Снег для продажи на юге

Тем легче казалось оставить дом, что он одинок был.

Не только из-за недостатка денег, но ещё из-за привычного незнания того, кто бы мог в этот раз составить ему пару (впрочем, то и другое было связано), Аратов позволял себе городские удовольствия куда реже, чем мог или хотел бы, то есть почти и не позволял. В этом году, например, он лишь однажды попал в концертный зал – как раз накануне знаменательного дня перемены работы – и даже спутница нашлась, но это вышло случайно.

Прежде, школьником, он и один ходил в концерты – не джазовые, как на сей раз, а классической музыки, к какой тогда пристрастен не был; любовь к ней пыталась привить Игорю тётка, воспитывавшая его после смерти родителей. Лилия Владимировна преподавала в музыкальной школе и когда подошёл срок, взялась, конечно, за обучение племянника, нужными способностями, правда, не блиставшего, но встретилась с таким сопротивлением, что через пару лет уступила, упростив задачу до минимума: научить если не играть, то хотя бы слушать. Она упорно отправляла Игоря в консерваторию, а то и водила вместе со своим классом; много позже (но не теперь ещё) Аратов понял, что тётка заботилась не только о его просвещении, а приучала к приличной, как она говорила, среде. Позже Аратов до всего дошёл сам, уже рвался и слушать, и смотреть, но ходить в концерты теперь ему часто бывало либо некогда, либо не с кем (а последнее обстоятельство стало очень важным), и он ждал: «Вот, окончу вуз – наверстаю». Перед глазами был пример друга, художника Прохорова, которому как раз не нужно было навёрстывать, и, подражая и нагоняя, он всё строил недалёкие планы, какие нельзя было осуществить без постоянной спутницы – потому, хотя бы, что всегда хотелось с кем-нибудь немедленно делиться впечатлениями.

Олечка Вербицкая, с которой он вчера был на джазе, вовсе не считала Игоря единственным своим кавалером, о чём в своё время честно поставила его в известность; отношения их, выросших в одном дворе, скрепляла давность знакомства. Он тоже не питал к Олечке особо нежных чувств (хотя они частенько обострялись от благодарности или тоски), и встречи их случались нерегулярно: ему звонки были запрещены, и обычно Оля сама вдруг вспоминала о соседе и вызывала к себе, причём ею заведено было так, что после всего им следовало чувствовать себя свободными. У такого положения имелись понятные преимущества, и Аратов иногда не прочь был похвастаться перед собой этой свободою, однако чаще признавался себе, что как раз ею и тяготится, желая связанности если не любовью, то хотя бы ревностью женщины…

На Олечке свет клином не сошёлся, и Аратов, понимая это даже в периоды наибольшего к ней расположения, всё ждал какой-то новой встречи. Где-то близко наверняка жила единственная, ему предназначенная, девушка, и он иной раз и в толпе будто бы угадывал тех, кто непременно стал бы ему милым другом, сойдись они ближе; в том, что это не имело последствий, он и сам бывал виноват, когда для дальнейшего развития событий ему следовало поступиться гордостью, пойдя на разговор с Лилией Владимировной, какого та не предвидела, и какой ему самому казался невозможным. В итоге Игорю уже не раз приходилось отказываться от весьма желанных знакомств – по банальной и горестной причине, из-за отсутствия денег, которых он не мог попросить у тётки хотя бы потому, что та потребовала бы полного отчёта – нет, не в тратах, а в поступках и намерениях, – и могла вмешаться при необходимости.

Ему же иной раз хотелось просто сходить с девушкой в кино – не с невестой, как тотчас решила бы тётка, а с любой знакомой, на которую вовсе не имел видов, – но и это было непросто сделать: даже имея билеты, он не был бы готов к иным сюрпризам вроде конфет в буфете. Он был едва ли не самым безденежным студентом в группе, оттого что Лилия Владимировна не понимала его скромной нужды в некоторой независимости – считала, что как только Игорю понадобятся деньги, он попросит – и получит, конечно; ему же, как он убеждал себя, легче было подождать, пока не начнёт зарабатывать сам. Он заставлял себя не забывать, как попросил однажды. Случай был исключительный: тётка достала ему два билета в филиал Большого на «Фауста». Пригласив девушку, с которой давно мечтал познакомиться поближе, Аратов попросил у Лилии Владимировны немного денег. С некоторым недоумением, которое она, впрочем, попыталась скрыть, тётка протянула десятку – в обрез на программку и мороженое. Игорь, не видя в том дурного, сказал, что этого может не хватить – и получил четвертной билет, но прочёл при этом на лице Лилии Владимировны такое возмущение своей распущенностью и жадностью, что поклялся более не брать у неё – и впредь отказывался даже от трёшки на завтрак.

Девушку, с которой он слушал «Фауста», Игорь больше никуда не приглашал.

Аратов понимал, что на самом деле тётка не скупа, и он страдает лишь от своеобразия её взглядов на воспитание, но от этого было не легче. Подрабатывать, как другие студенты, Игорь не мог, зная, что и тут не обойдётся без серьёзных осложнений, «Игожевы не поймут», – говорил он себе, называя, как обычно, если речь шла о них вместе, Лилию Владимировну и бабушку по фамилии. Несколько раз он всё же выходил на работу вместе с товарищами – разгружал арбузы и снимался в массовке, – но ему стоило чрезмерных трудов сохранить это в тайне.

Теперь, когда безденежье кончилось, образ его жизни должен был измениться. Аратов строил и строил планы, которые все в конце концов сводились к странствиям: он, ещё не определив для себя понятия свободы, не мог представить, чего же ещё был лишен до сих пор. С уходом из цеха оказалось, что путешествия стали не просто возможны, но и неизбежны, и первое предстояло – на полигон.

* * *

– К вам в гости, – с наслаждением повторил он. – В ваш цех.

– В мой, – подтвердил Ярош. – Быстро ты перестроился.

– Хочу посмотреть, как ты повезёшь изделие на опрессовку.

– Издевайся, издевайся, только я неплохо чувствую себя на старом месте. Если б не ты, я ещё посидел бы. Но твои детские фантазии не понимаю – с утра идти кланяться родному заводу! С Зоей ты уже договорился – что же ещё нужно человеку?

– Чёрт тебя тянул за язык – сосватать такую дурацкую прогулку. Это же бред – с Зоей!

– Тебя, старый, не убудет, а кадр – в порядке.

Замечание Виктора значило, что девушка из их цеха, с которой они накануне болтали в заводской столовой, на его вкус хороша собою. Аратов не возразил, оттого что иной раз и сам поглядывал на неё с интересом, но всё больше – издали, любуясь лишь её богатой фигурой, но уже не замечая странной несимметрии глаз, из-за которой смотреть ей в лицо бывало неловко. Заводить с нею близкое знакомство ему не хотелось, но тут, оказавшись рядом в очереди, он невольно втянулся в затеянную Виктором болтовню – невинную, но закончившуюся тем, что Ярош, непонятно к чему, но только не к слову, вдруг ляпнул, что Игорю не худо было бы пригласить эту их общую знакомую прогуляться где-нибудь на прощание. Аратову пришлось срочно объяснять, почему – на прощание, пытаясь обратить всё в шутку, чтобы и в самом деле не назначать встречи. Слово, однако, было сказано, и Зоя продолжила:

– Разве что в лес за речкой, по грибы? Не в парк же.

– Отчего ж не по ягоды? – ухмыльнулся Аратов, но никто больше не улыбнулся, и он, уже смутившись, пообещал: – Созвонимся как-нибудь.

Девушка недовольно надула губки.

– Не понимаю, что ты теряешься, – сказал сегодня Ярош, но Аратов промолчал: не объяснять же было, что он ищет нечто особенное – идеал, до которого далеко Зое, – не описывать же сам идеал, да и мысли его в первое утро новой жизни были о другом, и себя он представлял лишь в единственной ипостаси, робея перед словом «испытатель».

Сейчас разговор с Виктором отбил охоту заходить в цех, но и к долгому пути вдоль речки было уже не вернуться, раз уж автобус довёз его до проходной. Не зная, как убить освободившееся время, он побрёл на своё новое место, понимая вместе с тем, что его столь раннее появление коллеги непременно объяснят мальчишеским волнением – и не преминут подковырнуть.

Комната испытателей была – зал в два света, однообразие стен которого нарушалось только портретом Хрущёва и картой Союза с красным флажком на месте полигона. У одного из окон гляделась в зеркальце девушка. Он прежде встречал её на территории и приметил, и теперь порадовался, что им придётся работать вместе. Девушка смотрела на него изучающе, и Аратов смешался, вдруг поняв, каким она его видит: длинный, худой мальчик, зыбко переминающийся на пороге.

– Так это вы и есть новенький? Векшин говорил о вас.

– Хорошо, что вы назвали, а то фамилия выскочила из головы. Значит, Векшин? Как на экзамене: забыл, что учил вчера.

– Волнуетесь? – улыбнулась девушка.

Улыбка у неё вышла тихая, мягкая; некрасивое лицо её вообще хорошо было мягкостью и черт, и тонов: волосы были светло-русые, а глаза – серые.

– Он у вас кто – начальник бригады?

– Временный – до тех пор, пока настоящий (того зовут Вилен, Вилен Ерышев), пока тот не вернется из экспедиции или пока Векшин и сам не улетит. У нас вечно все замещают друг друга. Сейчас в Москве вообще только он да я.

Она сказала: «В Москве», – словно при взгляде из того далека, где все они так подолгу жили, пригороды сливались со столицей в одно естественное целое.

– С Виленом, – продолжала она, – вы познакомитесь, может быть, только в командировке или даже не познакомитесь никогда: один будет там, другой – здесь, потом наоборот, другой – там, этак и жизнь пройдёт. А вот уж с кем не миновать свести знакомство – это со своим начальником группы: с Петей Еленским.

– Тут еще и группы…

– Каждая, – продолжила она свою не слишком занимательную лекцию, которой Аратов между тем внимал с интересом, – каждая ведёт своё изделие: одна – «двадцатку», вторая – «Е-7», по-нашему – «семёрку». И в каждой – по полтора человека.

– Я просился… договорился – на «седьмую», – сообщил Аратов; именно из-за неё, первой в мире антиракеты, он поступил на работу в конструкторское бюро Саверина, расположенное за городом, хотя выпуск этого года целиком распределили в Москве, и он легко мог бы найти себе место поближе к дому.

– Тогда, значит, вместе будем, у Пети. А вот и нынешний грозный начальник.

Не сторонник определять характеры по фамилиям, Аратов между тем был уверен, что тот, кого назвали Векшиным, непременно должен быть крупным, шумным мужчиной с мясистым носом, короткими пальцами, красной кожей и обширной лысиной, но угадал только в отношении лысины: молодой человек, вошедший в комнату, был среднего роста, остронос и худощав, и голос его звучал тихо. Отнеся на свой стол металлический чемоданчик и тонкие, большого формата, альбомы, он вернулся пожать руку новичку.

– Честно говоря, вы явились не вовремя, – сказал он к смятению Аратова. – Я слышал, вы идёте к «семёрочникам», а я постоянно занимаюсь другим изделием и не в состоянии как следует ввести вас в курс.

– Можно ведь пока и по вашей теме поработать, – пробормотал Аратов.

– Пока? Нет уж, если начнёте – не отпущу, – засмеялся Векшин, моргая так часто, будто белёсые ресницы мешали ему смотреть. – Люди у нас на вес золота. Нету людей.

– На другую ракету я не соглашусь. Как быть, решайте сами, я не знаю, как тут у вас организовано. Вот полигон как-то представляю…

– Там нажимают кнопки и делают ба-бах? Ну, пусть. Давайте-ка, чтобы вы освоились побыстрее, я свалю на вас переписку по вашей любимой теме. А пока заканчивайте с формальностями: представьтесь в первом отделе, заведите рабочую тетрадь, чемодан.

– Фаина проводит вас и вообще покажет, где что лежит, – продолжал Векшин. – Я сам до обеда времени не выкрою: надо письма подписывать, выйти на связь с полигоном…

– И в командировке так? – спросил Аратов, поскучневший от слова «переписка».

– Там свои прелести: пыль, жарища. Недаром же «пыльные» платят: вам – денежку, от вас – здоровье.

– Не пугай его, Федот, – сказала Фаина.

– Вы, конечно, рвётесь туда неудержимо.

– Для того и пришёл, – обиженно сказал Аратов. – Кто бы на моём месте не рвался?

– Ну, вкусы у людей разные. В общем, сами увидите. Я-то езжу охотно: там работа живее, вплотную занимаешься анализом. А обязанности?.. Подумай и скажи – все дела.

– Так-таки сидеть и думать? – засмеялся Аратов, представив, как за всеми пустующими сейчас столами сидят, каждый – в позе роденовского мыслителя, лысые мужчины в пиджаках и галстуках.

– Ничего другого не нужно. Что бы ни стряслось на борту, ваше дело это объяснить: выявить причину и сказать, что нужно сделать, чтобы отказ не повторился. Видите, я принёс книжки с графиками? Это всё, что остаётся от наших изделий. Вот вы и будете глядеть на такие картинки и гадать, что они означают.

Его прервал телефонный звонок.

– Федот – к Караулову, – позвала Фаина.

– Кто это – Караулов?

– Разве вы не знаете? – удивился Векшин. – Я думал, это он принимал вас. Начальник отдела и зам Б.Д. по испытаниям.

Здесь, как и во многих КБ, сотрудники между собой называли главного конструктора по инициалам.

– Я говорил с таким высоким, с лауреатской медалью.

– Это Астапов, – пояснил Векшин. – Коротко, чтобы ясна была субординация: Астапов, через «а» (а-эс-тапов), он же Фомич, – зам Караулова и начальник бригады, готовящей нашу «двадцатую». А вашими гаечниками командует Лобода. Такое звучное имя-Руслан Васильевич Лобода. Об остальных вам подробнее и в лицах расскажет Фаина…

– Но я и этих не запомню сразу!

– …расскажет Фаина, а я, видите, бегу. Ему, Фая, понадобится служебная записка в первый отдел – будь умницей, отпечатай слова и подпиши у начальства.

Заперев альбомы в сейф и захватив чемоданчик, он скрылся.

– Что ж, – сказала Фаина, – коли уж велено, расскажу последние наши сплетни.

– Можно и не самые свежие. Я весь внимание.

* * *

Кто-то приезжал, кто-то уезжал, и Аратову временами казалось, что только Фаина, Векшин да он сам и есть постоянный состав, а те, что появлялись на несколько дней – гости либо новички. В действительности же прибавился лишь один новичок, Ярош, на добрый месяц отставший с переходом от Аратова, но его-то как раз знали многие – из-за сестры и потому, что он жил неподалёку, в заводском доме. Вообще, в этом маленьком городке половина жителей знали друг друга лучше, чем Аратов – своих соседей по подъезду. Он поначалу посмеивался: «Тут пройдёшься под руку – и женись», – и когда вдруг ему самому пришлось показаться на улице со здешней девушкой, только о том и пришлось думать, как бы их не увидели; это тем более обидно было бы, что он не ждал ничего хорошего от свидания, которым был обязан неуместной шутке Виктора. Он и не думал звонить Зое или заходить к ней в цех, но она сама при новой случайной встрече на заводском дворе напомнила об уговоре, и тогда уже пришлось назначать и время, и место. Они и впрямь, хотя и к вечеру, собрались по грибы. Совершенно ясно было, чем закончится эта прогулка, и ему только оставалось надеяться, что её повторения не последует; Аратов не был избалован приключениями, но это – обещало быть скучным.

Он повёл девушку к станции окольною улочкой, подальше от посторонних глаз, и всё же встретил знакомого: один-единственный попавшийся на пути прохожий оказался слесарем-сборщиком из их цеха. Зато Зою эта встреча, по-видимому, не обеспокоила – Аратову, значит, и подавно можно было бы не волноваться, но ему ещё и потому, помимо естественной осторожности или деликатности, важно было, чтобы их не видели, что он стеснялся своего нынешнего выбора.

Совсем не такою он представлял половину своей пары.

Его школьные годы прошли во времена раздельного обучения, когда общение с девочками было нарочно затруднено до абсурда, отчего занимало умы старшеклассников сверх меры; много позже, спустя десятилетия, он наконец понял, что именно раздельное обучение приучило его сверстников боготворить женщин – недоступных существ из другого мира, чуть ли не из небесных сфер. Аратов, росший среди учениц Лилии Владимировны, которая часто переносила уроки на дом, привык вдобавок и к тому, что все девочки, с кем он общался, оказывались, в его восприятии, выше него ещё и на ступень своих музыкальных способностей. Книги, с какими он дружил, тоже подтверждали естественность взгляда на женщин снизу вверх, и когда другие смотрели при нём не так, а сверху или свысока, это казалось диким, словно или мужчина преступал закон, или объект был – не женщина; такое стало встречаться чаще, когда после мужской школы он попал в мир, где женщин было – половина.

По окончании школы знакомства с девушками будто бы перестали казаться невозможными, но сложившийся за годы мечтаний идеал подруги оставался недосягаемым даже если в дни особенного одиночества придуманная планка сама собою опускалась всё ниже.

Зою, хотя она (если простить ей отчаянное косоглазие) была совсем не уродкою, он не выбрал бы и в минуты обострения тоски, представляя, какое уныние могут они нагнать друг на друга, но дело решилось без него. Предлог годился любой, так что Игорь согласился и на грибную охоту, хотя даже и для виду не захватил корзинку: наивно было бы рассчитывать на трофеи сухой осенью да ещё и под вечер. Зоя тоже пришла с пустыми руками, и оба даже не обменялись по этому поводу шутками – не по грибы же они в самом деле собрались, – а просто пошли куда глаза глядят, тем более, что ближайший лес был виден в конце улицы; Аратов не выбирал направления, а просто следовал за Зоей, местной жительницей. Лес, однако, словно горизонт в поговорке, отодвигался по мере приближения к нему, и Аратов посетовал на свой глазомер: по пустому пространству они прошли уже изрядно, так что, оглянувшись, не увидели последних городских зданий, а до опушки оставалось ещё порядочно. Девушка неожиданно свернула на какую-то косую тропинку, уводя в сторону, так что путь ещё удлинился, но всё же не стал бесконечным, и в конце концов они оказались перед неожиданным на краю леса рубленым домиком с заколоченными окнами и с открытой террасой на дальней, невидимой с тропы стороне; там за сплошными перилами стояла садовая скамейка, и Зоя сказала: «Здесь и отдохнём», – таким тоном, словно эта жёсткая лавка и была целью их прогулки. Впрочем, видимо, как раз и была, судя по решительности, с какою девушка расположилась на ней, потянув за собой Игоря. Ему не пришлось выдумывать предисловий: они сели так тесно, что он чуть ли не вынужден был поскорее обнять её, чтобы сохранить равновесие, а там и кофточка расстегнулась ещё прежде пробного поцелуя. Затем, правда, всё застопорилось: он обнаружил, что девушка запакована будто бы сверх нормы.

– Сегодня нельзя, – запретила она, и Аратов искренне удивился:

– Зачем же ты выбрала такой день?

– Как будто с тобой легко сговориться, – справедливо заметила она, одновременно расстёгнув ему брюки и сообщив: – Я возьму так.

В определённом смысле так было даже удобнее: всё, о чём ему потом осталось беспокоиться, это как сохранить свидание в тайне – задача, быть может, и невыполнимая, оттого что наверняка их видел не один тот слесарь, – и Аратов ждал, что в понедельник ему станут понимающе улыбаться при встрече.

Он думал, что в первую очередь в курсе здешних событий должна быть Фаина – и ошибался, не зная, что она живёт в деревне, далеко от работы и от местных сплетен.

Расписание электричек было таково, что Фаина приходила утром или минута в минуту, рискуя опоздать, или чуть ли не за полчаса до звонка. В понедельник, хотя Аратов пришел рано, она уже сидела на месте, выдвинув ящик стола со всевозможными флаконами, пузырьками и баночками, и полировала ногти.

– Ну и как? – спросила она, внимательно глядя на Аратова. Он восхищенно подумал: «Уже знает?» – и, ненужно выигрывая время, переспросил:

– Что – как?

– Ты собирался в кино.

– Ах, это! Позабыл уже. Нет, я не пошёл, я по грибы ходил, тогда же.

– Грибы давно прошли. Да ещё – на ночь глядя?.. Жаль, я вовремя не расспросила. А нынче ты что-то рано, я маникюр не успела сделать.

– Ты для меня делаешь? Польщён и счастлив.

– Красивый лак? – она протянула руку.

– Пальцы красивые, – вырвалось у Аратова, и он покраснел.

– Всё моё достояние.

Скрипнула дверь, и Ярош, не войдя ещё, а только заглядывая в комнату, уточнил:

– Достояние народа, – и, переждав смех, добавил с некоторой грустью: – Хохот без причины… Нет, я ничего не сказал. Впрочем, привет, орлы.

– Ты и со мной здороваешься? – уточнила девушка. – Тогда здравствуй, голубь.

– Он и есть. Почтовый. Я весточку принес.

Весточкой был вызов Аратова в очередной кабинет – сразу после работы. Фаина открыла было рот, чтобы немедля объяснить, с кем и зачем придётся ему беседовать, как с порога раздалось: «Фаинушка!» – и к ней грузно двинулся кто-то сияющий.

– Сан Димыч, дорогой, – замахала она руками, – у меня лак сохнет.

– Ну уж в щёчку-то можно? Не удержусь.

– Игорь, это Шурик Гапонов, – представила Фаина, но Аратов и сам понял, кто стоит перед ним. Он уже знал от Фаины, что Гапонов старше его на три года, толков, холост, лыс («Тоже!» – подумал тогда Аратов, бросая взгляд на Векшина), имеет должность старшего инженера и оклад – тысяча шестьсот; сведения, однако, оказались неточными: прежде всего тот вовсе не был лыс как колено, а носил изрядный венчик русых волос, главным же несоответствием было то, что Аратов ожидал увидеть невысокого толстяка в очках, а не здоровенного детину в модном, дорогой ткани, костюме, на который немедленно обратила внимание Фаина:

– Скажешь, свободно купил?

– Сшил.

– Когда ты успеваешь? Можно подумать, что занимаешься этим в экспедиции. Ну, как вы там жили?

– Отлично, Фая. Как ещё можно жить на полигоне?

Он говорил ровным басом, какой, возможно, один только и соответствовал той степени удовлетворённости жизнью или собою, какая угадывалась в нём.

Пожимая руки, Гапонов обошёл всех – и всё же у Аратова осталось впечатление, что тот не заметил его присутствия в комнате. Векшину пришлось повторить вслед за Фаиной, с нажимом: вот, у вас новичок.

– Кандидат в новички, – поправил Гапонов. – Его ещё надо отвезти на площадку и учинить прописку – тогда и станет новеньким. Здесь-то не прописался ещё?

– Любителей ждал, – сухо ответил Аратов.

Гапонов хмыкнул:

– Ну, ладно, ладно. Я рад: для нас каждый человек – подарок. У наших, кого ни возьми, голубая мечта – завести себе сменщика. Сейчас вот Петя Еленский остался в экспедиции один за всех, так и ноябрьские проведёт в одиночку. Ты ведь знаешь, Фая, теперь новая мода: вывозить на праздники всех до единого. У нас свой самолёт будет раз в неделю.

– Посмотрим ещё, что будет, – пожала плечами Фаина.

Другие сотрудники, с которыми успел познакомиться Аратов, казалось, были довольны кочевой жизнью, во всяком случае, не хулили её вслух, и лишь одна Фаина повторяла, что с удовольствием сидела бы дома. Аратов пропускал её слова мимо ушей, не понимая, почему бы в таком случае и в самом деле не отказываться от командировок; к тому же, вероятно, не всё плохое для девушки было плохим и для него; из своего небольшого опыта Игорь успел вывести, что мнений на свете существует больше, чем людей, и чужие оценки часто лишь обостряли желание взглянуть своими глазами; здесь же он пока одни лишь готовые мнения и выслушивал: рассказчики словно сговорились не описывать реалий. Задай он конкретные вопросы, ему бы ответили – и подробно, – но таковых ещё не возникало у Аратова, потому что знать, о чём спросить, значит наполовину уже представлять; представления же его были скудны и оригинальны. Думая о близких теперь поездках, Игорь пытался вообразить доступное там зрению и, как казалось, знакомое уже сейчас – степной пейзаж и вид стартовой позиции. Степь виделась ему покрытой густой и высокой, по пояс, травою, а стартовая площадка – огороженным проволокой участком размером шагов этак сто на сто, на котором размещаются пусковая установка и, буграми, несколько блиндажей. Коллеги, однако, в разговорах между собою то и дело произносили «гостиница», а «блиндаж» – никогда, и Аратов дорисовал свою картинку, разместив в углу квадрата четырёхэтажный дом из красного кирпича.

Условия там, видимо, были сносные, если кто-то по своей воле оставался в экспедиции на праздники.

– Петя один как перст, – объяснил Гапонов. – Зато у него видимо-невидимо приятелей среди офицеров. А вообще, это редкий случай, что мы сейчас сидели с ним вместе. Обычно мы меняемся, один тут, другой – там, но на этот раз был, как-никак – первый пуск.

– Я так на него рвался, – подосадовал Аратов.

– Э, сколько их ещё впереди… Да первого, в сущности, и не было, мы провели – бросковый: пустили болванку, макет второй ступени, только чтобы проверить сход с пусковой. Тут и анализа-то практически не потребовалось. После праздника стрельнём по-настоящему, вот тогда и навалимся на расчёты всем миром.