Признанию взамен

3

Сон, с которым Новиков боролся ещё десять минут назад, улетучился, а, вместе с ним ушла досада на последние пять километров пути. Если дорога от Москвы до Купавны, федеральная, а потому гладкая, позволяла преодолеть тридцать километров за полчаса, то кусок трассы, что был в ведении поселковой администрации, сжирал любую фору в запланированном времени. Генералтоптыгинская колея испытывала мозжечок, заставляя применять к ней качественное прилагательное, производное от ещё одного органа и так часто используемое в народе. Въезжая на такой, с трудом сказать, асфальт, каждый водитель вспоминал всех родственников местных за счёт градоустроителей, собранных Гоголем в одну большую этническую группу. Поставив машину на стоянку под навес, Александр оглянулся и пожалел, что выход на улицу со двора перекрывает высокий, в три метра, забор. «Было бы как раньше, смог бы увидеть, как она сдала к своей калитке», − улыбнулся он на характерный шорох шин. Грусть была ощутимой, но права на проявление каких-либо чувств Новиков не имел. Он жил в доме, где всегда кто-то мог или ещё не спать, или не спать уже.

Поднявшись по ступеням высокого крыльца, мужчина увидел в глубине террасы огонёк сигареты. Дядьку Пётю так звали все домашние, кроме Валентина − женщины крупной, ухоженной и плещущей всевозможными желаниями. Старше брата всего-то на два года, она часто обзывала его трухлявым и заброшенным пеньком. Первую характеристику оправдывали плохо остриженные волосы с клочками седины на голове и нечасто бритом лице и скелет, смятый на одну сторону, словно развалившийся. Вторая применялась в связи с тем, что нормальной семьи у дядьки никогда не было. В начале взрослой жизни он работал, потом лечился от алкоголизма и анаши, а в конце восьмидесятых сел за распространение наркотиков. В тюрьме подцепил туберкулёз, вышел, отбыв весь пятилетний срок, нашёл себе какую-то женщину и поселился у неё, позволяя себе не работать. Родительская двушка в Перово неплохо сдавалась, поэтому Пётр продолжал бездельную жизнь. Когда первая избранница умерла, не то от болезни, не то от пьянки, он нашёл вторую, за ней − третью. И только смерть последней остепенила мужчину. Он устроился сторожем на один из подмосковных заводов, забросил наркоту и водку, оставив за собой право на обычный табак и пиво по выходным. Валентина к тому времени уже овдовела, и, сдав московскую квартиру мужа, продолжала жить в посёлке. Дом был отстроен заново и спланирован так, что места хватало всем. А ещё, отдельным строением, на участке стоял гостевой домик. Его капитально отремонтировали тогда, когда Александр с женой и детьми переехали из столицы в посёлок. Валентина сначала думала жить там. Голоса детей часто мешали, уборки прибавилось, а что касалось готовки, то на работе наготовилась с лихвой, отдохнуть бы на пенсии от этой неугасимой домны. Но вскоре пожилая женщина заявила, что ходить «к себе» через большой усадебный двор ей летом жарко, а зимой ветрено и холодно. «Так что, дорогие дети и внуки, извольте считаться: дом – мой, и жить я буду в нём. А хозяйничает пусть невестка». Безусловно, никто отказать матери-бабушке-свекрови не мог. Тем более, что Людмила прекрасно справлялась со своими обязанностями, они быстро друг к другу привыкли и все меж собой ладили. Валентина разместилась в той комнате второго этажа, что всегда считала самой удобной и просторной, а гостевой домик, чтобы не пустовал, предложила занять Петру. Он, безусловно, не воспротивился, заранее понимая, что никаких денег за проживание, а уж тем более коммунальные услуги, никто с него брать не станет. Так и жили вот уже без малого двадцать лет. Дядька никого не раздражал, а порой был и вовсе полезен. Как-то раз он даже предотвратил пожар: вовремя заметил, что угли после шашлыков не потухли. Александру нравилось разговаривать с мужчиной. А то всё бабы, да бабы. Мать, жена и три дочери – целый батальон.

Старшую Ингу жена родила на втором курсе учёбы в 1984 году. Жили тогда молодые в московской квартире с родителями Людмилы. Отец её был инженером, мать – домохозяйкой по убеждению. Единственной дочери она с детства внушала, что при хорошем муже женщине можно не работать.

− Поступай, Людочка, туда, где девочек совсем нет. Лучше в автодорожный или в Институт Стали и Сплавов. Найдёшь паренька из москвичей, но можно и из приезжих, если толковым окажется. Родишь ему сразу ребёночка, как я, и всё − будешь потом по дому управляться, мужа баловать, за ребёнком следить. Вообще не понимаю, для кого рожают те женщины, что сдают малюток в ясли? Нет, я всё хочу сама. И ты захочешь.

Людочка слушала и соглашалась. А потом выросла и сделала, как советовала мама – поступила на математический факультет МГУ. Александра она из мальчиков группы выделила сразу. Был он на тот момент совсем не таким представительным и вовсе немодным. Носил длинную чёлку, прятал глаза за стёклами очков, всё время тёр впалые щёки да жевал верхнюю губу, решая сложные задачи для курсовых. И одевался без шика: потёртая куртка, тупоносые ботинки, шерстяные штаны, шапка из ондатры. Зато, стоило увидеть в зале ЭВМ огромные машины, уже тогда знал, что хочет работать программистом. Такая целеустремлённость подкупала Людочку. Да и вообще Новиков был порядочным, с глупостями не лез. Вот, правда, не доверял Александр никому. Даже ей не верил до конца и просил не говорить с ним о чувствах. Стоило раз Людмиле спросить любит ли, он сейчас же сердито отмахнулся:

− Что для тебя любовь? Мурлыкать друг другу под нос? А просто заботы не хватает? Тогда ищи другого.

− Хватает, вполне хватает, − тут же уверила женщина и навсегда запретила себе поднимать эту тему. Ей действительно всего хватало. Став мужем, Александр зарабатывал сначала хорошие, потом большие, а теперь и вовсе огромные деньги, а она радовалась, что в молодости не прогадала. «Подруги, что выскочили замуж бездумно, уже или развелись не по разу, или мотают сопли на кулаки. А у меня, пусть всё и спланированно, зато вон как удачно».

На второго ребёнка Людмила решилась тоже без долгих размышлений. Вероника родилась к концу четвёртого курса и сильно походила на отца – с такими же буравчиками вместо глаз, когда сердится, и искрами, когда смеётся, с теми же лёгкими тенями на веках и под глазами. Светлые волосы падали на красивый лоб, улыбка, более женственная и открытая, показывала зубы, выровненные в молодости брекетами. Глядя на вторую дочь, Людмила понимала за что она любит мужа. В дочери шарм проявлялся с добавлением нежности, какой не проскальзывало в мужчине. Третья дочь родилась в двухтысячном. В начале века после сложных девяностых в России начался ренессанс, и многие решались на рождение очередных детей. Маша «получилась», как говорят, ни в мать, ни в отца, что внешне, что по характеру. «С самой беременности мотала нервы, − жаловалась Людмила, − ела плохо, спала мало и постоянно хныкала. Чего ей не хватало?» Мать сетовала вполне справедливо: дом был полон нянек, готовых исполнять любое желание маленькой вредины, а она говорила резко, отвечала дерзко, делала всё по-своему. С возрастом Маша стала более степенной и выдержанной, хотя, порой, и сейчас ещё, в свои почти семнадцать, вполне могла устроить дома сцену недовольства. Тогда, точь-в-точь как отец, она наклоняла голову и смотрела на стоящего перед ней из-под нависших надбровных дуг, гневно прищурив красивые, серо-зелёные глаза и высверливая взглядом. Тонкая верхняя губа её и вовсе втягивалась внутрь рта. Мария была самой красивой из всех новиковских барышень. Это признавали все. Мать с отцом, наблюдая за созреванием младшей девочки, пресекали в ней и без того устойчивую убеждённость в исключительности. Александр бывал с ней даже строг, матери наказывал не баловать внучку, а дядьку постоянно спрашивал не слыхал ли тот чего относительно поведения подрастающей дочери.

Заметив на террасе Петра, Новиков подошёл и поздоровался за руку.

− Как у нас? Дома все? − Вопрос относился к двум последним дочерям. Инга давно жила в Москве с мужем и сыном. А вот Вероника, несмотря на возраст за тридцать, неделями могла отсутствовать, объясняя это устройством личной жизни. Что же касалось Маши, то время от времени она отпрашивалась к подругам на «девичники».

− Путём, − ответил дядька и тут же поинтересовался. − Ты с кем там на улице болтал?

− Ни с кем. Чужая машина перегородила проезд, попросил пропустить, − про встречу с соседкой откровенничать совсем не хотелось. Войдя в дом, Новиков обрадовался, что всё уже спят. Впрочем, возвращение главы семейства далеко за полночь и незамеченное никем, или почти никем, редкостью не являлось. Мужчина не помнил, чтобы когда-то жена ждала его с работы, не сомкнув глаз и сидя на пороге, укутавшись пледом, как это часто показывали в фильмах. Зная, что любая сусальность воспринимается мужем как слащавость и даже изнеженность, проявлением чувств женщина не досаждала. Ей хватало забот. Девочки были с пелёнок приучены к здоровому образу жизни – лыжам, бане и плаванию в бассейне. Когда подросли, их записали в спортивные секции. Все трое успешно учились, были образованы, приучены к труду, прилежны, аккуратны, честны, и этот список благородных качеств исчерпывающим не являлся. Но если в воспитании детей Новиков хоть какое-то участие да принимал, что касалось хозяйской части, то жена оградила его от малейшей ответственности. Ремонты, покупки, вклад, конвертацию и накопление денег, организацию семейного отдыха, пока в этом был ещё интерес и смысл, она тянула сама. Возвращаясь домой, глава семьи знал, что его всегда ждёт в холодильнике ужин, пусть и здесь тоже обходились без канонических горшочков с картошкой под подушками. При современном образе жизни не стоило будить кого-то, чтобы разогреть в микроволновке еду или попить чаю. А что до разговоров по душам, поддержки и внимания, они, безусловно, были, но только днём. Общаясь с мужем больше по телефону, Людмила привыкла говорить коротко, а вопросы ставить конкретные. Для эмоций у Александра времени и вовсе не было, не говоря уже о сентиментальностях. Супруги и звали-то друг друга по фамилиям. Имён удосуживались только дочери и внук. Валентина была «мамой» или «бабушкой», Илья, муж Инги, звался «зятем». Дядьке Пете добавили имя, дабы понимать, что речь идёт о родственнике, а не просто о каком-то там дядьке с улицы. Послушав разговоры в семье, постороннему могло показаться, что он находится внутри какого-то военного формирования, настолько чёткими, а в то же время обезличенными, были отношения. Впрочем, сами родственники совсем не считали, что они лишены лирических проявлений. Александр точно знал, что дорожит женой и девочками, матерью и дядькой, обожает внука и, скорее всего, рад видеть зятя. То же испытывала Людмила. Девчонки же между собой и вовсе обращались нежно и с вниманием. Да и родителей любили и беспокоились о них. Так что, обычная была семья. А если кому-то хотелось позлословить, обозвав Новиковых существительными бесстрастного рода, так это скорее от зависти.

− Меньше хвастайтесь тем, что у вас есть, меньше будут злобиться на нас и осуждать, − советовала Валентина Ивановна. − При нашем-то достатке, любой собакой кинется и обгавкает, чтобы настроение испортить. А уж до пакостей каких охотников и вовсе не перечесть. Народ ныне обозлённый. Прошли те времена, когда все ходили строем и за одну зарплату. Теперь тому, кто беден, виновата власть, а, кто богат − ничто не указ.

Выпив на кухне тёплого молока, Новиков поднялся в свою спальню. Ещё когда Людмила ходила беременная Ингой, было решено, что спать супруги будут в разных кроватях. Ночь для того и есть, чтобы отдыхать. Какой с кого работник, если на хроническом недосыпе? Да к тому же спал Александр беспокойно – много крутился, часто просыпался. Однажды во сне даже пнул беременную жену ногой. А когда и рукой по лицу саданул, отбиваясь от кого-то в сновиденьях, тести поставили ему раскладушку на кухне. Когда мужчина понял, что то, что раньше можно было сделать мимоходом, отныне потребует его дополнительного внимания, было уже поздно: Людмила ни в какую не хотела возвращаться в общую кровать. Так, постепенно, Новиковы стали близкими во многом, но совершенно далёкими в том единственном, что определяет удачную супружескую пару.

4

На первом этаже у Новиковых была только одна комната, предусмотренная для гостей и где никто не жил. Остальное пространство в двести квадратных метров занимали прихожая, столовая, смежная с кухней, ванная с туалетом для родителей, и, за отдельной дверью, бассейн, тренажёрный зал и финская сауна. Спальные комнаты взрослых начинались со второго этажа, все детские располагались на третьем. Чердак служил дополнительной кладовкой. Глянув со ступенек, не пробивается ли свет из-под дверей матери или жены мужчина почувствовал боль в спине.

− Вот и ладно, − обрадовался он темноте и тут же пообещал себе возобновить ежедневные посещения бассейна. Раньше плавание являлось обязательным ритуалом, но стоило детям вырасти, как взрослые почему-то от него отказались. Привычка оставалась только у Маши. Инга росла неспортивной, а Веронике нравились виды спорта, где женственность не только не требовалась, но даже мешала – мотогонки, бокс и стрельба из пневматического оружия. Заперев за собой поплотнее дверь, Новиков лёг, не раздеваясь и не включая освещение. Видеть жену не хотелось больше, чем обычно. Он закрыл глаза и почувствовал, что одежда мешает. Раздевшись догола, мужчина опять залез в кровать и стал прокручивать знакомый ролик: выход Анны под капюшоном, её лицо, улыбка и глаза с таким знакомым нежным взглядом. А ещё голос, интонации, перепады…Так он и заснул, сморенный усталостью.

Ночью Александру снился половой акт. Он легко узнавал себя, но никак не мог понять, кто та женщина, что питает его тело. Проснулся Новиков от юношеской поллюции. Оставаясь с закрытыми глазами и удерживая сон, мужчина передвинулся на сухое место и медленно погладил себя по щеке. И тут же догадался, что заставило так реагировать его подсознательное: на коже остались духи Анны. «Милая моя, − прошептал мужчина и снова погладил щёку, но уже не свою, а ту, что стояла перед глазами, − зачем всё так вышло?» Ответа на вопрос, мучивший его когда-то очень сильно, с годами подзабытый, а сейчас вновь растревоживший, не было. Новиков встал с кровати, подоткнул между ног мягкую ткань трусов и прошёл к креслу за халатом. «Всё равно теперь не уснуть, − решил он, глянув на часы. − Шесть. Ещё час, и иногдарядомлежащие проснутся. И, даже если не спустятся на кухню, проскользнуть незамеченным не удастся. − А ему теперь так этого хотелось. А ещё − принять душ, позавтракать и снова уехать на работу. − Но сначала − покурить», − решил мужчина. Желание затянуться возникло спонтанно, но совершенно определённо. Как это бывает у беременной женщины.

Потуже затянув халат, Новиков открыл дверь и осмотрел площадку второго этажа. Дом был построен по типу лофта. Такие планировки мужчина часто видел в некоторых горных гостиницах: внизу рецепшен и холл, а на этаже, по кругу, расположены комнаты. Удобно, а, главное, просматриваются входы в комнаты. Паранойей Александр не страдал, но и дома в несколько этажей, когда спишь и не знаешь, что у тебя над головой, тоже не терпел. Своего сорта клаустрофобия, как объяснили врачи. В доме было тепло, но толстая махра халата пригодилась. В это время на кухне вполне можно было застать если не жену, то быстро стареющую мать, спустившуюся то за водой, то ещё за чем. Да и дядька, потрёпанный жизнью, мучился бессонницей и вполне мог зайти туда же в поисках пищи. Освежившись душем, Александр вышел на кухню. Огромная витринная дверь выводила на террасу и позволяла видеть улицу и часть двора соседей. Дачный посёлок, просыпавшийся при хорошей погоде рано, в дождливую и пасмурную, как этим утром, спал. Тишина обрадовала мужчину. Напившись из-под крана с ладони глубокими, жадными глотками, он пошёл к бару в гостиной. Там всегда лежали сигареты нескольких торговых марок, а ещё сигары, упаковки бумажных носовых платков, жвачек, презервативов. Там же стояли разные напитки – от обычной минеральной воды из региональных источников до редчайших виски. Столбиками домино выстроились пачки лекарств – от спазмов, боли, изжоги. Кружевом в прозрачном мешочке сплетались всевозможные резинки для волос, недорогие бусы бижутерии. Отдельной стопкой были сложены несколько новых колод карт.

С определённых пор Новиковы редко собирались всей семьёй. Отпуск или досуг у каждого были давно свои. Рестораны мужчина часто посещал по работе. Театры и кино, какие он очень любил в молодости, сегодня охлаждали даже на уровне анонсов. С культурой вообще творилось что-то непонятное – она изживала себя, как область эстетического воспитания, как сфера развития вкуса, ибо безвкусицы и необъяснимого в ней часто оказывалось больше. Поэтому лучшим отдыхом, помимо спорта, Александр считал обед дома. Друзей, как таковых, у семьи не было, но Людмила с удовольствием звала к ним любого одобренного. «Заботливая она у тебя, − хвалила невестку Валентина, − другая не стала бы возиться с пирогами и застольями».

Люда шутливо возражала:

− Валентина Ивановна, так я же и для себя стараюсь: дома Новиков точно не устанет и не напьётся.

− Смело можешь расширить список моих пороков, − скептически разрешал Александр, вполне предполагая, что о некоторых его вольностях жена всё же должна догадываться. Её он ни глупой, ни наивной не считал, что непытливость идёт от нежелания знать правду. «Глаза не видят, сердце не болит». «Уши не слышат, оглохнуть нельзя». И прочее в этом же жанре. Одним словом, какая-то восточная мудрость у вполне даже европейской женщины. «Ну и ладно! − принимал Новиков такое невмешательство от самой, казалось бы, близкой женщины. Главное − чтобы его не дёргали. «Хорошая жена – половина жизненного успеха», − не раз повторял сотрудникам гендир, собрав в команду директоров Лаборатории только бракомсочтённых. Людмила была хорошая жена. При том, что она совершенно не умела готовить, деньги считать любила. В доме из прислуги держали только уборщицу. Садовник приходил по графику. Охрану обеспечивали три уровня информационной защиты и постоянное присутствие матери. Для любых выездов женщины пользовались услугами такси. Только Вероника такси не признавала, а в спортивную машину прыгала прямо из кровати.

− Зачем платить кому-то зарплату, если многочисленный голодающий народ оказывает любые разовые услуги не хуже дворни и никак не дороже? – платить повару, которого не будет не только видеть, но и «пробовать», а уж тем более из соображения престижа, Новиков тоже не собирался, обясняя, что не наличие прислуги определяет избранность. Элита – это те, кто двигают вперёд развитие страны, а не достаток иностранных коммерсантов. Куршевель для понта, бриллианты для блеска, смена гардероба по моде, престижные школы и прочая мура, были точно не для Александра.

− Нужно – пойди купи или сделай. Не нужно – будь выше светских заморочек», − напутствовал он жену. Людмила, отшучиваясь, следовала такому «посланию президента» без каких-либо усилий над собой. Одевалась она в хорошие вещи, но обходясь без частых и долгих шопингов. Массажистов, косметологов, персональных тренеров терпеть не могла даже молодой, а, потяжелев с возрастом, отказалась от них вовсе. В питании придерживалась определённых ограничений, не истязая себя диетами. Драгоценностей избегала, плохо ориентируясь в стоимости и путаясь в их сочетаемости с нарядами и событиями. Что же до учёбы детей, то все три дочери, каждая в своё время, учились в обычной общеобразовательной школе, что находилась на территории дачного посёлка. Маша в этом году заканчивала предпоследний класс. Кто-то из знакомых отказывался её понимать. «При их-то возможностях, не сделать себе липоксацию, не выправить зубы!» Были и такие, что прекращали общение сразу же, поняв, что с такой тугой мошной в барах не зависнешь, на распродажи в Лондон или Париж не мотнёшься, крутую тачку не закажешь. «И вообще, живут эти Новикова скучно: бесспорным для их беспроблемного существования является только установленный порядок в вещах и отношениях». Подобное воспитание шло от матери, военная закалка которой отразилась на «ежоворукавичном» подходе ко всем, даже к дядьке Пете − самому трудновоспитуемому. Пожилая женщина жила, обходясь минимумом предметов, но при этом просила содержать вещи в чистоте, и знать для каждой место. Привыкнув к таким требованиям, Александр по-настоящему мучился, когда видел в гостях сувенирные ракушки или букеты из засохших растений. В их доме не пылились на виду отдающие мещанством подарки родственников с крупными надписями пожеланий, не висели на холодильнике-стенах-мебели открытки, грамоты, медали, дипломы, не стояли кубки отца, победителя математических олимпиад, или призы девочек с соревнований уровня от первенства бани до чемпионата Московской области. Комната Александра, кроме встроенного шкафа и полок, вмещала огромную кровать без ножек, изголовий, прикроватных тумбочек и светильников на них, просторное бюро с аппаратурой того наиполнейшего набора, какой может быть у айтишника его уровня, и настольной лампой. Кожаный рабочий стул, какой всегда можно было перевести из вертикального положения в горизонтальное, соседствовал с креслом, греющим халат. Окно защищали жалюзи, заменяющие толстые портьеры. Потолок был облегчён встроенным светильником. Паркет из дубовой мозаики заменял ковёр. Подобный интерьер мог бы показаться убежищем аскета, если бы не качество утвари. Именно оно указывало на то, что хозяин комнаты любит изысканность и комфорт не меньше, чем простор и уют. «Порядок в делах – порядок в мыслях», − не раз повторяла Александру мать, объясняя, что каждая вещь должна подчиняться интересам хозяев. Иначе от неё стоит избавляться. Единственным набором вещей, что в доме держали про запас, был тот, что лежал в баре. Носовые платки выдавались расчувствовавшимся подругам дочерей, средства от аллергии или изжоги − переевшим партнёрам, презервативы – пришедшим мужам, подвыпившим и решившим продлить вечер «где-нибудь в барчонке», сигареты – тем, кому нужны в момент душевного терзания.

Рука Новикова потянулась к пачке.

− Зараза! Куда она её подевала? − выругался мужчина, не найдя в баре зажигалки. Не найдя же нужного предмета ни на кухне, ни в гостиной, где часто зажигали свечи, ни в дрессинге, где зажигалка тоже всегда лежала, мужчина вышел с сигаретой на крыльцо дома и огляделся по сторонам. Со временем загородный дачный посёлок превратился в элитный подмосковный микрорайон. Тридцать пять километров от столицы считались близкой удалённостью. Ошалевшие от гари и шума москвичи за дачу принимали даже то, что покупалось в радиусе ста километров и выше. С высокого крыльца и в тумане слева вырисовывались очертания крыши углом, какая раньше была у всех дачников. Впервые за многие годы Новиков стал разглядывать чужой двор. Приехав издалека и поздно, теперь соседи наверняка спали, как большинство людей в посёлке. Новиков пошёл к столу для курения.

− Что за напасть, − удивился Александр, не найдя, что ищет и на террасе. Кричать и злословить было для него также непривычно и непросто, как для кого-то говорить тихо и не ругаясь. В стране сегодня процветало скорее обратное: матом не бранились, на нём разговаривали. Раздражаясь, что теряет время, мужчина повернул обратно к кухне, но уже у входной двери услышал на улице мужской голос. С тяжёлым скрипом несмазанных петель при повышении интонации, и с протяжными гласными в ударных слогах, он показался хорошо знакомым. Было понятно, что человек разговаривает по телефону. К тому же курит, ибо в свежесть утреннего воздуха прорвалась лёгкая табачная лента. Не подумав о том, как выглядит в халате и домашней обуви, Новиков спустился с крыльца и, продолжая удерживать сигарету во рту, пошёл к воротам. Раскрыв их, он замер:

− Серёга? − Лохматый, с проблесками лысины по центру головы и сединой на висках, довольно полный в животе и на уровне подбородка и скрюченный, сосед никак не выглядел однолеткой.

− Саня? − Мужчины изучали друг друга. Первым из ступора вышел Белецкий. Отключив телефон, он подошёл и подсунул под нетерпеливую сигарету пламя зажигалки. − Дыши глубже.

− Спасибо, − улыбнулся Новиков и продолжил беззаботно, словно виделись недавно. − Знаешь, у меня однажды с таким советом вышла почти юмористическая история. Шёл на работу, вижу, возле входа стоят молодые девчонки, курят. Я, вот как ты, пожелал: «Глубже, девчата!» А мне одна в ответ: «Глубже, это актуально для вас, дяденька, а для нас важнее, чтобы было чаще и ритмичнее».

− Весело работаете, − захохотал Сергей. Смех у него остался тоже, как в юности – раскатистым и глубоким. − И чем история закончилась? Ты проявил себя?

− Конечно. Взял эту хохмачку к себе секретарём.

− Зачем? Дома ритма не хватает? − Тот, кто не знал их истории, никакого сарказма в словах Белецкого не заподозрил бы, но Новиков напрягся.

− Дома, Серёга, мне хватает ровным счётом всего. Чего и тебе желаю, − завершил Александр разговор с намерением уйти. Но сосед остановил: