Снег для продажи на юге

– Ну, там-то сбой в порядке вещей, – серьезно сказал Трефилов. – Вы бы встревожились, если б его не было. А участок всё равно неуправляемый, так что и запись не важна.

– Послушайте, – оживился Аратов, – а не было ли на свете ракет, которые бы и при полёте с ускорителем управлялись, а не летели, как чушки?

– А кому это нужно? Наше изделие с ускорителем статически устойчиво, – заметил Еленский. – Это ты должен знать лучше меня.

– Зато сколько весят стабилизаторы!

– Ну, сожжёшь ты лишний центнер пороха – что за беда? А что касается управления – аэродинамические коэффициенты при таких ускорениях не рассчитаешь. Твоя наука освоила только установившиеся течения.

– Вот Игорю и карты в руки, – сказал Трефилов. – Легко может написать диссертацию. Материала сколько угодно, да гражданские ленятся брать то, что само даётся в руки. Всего-то нужно – набрать свою статистику.

– Тут важно жить этим с первого же пуска, – согласился Еленский, – иначе поддашься текучке, как мы все, и – прощай, наука. А, кстати, Трефилыч прав: устойчивость и управляемость при больших ускорениях – достойная тема.

– Подумай, Игорь.

– Что ж, это идея. Спасибо, – сдержанно поблагодарил Аратов, про себя радуясь свободе решать столь важные вещи.

– Тем более, – продолжал Трефилов, – что работа над твоей диссертацией уже идёт полным ходом. Смотри, я вошел, а Рая и головы не подняла, не разогнулась: собирает тебе материал. А я было подумал как-то, что она вам изменила: из проходной прямо в третий корпус – и с Витей да с Витей. Я молчу: нежные чувства надо уважать. Хорошо, Федот вовремя догадался услать парня на техничку.

– Ладно, давайте к делу, – вставая, сказал Еленский. – Честно говоря, сначала я хотел было дать вам поглядеть самим, что найдёте, но раз уже не терпится, то подскажу: обратите внимание на первое отклонение рулей.

– Довольно чисто, а? – удивлённо проговорил капитан, наклоняясь над лентами. – И такая запись – до самого конца? Поздравляю. Только погоди, почему тут какой-то сдвиг по времени? Или ты нули не совместил?

Еленский развел руками:

– Сами ломаем головы. Странное дело: давление в рулевых машинках растёт, а рули не поворачиваются, словно их что-то держит. Потом, вдруг, отпускает и – вот какой заброс!

– Приходящийся по времени на хорошие скоростные напоры, – напомнил Гапонов, имея в виду, что при сильном отклонении воздушных рулей на малой высоте их может просто отломить напором ещё плотного здесь воздуха.

– Если выберем более пологую траекторию или если рули забросит чуть посильнее, – озабоченно проговорил Трефилов, – то дорогим нашим промышленникам очень пригодится разная их раскраска.

– Следующее изделие как раз и пойдёт по пологой… – напомнил Еленский.

– А в отсек ничего у вас не попало? Какая-нибудь отвёрточ-ка, палка в колесо? Оставляют же хирурги ножницы в животе, – предположил Трефилов и сам отверг: – Смешно, ведь картина одинакова по всем четырём каналам. Ну, а ваша версия?

– Возможно, ферма двигателя деформируется от силы тяги.

– Посчитать нельзя?

– Не на ручной же машинке силами одной девочки, – усмехнулся Еленский. – Мы, конечно, дадим задание нашим прочнистам в Москве, но если те потребуют доработки отсека, пуска не будет, наверно, до марта.

Странный звук донесся из угла, где сидела Рая. Аратову почудился всхлип, но было как-то неудобно оглядываться тотчас, и лишь заметив, как вытягиваются лица окружающих, он краем глаза посмотрел на Раю. Её лицо сморщилось и блестело от слёз, которые она не думала вытирать, а тонкие губы кривились в неопределённой гримасе.

Наступила неловкая тишина.

– Голова болит, – жалобно проговорила Рая, заметив, что на неё смотрят.

– Зачем же плакать? – удивился Еленский. – У меня пирамидон есть.

– Говорил я, перегрузили девчонку, – громко сказал Трефилов. – Это всё Федот с его трудолюбием. Он и Виктора заездил.

Махнув рукой, Рая выбежала из комнаты, оставив мужчин в смущённом молчании.

* * *

Девушки прилетели накануне следующего пуска. Устав от мужского общества, Аратов ждал их с нетерпением. Он почти с нежностью думал о Фаине, вспоминая, как та проходила по дорожкам заводского сада – с красным зонтиком, в юбке из шотландки, в остроносых туфельках на колких каблучках; в Аул она приехала в валенках, платке и лётной куртке – он разочаровался, только тогда и сообразив, что ждал увидеть её на «шпильках».

– Ах, Михалыч, – воскликнула при встрече Фаина, – я бы расцеловала тебя, так рада.

– «Бы да кабы»! А я возьму и расцелую, – засмеялась Валя, обнимая Аратова и трижды целуя его. – И ещё три раза – за Витьку. Что ж он не приехал?

«Чему радуются? – недоумевал Аратов. – Прилетели перед самым Новым годом – могут ведь и не выбраться обратно».

Это он должен был радоваться их появлению, но на самом деле расстроился, острее, чем прежде, почувствовав оторванность от дома; мысли о Москве захватили его.

Он представлял себе новогоднюю вечеринку в комнате Прохорова, увешанной странными, беспокоящими картинами, в небольшой компании близких людей, разбавленной единственной незнакомкой – приглашённой специально для него. Он предвкушал танцы подле ёлки, шампанское, бенгальские огни и какие-нибудь игры на ночном бульваре, нелепые в другое время.

Он представлял себе собственную комнату – узкий «пенал», оформленный им, к неудовольствию Игожевых, по-своему: одна из стен была покрашена чёрной краской (сплошь, кроме двух чистых прямоугольников, которые Прохоров позже записал абстрактными композициями), лампа в углу была сделана из винной бутылки, а на письменном столе лежал гипсовый череп, вызывавший особенные возражения Лилии Владимировны. «Бедный Йорик, – отвечая ей, говорил Аратов, – он помогает заниматься: при нём нельзя мыслить ортодоксально».

Он представлял себе прилавки ГУМа, изобилующие неважными предметами.

Он представлял себе ярко освещённую улицу, на которой видел среди прохожих множество девушек и детей.

Он представлял себе встречу с Олечкой Вербицкой, повторение той, когда Аратов, обычно носивший берет, вдруг надел чужой котелок и девушка, показывая пальчиком, удивлённо и обрадованно воскликнула: «Уй ты, в шляпе!» Он пришёл в восторг от этого восклицания, понимая, что так не скажешь неблизкому человеку.

Он представлял себе, как надевает крахмальную сорочку и повязывает галстук.

Он представлял себе новогоднюю ночь здесь, в Ауле – без снега, без ёлки, без музыки, – зная, как это будет выглядеть, по опыту «прописки».

Прилетевшие девушки заперлись у Раи, расспросы о Москве пришлось отложить, и он постучался к Еленскому. Тот, накинув на плечи куртку, сидел за пасьянсом, и Аратов озадаченно хмыкнул. Занятие, на его взгляд, было странным для молодого мужчины.

– Пётр Зиновьич! – воскликнул он. – Нижайшая просьба: может быть, ты и судьбу мою дальнейшую предскажешь? Не в смысле повышения в должности, это само собой, а в смысле казённого дома и червонного интереса? Верить не верю, а слушать люблю.

– За этим обратись к Фаине. Большой специалист, сразу определит, чем сердце успокоится. Только ты зря иронизируешь: пасьянс – дело серьёзное. У меня процент совпадений близок к восьмидесяти.

– Что ты загадываешь?

– Обычно я раскладываю пасьянсы накануне боевых работ. Перед последней аварией на старом изделии карты не сошлись трижды.

– Антинаучно, – уверенно заявил Аратов. – Куда проще бросать монету. У Вентцель…

– Монета – это совсем другой, простейший случай. В пасьянсе варианты решения не равновероятны: и условия нарочно усложнены, и неизвестно, чем определяется расклад карт в колоде. Так что не бросайся словами.

– Хорошо, пусть не антинаучно. Но ведь – суеверие?

– А у нас, испытателей, суеверия традиционны, причём некоторые легко обосновать. Ну, число тринадцать оставим в покое, а вот пример типа «женщина на корабле», то есть на старте – это уже серьёзнее, верная примета самого дурного свойства, предвещающая аварию. Посуди сам: солдатики не видят живых женщин годами, и тут в ответственный момент, когда командир подгоняет, а работа не ладится, вдруг появляется этакое чудо природы: ножки голенькие, глазки туда-сюда, формы, благоухание… У бедных мальчиков от этого сразу посторонние шумы в голове – глядишь и забудут снять какую-нибудь заглушку… У офицеров же начинаются трудности с громкоговорящей связью: нужно работать, а русского слова вслух сказать нельзя.

– Значит, наши девушки не видели пусков?

– Видели, почему же – из-за проволоки. От ворот всё хорошо видно. Вносить их в списки бесполезно – воины вычеркнут и будут правы: на старте не место праздным зрителям. Но и не показать им пуск нельзя, это – могучий стимул. Между прочим, Б.Д. требует, чтобы каждый молодой инженер из научных отделов поработал хотя бы с недельку у нас, в том числе – посмотрел бы пуск. Со стороны пустое, вроде бы дело, кино, да люди, увидев результаты своей работы, потом стараются по-другому.

– Наших, кажется, заставлять не приходится.

– Всё же – заставляй. Правило такое: сам делай, что хочешь, но техников загрузи. А о твоей загрузке позабочусь я.

– Завтра над этим ломать голову не придётся: Димыч понавезёт материалов.

– Трижды сплюнь, – посоветовал Еленский.

– Кстати, о суевериях: что скажешь о завтрашней работе?

– Плохие карты.

Оттого, что Аратов не поехал на «тройку», ему казалось, что день пуска будет особенно неудачным.

Утро, однако, поначалу не отличалось от прочих, разве что неожиданно стих ветер. Как обычно, из каждого двора доносился ровный негромкий звук – соединяясь, они заполняли всё студёное пространство между бараками и высоко над ними, словно это слышалось дыхание самого мороза; в действительности так шумели паяльные лампы, которыми водители разогревали масло в картерах машин. Кто-то один успел завести мотор, и по скользкой улице проползли, связанные тросом, два «газика»: один с натугою тянул, а второй, намертво застывший, упирался, как козлик. Редкие прохожие торопились в одну сторону – к столовой; через час-полтора их поток, сгустившись, должен был отклониться к автобусной остановке у штаба строителей.

Предчувствие не обмануло: Трефилов не внёс фамилию Аратова в нужный список, и часовой у дверей командного пункта был неумолим. Что-либо исправлять было поздно, и теперь оставалось только усесться без дела в пустом кабинете, думая, что и другие неприятности не заставят себя ждать. Вести о них принес Еленский: новый пуск не только оказался аварийным, но и почти не оставил после себя информации.

– Думаю, – сказал Еленский, – это как раз то, чего мы боялись: хана рулям. Ребята видели, как через пару секунд после разделения от изделия полетели куски, а телеметрия работала на второй ступени меньше полутора секунд – могла и не захватить аварии.

– Разложим пасьянс?

– Шутить будешь потом.

– Да ведь только и шутить, пока Сан Димыч не приехал.

– Поторопилась я прилететь, – сделала вывод Фаина

– Что ты, что ты, – испуганно зачастила Рая. – по первому пуску – завал расчётов. Я совсем зашилась – всё одна да одна.

– Давайте, отправим Фаину на площадку, – со смехом предложил Аратов. – По методу Векшина. Лихо он, всё-таки, едва полегчало с работой, расправился с Витей.

Вовсе не нужно было ему упоминать о Викторе, но тогда ещё никто не мог предвидеть последствий.

Раина счётная машинка затарахтела почти сразу, как вышел Еленский; вскоре включила свою и Фаина. Шум говорил о том, что обе девушки заняты работой, но когда Аратов случайно оглянулся, то увидел, что Раино жалкое лицо мокро от слёз. Он не удивился, потому что видел такое не в первый раз, и то, что поначалу вызывало сочувствие, теперь раздражало. Было уже известно, как пойдёт дальше: Рая начнёт, жалуясь на головную боль, то и дело выбегать из комнаты, а потом, за час-полтора до перерыва, отпросится домой. Еленский отпускал её без лишних расспросов, но зато и потом не интересовался самочувствием, что с одинаковым основанием можно было объяснить и деликатностью, и равнодушием.

Услышав всхлипывания, Фаина всполошилась.

– Что с тобой? – допытывалась она, приобняв Раю и сама заметно побледнев. – Что-то случилось дома? Или сама захворала?

– Голова болит, – срывающимся голосом проговорила Рая.

– И из-за этого плачешь? Лоб холодный… Водички принести?

Рая покачала головой.

– Как же быть? Господи, что же это? Игорь, ну сделай что-нибудь! Сидишь, как пень.

– У меня это, «что-нибудь», не получается.

– Ты пробовал, что ль? – не поняла Фаина.

Аратов не ответил, глядя на вошедшего Еленского.

– Новопреставленную ракету оплакиваете? – раздражённо бросил тот.

– Пётр Зиновьевич, – запинаясь, начала Рая, – я хотела…

– Ей нехорошо, – вмещалась Фаина. – Не знаю, как быть.

– У меня голова очень болит. Можно, я пойду прилягу?

– Конечно, конечно, – живо отозвался Еленский. – Только, знаешь, я вообще не люблю полумер, а уж когда речь идёт о здоровье, они не нравятся тем более. Надо бы врачу показаться, а то как бы тебе не стать хроником. За час до обеда ты приходишь в себя, а назавтра всё повторяется. Лучше отдохни как следует. Зайди сейчас в госпиталь и оформи всё путем: бюллетень и тому подобное. На работу выйдешь, когда поправишься: сейчас с тебя всё равно много не спросишь. «Пыльные» за дни бюллетеня, разумеется, не заплатят, да ведь здоровье дороже.

«Иезуит», – подумал Аратов.

– В госпиталь? – растерялась Рая. – Пока дойдёшь да просидишь в очереди – до обеда не обернёшься. А то я прилегла бы – и всё бы прошло.

– Как хочешь, но я не имею права отпускать тебя ежедневно… Да и как бы не пришлось потом отвечать, если это серьёзная болезнь.

Фаина смотрела на Еленского, ничего не понимая, и Аратову стало неловко, словно это он повинен был в чёрствости начальника: брать бюллетени в командировке, где люди часто работали и в выходные, и по ночам, не получая за это компенсации, было неслыханным делом. «Однако что же это за головная боль, если от неё слёзы текут так ровненько? – думал он, примиряя своё недоверие к Раиной хворобе с желанием быть справедливым. – Скорее, у неё неприятности – и совсем свежие, – но не беременна же она, этого-то не может быть никогда». Аратов готов был поспорить, что причина Раиных плачей некрасива или даже низка, – готов был, но не спорил, не позволял себе говорить об этом другим. Он стал осторожным после того, как однажды зря высказал вслух свою оценку.

Дело это было в институте, перед распределением, когда Аратову вместе с другими членами комсомольского бюро пришлось писать характеристики своих однокурсников, среди прочих – и единственного на факультете некомсомольца. Студент этот успевал посредственно, за все годы не подружился ни с кем из однокашников и вообще был, по общему мнению, не без странностей. Следуя привитым школой понятиям о честности, Игорь так и написал: «не участвует в общественной жизни, авторитетом среди товарищей не пользуется, работы в студенческом научном обществе не ведёт». О последнем писать было необязательно, но это уже ничего не меняло. Всё тут было правдой, но – ненужной, и даже у секретаря бюро сочинение Аратова вызвало удивление; ничего не объясняя, он сам написал другую – стандартную, обтекаемую характеристику, мимоходом бросив прежнему автору, что негоже портить человеку только начинающуюся жизнь, навешивая ярлыки, когда по молодости можешь наговорить лишнего.

Лишь спустя время Аратов, вспоминая этот случай, начинал стыдиться сам себя.

Теперь он вовсе не собирался обсуждать поведение Раи, тем более, что она была несимпатична ему (и он судил бы предвзято) и что никто не знал причины её плачей (Фаина, едва проведав, поделилась бы с ним немедленно, в этом Игорь не сомневался).

Но и повод поговорить о ней неожиданно исчез, оттого что расчёт Еленского (если это был расчёт) оказался верным, и Рая перестала не только отпрашиваться с работы, но и плакать на людях; потом, много спустя, Аратов, припоминая, увидел, что всё как ножом отрезало в тот самый день. Рая тогда и не пошла в госпиталь, и на работе досидела вместе со всеми до обеда. Игорь видел, как Фаина что-то участливо выспрашивала у неё, уединившись в пустой комнате, и, видимо, узнала такое, от чего участия поубавилось: после перерыва она обидно поддела Раю при всех. Её не укорили за это и, конечно, не поддержали, не зная обстоятельств дела – промолчали, хотя и промолчать было неловко, – но, видно, и в самом деле грешно смеяться над сирыми и убогими, потому что буквально через день Фаина и сама попала в неудобное положение.

* * *

Гапонов приехал на попутной машине к концу дня, и никто не ушёл домой, дожидаясь, когда проявят привезённые им плёнки.

– Ждать нечего, не надейтесь, – предупредил он. – Сигнал везде пропал одновременно, задолго до первого отклонения рулей, так что на сей раз они здесь ни при чём. Самое обидное то, что процессы после разделения затухали гладко, словно в учебнике, и вдруг – обрыв, словно ножом отрезало.

– Пироножом, – шутливо поправил Еленский и вдруг осекся: – Слушай, а что, если это пиронож сработал?

Речь шла о приводимой в действие пороховым зарядом гильотинке, которая в аварийных ситуациях должна обрезать жгут кабелей. Версия показалась правдоподобной, и теперь тем более стоило дожидаться плёнок.

– Эх, пульку, что ли расписать? – потягиваясь, лениво проговорил Гапонов.

– Премии лишу, – пообещал Еленский, сам большой любитель преферанса.

– Так и жизнь пройдёт.

Плёнки были готовы уже к ночи, и жизнь не успела пройти.

Мешая друг другу, инженеры склонились над столом.

– Вот, – ткнул пальцем Гапонов туда где в линии графика была крохотная брешь: кривая состояла из отдельных точек, и здесь две из них были пропущены, но не пропали, а расположились намного выше подобающего им места,

– То, что надо, – согласился Еленский. – Вот, смотри, и сила тока так же: раз, два – две точки – это прошла команда. На других каналах такого нет, значит, это не сбой, а?

– Не увлекайся, Петя. Правильно говоришь, однако сигнал-то на пиротехнику может идти только с первой ступени, а она уже отделилась и провода оборваны. Скорее всего, мы видим обычные выпадающие точки, хотя больно уж к месту они выпадают.

– Жаль, схемы под рукой нет, – посетовал Еленский. – Давай, Димыч, звони на площадку, пусть Руслановы молодцы посовещаются и скажут, как в разорванной цепи мог пройти сигнал. И сам пиронож надо найти, во что бы то ни стало.

– А я знаю, почему он сработал! – вдруг воскликнул Аратов.

– Нож в самом деле сработал, я объясню, это просто.

– Даже мы поймём? – прищурился Гапонов, но Аратов досадливо отмахнулся от него.

– Я же, после работы в цехе, помню изделие наизусть. У нас кабели к пироножам не заведены в общий жгут, а идут с первой ступени помимо разъёмов и просто рвутся при разделении. Они хиленькие.

– И что?

– А то, что они потом свободно болтаются с оголёнными концами.

– И могут замкнуть!

– Ну-ка, не нарисуешь, как они идут? – оживился Трефилов.

– Да что тут рисовать? Быстро, Димыч, – скомандовал Еленский, – звони Руслану, я же просил. Пусть он посмотрит на изделии, попробует порвать и замкнуть.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.