Воздействие

В планах на ближайшее время – прослушивание музыки, весьма удачно подобрал в городе несколько комплектов батареек для своего плеера, да поход за вечерним пайком на раздачу. В целом, человеку теперь требовалось меньше еды, чем раньше, но непрерывно бодрствующий организм требовал поступления пищи регулярно и ночное время не являлась исключением.

Ещё нужно сходить, но это уже совсем под утро, на соседнюю Академическую – проведать Маришку, которая жила у семейной пары, приютившей девочку после нашего с ней появления на станции. А то всё обещаю и постоянно откладываю, глядишь – скоро обижаться начнёт. Как раз к восьми успею на обратную дрезину.

– Сосед, ты на месте? – звонкий голос за дверью мог принадлежать только Василию, приятелю, живущему в ячейке справа от моей.

Не дождавшись ответа, тот заколотил по тонкой двери кулаком, и я поторопился ответить:

– Вася, открыто, заходи давай.

В отличии от меня, ещё с детства отличающегося высоким ростом, Василий был невысоким и коренастым крепышом, с небольшим, но заметным животиком. Он всегда много говорил, часто жестикулируя, отчего его личности очень быстро становилось в избытке. Иногда доходило до того, что я попросту выставлял суетного соседа за дверь, ссылаясь на срочные и чаще всего выдуманные дела. Впрочем, энергичный Вася никогда не обижался, он, казалось, совсем не умел этого делать.

Вот и сейчас, шумно пыхтя, Василий залез в мою комнатку, попутно пнув оставленную мной у двери обувь, и плюхнулся на жалобно заскрипевший под ним колченогий табурет.

– Дрон, я тут кофе раздобыл. Зерновой, как ты любишь и ещё даже горячий… ну, почти… вот и решил: угощу-ка соседа. Потом убегаю сразу – на смену тороплюсь, нас на ночь в патруль поставили.

Всё это Вася проговорил скороговоркой, как на одном дыхании, буквально всунув потёртый литровый термос мне в руки.

– Ну чего ждёшь? Кружку давай! Объясняю же человеку, мне бежать надо. А он стоит и лыбу давит…

Я ещё больше улыбнулся на эту его якобы грозную тираду, поставил термос на стол, снял кружку с крючка на стене и наполнил её до половины. Что правда, то правда: кофе я люблю давно и преданно, и, хотя ожидания от содержимого термоса были самые скромные, отказывать приятелю тоже не хотелось, от чистого сердца же.

– Дрон, ты это… может слышал, что с группой Костяна случилось? Третий день прошёл, ни слуху, ни духу. В штабе-то что говорят?

Вопрос Василия заставил меня помрачнеть лицом, я кивнул, потом немного помедлил, но всё же ответил:

– На планёрке утром обсуждали. Как раз решали, отправлять ребят для их поиска или нет.

– И что решили?

– Вася, а чего тут решать? Пару месяцев назад, группа Рыжего пропала, помнишь? На минуточку, одна из лучших на базе. Отправили мы тогда спасателей… а в итоге что? Один только из пяти вернулся, да и тому повезло крупно, что вообще добрался. Неделю пацан по подвалам шкерился, чтобы Тварей запутать, со следа сбить. Добрался чудом, не иначе, весь переломанный и зашуганный. Не боец уже. В итоге девять человек минусом, вместо пяти.

– Да, но…

– Ты и сам ведь всё понимаешь. Если не вернулась боевая группа в полном составе, то что-то совсем паршивое с ними произошло. Отправить ещё одну группу на её поиск – риск потерять её тоже. Людей остаётся всё меньше, и меньше, а когда-то они просто кончатся. От слова совсем. Земля, она, Вася, больше нам не принадлежит.

Мужчина покачал головой:

– Эх, жаль пацанов. Ну, что тут скажешь… ладно, я побежал, работу за меня никто не сделает. Всё, Дрон, увидимся.

– Давай. И Вася, за кофе спасибо.

Сосед поднялся, пробурчал что-то очень похожее на "пожалуйста", забрал термос со стола и уже на пороге сообщил:

– Да, на счёт завтра – всё в силе. Я уже сказал командиру, Борис не возражает.

– Спасибо большое, – искренне поблагодарил я приятеля.

– Нет проблем… ну всё, давай, увидимся.

Завтра – важный для меня день. В планах самостоятельная вылазка в квартиру на поверхности. Решил перенести на станцию несколько личных вещей, конечно, если они ещё на месте. Такие одиночные походы в город всегда нужно согласовывать со своими командирами, дисциплина на базе не была пустым словом. Я, как командир боевой группы, получил согласие на выход непосредственно у начальства базы и теперь вот есть ответ Бориса, командира группы, с которой ходил в рейды Василий. Конечно, пойти можно и одному, но помощь сильного бойца не помешает.

Последний раз я был на квартире чуть больше года назад, в конце лета. Тогда мы с девочкой-найдёнышем в поисках последнего шанса только появились на станции, да и вообще в городе. Дом хорошо сохранился, сама квартира была на замке и тоже совсем не пострадала. Много вещей унести не получилось, а потом как-то всё было не до этого.

Почти всё необходимое для повседневной жизни можно без проблем найти в помещениях магазинов поблизости, либо на складе поселения. Кроме еды, добывать которую с каждым месяцем становилось всё труднее и труднее.

Скажи мне кто-нибудь раньше, что наступит время, когда придётся защищать свою жизнь от людей, готовых убить незнакомца за банку просроченной тушёнки, я бы от души посмеялся над этим, как над какой-то нелепой шуткой.

Шутка как-то быстро… перестала быть таковой. Люди насмерть дрались с другими людьми за жалкие крошки, оставшиеся от некогда богатого стола. Бывшие хозяева, а теперь просто вымирающий вид на ставшей чужой планете, продолжали цепляться за иллюзию жизни. Без надежды, без веры, без будущего.

В отличии от большинства людей, которые пережили Вторжение, но плохо помнили первые его дни, в моей памяти всё отлично сохранилось с самых первых часов катастрофы. Многое мне тогда было не понятно, что-то казалось просто невероятным, а чаще всего было попросту страшно.

Но выключался рациональный мозг городского жителя, включались базовые первобытные инстинкты и начиналось выживание вопреки и назло всему. Тогда я не знал, что такое экстремальное выживание очень скоро станет для людей обычной, ежедневной рутиной.

…

Человек, переживший Вторжение, стал значительно сильнее, выносливее и избавился от большинства болезней, среди которых был даже рак. Перестал тратить время на сон и получил возможность воздействовать. А ещё он получил удивительную память, которая позволяла скрупулёзно сохранять, накапливать и воспроизводить информацию. События, даже удалённые по времени сохранялись в ней детально и отчётливо.

Я дорого бы отдал за возможность забыть всё, оставив только воспоминания последнего довоенного года. Но в памяти за этот период остались только отдельные фрагменты, полуистлевшие, рваные кусочки блёклых картинок.

Первая встреча с будущей женой, после которой мы гуляли до самого утра, разговаривая обо всём на свете и даже не думая расходиться по домам. Свадьба с Полиной – тёплый и солнечный день, когда казалось, что именно такой солнечной будет и вся наша с ней долгая совместная жизнь. Тот звонок жены, голосом заговорщика сообщающей о том, что нас скоро будет трое и третий – это точно не её мама. И волнительное чувство ожидания ещё большего счастья, которое должно наступить совсем скоро с рождением сына.

Остальное хочется забыть. Забыть тот зимний вечер, когда мы с женой добирались домой после позднего ужина у друзей. Ту страшную аварию, которая лишила меня семьи и возможности быть счастливым. И не помнить всего, что было в моей жизни дальше.

Как будто и не было никакого Вторжения, а я – припозднившийся рядовой пассажир метрополитена, прибывший на свою станцию после очередного, такого же рядового, трудового дня. Которому остаётся, что подняться на поверхность, пройти десять минут до подъезда, ещё раз подняться, но уже на лифте и позвонить в дверь квартиры, на пороге которой встретит красавица Полина с маленьким сынишкой на руках. И тогда все проблемы суетного рабочего дня останутся позади, растворившись в теплоте глаз родных людей.

Но абсолютная сука-память дотошным статистом подсовывает всё то, что мне никак не хочется вспоминать. И чем больше я стараюсь не думать об этом, тем настойчивее всплывают в памяти события последних непростых полутора лет. И безумные события того самого дня, когда реальный мир затрещал по швам и порвался в клочья, а из-под драных лохмотьев и ярких лоскутков криво щерясь вылезло что-то невообразимо тёмное и голодное.

Тот самый день, двадцатое апреля, когда на Землю напали.

…

Бочковатую тушку микроавтобуса выносило со встречной прямо на Крузак не оставляя сомнений – страшного удара не избежать. Метеором по небосклону вспыхнула и пронеслась мысль о том, как же хорошо, что беременная Полина не поехала сегодня со мной, отказавшись от приглашения друзей.

Картинка замерла, как на стоп-кадре. Через лобовое отчётливо видно водителя – рот искажён криком ужаса, лицо серое от осознания необратимости того, что сейчас произойдёт. Такое же серое, как сам микроавтобус, как снег на полях вдоль дороги.

Всё опять приходит в движение и резко ускоряется, заставляя сжаться в ожидании страшного удара неуправляемого железа, но его всё нет, а картинка расплывается, теряет фокус, наливаясь светом и сочной яркостью.

Всё, конец? Это и есть тот самый пресловутый коридор, за которым точка невозврата? Путь на судилище, где мне припомнят все мои земные грехи. Мне туда? Яркий, бьющий в глаза до рези световой поток – зовёт и пугает одновременно.

Открываю глаза. Лоб в поту, а тело колотит мелкая дрожь. Сажусь на постели, несколько раз глубоко вдыхаю, пытаясь успокоиться. Остатки видения мешают полному пониманию, где я и почему нахожусь именно здесь, но мозг уже начинает интенсивную деятельность, перерабатывая доступную информацию.

Солнечный свет льётся через широкое окно, щедро заливая спальное место, на котором я вчера вечером отрубился. Отчаянно слепит глаза. Именно мощный поток яркого света с улицы и стал виновником сюжета, увиденного мной то ли сна, то ли видения.

«Сон! Это был просто сон. Эх, будь то правдой…»

За панорамным окном – вид на луг и небольшую причудливо изогнутую речушку. Проталины в снегу выставили напоказ пучки прошлогодней жухлой травы, которая совсем скоро зазеленеет и пойдёт в буйный рост. На реке ещё стоит лёд, упрямая зима не спешит отдавать водоём, успевший промёрзнуть почти до дна. В бирюзовом небе едва заметный росчерк – косяк гусей, возвращающийся домой. Давно пора, середина апреля, всё-таки. Умиротворяющая, чудесная картина – именно вид из окна в своё время и стал для нас решающим, при покупке этого дома. Полине очень понравился.

Часы над камином показывают десять, а значит снотворное действительно сработало, и меня попросту отключило. Головная боль, из-за которой я решился на передозировку – обычные дозы не действовали, стала заметно слабее и от неё теперь не хочется храбрым альпинистом штурмовать стену, вполне можно потерпеть.

За эту пару недель, которую я затворником провёл за городом, моё самочувствие стало заметно лучше. Разве что ещё волнами накатывали головные боли, но сознания от них, как в первые дни после выхода из комы я уже не терял. Спать с каждым днём хотелось всё меньше, и я с удивлением начал замечать, что измотанный организм уже почти без стресса переносит постоянные ночные бодрствования.

Удивительно, но с уходом боли приходило какое-то необычное, новое для меня чувство. Как будто я глубже стал понимать суть вещей и событий, а мир насытили новые краски, он приобрёл доселе незнакомую резкость и обрёл глубину.

Анализировать своё состояние я пока не решался, просто решив понаблюдать, что будет дальше, хотя первые выводы напрашивались сами. Думаю, что состояние клинической смерти в котором я побывал перед комой, что-то сделало с моим многострадальным организмом. Раньше мне доводилось слышать, казавшиеся сказочными, истории про то, как люди, вернувшиеся с того света, менялись и начинали удивлять окружающих и сейчас, судя по всему, нечто подобное происходило со мной.

На сегодня в моём списке важных дел стоит звонок в компанию, нужно поинтересоваться у Ольги, как идут дела. Конечно, она уже не первый год в бизнесе, дело своё знает на «отлично» и с управлением агентством справится без подсказок, но одобрение и несколько советов никогда не помешают. Ей сейчас приходится непросто, учитывая, как неожиданно пришлось принимать должность, оставшись без помощи и поддержки старшего партнёра.

Но меня тоже можно понять. Придя в сознание и узнав от врачей, что жены больше нет, я попросту потерял смысл жизни и перебравшись за город, почти две недели старательно избегал любых контактов. Только Стас, мой старинный друг, заезжал несколько раз – помог с переездом, неделю назад закинул пухлый пакет с продуктами, да перегнал мне под окно свой Фрилендер.

В свой последний визит, передавая мне ключи от автомобиля, он объяснил:

– Андрюх, мы с Ленкой в Штаты улетаем… не знаю, думаю за недели две-три обернёмся, в общем, как получится. Машину пока забери – мало ли, что. Вдруг раньше вернуться в город надумаешь. Или съездить куда понадобится. Твоя-то теперь… В общем – бери, братан, не спорь. Документы в бардачке, бак под горлышко. Я на такси до города доберусь, вызвал уже.

Помощь друга я принимал с благодарностью – тот не задавал лишних вопросов, не лез в душу и просто старался помочь, не навязываясь. Ключи я тогда взял. И как раз сегодня в планах было воспользоваться предложенной машиной.

Мне нужно съездить в ближайшую деревню, раздобыть продукты. Съестные припасы подошли к концу и, если я не планировал намеренно уморить себя голодом, то нужно собираться и вытаскивать свою трусливую задницу из дома. Пусть это будет мой первый шаг, первая ступенька на лестнице к выходу из глубокой депрессии, на дне которой я провёл это время. Знаю, Полина хотела бы, чтобы я жил дальше.

Сотовый, поставленный на беззвучный режим, показывал больше сотни входящих, но я даже не подумал их просмотреть. Наверняка, среди звонков много рабочих, часть от друзей и просто приятелей, а всё остальные – от родителей Полины. Они звонили мне каждый день по нескольку раз, всё это время, но я не брал трубку. Попросту не мог с ними разговаривать.

Все понимали – в том, что случилось не было моей вины. Водитель микроавтобуса не справился с управлением на вечерней зимней трассе, тоже погибнув в этой аварии. Наверняка, родители жены звонили, чтобы меня поддержать, но разговаривать с ними сейчас было выше моих сил. Я не чувствовал в себе силы разговаривать с потерявшим единственную дочь пожилыми людьми и трусливо прятался от этого разговора. Не сегодня, точно… может быть завтра.

Для себя я уже всё решил – виноват я. Можно было выехать пораньше и тогда не пришлось бы ехать в сумерках. Или не сворачивать на просёлок, где дорогу почти не чистят, а держаться основной трассы. Или попросту заночевать у друзей, те предлагали остаться. Или… или… или… Как же много всяких вариантов, которые можно было выбрать… и тогда жена осталось бы жива. Но из всех вероятностей я выбрал именно эту, которая и привела нас зимним вечером на просёлок, под роковой удар микроавтобуса. Скорее всего, чувство вины будет заслуженно терзать меня всю жизнь. Поделом.

Одевшись потеплее, я прихватил солнцезащитные очки и вышел во двор. Апрельское утро было зябким, но солнечным, что предвещало по-настоящему теплый день – весна вовсю осмелела и начинала заявлять законные права на замёрзшие за зиму владения.

Мощный внедорожник басовито взревел четырёхлитровым дизелем, и я невольно вздрогнул. Воспоминания о жуткой аварии были всё ещё свежи в памяти и мне потребовалось солидное усилие воли, чтобы заставить себя успокоиться.

– Тряпка, спокойно. Возьми себя в руки, – зло прошептал я сам себе, воткнул передачу и вдавил педаль газа.

Послушный рулю автомобиль выехал из ворот, поиграл гравием на просёлочной дороге и через пять минут выбрался на трассу, радостно зацокав по асфальту шиповкой. Ещё через несколько минут он бодро залетел на высокий холм, с которого открывался вид на Михайловку. И этот вид мне не понравился сразу.

Я притормозил, а потом и вовсе остановил машину. Нужно было получше разглядеть с холма происходящее внизу, а происходило что-то действительно очень мне непонятное.

На выезде из селения, на боку, яркой кабиной в кювете, лежала фура. Она загораживала въезд в деревню и, чувствую, с этой проблемой ещё придётся разобраться. Но больше меня насторожило другое. Один из домов, прямо в центре деревни, горел. Языки пламени рвались из окон, высокий столб густого чёрного дыма, судя по всему, должен быть виден за несколько километров. Но не было заметно ни суеты пожарной команды, ни мерцания мигалок автомобилей спецслужб. Да что там, пожарных, не видно вообще никаких людей, которые пытаются потушить пожар и спасти соседское строение. Никакого движения в деревне не было.

«Вот, ёшки матрёшки. Как вымерла… так, что делать будем?»

Хотя, что тут делать – ехать надо. Там могут быть люди и им, возможно, требуется помощь. Опять же, мне продукты нужны, а деревня, как ни крути, ближайшая. Короче, решение принято, еду и на месте разберусь.

Педаль газа в пол и внедорожник срывается с холма, чтобы через минуту оказаться около грузовика, который действительно перегородил трассу. Всё, конец дороги для автомобиля – обочина узкая и объехать развалившуюся фуру нереально, а значит проехать в Михайловку этим путём действительно не получится. Объезда я не знаю, поэтому пойду в деревню пешком. Но сначала надо глянуть, что там с водителем, если он ещё в кабине.

Я выбрался из машины и подошёл к опрокинутой фуре. Для того, чтобы посмотреть в окно, пришлось спуститься в кювет и, проваливаясь в серый рыхлый снег почти по щиколотки, обойти кабину. Водитель действительно внутри, но не шевелится. Через забрызганное грязью лобовое стекло подробности разглядеть было трудно и мне пришлось карабкаться наверх, чтобы открыть дверь, которая, впрочем, поддалась легко. Я заглянул внутрь – бородатый водитель, пристёгнутый ремнём безопасности, висел в своём кресле и на первый взгляд казалось, что он просто уснул. Несомненно, он жив, дышит, но на шум открывающейся двери не отреагировал.

Хотя, какая тут нафиг дверь. Мужик машину в кювет загнал, опрокинул на ходу – грохот и скрежет должны быть слышны на всю округу. Если и уснул в дороге, то от такого представления проснулся бы вмиг сам, а в придачу всю деревню перебудил бы, собрав около себя толпу сонных и недовольных селян, но вокруг ведь никого.

Я толкнул водителя. Ещё раз, но уже сильнее, почти ударил, но никакой заметной реакции. Потом, свесившись с края кабины и рискуя сорваться внутрь, крикнул несколько раз ему прямо в ухо, но всё без толку.

– Да ты, мужик, походу в какой-то жёсткой отключке. В общем, ты это… не уходи никуда, – проговорил я вслух больше для собственного ободрения, громко хлопнул дверью, прыгнул обратно на обочину и зашагал в сторону Михайловки.

В этой деревеньке я бывал до этого всего пару раз, но всё как-то проездом. Последний раз – в начале осени, когда мы с Полиной объезжали окрестности сразу после покупки коттеджа. Домов двадцать-тридцать, стоящих по обе стороны от трассы, некоторые строения заброшены, судя по их внешнему виду, уже давно. Да небольшой облезлый ларёк в центре с самым необходимым для быта и скудным выбором продуктов, который и стал целью сегодняшней моей поездки. Деревня ничем не отличается от мириад подобных российских поселений, разве что фурой, лениво развалившейся поперёк дороги на въезде, да отсутствием видимых признаков жизни.

Осторожно пройдя вдоль пустой улицы и мимо прикрытого ржавым щитом ларька, я добрался до горящего здания. У избы уже обвалилась крыша и дом обречённо догорал, источая едкий запах гари. Заслезились глаза. Подходить ближе я не стал, помочь тут нечем. Думать о том, что кто-то мог быть внутри во время пожара, и вовсе не хотелось.

Следующий за пожарищем дом, судя по всему, был обитаем. У перекошенного забора стоял старенький «Пассат», с наклейкой «никто кроме нас» на заднем стекле. К машине по грязи пролегла свежая колея от колёс – автомобиль был на ходу и привёз сюда кого-то вчера или даже сегодня, и этот «кто-то» сейчас мог быть в доме. Через распахнутую калитку я прошёл во двор, поднялся по скрипучему крыльцу. Дверной звонок отсутствовал, вместо него на ветру болтался кусок провода, и я просто постучал в дверь. Подождал немного, никакого ответа. Постучал ещё раз, уже сильнее. Опять тихо.

Вообще, тишина какая-то нехорошая, гнетущая что ли. Только хриплый вороний крик её нарушает, да капли от тающих сосулек по лужам тревожную дробь настукивают.

Чувствую, что накручиваю себя, но оно и понятно, подобная ситуация не каждый день встретится. Так… нужно успокоиться и подумать, что делать дальше. Я глубоко вздохнул и направился в сторону следующего дома. Вышел со двора, но успел сделать всего пару шагов от калитки к дороге.

– Эй, мужик! Чё надо-то? – из форточки в окне дома, в дверь которого я только что ломился, высунулась небритая мужская физиономия и подозрительно косилась в мою сторону.

Я вернулся и внимательно оглядел мужчину. Красные глаза, помятое лицо с многодневной щетиной, всклокоченные волосы – было похоже на то, что он только что проснулся и теперь никак не может понять, что за тип шляется под окнами.

– Слушай, тут такое дело… что-то непонятное у вас происходит. Это я про деревню. Ты вообще в курсе, что соседний дом, – я показал рукой в сторону недавнего пожара, – сгорел совсем недавно?

– Чё? Как это сгорел?

– Ну да… до угольков выгорел. И на улице никого из местных, как будто деревня необитаема, – я внимательно посмотрел на реакцию небритого типа.

На широком лице, сначала заметно недовольном от моего вторжения, появилось крайне недоумённое выражение. Мужик на минуту пропал из окна, видимо сходил к другому, выходящему на соседский участок, потом вернулся обратно.

– Саня с женой, их дом… дачники питерские, вчера вот только к ним заходил… – выражение его лица стало совсем растерянным, – погодь, мужик, на крыльцо пройди, открою сейчас.

Через минуту сухим дуплетом щёлкнули замки и распахнулась дверь. Я зашёл на тесную полутёмную веранду, заваленную всяким хламом. Через открытую в дом дверь было видно, как хозяин носится по комнатам, одеваясь к выходу. Через несколько минут он уже вывалился ко мне, по дороге натягивая свитер поверх полосатой тельняшки. Было в мужике метра под два роста, плечи шире моих раза в полтора, не хилая такая комплекция.

– Гена, – прогудел гигант, дохнув на меня густым перегаром и протянул свою широкую ладонь. Я с опаской её пожал и тоже представился.

– Чё-то непонятное, говоришь?

– Точно. Что-то совсем непонятное. И на выезде фура перевёрнутая лежит, всю дорогу перегородила. Водила в кабине и как будто спит, но я не смог его поднять, хотя накричался до хрипоты. Саму машину никто не убирает, гайцов не видно. Трасса вообще, как заброшенная – ни одной машины не встретил, пока сюда ехал.

– Дела…

– Точно. Слушай, Гена, а магазин ваш когда откроется?

– Какой… а, так ты про ларёк? Так это… до лета не откроют. К нам автолавка ходит, по расписанию. К одиннадцати и должна быть.

Геннадий прыгал в углу веранды, натягивая непослушный сапог.

– Я сюда вообще-то за продуктами ехал, а оно вот как получается, – развёл я руками, как бы демонстрируя всю степень моего недоумения.

Гена справился со вторым сапогом, немного постоял, как будто обдумывая эту информацию, кивнул сам себе и исчез в доме. Почти сразу же вернулся, но уже в пуховике и в обнимку с двуствольным ружьём. Двустволка была видавшая виды – ствол в царапинах и затёртый приклад в сколах, но Геннадий сжимал её в руках весьма уверенно, а значит пользоваться умеет и ружьё исправное. Очень надеюсь, что оно нам сегодня не понадобится.

– Ну пошли, Андрюх, позырим, чё там снаружи за херня творится, – Гена толкнул дверь и решительно вышел на улицу, а я поторопился за ним, едва поспевая.

Сначала сходили к сгоревшему дому. Огня уже не было, но руины дымили изрядно. Гена полез смотреть, что да как. Он несколько раз обошёл пожарище и через несколько минут вернулся ко мне.

– Не понять, были ли хозяева в доме – завал тут разгребать не один день. Но «бэ-ха» ихняя за домом стоит. Значит в город они на ней не поехали – это точняк, а может… и дома были. Андрюх, слушай, у тебя сига есть?

– Сига? Сигарета, что ли? Не, Ген, не курю.

– Херово, мои вчера ещё кончились. Совсем подыхаю без курева.

Гена вздохнул с сожалением, поскрёб пятернёй щетину на щеке, потом смачно сплюнул на грязный снег и произнёс:

– Ну чё сиськи мять, дальше пошли. Тут человек двадцать должно набираться, проверить бы надо. Сперва к Сергеевым, это соседний дом. Там семья с девчушкой мелкой, тока вчера их видел, в огороде всем семейством копошились.

Названный дом был следующим по улице за пострадавшим от пожара. Большое и основательное на вид бревенчатое строение, с пристройкой из красного кирпича. По словам Гены, в семье насчитывалось четыре человека – девочка лет пяти-шести, её родители и пожилая бабушка. Все они приехали в дом из города ещё в конце марта и использовали его, как дачу на весенне-летний сезон.