Сквозняки закулисья

– Оглохшая ночь попробует соединить мужчину и женщину, наобещав большую кучу блаженства. И останется ей от ночи только куча да извечная боязнь всех женщин – страх нежелательной беременности. А потом такие разные – они – сойдутся у кабинета гинеколога и не смогут найти ответа на свои вопросы.

Мать, не отворачиваясь, начала медленно пятиться назад. Даша силилась понять, она все этого говорит или кто-то сильно на нее похожий?

– Женщина болеет. Она больна страшно и неизлечимо. Больна еще до своего рождения. Она приходит во враждебный мир, где орут на ее мать, где за ласку и нежность, так же, как за профессиональность и доброту, надо платить по тройному тарифу. Она входит в мир, где обязательно что-то пропадает в тот самый момент, когда оно необходимо. Ей будут все запрещать. Пройдет время, она вырастет, но так и не сможет разобраться, что же можно, а чего, действительно, нельзя? Ее заставят обозлиться на весь свет, и научат извлекать выгоду даже из ничего.

Злобная и агрессивная, она пойдет по жизни, оставляя после себя выжженную пустыню опустевших душ. Сталкиваясь с себе подобными, она будет провоцировать экологическую катастрофу в общении. Будет предъявлять свой счет, так и не поняв, что его оплачивать некому.

Она остается одна. И уже не важно – красива она, образована, обеспечена… С ее натурой уже нельзя ни в семью, ни в стаю. Ей суждена теперь вечная клетка, дай Бог, собственной – квартиры, если повезет.

Страшная жизнь. Если сможешь, проживи другую…

– Мама!!! – Даша была уверена, что от ее крика проснулся весь дом, но Помреж заметил лишь гримасу муки на ее лице и подумал о том, как на самом деле уродливо выглядит настоящее горе.

7 глава. Вечность

Старая дорога. Редкие путники. Два камня.

Один – обыкновенный булыжник, другой – бриллиант, то есть, обработанный алмаз. Если не принимать во внимание внешние отличия, то перед глазами два совершенно одинаковых камня. Конечно, они разной формы, цвета, размера, веса и пр. Но, по сути, их природа одинаковая – неживая. Они – осколки вечности, которыми при желании и возможностях может владеть человек.

Но кто может быть уверен в том, что они – совершенно мертвые? Они таковы в нашем представлении. И тот, и другой появились задолго до нашего рождения, может быть, даже до появления человеческой расы на земле. Они – суть явления природы, ее усилий. А в природе все разумно, хотя, с точки зрения людей, не все – целенаправленно, хотя любое явление имеет значение: землетрясения, извержения вулканов, ураганы, горы, моря, леса… и отдельные камни. И эти отдельные камни имеют свою судьбу – историю, смысл и, следовательно, цель.

Природе нужно было все, что она сотворила: и галактические феномены, и планетарные катаклизмы, и паразиты, и вирусы, и ее разрушитель – человек. И вот держит он в руках два непохожих с виду камня и один после раздумий оставляет, а другой выбрасывает. Ему невдомек, что, может быть, он выбросил философа, а оставил прощелыгу. Глубоко под землей, в толще воды, среди прибрежного песка, внутри скалистой породы любой камень несет в себе не просто информацию о собственном составе, но еще и ПРОМЫСЕЛ. Конечно, человеку трудно вообразить мысль неживого булыжника. О чем это он может размышлять? Уж, не о вечности ли?

На первый взгляд это смешно. А на второй? Что мешает допустить? Тогда ценность камня становится неопределима сегодняшними методами. Не могут разные камни думать об одном и том же, да и качество их, наверняка, будет разным… А мы ходим, пинаем их, мешаем предаваться рассуждениям. Хотя, им, наверное, все равно, где, как, и в чем они сами находятся… Для них мы – песчинки, занесенные прихотливым ветром. Вот мы есть, а спустя несколько мгновений нас нет. И снова никто и ничто не стоит между ними и вечностью.

Но пока… они неживые. И мы вольны относиться к ним так, как нам нужно, используя их исключительно прикладное значение – в виде тротуаров, метательного оружия, стен, талисманов… и предметов роскоши.

Камень под ногами и бриллиант – в наших глазах не сопоставимы. Бриллиант имеет ценность не только потому, что тверд, прозрачен и блестящ. Он ценен кропотливым трудом, вложенным в его внешний вид. Однажды – так давно, что и не определить, кто-то выделил его из общей массы и придал индивидуальный вид. Изменения понравились окружающим. И вот уже сотни рук обрабатывают грани минерала, тысячи глаз «пожирают» его блеск, миллионы страждущих желают им обладать. Все это и составляет понятие ДРАГОЦЕННОСТЬ.

Алмаз – усовершенствованный простой графит. А столько крови на его совести!? Мук и счастья, возвышенных судеб и низменных поступков, несправедливости, проклятий, сломанных карьер, вознагражденных подвигов, девичьи грез и мужских фетишей. И все-таки…

И все-таки тепло наших рук согревает именно его – драгоценный камень. Коварная природа смеется над нами. Человеку нужен блеск, чтобы обладать властью. Простота вынуждена отступить и уйти в тень.

Не потому ли высокие неприступные горы – бессмысленный вызов альпинистам-самоубийцам – мстят тем, кто стремится нарушить их покой, покорить и помешать неспешным думам о вечности? И тогда безжалостные и неотвратимые снежные лавины ставят глупцов на место. На наше настоящее место – песчинки в бескрайних просторах вселенной.

Но это… с точки зрения камня.

А человек? А человек все равно будет любить то, что нравится его глазам – яркое, блестящее, броское. Булыжнику остается только ждать… своего часа. Он это умеет. Ему незачем торопиться…

Посреди тяжелого и непонятного сна резко прозвучал звонок. Павел подскочил и, ничего не соображая, поплелся к двери. Почтальон принес телеграмму соседям, но ошибся дверью. Позднее утро хмуро заглядывало в окно, дразня разрушенным желанием «спать до победы». Все в миг навалилось, словно внезапная пурга, тотчас затошнило и засосало под ложечкой, какое-то мохнатое, нехорошее предчувствие выползло из темного угла. Он почувствовал его спиной, словно кто-то недобрый пристально уставился в затылок.

– Надо умыться.

Но холодная вода не освежила, стало только зябко и противно. День пропал. Он действительно оказался пропащим, с бессмысленным блужданием по дому, с какой-то неприкаянностью, которая очень похожа на состояние, пережитое в далекой юности. Вот еще вчера ты любил и был любим, а сегодня тебе сказали, что это закончилось. Беспредельное чувство брошенности наваливается, как десятки «G» на космонавтов. И ты мечешься, как пес, оставленный хозяином на остановке: и отойти страшно, и направиться некуда. Обида и невыносимая жалость к себе вырастают, как снежный ком. И вот уже эта лавина накрывает тебя, не давая возможности ни дышать, ни думать, – остается тонуть в сознании полнейшей беспомощности и бесполезности. Даже намек на возможную радость в этот момент, кажется, может разорвать тело на части…

К середине дня буря улеглась. И Павел смог даже поесть, но ни запаха, ни вкуса не почувствовал. Лишь довольный желудок принялся за работу. «Все химия», – лениво шевельнулась первая за целый день разумная мысль.

Хорошо было быть скалой… Голой неприступной скалой. Чтобы ни одна травинка не пускала в тебя корни, чтобы ни одно живое существо не отваживалось искать приюта на твоем холодном недосягаемом теле.

Солнце, ночь, ветер, непогода и – ВЕЧНОСТЬ.

Ты и небеса! Оцепенение. Бесчувственность, безтревожность, бездейственность.

Абсолютное и сознательное одиночество.

Постепенный уход всего и даже ощущения собственного «я».

Останется растворенность в мире. Неотъемлемость от него.

Лелеянный желанный окончательный покой.

В густом сиреневом тумане кто-то затаился. Странная лиловая птица пролетела так низко, что поцарапала лапками лоб. Их тумана потянуло сыростью и прелыми листьями. Что-то громко ухнуло и эхом подкатилось к ногам: «Чего молчишь?» Павел от неожиданности поднял плечи. В ответ раздался скрипучий смех, и длинная рука, высунувшаяся из тумана, крепко схватила его за локоть. Павел почувствовал горячую ладонь, но не испугался, смело шагнул в плотное марево и остался один. Рука пропала, вокруг ощущалось какое-то движение, но ничего нельзя было рассмотреть. Он с досадой подумал об оставленных очках: близорукие глаза, сколько не щурься, а плохие помощники в незнакомой обстановке.

– Это он!

– Нет, вы шутите.

– Да он же, он!

Кто-то быстро проскользнул мимо, Павел лишь успел ощутить упругую воздушную волну. Над ухом прохихикал противный голос, а когда он поднял голову, то получил болезненный щелчок по носу.

– Поиграем?

– Если хочешь играть, выходи, а то нечестно получается, ты меня видишь, а я тебя – нет. – Павел напряженно всматривался в туман.

– Слепондя! Слепондя!

– Будешь обзываться – уйду, – обиделся Павел и повернулся спиной.

– Ты чего? Обижаешься?

– Обижаюсь, – он не знал, как вести себя в такой нелепой ситуации?

– А на меня нельзя обижаться.

– Это еще почему?

– Нельзя.

– Ну, почему?

– Нельзя и все.

– Не понимаю.

– А ты хочешь все понимать?

– А ты?

– Плохое воспитание. Надо сначала ответить.

– Но ты же сам не отвечаешь.

– Мне можно.

– Почему?

– Можно.

– А ты кто?

– Я! – Детский голос задрожал от обиды.

– А ты мальчик или девочка?

– А-а-а!!! – Скорый и бурный плач привел Павла в еще большее замешательство.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Плохой, плохой. Не буду с тобой играть. Выбирай!

– Что я должен выбирать? – Павел незаметно стал продвигаться к тому месту, где, как ему казалось, туман должен был кончаться.

– Все выбирай! Все!

– Я… не знаю…

– Вырос оглобля-оглоблей, а не знает. Выбирай желание.

– А… – Павел широко улыбнулся, – это по «щучьему велению, по моему хотению»? – и тут же получил сильную затрещину.

– Ты чего издеваешься? Чего корчишь из себя?

– Да ничего я не корчу, просто, не понимаю, о каком желании идет речь?

– Вот навязался на мою голову, – рядом кто-то смачно высморкался. – Ну, «если бы можно было прожить снова, то я…» – понял? Или «три девицы под окном пряли поздно вечерком. Если я была б царица…»

– Все-все?

– Ладно, когда придешь в себя, – позови.

Павел покрылся холодной испариной. Он совсем не хотел быть царицей, да и жизнь сначала мог заказать только полный кретин. Нет… он должен основательно подумать. Жалко, что не спросил, сколько заказов…

– Один!!! – Прогремело из тумана.

– Ну вот, один. Тут главное – не прогадать.

– Не гадай, – выбирай.

– Это разница.

Павел оттер рукавом пот со лба, и в это мгновенье по спине побежали холодные мурашки. Можно было выбрать любовь… Но ведь она со временем уходит. Заказать счастье? Но его век короткий – всего лишь миг… От напряжения свело челюсти, и в этот миг еще не оформленное в мысль желание выдохнули губы.

– Я хочу летать! Да-да-да! Именно летать. Высоко и свободно! Так, словно это мое естество.

– Летать? Уже выбрал?

– Да! Летать, но не размахивать руками, как птицы.

– Не глупые. Все твои усилия – лишь мысленное желание.

Туман постепенно рассеивался, оставляя вместо себя непонятное томление. И вот уже все пространство заливал яркий солнечный свет. Улица была незнакомая, но навстречу, размахивая алым воздушным шариком, шел Сын. Павел стиснул его теплую ладошку: «Сейчас мы найдем автобус на Париж». На автобусной остановке засмеялись. Колька остался изучать расписание, а Павел пересек улицу, ведущую к пустырю, за которым виднелись какие-то металлические строения. Подойдя ближе, он заметил воинскую часть за решетчатым забором. На поле лениво и медленно солдаты играли в странную игру – смесь футбола с волейболом.

Павел напряженно посмотрел на свои ноги. Волновало только два вопроса: желание – обман, и как проверить это на практике? Конечно, была уверенность, что разговор в тумане не был трепотней, но… Павел медленно обвел взглядом солдат. Они продолжали сосредоточенно играть в свою странную игру. Тогда он оттолкнулся ногами от земли и легко поднялся вверх. В первый момент пропало дыхание. И тут же изнутри вырвался дикий восторг: «А-а-а!!!» Ему показалось, что голос обрушился сверху взрывной волной. Внизу все медленно, как в рапиде, стали задирать головы…

Но Павел уже плавно устремился к облакам – подальше от людских завистливых глаз, а потом в упоении от свободы, резко спикировал вниз. Впереди возникла высокая скала-обрыв. Он лихо облетел ее и снова взмыл, ахнул от восторга, – в ущелье бесновалась бурная горная река. В этот момент какая-то сила стала стремительно сбрасывать его к ней. От молниеносного падения перехватило дыхание, но Павел был уверен, что спасение ждет у самой воды. Брызги уже летели в лицо, но он спокойно скользнул над гневными бурунами, ловя губами студеные капли.

Впереди его ждал огромный безбрежный океан, и Павел устремился к нему. У подножия огромного айсберга его ждали разбросанные прозрачные льдинки детской мозаики. Над горизонтом поднималось раскаленное огненное солнце. Павел быстро спустился и принялся судорожно перетасовывать льдинки. Он торопился найти последнюю букву, чтобы солнце не смогло помещать. Прозрачные пластинки предательски таяли в руках, но он все же успел выложить заветное слово – «вечность». Солнце ласково коснулось головы и заиграло на бриллиантовых гранях мозаики. «Вечность» засверкала всеми красками радуги и отразилась на облаках мерцанием северного сияния. И тогда Павел воспарил вдоль солнечного луча к переливающемуся разноцветному буйству.

Это видение возникло в голове, пока он набирал высоту. Исподволь возникло ощущение потери, и он понял, что просыпается.

Картинка сна начала бледнеть и терять очертания. Он стал умолять сон не уходить.

– Я еще не налетался! – Павел сжал веки, изо всех сил стараясь вернуть восхитительное ощущения полета, и сон снисходительно позволил ему прокрутить лучшие эпизоды. Как же хотелось летать наяву! – Интересно, – мелькнула шальная мысль, – а какова была бы плата? – Он не успел додумать, потому что на лбу заныла длинная царапина.

8 глава. Круг творения

Дождь громко барабанил по жестяному подоконнику. Он просился в дом, выстукивая каплями: «Осень-холодно-осень-холодно» … Ему было тоскливо на пустынной улице. А за окном так уютно горел свет.

– Открой-открой-открой, – звонко разбивались капли. – Пусти-пусти-пусти, – гремела старая жесть.

– Ишь, как наяривает? Совсем обнаглел. Уже и на улицу не выйти, – поворчишь тут. Хотя можно догадаться, что дождь припустил только от тоски и одиночества.

– Никто меня не любит. А мне всех вас жалко. И камни жалко, и людей. Я и сам устал. Открой окно, дай мне отдохнуть.

От долго стояния перед окном у Даши заныли пятки.

– Даша, у тебя каша подгорает! – Она вздрогнула от коридорного крика и очнулась.

Подгоревшая каша была противна, но в последнее время еда вообще вызывала у нее отвращение, хотя странным образом вес постоянно увеличивался. В поликлинике ей посоветовали сесть на диету, заниматься аутотренингом и исключить сильные переживания. Первые две рекомендации выполнялись сравнительно легко. Даша даже стала посещать по утрам спортзал, когда жива была Катька, у нее на это не хватало времени. Занималась истово, до изнеможения, не отдавая себе отчет, что терзает плоть, потому что душевная мука поглощает все ее существо. Она теперь жила скорее механически, чем сознательно. Подспудно все время где-то на границе сна и яви маячило видение с матерью, и она никак не могла определиться с простой проблемой, – не пришло ли время восстановить семейные связи. В конце концов, после похорон она была в таком состоянии, что найдется мало охотников, которые бы поручились за ее разум. Вполне возможно, что все давно забыто. За свой жизненный выбор она получила с лихвой, самое страшное, что за это пришлось расплатиться не ей самой, а дочке.

Но чем больше Даша думала об этом, тем нелепее ей казалась сама идея воссоединения. С кем соединяться? С сестрой, которая не написала ей ни одного письма? С братьями, не впустившими ее домой? С отцом, который забыл, что у него есть дочь? В последнее время память невольно возвращала прошедшее своеобразными вспышками коротких эпизодов, причем, чаще всего из детства. Иногда ей казалось, что она слышит басовитый смех отца. Он был большим и седым, говорил всегда тихо и медленно. Мать это раздражало, впрочем, ее раздражало все – муж, дети, соседи. Она злилась, когда отец смотрел футбол, сестра просила конфет, братья устраивали бузу из-за велосипеда, а во дворе у кого-то из соседей появлялась обнова… Спектр ее раздражений был необъятен, и Даша уже в детстве поняла, что маме досаждало все, и особенно то, что другим доставляет удовольствие.

Сестре очень нравилось рисовать. Она исчеркивала мелом тротуары, стены домов, даже на чистых полосках газет умудрялась рисовать карандашами истории с продолжением. Потом Даша узнала о комиксах, но сестра изобрела их сама в раннем детстве. Отец часто говорил матери, что ее надо записать в кружок рисования при Доме пионеров. На что мать всегда злобно шипела, что в семейном бюджете нет лишних пяти копеек на автобус. Позже Даша узнала, что сестра в 15 лет продала свою косу, вырученные деньги прокутила в незнакомой компании несовершеннолетних насильников, научилась курить, пить, теперь, наверное, и наркотики употребляет. Братья… кажется, они в Чечне по контрактам… Мать? Мать, скорее всего, если верить тому сну, тоже уже свое получила.

Нет, этим хлебом не насытиться, а сухарей у нее теперь – вся жизнь. И в этой жизни, скорее всего, счастье будет просто литературным понятием. Из собственного опыта, глядя на других женщин, она могла с высокой степенью определенности вывести формулу счастливой женской судьбы. Теперь Даша была убеждена, что в счастливой женской судьбе эстафету заботы отец должен передать другому мужчине. Если время передачи затягивается, то такой женщине никогда не видать счастья, ибо чувство вселенского одиночества поселится в ее сердце. И даже в самой светлой радости она будет прозревать горе. Никогда не сможет она отрешится от случайности, считая, что недостойна собственной удачи. Какое уж тут счастье.

Даша тяжело вздохнула, придется привыкать к одиночеству и отмаливать грехи. Какая горькая перспектива? Раньше она собирала деньги на игрушки, теперь – на памятник дочке. Чтобы не расплакаться, она стала громко повторять: «Я здоровая. Я худая. Я молодая». Чем больше она это повторяла, тем меньше верила, но это, как говорила подруга Оленька, вопрос количества.

Надо было собираться на репетицию и не забыть положить в сумку книгу о восточной кулинарии. Отдавать ее было жалко. Мудреные диеты Дашу совсем не привлекли, а вот глава, посвященная философским учениям и религиям Востока, очень заинтересовала. Оленька считала, что это самое главное в книге. Даша с этим была согласна, хотя мало в чем разобралась, но некоторые положения и утверждения ей понравились, особенно в буддизме. Исходя из собственных представлений о прочитанном, она теперь пыталась представить свои прошлые воплощения. Следуя логике реинкарнации, они у нее обязательно были, – ведь каждая душа проживает множество жизней.

Конечно, и она это хорошо понимала, конкретный человек в конкретной жизни с конкретными людьми ведет себя конкретно, то есть, человек в своей реальной жизни ежедневно вынужден принимать решения. Естественно, они редко имеют статус героического подвига и могут быть до банального просты: что лучше съесть на завтрак – творог или омлет? Не суть важно. Значима ситуация постоянного выбора – или то, или это? Даше становилось тепло на душе, когда она представляла, что, возвращаясь из раза в раз в мир конкретного воплощения, ее душа приближается к заветной цели – достижению совершенства.

Она воображала, что в каждом следующем существовании ее собственная душа станет разыгрывать партию жизни с одними и теми же душами. Только они все время будут меняться местами: вчера – это родные, сегодня – враги, завтра – просто пассажиры в одном автобусе. То есть, вчера-сегодня-завтра в конкретном случае она рассматривала, как предыдущую-нынешнюю-будущую жизни. Важнее всего в этом было то, что набор душ всегда оставался неизменен. Ей так же представлялось, что, несмотря на непредсказуемость человеческого поведения, его все равно можно было прогнозировать. Хотя в действительности подлинная личность определялась именно странностью и нелогичностью – с обывательской позиции – поведения в обычных и экстремальных ситуациях.

Кажущаяся непонятность, неординарный поступок, экстравагантное решение, вызывающее поведение… – этот бесконечный список Даша могла примерить и к характеристике просто эпатажного персонажа, и к попытке объяснить или хотя бы описать внешние проявления невидимых душевных переживаний странных загадочных людей, отмеченных печатью особенной стати, – безусловного осознания своего места в мире. Понятно, что это не место управляющего в банке или популярного певца. Это внутреннее состояние духа, при котором человеку совершенно безразлично, как он выглядит в глазах других, и сколько необходимо заработать для отпуска на Гавайях. Она теперь понимала, что, если определен внутренний стержень, – человек начинает творить, изменять порядок в мире ценой собственной жизни. На память тут же приходили примеры тираний и революций из школьного и институтского курса истории. Но это был совсем другой порядок – порядок воплощения воли. Она уже была убеждена, что между творчеством и подобной волей – непреодолимая пропасть.

Творят – из себя в мир.

Владеют – миром для себя.

А конкретная собственная жизнь дается человеку для понимания цели, из-за которой душа постоянно возвращается на недопаханное поле реального существования. На этом поле каждая душа вынуждена будет пройти весь путь, грубо говоря, от преступника до пророка. Никто не избежит ни одной роли в длинном списке действующих лиц пьесы-жизни. Можно лишь удивляться или возмущаться видимой несправедливостью последовательности. Хотя ведь никто еще не проверил закономерности воплощения в том или ином персонаже. Важен, естественно, сегодняшний выход на сцену.

Дашу успокаивала всеобщая предопределенность и неизменность численности душ, ведь в этом случае приходилось смиряться с тем, что и выбор сюжетов конечен. Когда-нибудь – слава Богу – круг замкнется.

Скорее всего, этот круг – всеобщий, и состоит из мельчайших окружностей, которые стремятся к завершению единовременно. В тот момент, когда у каждой из этих окружностей совпадет точка начала и точка конца, – общий огромный круг тоже сомкнется. Этот будет тот самый час, в который человечество перейдет в новое качество.

Именно поэтому Даше легко было соглашаться с тем, что в каждой из жизней душа партнерствует с одними и теми же людьми-душами. Разные сочетания – сын-мать, жертва-палач, подруга-любовник, отец-враг… – давали душе возможность исследовать все варианты человеческих взаимоотношений. Так, в одной жизни душа выберет нелюдимое замкнутое и угрюмое воплощение отшельника, в другой – станет «отсекать от камня лишнее» и прославлять человеческую природу, в третьей – будет потрошить невинных младенцев, а в четвертой – отпускать грехи кающимся грешникам…

Она теперь была уверена, что всем предстоит пройти через все. Каждый почувствует себя и сыном, и матерью, и насильником, и студентом, и императором… И в каждом определенном воплощении при встречах с другими придется решать разные задачи. Все меньше и меньше будет требоваться поводов для взаимодействия с другими. Даша это представляла себе так: все больше и больше людей для конкретного человека станут похожи на пассажиров в транспорте, что на первый взгляд казалось полной бессмысленностью.

Только именно в этом случае отсекались ненужные связи, и приближалась главная встреча, которая станет связью, партией, союзом с тем единственным, с кем и может быть определена цель. Главная цель собственного ТВОРЕНИЯ. И тогда финишную прямую эти души пересекут разом. Как не было ни у кого фальстартов, так не будет победителей и побежденных на исходе. За все свои жизни мы научимся любить себя и других. И обретем рай.