Ниенна. Берендеево проклятие

Чудовище оскалило острозубую пасть. Мотнуло башкой, поросшей длинными патлами, и… сказало тоненьким голосочком Ниенны:

– Чуть не потеряла тебя, родной!

С этими словами образина прыгнула, а Ингвар заорал, отшатываясь. Никаких чудищ на свете он не боялся, вот только с нечистью, обладавшей голосом его невесты, сталкиваться ещё не приходилось.

Но тело отреагировало правильно: он подобрался, чуть ссутулился, становясь в более удобное положение, и пальнул огнём из пальцев аккурат в глаза мерзкой твари. Ох, как же она завизжала и завертелась волчком на месте, прикрывая лицо когтистыми ладонями! Казалось, от её вопля вокруг содрогнулась земля.

Ингвар швырнул новый пламенный сгусток в траву у ног нечисти, наскоро создавая огненный круг, и кинулся бежать.

Он вспомнил, что это за дрянь. И понял, что Радмила с загадочным покупателем точно знали, куда его отправлять. Не будь у него огненного дара, сгинул бы сию же минуту в когтях и зубах образины, что звалась ыркой – одним из самых кровожадных упырей в бестиарии Острижского государства.

Каждый ребёнок знал: нельзя идти через поле ночью и одному, ещё и безлошадному. А если уж выпала такая оказия – зажги факел и шевели быстрее ногами, ни за что не оглядываясь. И главное – не отзывайся, даже если вдруг покажется, что тебя окликает старый знакомец, а то и свояк. Ибо упырь этот разумен, хорошо владеет человеческой речью и способен затуманить разум жертве на расстоянии, едва она подаст голос.

Ингвара спас дар предков, драконье пламя. Отпугнуть ырку можно было лишь с помощью огня, как и задержать. И потому Ингвар мчался к роще неподалёку, не разбирая дороги. Знал: лесной батька кровососа в свои владения ни за что не допустит. А уж с лешим в любом случае можно договориться.

Визг упыря становился всё тише, Ингвар не выдержал и оглянулся – тварь до сих пор приплясывала в круге, тщетно пытаясь отодвинуться от летящих во все стороны искр.

Теперь главное, чтобы Ниенна скорее его почуяла…

Ингвар остановился так же резко, как и бежал до этого. И похолодел: рука, до этого сжимавшая камушек-звёздочку, была пустой.

«Обронил по дороге!» – с ужасом понял он. Вновь оглянулся – упырь смотрел ему вслед, скаля зубы и не двигаясь.

Нет, рисковать нельзя. Проще переждать ночь в лесу и вернуться с рассветом. Камушек никуда не денется. Здесь желающие его подобрать и присвоить вряд ли найдутся.

А если и так – проще уж лесовому батьке в ноги поклониться да попросить вывести ближе к людям.

* * *

День прошел без приключений. И неудивительно: в лесу берендеев знала и боялась практически каждая тварь, и живая, и не совсем. Громобой по пути через болото шугнул выводок кикимориных детей-шулыканов, надумавших запутать одинокому мужику дорогу. Затем молча погрозил кулаком их отцу-болотнику, с рыком выскочившему из трясины. Тот, признав оборотня-медведя, живо сбледнул с носатого лица, извинился не меньше десятка раз, отвесил плачущим сорванцам ворох подзатыльников и утащил их в самую топь.

Следов серых тварей за весь день Громобой так и не учуял. Неужто соврал мужик? Нет, девчонка малая говорила искренне: он чувствовал страх и жалость к несчастной Милушке и её отцу, от которого осталась лишь окровавленная одёжа.

Видимо, поганцы решили действовать на манер степных людей – бекляров. Налетели, схватили, утащили и исчезли. Если так, плохо дело. Берендеи сильнее волков, но гораздо неповоротливее. Всякий кривой волчишка под корягу в лесу спрячется и притихнет, если медведь мимо пройдёт и даже на хвост наступит.

«Надо чародеев человеческих о содействии попросить, пожалуй. Как до столицы доберусь, с этим боевым деканом точно поговорю», – размышлял Громобой, выходя из леса на просторный зелёный луг, перетекавший вдалеке в поле, поросшее ковылём. Луг простирался на пару вёрст, усыпая землю разноцветными коврами из медовой кашки, огоньков и мака, чье молоко исстари целители использовали для притупления боли во время лечения.

По ощущениям, полночь миновала пару часов назад, и Громобой решил вздремнуть до рассвета на берегу небольшой речушки. Костра разжигать не стал – нечего привлекать к себе излишнее внимание. Медведи в темноте не шибко проворны, зато волки орудуют в полную силу. А драться в чистом поле с ними совершенно не с руки.

Открытое пространство изрядно нервировало. Оборотни привыкали к лесу, где каждый кустик давал кров, каждое дерево – силу, стоило только обнять покрепче шершавый ствол. И каждая травинка годилась на что-либо: в пищу, в лекарство, да хоть язык потешить, кисленького погрызть. А тут только сорная трава до самого горизонта, да роща вдалеке полулысая. Здоровяку спрятаться негде.

Одна радость – к нему подойти незамеченным тоже сложно. Этими мыслями Громобой утешился, наскоро перекусил пирогом с заячьими потрошками, что завернула с собой бабка Потапиха, подложил свёрнутый тулуп под голову, вытянулся и сомкнул веки.

Однако заснуть ему не удалось. Сначала над ухом зудели комары, коих у речки водилось преизрядное количество. Громобой отвесил сам себе несколько оплеух, но поголовье кровососов почти не уменьшилось, зато сонливость сбило окончательно. Раздосадованный, он повернулся на другой бок и только смежил веки, как услышал едва заметный шорох.

Зверь не мог так ходить. Человек – тем более. Громобой вдобавок не чуял никакого живого запаха и поэтому сжался внутри, как пружина в диковинных часах, что привозил из столицы царь Михайло.

Он хорошо знал того, кто мог напасть ночью в чистом поле на одинокого путника. И кто не побоится рискнуть сразиться с оборотнем, если давненько не жрамши. Человека-то, поди, дождись еще в глуши… Громобой вытянулся во весь рост и демонстративно захрапел, ещё и руку под голову сунул, открывая незащищенный бок.

Ырка выскочил из вяло колыхавшегося тумана, как плотвичка из воды. Оскаленные зубы, сутулое и очень худое тело, кошачьи глаза, горящие зелёным. Одним прыжком он рванул к раскинувшемуся на земле спящему глупцу – и не долетел, наткнувшись на резко выпростанный в воздух пудовый кулачище.

– Ох! – застонал упырь, опрокинувшись на землю. – Сссучий ссын, да чтоб тебе…

И захрипел, получив ещё и тяжёлой пяткой в сапоге под дых.

– Ещё хоть слово скажешь про мою матушку, вообще голову оторву, – усмехнулся Громобой, медленно поднимаясь с земли и распрямляя широченные плечи. – Хотя я тебе и так её оторву, паразиту. Ишь, чего удумал: на спящего напасть! В чащу носа не кажешь, там лесной хозяин тебе все зубы пересчитает. А в чистом поле, значит, можно?

– Надо было костёр жечь, раз боишься! – взвизгнул ырка, судорожно суча ногами и пытаясь отползти подальше.

– Да тебя бояться – себя не уважать, – поморщился берендей. – Нервируешь ты меня, вот чего. А я не люблю, когда меня злят и всякие каверзы учиняют. Поэтому голову тебе с плеч сниму и пойду в Ахенбург восвояси. Другие путники мне спасибо скажут.

– Пощади, медведюшка! – затрясся кровосос. – С голодухи я тебя не признал, в людском обличии-то! Сегодня упустил уже человечишку, думал, раз один по полю без факела и лошади прёт, значит, дурачок незнающий или самоубивец. А коли так, зачем ему жить?

– Ишь, как завернул, – поднял брови Громобой. – Может, ещё скажешь, что дуракам размножаться не положено, а самоубивцу ты одолжение сделал?

– И скажу! – не поняв сарказма, воспрял духом ырка. – Нечего того-этого мне тут! Кто с кровью в жилах и на двух ногах на мой луг явился, тот здесь в землице и поляжет, я так думаю. Да только кто ж знал, что огонь в том мужике унутри сидит!

– В смысле? – не понял Громобой.

– Пальнул он мне в морду пламенем из рукава, аж волосья вспыхнули! – пояснил упырь и свирепо оскалился: – Колдунишку рогатые из Бездны в наши края принесли, вот чего! У меня ажно харя чуть не облезла от такой евойной невежественности!

Ырка, видимо, понял, что берендей не будет убивать его прямо сейчас, и перестал трястись. Сел на землю, скрестив костистые ноги под седалищем, и начал кряхтеть, будто старый дед на завалинке.

– Колдунов развелось, плюнуть некуда! Вот кто их только придумал, паскудников эдаких?! Ну ничо, я ему отомстил: он когда пальнул и побежал со всех ног в лес, токмо пятки сверкнули, – справную вещицу уронил, оченно дорогую, поди. Вернётся за ней непременно. А я колдунишку и того, употреблю за раз.

И упырь довольно оскалился. А Громобой и впрямь заметил на тощей и неприятно гладкой, будто восковой груди тоненькую цепочку с небольшим аккуратным камнем, синим и заострённым, будто из льда.

Берендеи не владели магией в том понимании, которое вкладывали в это слово люди. Но силу, идущую от разномастных диковинных артефактов, чуяли отлично. Вот и сейчас Громобой увидел едва уловимое сияние внутри камушка. Будто звёздочка в тёмных небесах подмигнула ласково.

«Путеводная звезда», – вспомнились вдруг слова отца. Именно так он называл матушку, которая однажды заполонила собой всю его Вселенную, а потом быстро покатилась золотой слезинкой по жизненному небосклону вниз. И исчезла, оставив печаль и чувство, будто ты потерял самое важное в жизни.

И оставлять эдакую трепещущую радость кровососу на поругание?!

– А ну, дай сюда, – Громобой протянул ладонь. И для верности добавил: – Или башку откручу. За мной не заржавеет, сам же, поганец, знаешь.

– Да ты… – так и вскинулся ырка. Нижняя губа, за которой торчали игольчатые клыки, обиженно задрожала: – Да знаешь, кто ты?!

– Берендей, племянник царя Михайлы, – спокойно ответил Громобой. – А ты – кровососина паскудная, которую чародей не смог одолеть всего лишь потому, что Стихии не той служит. Не тебе, нечистому, прикасаться к колдовским вещицам. Отдавай, кому говорю! А то морда твоя клыкастая вон на том суку повиснет, воронам на устрашение.

Упырь заскрежетал зубами, но спорить не решился. Понимал: чревато. Башка одна, как ни крути.

Кристалл на цепочке оказался тёплым, по ощущениям – почти живым. Громобой мог поклясться, что камушек доверчиво и будто обрадованно скользнул в подставленную ладонь. «Верну тебя хозяину, дай только нагоню», – мысленно пообещал он, и вслух добавил:

– А ты – геть отсюда! И ежели будешь меня или колдуна преследовать, точно головы лишишься.

Ырка ссутулил горестно плечи, будто берендей его уже отлупил, и поволокся, постанывая, вглубь поля. Но в паре десятков аршин оглянулся и вдруг взревел:

– Да будь ты проклят, топотун шерстяной! Не видать тебе счастья ни среди своих, ни среди людей! Сдохнешь скотиною, и плакать никто о тебе не будет!

И исчез в высоченной траве, пока разозленный берендей не рванул вдогонку.

Тот только зубами вслед скрипнул. Ещё вторые сутки не минули с отправления в дорогу, а уже и кошмар приснился бредовый, и с опаснейшим упырём сцепился. Человека ырка сожрал бы в два счёта, колдун – и тот едва спасся. А его, Громобоя, не одолел, зато проклятием уж одарил, так одарил, рожа нечистая!

Пока берендей ничего плохого не чувствовал, но в наведённой дряни сомневаться не приходилось – уж ырка в этом силён. Теперь и впрямь к магам на поклон идти придётся. Чтобы и порчу поганую сняли, и медведем становиться научили, и жителей от Серохвостых защитили.

Но, чтобы надменные столичные чародеи к его просьбам прислушались, надо сотворить чего-нибудь эдакое. Например, вернуть амулет невесть как оказавшемуся здесь колдуну, что отпугнул ырку пламенем. И вообще, глянуть на того поближе, зазнакомиться. Как знать, вдруг он ранен и ему самому нужна помощь?

Вот и будут берендеи в расчёте с людским магическим сообществом. А Ахенбург и магистр Рейван подождут пока. Громобой торопливо обошёл ближайшие окрестности и учуял наконец слабый запах человека, совпадающий с тёплым живым ароматом кожи, пламени и немного – клюквенных болот в сосновой поросли. Именно так пах кристаллик, который он теперь сжимал в пальцах.

Стычка произошла не так давно, колдун ушёл вперед не больше, чем на пару вёрст. Молодой совсем, не старше Громобоя. И это хорошо, договориться будет легче, нежели с ворчливыми стариками.

Берендей собрал вещи в котомку, накинул тулуп, огорчённо зевнул – спать всё ещё хотелось – и направился в погоню за неведомым чародеем.

* * *

Шёл быстро, не озираясь по сторонам. Туман вокруг сгущался всё сильнее, но переживательно не было. Громобой не скрывал своего присутствия, ещё и нарочито порыкивал себе под нос. Уж это умение он с детства освоил хорошо. Горло у берендеев имело изнутри чуть иное строение даже в человечьем обличии, и при желании медведь-оборотень мог рявкнуть так, что ставни в избе вынесет. А уж нечисть лесная да полевая разбежится в стороны загодя, поджимая хвосты.

Да, он не умел становиться грозным зверем при необходимости – ну так об этой беде на лбу же не написано. Значит, и нечистые вряд ли в курсе.

Именно в эти минуты он и почуял другие запахи: шерсти, мускусного пота, застарелой крови и дурной человеческой смерти. И зарычал уже во всю глотку.

Стая, угрызшая отца деревенской девчонки Милушки, была совсем близко. От предвкушения хорошей драки у Громобоя затрепетали ноздри. Но где-то неподалёку должен находиться и молодой колдун, потерявший амулет. Ему с крупной стаей матёрых хищников, обладавших человеческим разумом даже в зверином теле, не совладать. Был бы он сильным – подпалил бы морды издалека и заставил разбежаться с визгом в стороны. Однако неведомый чародей даже от ырки предпочёл удрать.

Значит, не слишком силён, а может, и ранен. Или и то, и другое.

Протяжный волчий вой вдруг раздался из невысокой рощицы впереди, и одновременно с этим из сплетённых меж собой крон, что в темноте казались чёрными, полыхнул столб пламени. Вой немедленно перешёл в скуление, но следом раздался и человеческий крик.

«Укусили, твари!» – понял Громобой, и от злости красные мушки заплясали перед глазами.

Он ведь уже настроился на хороший конец истории. Неизвестный колдун за спасение и возврат амулета непременно преисполнится благодарности и поможет добраться в Ахенбург. А может, и проклятие снимет.

Но ситуация грозила измениться в ближайший миг. Укус Серохвостого опасен для человека: раны от клыков долго не заживают, начинают гнить и нарывать. И это в лучшем случае. В худшем – колдун мог уже биться в корчах с вырванным горлом, поливая кровью берёзовые да еловые корни.

Ну уж нет! Громобой вновь взревел так, что трава вокруг заколыхалась. Вмиг домчался до опушки, швырнул на землю котомку и тулуп, подхватил, не глядя, какой-то дрын, валявшийся под ногами, – и рванул за кусты ольшаника, где полыхал огонь.

– Ррррразорррву! – вылетел он с рёвом на небольшую поляну, которая выглядела так, будто по ней промчалось конное войско бекляров. Во многих местах полыхала трава, пахло мокрой псиной, гарью и свежей кровью. Хвала медвежьей Праматери, не человечьей, а звериной.

Колдун сидел на корточках под раскидистой берёзой, вжимаясь спиной в ствол. По левому рукаву кожуха расплывалось тёмное пятно, правая рука была вытянута вперёд. Кончики дрожащих пальцев окутывало пламя.

Серохвостые даже не стали превращаться в людей, просто загнали жертву и явно хотели навалиться скопом. У них не получилось: на поляне валялись пять лохматых тлеющих туш, но ещё семеро кружили около поникшего от усталости чародея, скаля зубы и в нетерпении перетаптывая лапами. У двоих морды были в крови.

Но едва на поляне появился Громобой, они обернулись и с рыком кинулись на новоприбывшего.

– Подходи по одномууу! – ощерился в ответ берендей не хуже волка, размахивая дрыном. – Гостинцев горячих вам принёс, шкурам вонючим: не лягну, так кусну, не кусну, так дубьём от души одарю! Или вы уже обмочились, как щенки трусливые?

Первый же оборотень подбежал, разинув окровавленную пасть, – и с визгом улетел в кусты. Следом взвился другой, кашляя и хекая на лету.

«Рёбра поломал», – довольно подумал Громобой и приглашающе помахал дрыном.

Но звать оказалось некого – остальные Серохвостые, увидев, что стало с товарищами, мигом кинулись врассыпную. Через минуту их и след простыл.

Берендей бросился к колдуну. Подхватил того за плечи, потянул на себя.

– Мужик, ты живой? – обеспокоенно спросил он, вглядываясь в бледное худощавое лицо, перепачканное в земле.

И впрямь молодой совсем, зим двадцать пять, не более. Тёмно-русые волосы, едва достававшие до плеч, были мокрыми от пота и прилипали ко лбу. Глаза чародея, большие, сумеречно-синие, с прищуром оглядели неожиданного спасителя.

– Ох, и здоров же ты, гость неведомый, – произнёс он наконец охрипшим баритоном. И тихонько рассмеялся: – Осиновым стволом махал во все стороны, как отец-благодетель – кадильницей с зельем от упырей!

– Да ладно, – отмахнулся Громобой, но сам невольно приосанился от неожиданной похвалы. – Батюшка мой говорит, могута телесная ничего не решает, вот когда ума к ней боги дают, это хорошо. А коли ума не дали…

– А коли ума не дали да ещё и доверчивостью излишней одарили, как меня, можешь и дни закончить подобным образом, – криво усмехнулся чародей белыми от боли губами.

Через миг он смежил веки и начал заваливаться Громобою на плечо.

– Эй, колдун, ты чего? – испугался берендей. – Ты давай не кисни! Я тебе не девка смазливая, чтобы башку мне на грудь пристраивать!

Но парень на срамную шутку не отреагировал, лишь дышал – хрипло, прерывисто и тяжело. А Громобой с ужасом почувствовал, что левый рукав подранного кожуха на колдуне стал насквозь мокрым от крови.

Ох, лихо-лишенько! Берендей подхватил колдуна за бока и поволок к опушке, где валялись тулуп и котомка.

– Льдинка… – тихо стонал парень в беспамятстве. – Льдинка моя…

– Твоя-твоя, верну, как очнёшься, – пробормотал Громобой, укладывая его на землю и стаскивая с плеча мокрый кожух. Так и есть: на предплечье следы от укусов, причём красные и раздувшиеся, будто грызли его минимум двое суток назад.

«Сопротивляется достойно, – подумал берендей, доставая из котомки бутыль с настойкой просвирки. – Только вот лихорадка такими темпами уже к рассвету нагрянет, и помрёт чародей в корчах, собственная реакция на укус его же и прикончит. Э, нет, голубчик, ты мне живым нужен».

Он вылил почти половину едкой жидкости на раны, услышал в ответ громкий протяжный стон, дождался, пока в кровавых полосах перестанет пузыриться пена и появится чистая кровь. И лишь затем плеснул настойку на руки, размазал по коже и аккуратно положил широченные ладони на больное место.

Берендеев целительский дар, конечно, не сравнится с чародейским, но против зубов Серохвостых всяко лучше поможет справиться. Даже с учётом того, что лечить хворого будет полукровка.

– …держит девица златую иглу, нить серебряную, – тихонечко тянул Громобой, поглаживая разорванное предплечье. – Как земля с небом сшиты накрепко, так и раны железные сшиваются, руда в жилы возвертается. Как у земли-матушки соки жизненные внутри плещутся, так и кровь у гостя дорогого в жилах гуляет, наружу нейдёт…

Под конец с непривычки чуть закружилась голова, но отец бы гордился: изодранную плоть затянуло новой розоватой кожицей всего за несколько минут. Оставив молодого колдуна лежать на земле, Громобой вернулся на поляну, подобрал сумку парня, а заодно проверил, живы ли те двое Серохвостых, которых он успел отлупить дрыном. Нет, твари были тёплыми, но уже издохшими. С нескрываемой радостью берендей плюнул на шкуру ближайшего волка, повернулся и ушёл, не оглядываясь.

Колдун тем временем очнулся и пытался сесть, перекатившись на локоть здоровой руки и суча ногами.

– Ляг на место, – строго сказал Громобой. Как дитя малое, ей-боги, а ещё столичный чародей, образованный! – Я едва кровь затворил, яд вычистил, сил сколько потратил, а ты всё насмарку хочешь пустить?

– Не хочу, – мотнул лохматой головой колдун. Затем откинулся назад, на берендееву котомку, и устало шепнул: – Спасибо, что спас.

– Сочтёмся, – добродушно хмыкнул Громобой и вытянул из кармана камень на цепочке. – Держи, ты это потерял?

Колдун так и ахнул, едва снова не подхватившись с земли. Но застонал и вновь откинулся на спину.

– Ты где его нашёл? Я ж его в драке с упырём оборонил на поле…

– У упыря и забрал, – берендей весело оскалился. – Сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться под угрозой усекновения башки. Нечего кровососам оставлять такую красоту.

Парень перехватил пальцами здоровой руки камень – и прижал к губам. А затем с настороженностью глянул на неожиданного спасителя:

– А ты кто таков? Откуда взялся? Ещё и с кровососами беседы вести умеешь. Неужто некромансер? Но почему в такой глуши?

– Не, я деревенский, – покачал головой берендей, решив пока не открывать тайны своего происхождения. – А по поводу кровососов и целительства – бабка учила немного, отец, дядюшка ещё. Я из рода знахарей, у нас все лечить умеют. Вот только в академиях не бывали никогда. На мне и решили эту оплошность исправить.

– Только не говори, что идёшь в Ахенбург, поступать на факультет чародейства! – вытаращил глаза чародей. – Ты ж уже мужик здоровый!

Громобой подумал – и решил, что этот вариант легенды ему очень подходит.

– А что, мужик недостоин наук столичных? – деланно набычился он. – Раз в деревне родился и вовремя учиться не начал, то всё, доля моя – лаптем щи хлебать да ворон считать?

– Извини, – стушевался парень. – Просто на учёбу обычно только детей берут… Но я могу попробовать договориться прямо в столице, у меня связи есть в их главной чародейской Академии Боевых, Целительских и Особых искусств. Скажу, что ты мне жизнь спас, и деканы с тобой встретятся. Попросим – и Испытания проведут, может быть, какая-то из Стихий тебя выберет…

Громобой едва не пустился в пляс от радости. И не удержался, решил похвастаться:

– У отца моего тоже связи там есть. Письмо самому декану Рейвану везу, товарищу его старому. Воевали, что ли, вместе?.. Не помню.

– Так это вообще отлично, – мигом просиял колдун. – Магистр Рейван мне, можно сказать, почти как отец. Я дальний родственник его близкого друга, что давно погиб, ну и вот…

И парень протянул Громобою ладонь:

– Я Ингвар, чародей-ремесленник. Кузнечным делом занимаюсь. Помогу тебе во всём. Надо только из леса выбраться да поближе к Смежской крепости, а оттуда в Пятиречье и дальним порталом в Ахенбург. Заодно прослежу, чтобы тебя не обманул никто по дороге. Народишко разный бывает, сам понимаешь. Меня вокруг пальца обвели, потому здесь и очутился, а тебя в два счёта объегорят.

Берендей охотно протянул в ответ широченную лапищу и с достоинством сказал:

– Люди Громобоем Миловановичем кличут, а род мой Берендеевым зовётся.

– Ишь ты, важная птица, – хмыкнул с усмешкой Ингвар. – Но сразу скажу: ты на учёбе так не знакомься с другими адептами, засмеют. В столице люд местами злой да на язык острый.

Он чуть подумал:

– Зовись Громом. Не напыщенно звучит, и не так, будто имечко из сундука с нафталином достали. И тебе подходит, такому здоровому да горластому.

– Ладно, – кивнул берендей.

Гром так Гром.

* * *

Бывает иногда – вроде родня, а бок о бок невозможно находиться. Всё время чуешь, что тебя оценивают, как скотину на рынке: норовиста ли, хороши ли зубы и уши, нет ли бельм на глазах? И беда, коли изъян найдут. Чужое дитя всегда будет достойнее, чем своё. Особенно если своё ещё и характер показывает – или, наоборот, не может показать, когда надобно.

А случается – встретишь человека, что и острит в твой адрес, и шутит порой непотребно, и нет-нет, да пальцем по лбу постучит, ежели ляпнешь чего по глупости. А всё равно не обидно. Понимаешь: он это для общей забавы делает, никак не из желания оскорбить.

Вот такое же было с Ингваром. С колдуном оказалось неожиданно легко идти. Он не ныл по поводу больного предплечья, хотя небогатую поклажу свою тащил теперь на правой руке. Охотно делился чародейским зельем из крохотного пузырька, капля которого на время снимала усталость. Обещал по приезду в Ахенбург сводить в диковинное заведение, где подавали напиток из жженых зёрен с молоком.

– Я в первый раз как попробовал – плевался дальше, чем видел, – со смехом рассказывал Ингвар, когда они преодолели с утра не меньше семи вёрст пешком, а затем напились в речке ледяной воды и решили передохнуть. – А теперь полюбил, не могу. Особенно с шоколадом. Ты, конечно, такое не пробовал никогда, но тебе обязательно понравится.

– Чего это не пробовал? – обиженно фыркнул Громобой – и прикусил язык. Сейчас кузнец заподозрит неладное, ибо откуда у деревенского парня может взяться шоколад? И поспешил объясниться: – Дядька привозил из странствий, он купцом раньше был, пока домину не отгрохал и на земле не осел. Правда, нянюшка наша на тот шоколад ворчала, мол, волосья от него повыпадут, лысый будешь, как коленка.

– А в Ахенбурге, наоборот, говорят, мол, будете эту иноземную сладость жрать, и волосы по всему телу полезут, как у зверя дикого, – расхохотался Ингвар. – Люди везде одинаковы, только придумки у них разные.