Жестокеры

***

По наследству от бабушки Фриды мне досталась эта крохотная комнатенка в старом, словно на глазах рассыпающемся домишке, который стоял в маленьком пятачке похожих лачуг, каким-то чудом сохранившихся в самом сердце шумного высокомерного мегаполиса. Нас окружали новехонькие многоэтажки, модные стеклянные офисы. Они наступали со всех сторон, угрожая когда-нибудь нас раздавить. Тишина нашего дворика оставалась позади, как только ты сворачивал за угол: там по оживленной центральной магистрали вихрем мчались автомобили, по тротуарам текли нескончаемые потоки офисных работников. Даже не верилось, что посреди всего этого шума и толчеи есть такой тихий, богом забытый уголок.

На следующий день я вышла на «разведку»: на поиски продуктовых магазинов, больницы, аптеки – всего, что может понадобиться для самостоятельной взрослой жизни. Я шла мимо офисных зданий с прозрачными фасадами. Я поняла, что здесь, в этом городе, все любят находиться на виду, за стеклом, с гордостью демонстрируя себя всем, кто смотрит. В офисах свет горел даже днем, и сквозь стекла я видела сидящих в кабинетах людей. Мне показалось, что они с вызовом смотрят на меня сверху вниз и высокомерно улыбаются, словно говоря: «Мы-то сидим здесь, наверху, а где ты? Кто ты?» Такими же глазами смотрели на меня шедшие мне навстречу прохожие. Если первые несколько кварталов я шагала воодушевленно, то чем больше я их видела – этих оценивающих меня глаз – тем меньше оставалось воодушевления. Оно таяло с каждым новым шагом. На этот раз я чувствовала себя неловко – совсем не так, как накануне. Мне почему-то вдруг стало стыдно за свою немодную и порядком поношенную одежду, стыдно за всю себя.

Каких только чудиков не было на улицах этого города! Навстречу мне летел растрепанный старик в широкой выцветшей блузе, которая, судя по всему, когда-то давно была цвета морской волны. Длинные седые волосы, давно нечесаные, развевались вокруг его головы. А на голове был красно-коричневый берет, порядком полинявший и сбившийся набекрень. Через плечо у старика был перекинут какой-то деревянный ящик на ремне, похожий на мольберт, который мне смастерил Дим. Еще издалека я увидела, что старик что-то декламирует, при этом отчаянно размахивая руками и распугивая тем самым прохожих. Когда он поравнялся со мной, я услышала:

– Ах, все не то! Опять не то. Они все – не те!

Старик совсем не смотрел, куда идет, и едва не сшиб меня. Но, казалось, он этого не заметил. Даже не извинившись, он продолжил свой ход, не переставая жестикулировать и разговаривать сам с собой. Глядя ему вслед, я покрутила пальцем у виска.

Гуляя по улицам города …sk, я заметила еще одну странность: как будто здесь, в этом просторном городе, мне чего-то не хватает. Я словно задыхалась. Проходив несколько часов, я чувствовала себя неважно. Но день не прошел впустую. В квартале от дома я нашла подходящие магазинчики. Здесь был даже супермаркет и маленький открытый рынок с фермерскими продуктами. Гуляя, я сделала круг и теперь приближалась к дому с противоположной стороны. Оказалось, что там располагалась стройка, которую не было видно из окна. Подъемный кран перемещал по воздуху огромную связку кирпичей. Квартал бараков постепенно исчезал с лица города.

«Интересно, как скоро они подберутся и к нашим домам?» – не без тревоги подумала я.

Когда я проходила мимо стройки, из-за забора на меня вдруг бешено залаяла свора уличных собак. От неожиданности я вздрогнула, положила руку на грудь и прибавила шагу. В груди бешено прыгало мое напуганное сердце…

Зайдя во двор, я поняла, почему во время прогулки мне как будто не хватало воздуха: в отличие от утопающего в зелени Города Высоких Деревьев, в городе… sk не было ни одного деревца, ни одного кустика! Удивительно: за все время пока я гуляла, мой глаз не встретил ни одного зеленого островка. Деревья уцелели лишь в нескольких дворах, таких же закрытых и старых, как наш. Город …sk при более близком рассмотрении оказался сплошным царством асфальта, бетона, стекла и выхлопных газов. Я подумала, что если выключить все эти мегащиты и витрины, поразившие меня вчера своей многоцветной яркостью, от этого красивого города останется одна глухая неуютная серость.

Я встала под деревьями, запрокинув голову. Высоченные липы – это их силуэты я видела вчера из своего окна – уже наполовину были тронуты желтизной осени. Внезапно налетевший легкий ветерок поиграл листвой. Я жадно вдохнула этот свежий воздух. Деревья! Кислород! Наконец-то!

Подойдя ближе к дому, я почувствовала сильный запах канализации. Накануне, усталая с дороги, я его не заметила. Но сейчас он был настолько явным и так бесцеремонно лез в нос, что я поморщилась от отвращения. Подъем наверх с тяжелыми пакетами продуктов дался мне нелегко – из-за нестандартной высоты ступеней приходилось высоко поднимать колени. Сложновато будет каждый день сюда карабкаться… Мне с непривычки нужно было посидеть на диванчике и отдышаться после такого подъема. Я представила, как наверх, в свою каморку, забиралась бабушка Фрида. Я распахнула створки, чтобы было легче дышать. Ветер за окном шелестел желто-зеленой листвой. Липы, судя по их исполинским размерам, были посажены несколько десятилетий назад. Они давно переросли дом и теперь закрывали мое окно от чересчур любопытных взглядов из расположенных напротив офисов. Я вспомнила эти маленькие фигурки, хаотично снующие по ярко освещенным коридорам и лестницам. Нет, я бы так не смогла – сидеть вот так у всех на виду, напоказ. Как хорошо, что меня никто не видит.

На следующее утро, проходя мимо аптеки, я зашла и купила себе кислородный коктейль. С ним прогулка по улицам этого душного города далась мне немного легче.

***

Потом я узнала, что наш район в городе …sk презрительно называли «трущобами». Считалось, что тут селились одни отбросы общества. К числу этих отбросов теперь относилась и я.

Дом бабушки Фриды по документам не считался коммуналкой, но являлся таковой по сути, со всеми вытекающими последствиями: длинным коридором, общим туалетом и маленькими, тесными комнатушками, разделенными не полноценными стенами, а тонкими перегородками, которые не мешали прекрасно слышать друг друга (спасибо, что хоть не видеть!), а также вынужденным соседством с представителями самых низов человеческого общества – хронически безработными алкоголиками, наркоманами, мелкими жуликами, проститутками. Шум, грязь, толкотня, пьянки, ругань и постоянные выяснения отношений стали неприглядными декорациями моей новой жизни. Пока бабушка была жива, она держала в порядке весь этаж. Был введен график дежурств. Более или менее поддерживалась чистота в местах общего пользования и видимость уважительного отношения друг к другу. Но теперь, после ее смерти, жильцы совсем распоясались. За довольно короткое время они развели на этаже такую скотскую грязь и такую антисанитарию, что если бы их самих можно было хоть чем-то унизить, то это было бы самым жутким из унижений. Но их носорожьи брони невозмутимости, а также полное отсутствие брезгливости спасало этих людей от осознания того, как они унижены.

Мои новые соседи просыпались еще до рассвета. Они нигде не работали, а только и делали, что толклись в общем коридоре и громко перекрикивались, стоя на противоположных его концах, словно им больше нечем было заняться. Весь этот неумолкающий человеческий улей непрестанно гудел – денно и нощно. Казалось, он облепил весь наш старый дом, и тот вот-вот рухнет под этим копошащимся роем. Я не знала, что написать матери в ответ на ее вопросы о том, как я там устроилась. Я боялась, как бы она не надумала приехать навестить меня. Я успокаивала себя:

«Ну ничего, АЕК! Найдешь работу и будешь целыми днями отсутствовать, не видеть всего этого… А потом съедешь отсюда. Как можно скорее, при первой же возможности…»

Но все-таки я вырвалась! Я вырвалась – и это главное!

Поначалу эта пьянящая мысль заслоняла собой все эти и другие, еще предстоящие мне разочарования и невзгоды самостоятельной взрослой жизни, предчувствие которых меня тогда накрыло. В беззаботной эйфории этих первых недель я бесцельно гуляла по городу. Было такое чувство, как будто меня с рождения держали в плену, в тесной клетке, а сейчас вдруг выпустили на волю. Во время одной из таких прогулок я вышла на широкий проспект и увидела высокое помпезное здание с колоннами. Над входом крупными золотыми буквами было написано: «ИНСТИТУТ ИСКУССТВ». Когда-то давно чудесная, похожая на инопланетянку женщина с белыми волосами и волшебным именем Нонна Валерьевна приглашала меня сюда – именно сюда, я поняла это! Я улыбнулась своим наивным детским мечтам. Да, ведь когда-то давно – в прошлой жизни – у меня были мечты о том, что я стану певицей! Как Бунтарка! Сейчас это казалось таким смешным.

И все же было любопытно увидеть это здание воочию. Я долго ходила между колонн, любуясь на их лепные капители. А ведь я могла бы учиться не в нашем жалком педколледже, а здесь – если бы в свое время у меня хватило смелости. У меня сохранилась визитка Нонны Валерьевны с номером ее телефона. Но когда пришла пора поступать, я не решилась ей позвонить. Кем я была тогда? Глупой девчонкой, у которой нет музыкального образования, нет денег и связей. Странной девчонкой в черной кофте, которая полжизни провела в больнице и в депрессии? Да Нонна Валерьевна и не помнит меня, наверно! Сколько таких, как я, ей довелось в своей жизни прослушать?

Я сразу же сдалась, не предприняв даже попытки штурма.

И вот теперь я стояла перед своей мечтой, на которую у меня в свое время не хватило смелости, и снова не решалась открыть дверь и войти внутрь.

Я сделала это не с первой, и даже не со второй попытки. Долгое время я просто приходила сюда, убеждая себя в том, что хочу еще раз посмотреть на прекрасные резные верхушки, венчающие эти колонны. В конце концов, в один из таких приходов я решилась.

«Я ведь просто спрошу и все».

Собравшись с духом, я потянула на себя тяжелую створку огромной деревянной двери. Дверь со скрипом отворилась. Я шла по коридорам института, с любопытством рассматривая все, что попадалось мне на пути. На стенах висели портреты лучших учеников. Глупо, но я представила, как в ряду с ними мог висеть и мой портрет. Я ощутила какой-то странный трепет при этой мысли.

Когда я проходила мимо одной из аудиторий, оттуда раздалось пение. Я невольно замедлила шаг. Я вспомнила свои занятия вокалом в Доме Молодежи, а до них свои репетиции перед спектаклем – в том актовом зале, когда я пела легко и свободно, и мой голос летел, как летят вот эти сильные молодые голоса.

«Сейчас я, наверно, не спою ни строчки», – с горечью подумала я. – Голос заскрежещет, как эти старые петли на их входной двери».

Хотелось стоять и слушать это пение вечно. Я с усилием заставила себя оторваться и пойти дальше.

– Милочка! Вступительные экзамены давно закончились! – высокомерно заявила худощавая чопорная женщина, с длинным носом и высокой прической в виде башни. Хотя слово «женщина» неприменимо к такой важной особе – правильнее будет назвать ее «дама».

– Учебный год уже начался! Где вы были раньше?

– Я знаю. Но… дело в том… я все равно не смогу себе позволить дневное обучение… Меня интересует… какие еще есть варианты?

Я всегда смущалась и невнятно что-то лопотала, когда на меня вот так смотрели – с выражением высокомерной недоброжелательности. «Дама» смерила меня презрительным взглядом – от макушки до пят. Сделала она это мастерски – я сразу почувствовала себя ничтожным насекомым. Видимо, она частенько практиковалась.

– На какую специальность вы претендуете?

– Живопись.

«Дама» на всякий случай смерила меня еще одним таким же взглядом.

– Ваша подготовка? Педагоги, которые с вами занимались? Чья школа?

Я совсем смутилась.

– Дело в том, что я никогда не занималась с педагогами. Я совсем начинающий художник. Самоучка.

Зря я это сказала. Слово «самоучка» заставило «даму» презрительно поморщиться. Она даже нагнулась вперед над своей конторкой и поправила очки, чтобы получше рассмотреть: что за диковинный зверек тут перед нею? Когда ей все стало про меня окончательно ясно, «дама» откинулась на спинку стула и придала своему лицу выражение язвительной насмешливости.

– То есть ваши умения и способности никогда не были оценены кем-то, кто в этом разбирается? А вдруг вам только кажется, что у вас есть способности?

Я молчала, стоя перед ней, не зная, что ответить.

– Могу дать стопроцентную гарантию, что вы, девушка, не поступите – ни на следующий год, ни когда бы то ни было. Даже платно мы вас не возьмем. Для того чтобы учиться в нашем институте, нужна многолетняя работа за плечами, нужна база, нужна школа. Понимаете, школа!

Ушат холодной воды, который вылили мне на голову, заставил меня содрогнуться.

– Ну, может, у вас есть вечерние курсы, чтобы у меня появилась эта самая база? – предприняла я еще одну попытку. – Понимаете, я ведь не претендую на то, чтобы учиться на дневном… Мне … все равно придется работать и… много времени у меня не будет…

«Дама» всем своим видом продемонстрировала, что вот на этот раз ей нанесено глубочайшее оскорбление. Взгляд ее потух. Казалось, она разочаровалась во мне окончательно. Она наполовину прикрыла глаза веками, сложила руки на груди и отрезала, не глядя на меня:

– Милая девушка! Искусством не занимаются после работы. Ему либо посвящают всю свою жизнь и все свое время, либо не занимаются им вообще!

Это был контрольный выстрел. «Дама» демонстративно развернула газету, и я поняла, что перестала для нее существовать.

– Извините, что отняла у вас время.

Я понуро плелась по коридору.

«В – Высокомерие. И откуда их таких набирают? «Искусству либо посвящают всю свою жизнь, либо не занимаются им вообще», – передразнила я «даму», пытаясь скопировать ее голос и манеру. – И как люди становятся художниками? Кто кормит их, пока они целыми днями сидят и рисуют?»

Я забыла спросить у этой «чудесной» женщины, которая так любезно объяснила мне роль искусства в жизни художника, где мне взять деньги и кто будет меня содержать и оплачивать мои расходы, пока я буду посвящать искусству все свое время. Если мне, конечно, когда-либо, по велению чуда, в принципе посчастливится сюда поступить – без школы и базы.

На стенах в коридоре все так же висели портреты лучших учеников. Мне казалось, что они смеются надо мной и моей незадачей. К своей досаде я поняла, что мой портрет никогда не будет висеть среди них.

***

Я достала из сумки ватрушку с творогом и положила ее на буфет. Это моя еда на целый день. Я обычно покупала ватрушку, потому что творог питательный и на нем хоть как-то можно продержаться. И еще – пакетик жареных соленых семечек, если будет совсем невмоготу. Когда это не помогало утолить голод, я пила стаканами горячий чай: он наполнял желудок, создавая обманчивое ощущение сытости, от чего на время становилось легче.

Приняв решение переехать в город …sk, я не предвидела и половины тех трудностей, с которыми мне пришлось здесь столкнуться. Я искала работу уже больше месяца. Меня никуда не брали, потому что у меня не было опыта. Красный диплом с отметками «отлично» по всем дисциплинам никто даже ни разу не посмотрел, хотя я приносила его с собой. Та небольшая сумма денег, которую мне дала с собой в дорогу мать, стремительно таяла – оставались какие-то крохи. Скоро и их не будет.

Путь домой после сегодняшнего неудачного собеседования занял около часа. Проще было бы доехать на автобусе, но я находилась в режиме жесткой экономии, и пришлось пройтись пешком. Стоял октябрь, но солнце пекло немилосердно. Я размотала шарф и расстегнула верхние пуговицы старенького пальто. Проходящие мимо люди оценивающе смотрели на меня, переводя взгляд с моего бледного потерянного лица на мои потертые ботинки. Я по старой привычке мысленно сжалась в комок. Я поняла, что выгляжу слишком бедно для этого города.

Чувство стыда за свою неказистость, усиленное этими бесцеремонными разглядываниями, заставило меня потерять последние крохи уверенности в себе. Мне казалось, что весь город …sk глазеет на меня – глазеет и издевательски смеется. Я шла мимо высоких небоскребов и в раздражении ловила высокомерные взгляды более удачливых, чем я, людей, добровольно томящихся в этих стеклянных клетках. Почему они все так довольны собой? Что хорошего они создали или совершили, чтобы получить основание для такого самодовольства?

Я шла мимо навязчивых, оглушительно орущих мегащитов – гигантских экранов, по которым круглосуточно транслировались рекламные ролики, популярные реалити-шоу, анонсы будущих развлекательных мероприятий, прогнозы погоды и какие-то срочные сообщения. Они вытесняли домашние телевизоры, которые давно уже никто не смотрел – ведь гораздо интереснее поглощать все эти тупые шоу и прочий информационный мусор не дома, в одиночку, а за компанию. Это давало возможность тут же обсудить увиденное и с облегчением убедиться, что и все другие думают так же, как и ты.

Думать самостоятельно, автономно от других, жители города …sk не умели, да и не считали нужным. Они поглощали простые готовые мыслеформы, кем-то для них хорошенько разжеванные и помещенные в мегащит. Они верили во все, что слышат и видят. И думали точно так же. Лучшим доводом в пользу собственной правоты, а порой и финальным убийственным аргументом в защиту «своего мнения» была фраза: «Я сам это слышал по мегащитам!». Эта волшебная фраза, как правило, снимала последние сомнения и возражения оппонента: «А, ну раз ты слышал…» Жители города …sk равнялись на мегащиты, подгоняя свои взгляды под то, что по ним вещали – каким бы странным и абсурдным ни являлось то, что по ним транслировали. А порой казалось, что кто-то специально транслирует с экранов странные и абсурдные вещи, и было непонятно, почему все эти люди стоят и послушно впитывают всю эту чушь – впитывают, как губка. Они словно образовали собой какой-то общий коллективный разум, какой-то единый ленивый мозг, у которого очень туго с критическим мышлением и которому можно внушить все, что угодно.

Избежать мегащитов с их назойливым промыванием мозгов было невозможно: они были понатыканы на каждом перекрестке. Они мигали и галдели ежесекундно, без перерыва, даже ночью – словно пытались захватить у людей все их время, все их мысли. И у них это получалось: жители города …sk, словно примагниченные, с открытыми ртами, безвольно зависали напротив этих зомбирующих огромных ящиков. Для них мегащиты были не только источником их собственного мнения, ничем не отличающегося от мнения всех других, но и ежеутренним бесплатным развлечением по пути на работу. На них, вытянув шеи, выглядывали из окон автобусов и такси. На них смотрели, следуя от одного перекрестка к другому и не теряя при этом нити – благо что экраны стояли практически на каждом углу. Из коротких роликов можно было почерпнуть свежие городские сплетни, которые потом целый день мусолились в офисах. Из очередной серии реалити-шоу можно было узнать, что сейчас происходит в жизни персонажа, который тебя бесит. Вдруг его наконец-то выгнали? Ведь с самого начала было понятно, что его надо гнать – не зря его неприятная рожа с первых секунд показалась подозрительной! Особенно им нравилось смотреть, как у кого-то что-то не получилось. Или с кем-то случилась какая-нибудь неприятность. Это давало возможность дружно сказать, что так ему и надо. Часто любопытные зеваки увлекались и засматривались настолько, что забывали о том, что им нужно спешить на работу! Они пропускали свои автобусы и проезжали свои остановки. Их даже не пугали штрафы за опоздания: важнее было узнать, кого выгнали на этот раз. И как сделать так, чтобы не выгнали тебя самого – уже не на экране, а в реальной жизни.

По мегащитам денно и нощно транслировали истории преуспевающих местных дельцов и их невероятного, головокружительного взлета. Люди, построившие карьеру и заработавшие огромное состояние, были героями этого города, помешанного на деньгах, популярности и статусе. Попасть на мегащит считалось высшей степенью признания твоих заслуг. Герои всех этих роликов были и кумирами, и «занозами» одновременно: на них пытались равняться, им старались подражать, их ненавидели, им втайне завидовали. Но главное – сюжеты про них жадно поглощали.

Один такой мегащит был установлен недалеко от дома бабушки Фриды, и мне вопреки своему нежеланию приходилось ежедневно наблюдать истории очередного чужого успеха. Но вот что необычно: я обратила внимание, что на экраны почему-то не допускали по-настоящему умных и интересных людей, которые бы что-то из себя представляли и которым было бы что сказать. Удивительно, но каждый раз, когда я смотрела на очередного предложенного нам «героя дня», мне почему-то казалось, что ему не место на экране, что его успех как будто случаен и совсем не вяжется с обликом и сущностью самого этого «героя»… Было совершенно не понятно, по какому критерию отбирают этих людей. Каким-то непостижимым образом права появиться на мегащите зачастую удостаивались люди, которые даже толком разговаривать не умели!

На экранах царили весьма странные персонажи, начисто лишенные всякого внутреннего содержания. Это читалось во всем: в том, как они держались, как себя вели, как смотрели, как разговаривали. Как будто это были пустые человекоподобные оболочки, ничем не наполненные. Они ничего не знали и не умели – да и не хотели ничему учиться. При этом они почему-то совсем не стеснялись этого отсутствия внутреннего содержания, равно как и своих не самых хороших качеств, бросающихся в глаза. Напротив: именно эти качества – ограниченность, невежество, придурковатость, хитроватость, меркантильность, отсутствие вкуса – они как будто нежно в себе любили и всячески выставляли напоказ, словно гордясь этим. У них была какая-то ненормальная, демонстративная любовь к собственным недостаткам. И – что было для меня совсем уж непонятным – казалось, что именно за эти недостатки зрители и любят своих жалких экранных «героев». Казалось, чем ты тупее, ничтожней и ущербней, чем больше ты бесишь своим вызывающим поведением, тем больше у тебя шансов попасть на мегащит. Тем больше шансов, что ты понравишься. Такими и были эти экранные персонажи. Именно на такой сомнительной основе и был возведен хрупкий стеклянный остов их странной славы, из нее он вырастал.

В тот день под мегащитом, установленным неподалеку от дома бабушки Фриды, собралось непривычно много народа. Я невольно замедлила шаг: решила подойти поближе и посмотреть, что там такого интересного показывают на этот раз. Оказалось, транслировали сюжет про какую-то жилистую, похожую на выдру, девицу. У нее были длинные, нездоровые, неестественно черные для ее типажа волосы, кончавшиеся метелкой на уровне пояса, крошечные бесцветные глазки, затерявшиеся где-то в дебрях искусственных щеток-ресниц, а также гипертрофированные скулы с глубокими впадинами под ними, словно девица специально втягивает щеки внутрь. Ее огромные толстенные губы напоминали промасленный вареник, а нарисованные черным маркером брови расходились в стороны резко изогнутыми дугами.

– Славненькая, правда! – пихнул меня локтем в бок какой-то толстяк. – Такую красотку я бы…

Я с удивлением и отвращением посмотрела на него, а потом снова перевела взгляд на экран. Там говорилось о том, какая молодец эта девица. Сделала головокружительную карьеру в гостиничном бизнесе. Безумно любит своего мужа. Странно: сюжет вроде как про девицу и ее успехи. А говорит она все время про мужа… У девицы был смешной голос и смешная манера выговаривать слова – растягивая, по-детски, забавно шевеля при этом толстыми губами. Помимо трудностей с формулированием мыслей, у нее были явные проблемы с окончаниями и падежами. Эх! Сколько я уже видела подобных сюжетов… Герои всех этих бесконечных роликов про успех были как на подбор – пустые, необразованные, неприятные, даже отталкивающие, с необъяснимой заносчивостью и довольством собой (как правило, на пустом месте). И говорили они каждый раз одно и то же. И даже делали одни те же речевые ошибки! На их лицах отражались леность и глупость, привычка к праздному образу жизни и отсутствию всякой необходимости напрягать свой мозг. Я уже привыкла к таким лицам. Но в этот раз, пожалуй, впервые увидела лицо, на котором совсем не было проблеска мысли – ни малейшего, даже в уголке глаза, даже с самого краешку.

«АЕК, не будь такой злой: она ведь не виновата, что она такая».

Мне возразил внутренний голос:

«Тогда почему она, такая, на мегащите? Она виновата в том, что согласилась на нем быть, ничего собой не представляя».

Эх, на экранах должны быть совсем другие герои! А пока я стояла под мегащитом и смотрела на ту «героиню», которую мне показывали. И все-таки я не могла понять, чем она меня так раздражает. Пожалуй, не столько тем, что она глупая и манерная. Было в ней что-то еще… я не могла найти этому определения. Что-то такое, что не должно выставляться напоказ, чего по-хорошему стоило бы стыдиться, но оно почему-то выставляется. И никто этого не стыдится.