Вдоль берега Стикса

Ржавая уключина то и дело скрипела в такт всплескам воды. В те моменты, когда ветер стихал и скрип становился единственным звуком над водной гладью, Алька вжимал голову в плечи. Даже на таком огромном расстоянии было боязно, что кто-то на берегу расслышит звук.

– Я думал, что сатаны тоже ангелы, только проклятые, – продолжил он, чтобы отвлечься от скрипа.

– Так оно и есть, но не в буквальном смысле. Исходный генетический материал брался один. За основу, так сказать.

– Как у людей?

– Да, тоже некий базовый шаблон. Вы – шаблон твари разумной, ангелы – шаблон высшего существа, помощника и наместника бога в созданном мире. Не торопись обвинять богов в ленивости, тут надо понимать, сколько миров они уже сотворили и как их обкатали в бесчисленном количестве экспериментов. Будь я создан по шаблону, может быть даже гордился бы. Люди – один из лучших видов детей божьих, раз уж их пустили в серию. Взвешенный, измеренный и признанный годным.

– И ангелы?

– С высшими сложнее. Их функции шире, а значит и проблем с ними больше. Для каждого мира требуется своя модификация. Поэтому и разнообразие высших существ не сравнить с людским населением.

– Значит, ангелов и сатан создали из одного материала, но в разных мирах?

– Ещё сложнее. Ангелов создавали в тысячах разных миров многие разные боги. Если будешь часто встречать ангелов, то убедишься, что они все отличаются… ну как лошади разных пород или птицы разных видов. Сатаны – тоже дети многих богов из многих миров, просто их изменения были радикальными. Сатаны предназначались для жизни в самых суровых условиях, и конструкторский, так сказать, проект менялся очень серьёзно.

– Настолько, что упоминание о родстве в присутствии сатаны может привести к фатальным последствиям?

– Не только может, но и непременно приведёт! Самое главное отличие проявилось именно в характерах. Ангелы состоят сплошь из благожелательности и услужливости. В отношении богов и своих вождей это проявляется в высшей степени. Поэтому ангелы настолько непреклонны и безжалостны.

– Подожди-подожди, как так? Ты только что…

– Нет здесь никакого противоречия! Они готовы служить богу такой верой и правдой, что поступивший от его имени приказ о геноциде людей, например, выполнят беспрекословно и скрупулёзно. Разумеется, с выражением скорби на лице, причём скорбь эта будет искренней, им будет бесконечно вас жаль.

– А сатана так не сделает?

– Почему нет? Ещё как сделает. Но! Только если сам этого захочет, поскольку подчинение кому-либо противоестественно для сатаны. А уж если он захочет, то исполнять своё желание будет с улыбкой, с честным и искренним интересом.

Издалека, со стороны берега, донёсся отчаянный вопль и пара глухих тяжелых ударов. Так кричат, швыряя в стену любимую вазу жены, сбежавшей с заезжим комедиантом. Так греметь, разбиваясь, может лишь ваза, выточенная из трёхтонного цельного куска гранита.

Харон вгляделся в направление, с которого прилетел звук. Собеседник тоже повернул голову туда и сощурил глаза, силясь разглядеть башни замка.

– Бесись, бесись, ваше величество! Ори громче, треклятый сохатый ублюдок! Чтоб его бесы высосали! Да, кстати, мы отвлеклись и ты не дорассказал. Что было дальше?

Дальше? Алька не знал, как толком описать. И стоит ли всё, что было дальше, рассказывать.

– Дальше я подумал: что мне светит одному в замке у сатаны? Пожить ещё минут пять, пока рысь не заметит? Или пока сатана сам не вспомнит о моём существовании? В общем, в голове моей возник не тот вопрос, обдумывание которого отнимает больше одной секунды. А способ, как всё исправить, мне Феосфер же и подсказал.

– В каком смысле?

– Я поступил точно по его рецепту. Взял то единственное оружие, что у меня оставалось, и воткнул себе же в грудину.

– А что у тебя оставалось в пустой-то сумке? Разве что… Копьё судьбы?

– А чем оно хуже любой другой железяки? Всё в комнате осталось, только этот наконечник валялся на дне мешка.

– И ты умер?

– Конечно. Я тогда то ли ещё от первой смерти не отошёл, то ли от страха на взводе был… Короче, не сомневался и не осторожничал, вогнал в самое сердце. И сразу же, пока ещё время не остановилось, амулет к глазам поднёс. Оказывается, пока смотришь на мир сквозь чёрное стекло, как бы и не подчиняешься времени. Можно не только оставаться в сознании, но и смещаться в прошлое и будущее, на сколько захочешь.

– Что думаешь, Феосфер раньше применял этот трюк?

– Не сомневаюсь. Он же параноик, до чёртиков боится смерти. Стал бы рисковать ради какого-то там тотализатора? Нет, мне кажется, он узнал про этот фокус уже давно и скорее всего случайно, во время одного из покушений на свою персону. Потом повторил, когда набрался смелости. Ну и дальше уже стал пользоваться постоянно. Очень уж уверенно он себя вёл. Хотя я могу и ошибаться, ведь дело-то в общем не сложное. Решиться тяжело, чтобы себя проткнуть, а дальше главное – лезвие из раны не вынимать. Пока амулет принимает тебя за умершего, всё работает.

– А если рядом ещё кто-то смотрит в такой камень?

– Не знаю. По-разному может быть. Только зачем бы я стал рисковать? Отмотал ровно две секунды, до того момента, когда Феосфер рядом появился. А поднять руки к глазам я ему не дал. Поэтому он меня, конечно, видел, но поделать ничего не мог.

– Допустим. И ещё допустим, что ты мог вернуть на старые места когти и зубы. А не боялся, что Феосфер после этого снова убьёт себя, вернётся и повторит фокус? Только на этот раз и тебя заодно прихлопнет?

– Боялся. Конечно, боялся. Раз сто всё прикинул, прежде чем время отпустить.

Уключина дважды скрипнула в тишине. Алька издевательски молчал.

– И всё получилось? – не выдержал Азраил.

– Ты же жив? Значит, получилось.

– А он не вернулся?

– Не вернулся.

– Почему?

Алька истерически хихикнул.

– А ты не оторвёшь мне голову?

– Если будешь мне и дальше нервы тянуть, то всенепременно! – пообещал Азраил.

– В общем, я что подумал? В первый раз, когда сатана изменил ваши позы, откат времени не повлиял на эти изменения. Значит, всё, что я наделаю, тоже сохранится.

– Это понятно. Я жив только по этой причине. И что?

– Прежде, чем запустить время, я расстегнул цепочку Глаза божьего у Феосфера. Не снимая, конечно, я же не хотел привести амулет в действие! Просто расстегнул замок.

– И?

– И ещё я зацепил одно звено за пуговицу на его рукаве.

Азраил поглядел на собеседника настороженно, с прищуром, словно сейчас оценил его по-новому.

– Когда время пошло, рука сатаны вынула кинжал из груди…

– И он сам, по доброй воле расстался с амулетом. Сдёрнул со своей шеи. Честно сказать, я надеялся, что желание отомстить, которое читалось в его глазах, пересилит благоразумие. В смысле, что он в запале мог бы сразу же снова вогнать клинок себе в сердце, не заметив исчезновения защиты.

Ночную тишину над озером нарушил, в который уж раз, вопль, полный ярости и обиды.

– Судя по этим завываниям, трусость взяла верх. Сатана не рискнул на второй дубль.

– Чего ж он тогда воет?

– Как же ему не выть? Он ведь перенёс себя в подвал чуть раньше, чем совершил самоубийство. Значит, когда время пошло вспять, он сначала вынул нож из раны (и сорвал с себя амулет), а только потом оказался снова на троне. Думаю, Глаз божий сейчас валяется сейчас где-то среди паутины и грязи.

– А Феосфер в ярости рвёт волосы со своего крупа, боясь туда спускаться, – кивнул, понимая, Азраил.

– Ещё бы, там же рысь. Я недостаточно точно вернул ей положение головы, твой удар не убил гадину, а только оглушил. Она метнулась в один коридор, мы – в другой… Если даже она к этому времени выбралась из катакомб и нашла дорогу в Стикс, Феосфер-то об этом не догадывается!

От дворца долетел очередной поток проклятий. Алька не разобрал ни единого слова на языке сатанов. Но общий эмоциональный накал фраз, долетающих даже с такого расстояния, вполне удовлетворял.

Дьявол хитро улыбнулся.

– Хочешь, покажу одну штуку?

– Сомневаюсь, что мне понравится, но тебя ведь мой отказ не остановит?

– Даже не сомневайся!

Он прижал два пальца к своему кадыку и прошипел:

– Феосфе-е-ер!

Яростные вопли у горизонта оборвались.

– Феосфер, торопись! Четыре буквы отомстят тебе! Они уже выслали новых убийц!

Тишина над водной гладью стала совершенно мёртвой. Даже лодочник перестал грести, чтобы ненароком не помешать дьяволу приводить сатану в бешенство.

– Беги, трусливый алкаш! Спускайся в подвал, ищи свой амулет! Но помни! Эта рысь вчера на обед сожрала древнейшего! Она задрала самого Сурасу! Иди к ней, пусть она поужинает тобой!

В замке полыхнуло. Сначала Алька увидел оранжевую вспышку на фоне одной из башен, затем по воде пробежала рябь и лодку ощутимо тряхнуло. Через секунду-другую до судёнышка долетел инфернальный вой существа, впавшего в состояние кататонического припадка.

Довольный Азраил повернулся к фигуре, сгорбившейся на носу лодки.

– Слушай, Харон, мы тебе заплатили, чтобы ты вывозил нас, а не сплавлял по течению. Думаю, Феосфер с минуты на минуту придёт в себя и додумается вскипятить озеро. Так что ты давай, греби!

Кормчий, вяло шевеливший воду одним веслом, на манер венецианского гондольера, сурово зыркнул на дьявола из-под широкополой шляпы. Не проронив ни звука, он почесал пальцами свободной руки свою рыжую бороду, поплевал на ладонь и вдруг навалился на весло всем телом.

Широкая лопасть встала поперёк, волна забурлила вокруг препятствия, затабаненная лодка резко клюнула носом. Словно лишившись опоры, она провалилась в толщу воды, в невидимое для смертных русло, через край подтопленной Стиксом материи.

* * *

– Вот это и есть Стикс?

– Да. Теперь, наконец, это и есть Стикс.

Алька покрутился по сторонам. Картина что по правому борту, что по левому открывалась ошеломительная. Голова закружилась, он вцепился в борта. Почувствовал боль в руках и груди, судорожно вздохнул. Испугался. Вдохнул ещё раз, осторожно и медленно.

– Здесь нет воздуха, – кивнул Азраил. – Здесь вообще нет законов природы, поэтому нет необходимости дышать. Но ты продолжай, просто чтобы не отвыкнуть, не учиться потом заново.

– Мы что, просто висим в пустоте?

– Не висим, плывём. Мы в Реке слёз, в самой толще Горькой воды.

– Я не вижу никакой воды, – неуверенно возразил Алька. – И слёз.

– Они повсюду. Они и есть Стикс. Разве ты не чувствуешь его безграничной грусти? Печаль бога есть всё, что нас окружает. Впрочем, считается, что почувствовать слёзы Бездетного бога способны только мы, проклятые. Или ты ещё попросту не обвыкся? Может быть, позже, когда доберёмся ближе к истоку…

Алька задрал голову вверх, обратив взгляд к тому, что в первую минуту счёл ночным звёздным небом. К россыпям молочных полос, бело-туманных завихрений, голубых аморфных медуз и радужных полупрозрачных шаров, состоящих из миллиардов искрящихся точек. Всё это плыло над головой, подобно звёздам, но не было похоже ни на какие из известных Альке звёзд.

Тогда он свесился за борт и посмотрел вниз, на то, что в первую минуту счёл отражением неба в воде. Никакой воды под лодкой не оказалось. Со всех сторон их окружала одинаковая завораживающая чернота, щедро пересыпанная огнями. Время от времени сквозь черноту проступали призраки берегов: гор, пустынь, городов, бушующих океанов. Ни Харон, ни Азраил не уделяли этим видениям ни капли внимания.

– Наш кормчий – единственный, кто умеет грести против течения Стикса. Так-то по-отдельности каждый способен плыть сам, лучше или хуже. Удержаться на плаву с грузом сумеют немногие, а провезти пассажиров к истоку – только он!

Алька взглянул на перевозчика. Тот, присев на корточки у кормы, озабоченно тыкал пальцем в борт. Хотя снаружи и не было видно воды, которая угрожала бы залить лодку, но Харон нашёл видимое только ему одному отверстие. Поцокав языком, выудил из-под пайола золотую монету и приладил её снаружи к обшивке.

Денег по днищу валялось немало. Кругляшей, квадратов, дырявых многогранников, нарубленных полосками пластин. Вполне возможно, на заделку дыры пошла одна из тех монет, которые заплатили за проезд Алька и Азраил, предварительно ограбив древний склеп под замком Феосфера. Харон происхождением золота не поинтересовался. Получив плату, равнодушно швырнул три монеты внутрь лодки, а четвертую воткнул в щель на обшивке – между двумя подобными.

Благодаря золотым чешуйкам, его лодка выглядела огромной рыбой, блестящей в любом, даже самом скудном источнике света. Как пояснил Азраил, это не просто проявление любви лодочника к шику, и не только способ издали увидеть Харона тем, кто взывал к нему с просьбами о помощи. Золото – непременный атрибут, благодаря которому судно уверенно держится в водах Стикса.

– Горькой воде чужды металлы. Металлы создают боги, чтобы их дети творили из металлов свои игрушки. Там, где ничто не может быть создано, чем тяжелее металл, тем сильнее стремнина выталкивает его обратно в божьи миры. Число монет, удерживающих лодку в равновесии, строго ограничено. Посмотри, с какой силой на них давит течение, аж чеканка стирается! Время от времени их отрывает волной и уносит на берега Стикса. Там их могут найти нуждающиеся, чтобы снова заплатить Харону. Такой вот круговорот.

– Может, подарить ему в следующий раз банку хорошего клея? – съязвил Алька, недоверчиво оценивая результаты ручного ремонта.

– А может, ты закончишь качать лодку и прижмёшь уже зад к банке?

– Ну чего ты сразу взъелся-то? – Алька послушал совета и опустился на узкую деревянную скамью.

– А ты не шути с вещами, которые в твоем мозгу не помещаются! – огрызнулся Азраил.

Они плыли уже несколько часов подряд. Очень приблизительно, поскольку судить о времени приходилось исключительно по громкости урчания в Алькином животе. По крайней мере, Алька был уверен, что в мире Феосфера сейчас уже светает. Здесь же ни остановки, ни завтрака не намечалось. В компании Азраила это было делом обычным, но в его мешке ещё оставалось несколько кусков пирога и полфляги воды, вполне ведь можно устроить перекус?

Пялиться по сторонам, провожая взглядом целые хороводы галактик, Альке уже надоело. Когда на пути показывались более явные, материальные объекты, Харон шевелил веслом, подправляя курс и не давая лодке сближаться с ними.

– А почему здесь так темно? – спросил Алька.

– Потому что у Стикса нет Светоча. Другие боги не позволили Бездетному создать свой свет.

– Тогда почему здесь так красиво?

– Потому что другие боги не позволили Бездетному создать твердь. В этом мире нет ни земли, ни воды, ни неба. Ничто не заслоняет свет других миров. Чужие солнца не греют Горькую воду, зато раскрашивают её на радость пасынков.

Алька посидел ещё немного в тишине, слушая скрип уключины. Хотел спросить, как скрип, да и голоса тоже, могут быть слышимы в месте без воздуха. Потом вспомнил, что в Стиксе нет законов природы, всё здесь адаптируется под нужды просящего помощи. Он спросил о другом:

– Азраил, как ты понимаешь, что мир проклят?

– Привычка, – дьявол неопределенно пошевелил надбровными дугами. – Отсутствие бога ощущается на уровне интуиции. Признаков много. Рушатся социальные связи, рвутся законы и договоренности. Безнаказанно нарушаются формальности, обещания становятся пустым звуком. Твари ведут себя не по тем правилам, которые были установлены. Никто из высших не наблюдает и не поддерживает баланс. Наконец, мир накрывает отчаяние. Если к этому времени там уже подмыта грань пространства, перед выжившими может открыться Стикс.

– А что происходит с теми, кто войдёт в него?

– Ничего особенного. Они получают возможность найти себе другой мир. Или вернуться в свой. Или странствовать по Горькой воде за вечностью вечность, поскольку Стикс безграничен, в нём нет законов и запретов.

– И нет защиты?

– С какой бы стати? Это Стикс, здесь заботься о себе сам. Но ты знаешь, народ, переживший забвение бога, с этим-то как-нибудь справится. Большинство справляется.

Харон шевельнул веслом, и лодка ловко обогнула стаю зубастых существ, напоминающих одновременно и рыб, и птиц. Звери с интересом следили за путешественниками, но мастерство кормчего не давало им надежды попробовать лодку на клык.

– Если я… Если проклятые не справляются, местный бог не может взять их под свою защиту?

– Бог Стикса? Бездетный? Бог-отчим? Плачущий?

Азраил перечислял имена хлёстко, показывая всю абсурдность вопроса. Но всё же Альке показалось, его голос дрогнул на последнем слове.

– Единственное, что даётся всем новоприбывшим без исключения, – Азраил встал с банки и вгляделся в точку прямо по курсу. – Это понимание языка Стикса.

– Тут есть свой язык?

– Тут у всех один язык. Я с тобой на нём говорю.

Впереди на грани видимости появилась светлая точка. Не яркая, как окружающие звёзды, но и не черная, как остальной небосвод. Алька не мог пока разглядеть, живое это существо, берег одного из миров или какой-нибудь корабль. Харон тоже заметил эту точку, чуть сощурил взгляд на пару мгновений – и всё, больше никак не отреагировал.

– Азраил, ты говоришь так, словно во всей вселенной нет миров, где люди были бы счастливы.

– А их и нет.

– Но ты был не во всех мирах?

– Конечно.

– Тогда почему можешь утверждать?

– Дело не в числе миров, а в принципе их создания. Богам более по душе константы, чем переменные. База под эволюцию любого народа закладывается почти одинаковая. Человек должен постоянно стремиться к счастью, это его цель.

– Не достигать его, а стремиться?

– Да. Сначала он счастлив минимальной безопасностью, затем достатком, затем комфортом, возможностью самореализации и так далее. Ставит всё новые и новые горизонты. Если в какой-то момент один из народов сочтёт, что достигнутого уже достаточно, можно просто наслаждаться достигнутым, это останавливает развитие. Отводит на второй план обязательные нужды, в том числе борьбу за выживание. Как только подобное происходит, приходит другой народ, более сильный и менее довольный. Случается резня, цикл повторяется.

– А если нет такого народа? Если все народы мира одинаково счастливы?

– Тогда развитие всего мира останавливается. И такой мир богу становится не интересен.

Алька не уступал.

– Даже в этом случае можно позволить людям развиваться, прогрессировать, жить лучше.

– Да? А что ты понимаешь под словами жить лучше? Насколько я знаю людей, для большинства из них это значит сидеть на жопе ровно, ублажать свои органы чувств и обрастать материальными благами. Да, желательно при этом самому ничего не делать, ублажать и производить блага должны окружающие.

– Ты передергиваешь!

– Приведи пример из истории, скажем, своего мира, который противоречил бы моим словам.

Алька попробовал было воззвать к своей памяти, но в ответ получил лишь приступ головной боли.

– Ты же знаешь, что я не помню своего мира! – буркнул он дьяволу.

– Разумеется, – осклабился тот, – потому и предложил. Короче будет спор. Хотя ты всё равно не смог бы подобрать ни одного примера.

Алька набычился и из принципа решил стоять на своём.

– Бог не должен закладывать такую модель мироздания. Он должен учить людей добру, гуманизму…

– С какой стати? – расхохотался Азраил. – Вы, люди, постоянно обожествляете тварей и очеловечиваете богов, вот в чем ваша проблема. Ты ещё заяви, что боги должны откликаться на молитвы людей!

– А разве нет? Ведь для этого и нужны молитвы!

Азраил издал низкий короткий звук. То ли хмыкнул, то ли рыкнул. С его вытянутой мордой и гортанным выговором – поди разбери. Может, просто кашлянул.

– Ты это всерьёз сейчас сказал? Или одна из дурацких шуточек, которых я все равно не понимаю?

– Совершенно всерьёз!

– Тогда задай вопрос ещё раз, медленно, осмысливая значение каждого слова. Ответ кроется в вопросе.

Алька повторил, потом ещё раз, но не удовлетворил дьявола и не понял нравоучения. Он лишь покачал головой и произнёс фразу сам.

– Почему боги – он выделил это слово голосом, но пиетета такое выделение не прибавило – должны откликаться на молитвы людей?

Последнее слово, тоже произнесенное громче других, прозвучало и вовсе презрительно. Интонация хорошо показывала мнение Азраила о первых и вторых.

– А почему они должны реагировать на ваши молитвы? – Он сделал упор на слове «почему». – Если бог создаёт мир, создаёт всех тварей на нем, почему именно на ваши просьбы он должен обращать внимание? А не на мольбу шакала, чтобы ты повернулся спиной и позволил впиться зубами в загривок? Не на молитву мухи, чтобы кто-нибудь поскорее сдох и позволил ей продолжить род? Кто решил, что именно вы – вершина божественного творения и его любимые существа, по прихоти которых он должен сразу бросать все дела и нестись ублажать вас?

– Ну, например потому, что только нас он наделил разумом.

– Да-а-а-а? – Удивление Азраила выглядело весьма искренним. – Я бы на твоем месте не был так уверен. Ни в отношении только вас, ни в отношении разумности. Задумывался, насколько разумна корова и считает ли она человека умнее себя? Хватает ли её мозга на то, чтобы осознать разумность своих хозяев?

– Нет, как-то не доводилось.

– Тогда почему смеешь утверждать, что вы – единственные разумные существа в своем мире? А может, презренная Gastropoda Pulmonata в высшей степени разумнее людей, но вы просто не в состоянии этого понять?

– Ты серьёзно?

– Я давно не был настолько серьёзен. Ваша гордыня и самомнение кого угодно выведут из себя. И здесь мы подходим ко второй части вопроса. А разумны ли вы вообще?

– Ну это уж…

– Что? – Азраил рычал, обрубки крыльев у него подрагивали. – «Это уж» – что? Уметь построить дом, обеспечить себя жратвой на зиму или подчинить соплеменников? Это достижимо для многих животных, то есть вообще не признак разумности.

Алька все смотрел на торчащий из-за спины обломок плечевой кости. Там из-под единственного уцелевшего рудиментарного когтя выступила капелька крови.

– И скажу тебе, – продолжал Азраил, – что повидал на своем веку многих homo sapiens, чьи пределы разумности вряд ли раздвинулись шире, чем у той обезьяны, из которой бог их, собственно, создал. А некоторые индивиды так всю жизнь и остаются на уровне дождевого червя.

Алька молчал. Доводы для возражения как-то не шли в голову. Мысль о том, что многотысячелетняя история человеческой цивилизации, на взгляд других существ, вовсе не является доказательством разумности, – поражала.

– Подумай ещё и вот над чем. В большинстве обжитых миров считают, что бог справедлив. Тогда какую просьбу к нему ты мог бы обратить, чтобы она не нанесла вред ближнему твоему? Вот барон молит о новых землях. А не кровью ли будут они оплачены? Вот торгаш молит о больших деньгах. Помнит ли он, что вымоленный барыш разорит конкурентов, поднимет цены, усилит нищету? Вот цеховой староста молит о расширении производства, а интересует ли его, сколько леса нужно вырубить, сколько земель отнять у крестьян и превратить в овраги ради руды? Вот отец вымаливает здоровье для приболевшей дочери и молодого жениха с соседней улицы, а не значит ли это, что у ее подруги, которой сейчас благоволит жених, не будет мужа и не родятся дети? Наконец, лесной дикарь молит о доброй охоте, но справедливо ли это для зверей, тварей божьих, достойных сострадания?

Азраил шумно выдохнул, выхватил изниоткуда пучеглазую рыбёшку и отправил себе в пасть.

– Понимаешь, ревнитель разумных, – сказал он уже не так экспрессивно. – Богов мало, а миров много. Созданы они с разной целью и по разным причинам. И предназначение живущих там разное. Никого не хочу обидеть, но есть виды, созданные вообще просто так, со скуки. Или для практики молодого неопытного божества, или на спор, или ради эксперимента, а то и вовсе – как побочный продукт совершенно иной идеи.

– Получается, богам в большинстве случаев наплевать на своих детей?

– Тьфу, вот ты опять. Ну какие дети? Боги живут другими этическими и философскими категориями. Их творения нужно расценивать именно как творения. Удалось – поставил в витрину, подписал, бережешь и хвастаешься перед друзьями. Не удалось – скомкал, выкинул и забыл.

– Ну, общий смысл твоей теории я уловил. Молиться бесполезно, потому что богам наплевать на мольбы пыли из-под их ногтей.

– А вот это уже твои домыслы, этого я не говорил.

– Как так? Разве это не очевидный вывод?

– Только для слепых, возможно. Или для глухих, типа тебя. Я говорил, что боги – творцы. И как любые творческие личности, они связаны в душе – или что там у них вместо души? – со своим творчеством. Их вполне может интересовать, что же происходит с успешными работами. А специфика божественного внимания такова, что именно молитвы являются лучшим каналом связи между миром и его богом. Только искренние молитвы не дают божественной искре покинуть материю даже брошенного и забытого мира. И они же позволяют богам смотреть на свои миры, не являясь туда лично, править то, что требует вмешательства.