обычной гипнагогией.

Всё вставало на свои места. А, может быть, наоборот – становилось безрассудным элементом хаоса.

– Пожалуй, надо проводить тебя до дома, – заключил Лихач, помогая Нери надеть и застегнуть ветровку. – Поднимайся, парень!

5

Нери переместился из вагона на знакомую крышу. Ноябрьская прохлада, напитанная запахом сухой древесины, заскользила по щекам, лентами вплетаясь в развевающиеся волосы. Мелкие мушки озноба осели на коже, заставив сильнее стиснуть зубы.

Тёмно-синий ночной воздух бодрил и успокаивал, возвращая трезвость рассудку. В ночи слышалось завывание ноябрьского урагана. Под ногами рассыпались миллионы дрожащих огней, растянулись нитями паутины световые полосы. По кольцу разъезда, опоясывающему спальный район, Нери понял, что не ошибся станцией: он дома.

Лихач вышел следом: теперь суровый и непоколебимый.

– Дальше пойдёшь один, – проговорил он. – И ты знаешь, почему. Я сделал всё, что мог. Квартиру найдёшь?

– Уж как-нибудь… – пробурчал Нери. Теперь он чувствовал себя абсолютно разбитым: вместе со здравым смыслом возвращались волнение и страх. Скорее всего, завтра утром он установит личный рекорд: трое суток без сна.

– Номер квартиры помнишь?

– Двести пятнадцать. Ты за дурачка меня держишь?

– На всякий случай, – Лихач похлопал Нери по плечу. – Всё-таки, тут люди пропадают. С матерью не ругайся. И ещё: если это повторится – звони. В любой час.

Внизу шумели оживлённые перекрёстки. Там дороги чужих судеб пересекались, скручивались витками спирали, а затем вновь расходились нитями бесконечной паутины. Над крышей вздымался пронзительно-синий купол неба, усеянный россыпью лучистых звёзд. Здесь, вдалеке от индустриальных кварталов, звёзды – неотъемлемый элемент ночных городских пейзажей.

– Ты всё знаешь, – обиженно пробормотал Нери, – и прячешь то, что может спасти меня от меня же самого.

– На самом деле, не намного больше, чем ты, – Лихач ободряюще улыбнулся. – Просто пойми и прими: ты не можешь копать дальше. Иначе подвергнешь себя опасности.

Нери лишь звонко рассмеялся в звёздное небо. Хмель ещё не до конца выветрился из крови. Ветер подхватил звук его голоса и унёс за собой, оставив в память лишь колкие отзвуки эха. По-прежнему натянуто улыбаясь, он поспешил прочь, к лестницам.

– Я не шучу, Нери! – бросил вслед Лихач.

Нери поймал возглас, но не мог заставить себя обернуться. Возможно, отчим прав и на этот раз.

В любом случае, копать пока некуда: ржавая лопата нашла на бетонный монолит.

Прозрачный лифт стрелой уносил Нери вниз. Пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, он зачарованно смотрел, как уплывают вверх созвездия, впечатанные в синий бархат небес. Звёзды походили на тонкие пробоины в днище огромного корабля; вода струилась сквозь них пучками света, как предвестник небытия. Долго ли ещё?

Внизу мерцали кварталы. Эта часть улицы в столь поздний час пустовала. Лишь арки автомобильных мостов то и дело пробуждали иллюзию жизни рыком двигателей.

Нери поймал взглядом чёрные квадраты окон своей квартиры. Мама и Венена уже спят. Что ж, оно и лучше!

Пожалуй, стоит просто вычеркнуть из жизни события двух предыдущих дней. Вакуум пустоты послушно заполнил голову, уничтожив сомнения в зачатке.

Глава 2

Когда птицы падают

1

Тридцать третий день третьего сезона, год 319

Девятый Холм засыпал в дымке облаков вместе с нахохленными воробьями, что затихли в кронах деревьев. Лёгкий ветерок целовал листья и гнал по каменистым дорожкам зёрнышки песка.

Скрип золочёных дверей, усеянных каплями огранённых рубинов, прорвал тишину Священной Аллеи. Поправив подол оранжевого платья, расшитый сердоликовыми бусинами, Анацеа ступила на лестницу. Пропахшие дымом и благовониями волосы хранили память о Великом Посвящении.

Кантана жалась к ней так крепко, что, казалось, они стали единым целым. Малышка впервые увидела Великое Посвящение, и её плечи под чёрной тканью накидки мелко дрожали, а глаза блестели от слёз.

– Мама, – проговорила Кантана с ужасом, – что они сделали с Сианом?!

Анацеа натянуто улыбнулась в полумраке:

– Сиан теперь – Покровитель. Покровитель деторождения, которому будет служить Сиазе. Она будет всю жизнь носить пурпурные одежды: ведь пурпур – цвет зарождающейся жизни. Цвет любви, которая приводит к союзу мужчины и женщины, рождению детей…

У подножия Храма, на серебристых скамейках, собралась целая группа людей. Женщины в разноцветных платьях, мужчины в белых одеждах, дети. Они дожидались своего Часа Посвящения. Одна из женщин, молодая и испуганная, прижимала к себе младенца и яростно кричала что-то в засыпающее, пробитое гвоздями звёзд, небо.

Молитвы это были или проклятия?

Кантана поникла. Хрустальная капелька слезы заскользила по её щеке.

– Даже у Сиазе теперь есть, кому служить, – обиженно пробормотала она. Звук её голоса потерялся в шелесте листьев. – А у меня – нет. Какого цвета были бы мои платья, если бы…

– Седьмой день твоей жизни был днём прославления Покровителей Хаоса, – проговорила Анацеа отрешённо. Она не любила, когда Кантана затрагивала эту тему. – Фиолетовый.

Глаза Кантаны возбуждённо заблестели.

– Ух ты! – воскликнула она. – Мой любимый цвет.

Анацеа отвела глаза и осторожно прижала дочь к себе. Кантана осталась непосвящённой, но в этом не было её вины. Вопросы младшей дочери с годами становились всё более прозрачными: они всё чаще напоминали Анацеа о том периоде жизни, который она не желала воскрешать в памяти. И забывать не желала тоже…

Последние ступеньки остались позади. Анацеа и Кантана вышли на вымощенную камнем площадь. Солнце опускалось к горизонту, наливаясь алым. Шаловливый ветер щенком бросился под ноги, заставив подолы юбок заиграть волнами.

Дети носились кругами, пытаясь догнать друг друга: звонкие голоса эхом терялись в яблоневых кронах Священного Сада.

– Мама, мама! – женский голос, смеющийся на надрыве, догнал Анацеа. – Вы решили уйти без нас?

Анацеа обернулась, разметав по плечам волосы. Взгляд поймал фигуру старшей дочери – Вайраны. Девушка крепко прижимала к себе маленького сына. Чуть поодаль тихо шли муж Вайраны – Арапонт и сын Анацеа – Элатар. Оба угнетённо смотрели в землю и шептали что-то едва открывающимися губами.

Несмотря на то, что внешнее спокойствие удалось сохранить, сердце сжали тиски ужаса. Скоро, очень скоро Великое Посвящение заберёт у Анацеа Элатара. Через несколько лет он начнёт подыскивать жену и непременно влюбится в одну из девушек Девятого Холма. А потом она обязательно родит ему дочку… Анацеа поймала себя на мысли, что была бы рада, если бы у Элатара родился сын: такой же потешный коренастый мальчишка с медовыми локонами волос.

– Что случилось? – Анацеа вздёрнула подбородок.

– Зейдана плачет у тела мужа! – с презрением выкрикнула Вайрана.

Анацеа, приложив палец к губам, с укором посмотрела на старшую дочь. Вайране Покровители дали двух сыновей, поэтому Акт Великого Посвящения радовал и смешил девушку, подобно тому, как весёлое представление забавляет ребёнка.

– Помолчи, – сквозь зубы выговорила Анацеа.

Ей самой приходилось плакать дважды, и она как никто другой знала, что переживает сейчас Зейдана. В памяти возникли пугающие картины: красные реки крови, расплескавшиеся по жертвенному Алтарю, бесстрастное лицо жреца-вершителя, мужская голова на каменном помосте… Маленький феникс встрепенулся внутри, расправив огненные крылья: Анацеа захотелось вернуться в Храм к Зейдане, чтобы обнять её, утешить, снова вдохнуть в неё жизнь… Но она не могла так поступить. Правила Посвящения диктовали иное. Через десять минут Вершители уберут тело Сиана в могильник. Зейдану с малышкой отведут в специально подготовленную комнату, где они будут пребывать под надзором жриц, пока не высохнут слёзы первой боли. А в Жертвенном зале настанет новый Час Великого Посвящения, но уже для других.

Зейдана станет сильной и непоколебимой, как мать. Посвящение научит её этому, превратит беспечное мягкосердечие в истинное благородство. Только трудности закаляют волю. Только боль утраты может помочь осознать истинную ценность чувства и открыть новые, неизведанные ранее грани жизни.

– Не смейся, дочь, – с укором продолжила Анацеа. – Первый раз очень сложно понять глубинный смысл великого Акта. Зейдана ещё очень молода. Мне тоже было восемнадцать в день твоего Посвящения.

Шероховатые ступени тихонько поскрипывали в сгущающейся темноте. Они отсчитывали шаги идущих на Посвящение, заставляя сердце Анацеа колотиться чаще. Сдавленный выдох вырвался из горла, и она прижала Кантану к себе крепче. Анацеа неоднократно созерцала Акт Великого Посвящения. Да что там – ей приходилось самой стоять со своими дочерьми в пелёнках у жертвенного Алтаря, рыдая так, что слёзы застилали взор…

А теперь это коснулось и Зейданы. На седьмой день жизни её дочери Сиазе, как и полагается. Крошка никогда не вспомнит лица отца, как и большинство женщин Девятого Холма. Ибо отправиться к Покровителям во имя Посвящения своей дочери – его почётный общественный долг.

Не вспомнит. Если, конечно, лёгочная отпустит Сиазе. Эта зараза вечно пристаёт к слабым недоношенным младенцам. Жрецы на этот раз не были однозначны и не могли сказать ничего определённого.

Из-за растопыренных яблоневых крон выплыло сочное яблоко полной луны. Ветки деревьев разрезали его на крошечные лоскутки. Казалось, что призрачный щербатый лик налит кислым виноградным вином.

Босые ступни коснулись травы, сбрызнутой вечерней росой. Тело пробрал неприятный холодок. Руки обхватили тельце Кантаны. Плечи девочки по-прежнему мелко трепетали.

– Неужели мой муж тоже уйдёт к Покровителям? – задумчиво пробормотала Кантана, подняв вишни чёрных глаз.

Анацеа тревожно покосилась на верхушки яблонь. На синих лоскутках неба одна за другой высыпали звёзды.

Как объяснить Кантане, что у неё никогда не будет ни мужа, ни детей?

В памяти Анацеа всплыло скуластое лицо покойной старшей сестры. Ноацеа, как и Кантана, была непосвящённой. Она никогда не показывала недовольства участью и ходила только с гордо поднятой головой. Её сила духа могла бы стать эталоном для любой женщины Девятого Холма, а смирение вызывало истинное восхищение. Юная Анацеа и её старший брат Винченцо считали сестру твёрдой и непоколебимой, как скала. До тех пор, пока однажды, глубоким вечером, не услышали доносящиеся из комнаты Ноацеа сдавленные рыдания.

– Вырасти сначала, – губы Анацеа едва шевельнулись, создавая для дочери подобие улыбки.

– А я возьму и не отдам своего мужа на Посвящение! – капризно прогундосила Кантана. – Вот не отдам и всё! А если за ним придут – перебью всех кулаками!

Сочная трава, напитавшаяся вечерней росой, приятно холодила босые ступни. Мелкие зелёные яблоки, что спешно покинули родные ветки, отражали лучи лунного света. Казалось, что Покровители рассыпали по газону сада сотни серебряных монет.

Анацеа расправила юбку, присела на корточки и крепко прижала девочку к себе, спрятав лицо у дочери на плече. Шёлковые пряди волос Кантаны, пахнущие свежестью и летними цветами, коснулись её щёк.

– Мама, ты что? – Кантана робко попыталась высвободиться из объятий, но Анацеа держала её крепкой хваткой. – Мам…

Не произнося ни слова, Анацеа коснулась сухими губами щеки дочери и отвернулась.

Анацеа не могла допустить, чтобы Кантана увидела, как она плачет.

2

Семьдесят шестой день четвёртого сезона, год 327

Солнечный свет завладел миром…

Пронизывающие и такие горячие для конца четвёртого сезона лучи клубились в воздухе, делая его похожим на парное молоко. Пёстрые блики плясали по стенам; по столам, что выстроились полукругом подле кафедры. Кантана недовольно сморщила нос. Плечи под толстой накидкой покрылись каплями пота: того и гляди, загорятся ярким пламенем! Высшая мера Инквизиции, не иначе! Она не без зависти оглядела слушающих. Почти все сбросили с плеч разноцветные накидки, и лишь непосвящённая Тилен сидела напротив, укутавшись в глухой чёрный палантин.

Говаривали, что до Возмездия Покровителей четвёртый сезон бывал холоден и дождлив. Что в лесах в первый месяц плодоносили грибницы, а деревья сбрасывали листву уже к середине второго. Кто знает, кто знает…

Размяв плечи, Кантана вернулась к записям. Вспомнить, о чём только что вели речь, оказалось невозможно. Монотонный голос Наставницы навевал дремоту. Казалось, что её слова начисто лишены смысла.

Как же хочется растянуться прямо за столом, покорившись порывам лени!

Луч лениво скользнул по ладони. Лиловые блики матового оконного стекла волочились за ним, обхватывая запястье браслетом. Солнце дарило ей настоящие аметисты! Кантана томно прикрыла веки, отгородившись от мира завесой ресниц. Если бы всё сложилось иначе в первые дни её жизни, она носила бы яркие фиолетовые одежды. Она имела бы право снять накидку, обнажив плечи. И непременно расшила бы подол платья аметистами цвета вечерней дымки… Но у Покровителей были другие планы: они даровали ей угрюмый цвет вороного крыла, бесправие и горькие чёрные агаты.

Наставница басисто вещала о роли женщины и мужчины в обществе, о сакральности Акта Великого Посвящения. Как бы лекции ни начинались, чему бы ни были они посвящены – истории или окружающей природе – заканчивались они всегда одним и тем же.

Усталый вздох вырвался из груди Кантаны. Наставнице важно было донести до них эту информацию. Ровесницы Кантаны находятся в преддверии замужества, и многим из них скоро впервые придётся увидеть Акт Великого Посвящения. Некоторые из слушающих, правда, уже присутствовали на Посвящениях; но стоит ли объяснять, что всё будет совсем иначе, когда они произведут на свет дочерей? Ведь у Алтаря окажется не дядя, не брат, не муж сестры, а тот, кто стал для тебя смыслом жизни.

Губы Кантаны изогнулись. Её-то это не коснётся ни коим боком! Хоть какой-то плюс непривилегированного положения.

Сасси повесила жёлтую накидку на спинку стула. Вальяжно расправив острые плечи, она кинула на Кантану победоносный взгляд. Её рот вяло шевельнулся, но Кантане не нужно было овладевать искусством чтения по губам, чтобы понять посыл. «Знай своё место» – вот всё, на что способен острый ум Сасси Альтеррони.

Кантана гордо показала обидчице язык и, ища поддержки, взглянула на Тилен. Та покусывала губу, едва сдерживая смех. Бисеринки пота рассыпались по раскрасневшемуся от жары лбу Тилен, лицо походило на разваренную картофелину. Кантана сама вряд ли выглядела более привлекательно, но деваться было некуда.

Запах раскалённой книжной пыли обрёл насыщенность; к нему примешивался аромат прелой древесины и мела. Воздух стал горячим, сухим и тяжёлым: каждый вдох давался невероятным усилием. Вот когда скучаешь по проливному дождю, бушующим ураганам и звонким грозам!

Наставнице следовало бы закончить нравоучения и отпустить их, но она увлеклась рассказом настолько, что напрочь забыла о времени. Даже красавица Сасси, обычно с вожделением слушающая Наставницу и то и дело поддакивающая ей, уныло косилась в пол, накручивая на палец светло-русый локон.

– Женщина непосвящённая не представлена Покровителям, и именно поэтому они не могут поддерживать её магический потенциал, – подытожила Наставница, уставившись на Кантану. Она всегда смотрела на неё или на Тилен, когда говорила о непосвящённых, – При отсутствии поддержки Покровителей имеется высокая вероятность установления связи с деструктивными силами. Поэтому любая попытка непосвящённой женщины применять магию пресекается в зачатке и наказывается четвертованием и пожизненной ссылкой.

Кантана снова взглянула на Тилен, стараясь придать лицу насмешливо-высокомерное выражение. Тилен подмигнула: уж она-то знала, что означает эта гримаса.

– На этом наша беседа закончена, – проговорила Наставница, складывая бумаги в кожаную папку. – Жду ваших вопросов.

Кантана нерешительно почесала затылок а затем подняла руку, разогнав облачко мелких пылинок. Сасси почти испепелила её взглядом.

– Скажите, Наставница, почему Покровители не поддерживают наш с Тилен магический потенциал, но всё равно с нами связываются?

Тишина на несколько секунд воцарилась в аудитории. Что-то недоброе произойдёт сейчас: Кантана поняла это по надменному блеску в глазах Наставницы.

– Госпожа Бессамори, не провоцируйте меня, – голос Наставницы, разорвавший тишь, был холоден и спокоен, – Вам тяжело среди избранных, но скромность и смирение даруют Вам счастье.

Сасси визгливо хихикнула. Молния пробежала меж лопаток, спускаясь к пояснице. Ах, как Кантана мечтала отправить нахалку на Мёртвый Континент, напрочь отрезав ей все возможности вернуться обратно!

– Я, вообще-то, прогноз на будущее не просила, – Кантана закатила глаза.

Морщинистое лицо Наставницы исказила недовольная гримаса. Она выглянула из-за кафедры, как стервятник, готовый в любой момент кинуться на добычу.

– Смирение и скромность, запомните это, госпожа Бессамори, – Наставница щёлкнула в воздухе сухими пальцами, породив ярко-голубую вспышку. – Я не хотела бы видеть Вас или Вашу подругу четвертованными: без рук и языка.

Кантана усмехнулась. Угрожает? Само собой, все они начинают запугивать, когда замечают инакомыслие! Кантана хорошо чувствовала расстановку сил, и точно знала, кто в случае конфликта одержит победу. Только вот доводить дело до этой стадии было невыгодно. Всё же, Наставница ещё три года будет отравлять ей жизнь. Сохранить хорошие отношения сейчас – важный приоритет.