Марионетки за ширмой

Марионетки за ширмой

Ли Льеж

Дизайнер обложки Сниги

© Ли Льеж, 2019

© Сниги, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4496-9870-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Бен

Дорогая Мартина!

Вот уже несколько лет я не брался за перо даже мысленно, осознавая горькую невозможность облечь свои мысли в слова. Всё, о чём я передумал за это время, всё, что я перечувствовал, тяжким грузом копилось у меня на сердце, делая его тяжёлым, неповоротливым, бьющимся из последних сил, а меня самого – слабым, ни в чём не уверенным, каждую минуту ожидающим конца. Тяжкое бремя одиночества, оглушительного и жуткого, как пустыня, приковывало меня к земле, не давая жить, дышать, радоваться. И лишь микстуры, которые с течением времени стали составлять большую часть моего ежедневного рациона, могли слегка приблизить меня к реальности, из которой я то и дело уплывал в мир тягостных, ни в малой степени не приятных грёз.

Я помню их до последней детали, до самой крошечной искорки на стекле – эти флаконы разноцветного стекла, из которых по капле, по две капли вливались в меня новые мысли, новые переживания. Я не знал, как они называются, на чувствовал, что капля тягучей янтарной жидкости способна отогнать тревогу, будучи растворённой в столовой ложке воды и выпитой до завтрака. Светлая, как слеза, и прозрачная жидкость, не имеющая вкуса, но обладающая горьким запахом древесного сока погружала меня в забытье, лишённое снов и потому столь желанное мною. Флакон тёмного стекла содержал в себе чёрную и густую, будто смола, тинктуру, которую мне давали в те часы, когда я терял над собой контроль и начинал молить тебя о возвращении, Мартина, и эта волшебная жидкость сразу же делала меня спокойным и вялым, удобным для врачей. А порошки, белые или бурые порошки в пакетиках из папиросной бумаги, которые полагалось высыпать под язык и сразу же проглатывать, запивая водой, – что они со мной делали? Этого я не помню, потому что каждый приём такого порошка оборачивался для меня кратковременной потерей памяти и сознания. Но я ни в чём не могу упрекнуть моих докторов: они лечили меня усердно, лечили от того, что являлось частью меня самого и потому никак не могло исчезнуть, – лечили от тебя, Мартина.

Поскольку я вновь пишу тебе сейчас, моя дорогая названная сестра, ты можешь догадаться, что несмотря на все их усилия я остался тем же, кем и был, и всё моё прошлое я таскаю с собой, как вросший в мою спину мешок с поклажей из грехов, разбитых надежд и суетных устремлений.

Итак, ты поняла, что больше года я вновь провёл в лечебнице, куда попал не по собственной воле, а по вынесенному кем-то решению. Кем же? Этого я пока не знаю, или, вернее, не помню. Зато помню, что ещё раньше, до лечебницы, я работал в железнодорожной конторе в Злондоне, занимал крошечное место секретаря и получал жалованье, которого мне едва хватало на керосин и дрова зимой. Но я не жаловался, нет, я был почти счастлив там. Эта монотонная, скучная работа, так неподходящая к моим природным способностям, заставила меня вычеркнуть из размышлений перевернувшую всю мою жизнь неделю, проведённую той злополучной осенью в Вырастающем доме. Ты, конечно, помнишь, ведь я писал тебе об этом. По прошествии месяцев события той недели стали казаться мне фантастическими, а потому нереальными, выдуманными. Мне даже стало казаться, что я сам придумал их, что это моё больное, но чуткое воображение, моя фантазия прирождённого писателя исторгли из мира фантазий невероятную историю, якобы произошедшую со мной и некоторыми другими людьми. Я даже задумал… я знаю, что ты не осудишь меня, Мартина… я задумал перенести эту историю на бумагу, превратив её в роман, в этакую мрачную фантасмагорию, до которых так охочи современные читатели. Но что-то удержало мою руку…

Контора, в которую мне удалось устроиться, не являлась, разумеется, подходящим местом для личности моего масштаба, но всё же это было место, где никто не считал меня сумасшедшим, а это уже дорогого стоило. Никто не приглядывался ко мне внимательно, никто не толковал мои слова и жесты превратно. Никто не знал о моём прошлом и не шептался с товарищами: «эй, поглядите на него, это же Бенедикт Лиховский, который утопил собственную сестру и долгое время провёл в лечебнице! Убийца, убийца!» Я мог быть вполне спокоен. Однако что-то неведомое, чему я не знаю названия, продолжало наступать на меня, появлялось по вечерам, подглядывало в окна, пряталось во всех тёмных углах, и я понимал, что рано или поздно «это» меня настигнет.

Оно и настигло…

Теперь… когда я пытаюсь вспомнить подробности… некая пелена заволакивает мой разум… и я не могу разорвать её, как ни стараюсь, – но я не стараюсь, потому что не хочу знать, Мартина, не хочу знать, что там произошло и как…

Мне говорили, что я вновь убил человека…

Точнее, мне не говорили, но я слышал… как перешёптывались милосердные сёстры… и доктор, когда приходил померить мой пульс, смотрел на меня словно бы с опаской, словно я могу вырвать своё запястье из его широкой руки и… что? И что тогда?

Всё то время, которое я снова провёл в лечебнице, я не писал тебе, Мартина. Это объясняется очень просто: я разуверился, что мои письма дойдут до адресата. Должно быть, это те ядовитые порошки так повлияли на меня. Сегодня я не пью никаких лекарств, и это сразу вернуло мне силы и здравомыслие. Теперь я точно знаю, что я не сумасшедший. Впрочем, не могу сказать, что мир вокруг меня тоже не безумен, но лучше быть здравомыслящим человеком в безумном мире, чем наоборот. Я уверен, что ты со мной согласишься.

Началось всё с того, что я проснулся. И сразу понял, что я больше не в лечебнице.

То, на чём я лежал, было слишком жёстким, и на мне больше не было одеяла, а под головой – подушки. В больнице всегда пахло лекарствами, а здесь, в этом непонятном месте, пахло совсем иначе, я даже не сразу разобрал, чем именно. Дымом, пожалуй, а ещё гниловатой соломой, ваксой для чистки обуви и чем-то съестным, отчего у меня заурчало в животе ещё прежде, чем я открыл глаза.

Поняв, что обстановка полностью переменилась, я наконец осторожно разомкнул веки. И убедился, что нахожусь не в лечебнице, а в каком-то совершенно особенном, никогда прежде мною не виданном месте.

Оно напоминало… пожалуй, хлев или сарай, так как было построено из досок, и со всех сторон на меня глядели ничем не обшитые дощатые стены. Высокая двускатная крыша тонула в полумгле. Вдоль стен стояли грубо сколоченные полки, забитые всякой всячиной, а на полу выстроились мешки, наполненные, судя по разнообразию форм и размеров, крайне неоднородным содержимым. На одном из таких мешков я и лежал, одетый в полосатую больничную пижаму и серые войлочные туфли.

Передо мной стояли два человека, один из которых сжимал в руке керосиновый фонарь. Свет фонаря, хоть и не очень яркий, бил прямо в лицо, так что мне ежесекундно приходилось щуриться, пытаясь разглядеть незнакомцев. Готов поклясться, что в это время они с таким же любопытством и нетерпением разглядывали меня.

– Очнулся, – сказал тот, который держал фонарь.

– Сам вижу, – откликнулся второй.

По их голосам я понял, что оба незнакомца очень молоды, значительно моложе меня. Тот, который держал фонарь, оказался девушкой (логичнее будет сказать «оказалась», но тогда, боюсь, это будет грамматически неправильно), второй – юношей. У обоих были выразительные, с резкими и крупными чертами лица, тёмные, крутыми кольцами вьющиеся волосы и… конечно, мне это показалось… немного светящиеся в полумраке жёлтые глаза.

А может и не показалось: просто свет от фонаря так странно преломлялся в их больших, слегка навыкате очах.

Оба – девушка и юноша – были невероятно похожи друг на друга. Я решил бы, что у меня двоится в глазах, если бы девушка не была одета в юбку, а молодой человек – в брюки.

Вообще, одежда этих двух загадочных личностей заслуживает отдельного описания. На головах у обоих были платки, завязанные по-пиратски, на ногах – совершенно одинаковые грубые кожаные ботинки. Наряд юноши состоял из куртки и брюк с бахромой, точно такая же куртка была и у его сестры, но помимо неё – клетчатая юбка, не закрывающая щиколотки, и толстые шерстяные чулки в полоску. Таких причудливых одеяний раньше мне видеть не доводилось. Брат и сестра были похожи на дикарей.

– Вы кто? – спросил я, посчитав, что в столь загадочных обстоятельствах можно и пренебречь приличиями. В конце концов, с моей стороны было бы довольно странно представляться им по всей форме, лёжа при этом на мешке с соломой и практически без одежды.

Услышав мой голос, юноша широко, но не очень по-доброму улыбнулся.

– Я Жан, – сказал он, ткнув пальцем себе в грудь, а потом этим же пальцем бесцеремонно ткнул девушку в плечо, – а вот она Жанна.

– Вы французы? – снова спросил я.

Надо тебе сказать, дорогая Мартина, что к этому моменту я уже практически не сомневался, что имею дело с галлюцинациями – или с, как я их предпочитаю называть, видениями. Согласись, что слово «видения» подходит мне гораздо больше: галлюцинациями страдают только сумасшедшие, в то время как видения посещают исключительно людей великих, даже святых и пророков. Принять за действительность то, что меня окружало после внезапного пробуждения, было решительно невозможно, поэтому я счёл появление двух странно одетых французов-близнецов очередной шуткой моего разума, отравленного микстурой. В бреду мне являлось и не такое…

– Какие ещё французы? – почему-то обиделась девушка. – Я англичанка! Хотя нет. Теперь я эта… индейка, во!

– Дура! – тотчас же захохотал её брат. – Индейка! Индеанка, пора бы уж запомнить!

– Ну индеанка, – ничуть не обидевшись, согласилась девушка.

– Мы индейцы! – гордо провозгласил её брат.

На мой взгляд, хвастаться тут было совершенно нечем, да и не похожи они были на индейцев. Я, правда, никогда в жизни не видел индейцев, но кое-что о них читал, и по описанию эти дикие обитатели Америки были вовсе не похожи на парочку, которую я видел перед собой. Я слегка удивился таким причудам своего рассудка, но предпочёл не спорить с «видениями».

– А где мы находимся? – продолжил расспросы я, стараясь по возможности говорить с ними вежливо.

– В амбаре у старого Томсона, – охотно ответил юноша, назвавшийся Жаном. – Мы решили, что удобнее всего будет доставить тебя сюда, потому что здесь места много и до утра никто…

– Ш-ш-ш! – зашипела на него «индейка». – Давай-ка не всё сразу, а то он ещё совсем рехнётся.

Видения были грубыми, но жаловаться не приходилось.

– Это Злондон? – поинтересовался я.

– Не, – сказала девица, – это Нью-Ковентри.

Нью-Ковентри? Полагаю, что ты, дорогая Мартина, тоже никогда не слышала о существовании этого места.

– Мы далеко от Злондона?

Близнецы почему-то фыркнули и одновременно показали белые, крупные зубы.

– Далековато, – будто сдерживая рвущийся наружу смех, ответил Жан.

– А-а-а-а… – я никак не мог придумать, о чём бы ещё их спросить.

Неожиданно я осознал, что разговариваю с двумя стоящими людьми лёжа, почти голый (пижама не в счёт), в самом унизительном положении. Поняв это, я сразу же постарался встать, но смог только согнуть колени. Всё тело двигалось как-то странно, будто чужое.

– Эй, с тобой всё в порядке? – грубовато, но с явной тревогой в голове осведомилась девушка. – Может, позвать…

– Не надо, – перебил её брат, – всё с ним нормально, просто не очухался ещё. Полчасика и придёт в себя.

– Может, ему водички дать? – задумчиво спросила Жанна.

– Пожалуй. Эй, – громко, словно к глухому, воззвал он ко мне, – ты пить хочешь?

– Хочу, – честно сказал я.

Девушка тут же сунула свой фонарь брату, отошла в угол, скрывающийся во тьме, и чем-то загремела – похоже, что жестяным ведром. Потом вернулась, неся в руке грубый, но большой ковш, в котором плескалась вода.

Вода была странная на вкус, я такую никогда не пробовал. Но пить мне, оказывается, хотелось сильно: я выпил всё содержимое ковша, который девушка довольно бережно держала у моих губ.

– Ещё? – спросила она.

– Нет, спасибо.

И вот что было странно: раньше в видениях мне никогда не приходилось пить или есть. Запахи и звуки порой бывали громкими, но вкусовых ощущений я не испытывал ни разу. Вода, которая лилась мне в горло, казалась настоящей и по-настоящему утоляла жажду. Но ведь это значило…

– Как я сюда попал? – Наконец, задал я тот вопрос, который должен был задать с самого начала.

Юноша пожал плечами, будто я спрашивал о какой-то ерунде.

– Мы тебя перенесли.

– Перенесли? На носилках? – не понял я.

– Не, – снова хмыкнула его сестрица, – просто так. Скажи спасибо, что пижама на тебе осталась, а то мы всерьёз думали, что свалишься ты тут перед нами нагишом!

И они оба принялись хохотать, повторяя на разные лады: «нагишом!», «ой, не могу, умора!», «представляешь, нагишом!»

Отсмеявшись, близнецы вновь уставились на меня своими блестящими круглыми глазами.

– А ведь получилось! – с какой-то непонятной гордостью произнесла девушка. – Получилось! А ты боялся, что…

– …это ты боялась!

– …что его, там, разломает в пути, и придёт к нам одна голова…

– … голова – это ещё в лучшем случае!

– … Да, а то и печёнка с селезёнкой, да лоскут кожи. Вот жуть-то была бы!

– Да брось, Куница бы не допустил! – прервал сестру Жан.

Куница.

Я осторожно взялся обеими руками за голову и потёр виски.

Куница.

Это такой хищный лесной зверёк.

И ещё это прозвище. Или имя. Имя одного человека, который…

– Куница? – переспросил я.

– Куница, – снова обратив на меня внимание, кивнул паренёк, – он тебя знает, а ты его.

– А вдруг не знает? – снова вмешалась девушка. – Или не помнит?

Жан не успел ответить. Заскрипела дверь, впуская пришельца. В просторное помещение амбара ворвалась широкая струя холодного ночного воздуха, всколыхнувшая пламя в фонаре и обдавшая меня ледяным дуновением. Я невольно поджал под себя ноги в больничных туфлях.

– Всё хорошо? – спросил знакомый, хоть и успевший забыться голос.

Впрочем, теперь этот голос стал гуще, глубже… мужественней… Четыре года прошло, а я узнал его сразу, как услышал.

– Всё прекрасно! – весело откликнулась Жанна.

– Умственные способности в порядке! – важно заявил её братец и добавил: – Все конечности на месте. Даже пижама уцелела.

– И он ничего себе не расшиб! – Подхватила Жанна. – Кажется.

– Я сам посмотрю, – отозвался вошедший Куница, ибо это, конечно, был он.

За минувшие с нашей последней встречи годы он стал выше и выглядел теперь гораздо взрослее. Его лицо лишилось последних признаков «детскости» и стало резким, с глубокими тенями возле линии носа. Подле губ появились скептические морщинки, брови стали гуще и почти срослись на переносице. Густые тёмные волосы он теперь убирал в низкий хвост на затылке, а ещё на нём было почти такое же карнавальное одеяние, как и на двух его малолетних сообщниках.

Куница подошёл ко мне вплотную и присел на корточки.

– Ну как ты, Бен? – спросил он таким тоном, будто мы с ним закадычные друзья, которые встретились на следующее утро после бурно проведённого вечера.

– Спасибо, очень хорошо, – ответил я.

А что бы ты сказала ему на моём месте? Наверняка что-нибудь гораздо более уместное.

Но Куница улыбнулся, будто иного ответа он и не ожидал.

– Думаю, твой разум и правда отлично перенёс перемещение, – заключил он с видом доктора Штайлера, подтверждающего диагноз.

– А мне кажется, что пришло время принять лекарство, – сказал ему я, – из синей баночки с жёлтой этикеткой. Три капли на полстакана воды.

Близнецы снова фыркнули, будто я произнёс что-то ужасно смешное.

Но Куница только покачал головой.

– Нет, Бен. Никаких лекарств ты больше не получишь. Здесь, конечно, есть аптека, но в ней сроду не бывало ничего лекарственнее касторки.

– Но я болен, – напомнил я.

– Да не так уж и болен, – отвратительно спокойным голосом возразил Куница.

– Начнёшь буянить – мы тебя свяжем! – выкрикнул Жан, но сестра тут же ткнула его в бок острым кулачком и что-то зашипела ему на ухо.

– Никто никого не будет связывать, – терпеливо проговорил Куница. – Радуйся, Бен, ты свободен.

– И где же я теперь? – я постарался сесть поровнее, чтобы не валяться перед Куницей, как парализованный.

– Ну… на другом континенте, – Куница понизил голос, будто сам застеснялся абсурдности своих слов.

Тут уже и мне стало смешно.

– Это где же? В Евразии?

– В Америке, – ответил Куница.

– В Америке! – радостно подтвердили близнецы.

Я расхохотался.

Глава 2

Миранда

Ночью было холодно. Опять! Ведь только накануне осматривали весь дом, проверяли все щели, залили воском окна там, где рамы плохо держались, а всё равно откуда-то дуло. И что обиднее всего, дуло в моей спальне. Пришлось вставать, накидывать на плечи вязаную шаль и бродить по комнате, пытаясь кожей босых ног почуять, откуда веет холодком. Ноги замёрзли, а источник мёрзлого декабрьского воздуха я так и не нашла.

Мороз разукрасил всё окно плотными, непрозрачными узорами, будто заткал парчой: сквозь такую снежную ткань ничего-то не разглядишь на улице. Я знаю, что там есть фонари, но даже их не вижу, только большие круги неяркого света на стекле. Всё-таки в моей комнате было хорошо, очень тепло по сравнению с улицей, а там – бррр! Хорошо, что сейчас ночь и не надо никуда идти по делам. До самого утра не надо.

Ноги совсем озябли, и я сочла за лучшее вернуться в постель. Одеяло у меня было хорошее, просто я вчера не протопила камин как следует – поленилась, понадеялась на хвалёное паровое отопление, вот и мёрзну теперь. Ну что ж, сама виновата.

Я поплотнее закуталась в одеяло и сверху ещё накинула шаль. Потихоньку начала отогреваться, свернувшись в клубочек и зажав руки между коленями. Декабрь… Даже не верится, что уже декабрь. Весь ноябрь шли дожди, долгие, тягучие, выматывающие, кругом была непролазная грязь. И вдруг зима, и снег. Вокруг сразу стало так чисто, так прибрано. Снежинки мерцают. И холодно… Но это естественно зимой, на природу нечего обижаться. Злондон – город, в котором не бывает хорошей погоды. Если только летом… иногда…

Я лежала, думала о лете и снова начинала дремать. Хорошо, что утро ещё так нескоро, я обязательно успею выспаться…

Ага. Размечталась.

Внизу громко хлопнула дверь. Я тут же попыталась убедить себя, что это сквозняк. Не вышло. Сквозняки гуляли только здесь, на верхних этажах, внизу никаких подобных явлений быть не могло. Если, конечно, кто-то не распахнул окна настежь нарочно, а кто же будет делать это зимой? Никто.

Вздохнув, я спустила ноги на пол и потянулась за халатом. Надела халат, сверху шаль, ноги обула в мягкие ночные туфли на кожаной подошве, и только потом подошла к туалетному столику, чтобы зажечь свечу.

Интересно, сколько сейчас времени? В моей комнате часов не было, но уже наверняка перевалило за полночь. Все нормальные люди спят в такое время…

Свеча слабо затрепетала, освещая подсвечник, блюдце и мою руку. На всякий случай я взяла с собой ключи и вышла из комнаты, сразу же нашаривая ногами ступеньки. Какой архитектор строил этот ужасный дом, я не знаю, но он явно ничуть не заботился о слугах, живущих на верхних этажах. Двери в комнатах прислуги выходили прямо на лестницу, без всяких площадок перед ними. Ступишь не туда – и придётся тебе пересчитывать своей головой ступеньки.

Я принялась осторожно спускаться, держа свечу прямо перед собой, чтобы видеть лестницу хотя бы на несколько ступеней вперёд. Хорошо, что за минувшие полтора года я изучила все ходы и переходы здесь так, что не смогу заблудиться даже во сне. Тем более во сне. Я точно знала, что что давеча хлопнула дверь в Розовую гостиную – мрачную комнату на первом этаже со стенами такого отвратительного грязно-розового цвета, что все обитатели нашего особняка старались ни в какое время суток её не посещать. И кого же туда принесло посреди ночи? Сейчас выясним.

Бесконечно долгая кривоватая лестница окончилась узким коридорчиком, через который я прошла, постоянно задевая плечами стены. Коридор оканчивался неприметной дверью, ведущей в огромную кухню, огнедышащую днём и утомлённо спящую ночью, а уже из кухни открывался проход на «господскую» половину, в холл, гостиные, на главную лестницу и так далее.

Кажется, я уже упоминала, что архитектура данного строения могла свести с ума любого неподготовленного гостя. Два года назад особняк претерпел серьёзную реставрацию, сделавшую его облик ещё более вызывающим, а внутреннее устройство совсем уж непроходимым. Впрочем, именно этого хозяева и добивались, а гостям вовсе незачем было свободно бродить по особняку и вынюхивать его секреты.

Выйдя в холл, огромный и мрачный в эту декабрьскую ночь, я ускорила шаг и добралась до Розовой гостиной уже почти бегом. Нет, воров я не боялась и убийц тоже: проникнуть в наш дом не так-то просто. Меня волновало совсем другое: которого из своих хозяев я найду в гостиной и как скоро мне удастся спровадить его на боковую.

Дверь в гостиную была приоткрыта: видно, отворилась от слишком сильного хлопка. Я вошла и сразу почувствовала приятное тепло. Хотя камин уже давно не горел, но воздух в комнате был нагретым, как в весенний день. Очевидно, на нижнем жилом этаже паровое отопление всё-таки неплохо работало.

Хозяин сидел на диване с тонким и широким стаканом в руке. На нём (я, конечно, имею в виду хозяина, а не диван и не стакан) был плохо запахнутый халат, позволяющий увидеть измятую ночную сорочку, и атласные шлёпанцы на босу ногу. Светлые волосы всклокочены в беспорядке, лицо страдальческое. Я незаметно выдохнула с облегчением: с этим хозяином было справиться куда проще, чем со вторым.

– Мистер Ли, а чего это вы не спите? – поинтересовалась я, ставя свечу на стол.

Пока я не заговорила, хозяин не обращал на меня никакого внимания. Но и услышав мои слова, он всего лишь едва заметно скривился.

– Мне не спится, Миранда.

Ну да, другого ответа я и не ожидала.

– А вы лягте в постель, и сон придёт. Уже поздно…

– Сам знаю, что поздно, – без особой злости огрызнулся Ли Морган, – не хочу спать и не сплю. Я же тебя сюда не звал!

Я вздохнула. Всё-таки придётся поуговаривать.

– Ну мистер Ли, вы же знаете, что мистер Хилл не любит, когда занимают его время. Нам с вами повезло, что он ещё не здесь. Давайте я вас провожу в вашу спальню…

– Отстань, служанка! – прикрикнул хозяин, впрочем, изрядно придержав голос. – Я не хочу спать.

– А выпивать, стало быть, хотите? – я кивнула на коньячный стакан, который он держал в руке.

– Это чай! – оскорбился мистер Ли.

– В стакане?

– Чашку я не нашёл.

Я осторожно потянула носом воздух. Вроде бы спиртным не пахнет. Ну, одной проблемой меньше.

– Давайте я лучше согрею вам немного молока с мёдом, – предложила я, – оно вас успокоит, и вы сразу захотите баиньки.

– Не захочу, – упрямился хозяин.

– Обязательно захотите! – я добавила в голос уверенности. – Мистер Ли, вы же знаете, как нервно реагирует мистер Хилл, когда вы бродите по дому ночью. Это его время, ваше наступит через… гм… семь часов или около того.

Ли Морган раздражённо взмахнул рукой вместе с зажатым в ней стаканом. Некоторое количество чая, если это был чай, выплеснулось прямо ему на халат.

– Он мне надоел со своими причудами! – негромко, но выразительно возмутился мой первый хозяин.

– Так ведь и вы ему тоже, – справедливо возразила я.

– Неважно! Это мой дом!

– Но вы партнёры! – Мне опять пришлось напоминать отлично известное Ли обстоятельство.

– Помню я, что партнёры, – хозяин опустил золотоволосую голову на грудь и печально вздохнул.

Я не понимала, чего ему неймётся. Ночь-полночь!

– Пойдёмте спатеньки, мистер Ли, – поняв, что разговор затягивается, я всё-таки решила предпринять ещё одну попытку, – утро вечера мудренее. Завтра ваша хандра исчезнет, как страшный сон, вот увидите!

– Как же! – желчно захмыкал юноша. – Пока мы не проведём этот треклятый Новогодний бал, я не успокоюсь. Печёнкой чую, что Хилл опять что-то затевает, а что – понять не могу…

– Так вы поговорите с ним, мистер Ли.

Это дельное предложение было оставлено без ответа. Более того, хозяин Ли с чего-то перенёс своё раздражение на меня:

– А ты бессовестная служанка, Миранда! Ты слишком много себе позволяешь, потому что… потому что я слишком много тебе позволяю!

– Неужто? – спросила я.

Ну началось!

– Ужто! – взвился мистер Ли. – Разве это нормально, когда у служанки есть собственная горничная?