Жизнь как на ладони. Книга 2

Оба услышали, как лязгнул замок на двери, и красноармеец поставил на пол котелок с кашей и двумя воткнутыми ложками.

– Как на приёме у библиотекаря великого князя Константина Константиновича, – грустно пошутил Аполлон Сидорович, памятуя об изысканных угощениях в Константиновском дворце. Он пододвинул незамысловатую еду к Тимофею.

Вдвоём они мгновенно управились со сваренной на воде пшёнкой и принялись обдумывать своё положение.

– Старый я болван, – сетовал Аполлон Сидорович, дочиста облизывая погнутую об дно котелка ложку, – мало того, что заблокировал потайной ход, – а мы по нему могли бы выбраться наружу, – так ещё и отправился прямой дорогой в пасть к большевистскому Вельзевулу и вас с собой потащил. – Он шевельнул огромными ступнями, обутыми в крепкие старомодные башмаки, и уныло опустил лысую голову.

Тимофей порывистым жестом остановил его самокритичные излияния:

– Господин библиотекарь, я пришёл не за вами, а за Всеволодом и без него не уйду, так что не корите себя понапрасну.

Немного раздумав, Тимофей решил не посвящать хранителя в их с Крысей заговор. Мало ли что… Так будет лучше.

До середины дня заключённые сидели прижавшись спина к спине и почти не разговаривали, думая каждый о своём. Тимофей переживал за родителей и мечтал о Зиночке, а Аполлон Сидорович горевал об утраченной библиотеке Езерских, начало которой было положено в благословенные времена государыни Елизаветы Петровны.

– Вы представляете, Тимофей Николаевич, – время от времени начинал стенать библиотекарь, и его лысина немедленно краснела, а грушевидный нос желтел, – они бросили в костёр прижизненное собрание сочинений Оноре де Бальзака! Великого Бальзака. Я понимаю, господа революционеры желают читать труды господина Маркса и этого, как его… – он щёлкнул пальцами, – Ленина! Читайте на здоровье! Но зачем жечь произведения великих литераторов? О-о-о-о, почему я не бросился в пламя и не сгорел вместе с книгами?

– Аполлон Сидорович, вся Россия горит, посмотрите вокруг, – увещевал Тимофей безутешного хранителя.

– Да, да, – ненадолго соглашался тот, но вскоре вспоминал ещё о каком-нибудь утраченном раритете, и всё начиналось сначала.

– Странно, но, похоже, о нас забыли, – констатировал Тимофей, когда полоска неба в потолочной щели приняла тёмно-синий цвет, а есть и пить захотелось совершенно нестерпимо.

– Действительно, забыли. Может, оно и к лучшему.

Библиотекарь покопался в кармане и выудил оттуда два кусочка пилёного сахара, завёрнутые в салфетку.

– Из старых запасов. Я, видите ли, лакомка, – сконфуженно признался он. – Вот, предлагаю поужинать.

Тимофей с благодарностью кивнул и положил кусочек на язык, ощущая давно забытый вкус сладости.

Опять кольнула мысль о Всеволоде и Кристине. Что с ними?

– Как вы думаете, Аполлон Сидорович… – задал он вопрос библиотекарю, но договорить не успел: по подвалу разнёсся ужасающий вой, заставлявший предположить, что в подземелье разводят особую породу волков, потому что ни один, даже самый наглый, призрак никогда не смог бы издать такие невыносимо пронзительные звуки, от которых по телу побежали мурашки:

– У-у-у-у, у-у-у-у!

– Слышите?! – всполошился Аполлон Сидорович и умолк, потому что немедленно, так же, как и накануне, в стену раздался стук: тук, тук, тук-тук.

Тимофей моментально бросился на колени, прильнул ухом к холодной штукатурке и костяшками пальцев повторил ритм: тук, тук, тук-тук…

10

– Тук, тук, – прозвучало в камере номер пять с другой стороны стены.

Там тоже кто-то был. Тимофей встрепенулся от неожиданной удачи:

– Аполлон Сидорович, я установил связь с узником из соседней камеры! – возбуждённо закричал он и лихорадочно забарабанил об стену, давая о себе знать невидимому собеседнику.

– Ну-ка, ну-ка, молодой человек, позвольте мне послушать сию сладостную музыку, – тоном прежнего величественного библиотекаря из дома Езерских заявил Аполлон Сидорович, кряхтя и приваливаясь боком к стене.

Он самолично три раза стукнул в стену, дождался ответного удара и удовлетворённо улыбнулся:

– Знать бы ещё, что за человек нам отвечает, и мы могли бы сговориться о побеге.

Словно в ответ на его слова, по подвалу пронёсся уже знакомый леденящий вой, заставляющий ёжиться от непонятной тревоги, и снова стук.

На этот раз удары не были беспорядочными. Тимофей вслушался, и в его глазах появилось лукавое выражение: заключённый из шестой камеры выстукивал милую сердцу Тимофея мелодию, которую очень любила наигрывать его Зиночка: «Ах, мой милый Августин».

Определённо, сосед по тюрьме знал это.

– Всеволод! Там Всеволод! – вскрикнул Тимофей и радостно затормошил Аполлона Сидоровича. – Слышите, слышите?! Я надеюсь, это Сева! Он даёт нам знак!

То, что князь Езерский хотел сообщить им о себе, не вызывало сомнения, как и то, что именно он владел тайной непостижимого вопля.

Первым это заметил библиотекарь. Он долго сидел и слушал невероятные стоны призрака, наклоняя лысую голову то направо, то налево, а потом безапелляционно заявил:

– Это завывает его сиятельство.

– Как? – оторопел Тимофей. – Человек не может издавать столь дикие звуки.

– И тем не менее, это так. Обратите внимание, как вой перемежается со стуком.

Тимофей затаил дыхание. Действительно, звуки чередовались между собой, словно по команде: вой, стук, вой, стук.

– Поразительно, – вытер пот со лба Аполлон Сидорович, – никогда бы не мог вообразить, что князь Езерский обладает искусством пения аборигенов Африки. Может быть, это тайное знание необходимо для отпугивания врагов? – предположил он.

Тимофей задумался. Мысль о том, что его сводный брат находится совсем близко, придала ему новые силы. Он бодро поднялся на ноги и принялся мерить шагами крошечную камеру, раздумывая о дальнейших действиях.

Три метра туда, три обратно, поворот… Он провёл рукой по груди, и его сердце радостно затрепетало. Как же он мог забыть! Глупец! Ведь всё это время с ним был нож бабки Досифеи! Пусть совсем маленький, чуть больше перочинного, но всё же кинжал!

Путаясь пальцами в кожаном шнурке, Тимофей торопливо снял с шеи причудливо сделанные кожаные ножны и вытащил из них небольшой клинок размером с ладонь.

– Смотрите, Аполлон Сидорович! Это клинок Досифеи Никандровны!

– Госпожи Рассоловой? – библиотекарь бережно принял в руку изысканно выкованный кинжал с бирюзовой бусиной на конце рукоятки и поцеловал холодную сталь.

– Его держали руки моей дорогой благодетельницы, – мясистое лицо Аполлона Сидоровича приобрело нежное выражение. – Словно с ней свиделся. Когда я был маленьким, я служил мальчиком на побегушках у старого купца Рассолова. Его дочь, Досифеюшка, меня, нищего мальчишку, пригрела и в Санкт-Петербургском университете выучила…

Он с чувством утёр глаза кружевным платочком, который за время заключения приобрёл густо-серый цвет, и решительно выступил вперёд:

– Приказывайте, сударь, чем мне заняться?

– Попробуем подкопать стену.

Библиотекарь с сомнением покачал головой:

– Насколько я знаю, особняк Езерских строил очень хороший архитектор Белкин из крепостных крестьян. Старался на славу: каменщики раствор для кладки на яичном белке разводили, чтоб на века строить.

– И всё-таки попробуем благословясь, – сказал Тимофей. – Досифея Никандровна предсказала мне, что много горя будет в России, но если мы рук не сложим, силы духа не утратим, то спасёмся.

– Всё наперёд знала моя хозяйка, – с гордостью промолвил библиотекарь, снимая пальто, чтобы не мешало работать.

– Вы, господин Петров, продолбите ножом стену до землицы, а я примусь её, родимую, котелком вычёрпывать.

На том и порешили.

Не единожды за этот долгий вечер Тимофей успел выразить свою благодарность неизвестному мастеру из горного аула Кубачи за то мастерство, с которым он выковал свой кинжал. Тонкое лезвие резало сырую каменную кладку, как масло, и она осыпалась на землю рыжими кирпичными брызгами.

– Получается подкоп, получается, – в азарте шептал Аполлон Сидорович, дрожащими пальцами выгребавший из-под стены холодный рассыпчатый грунт, напополам смешанный с песком.

Перепачканные землёй, усталые, но довольные, узники смотрели на глубокий ход под кирпичной стеной, на глазах наполнявшийся желтоватой водой.

– Последнее усилие, сударь, и мы победили! – провозгласил Тимофей. Он с силой ткнул здоровой правой рукой в зияющее отверстие, по плечо утонув в каменном разломе.

Аполлон Сидорович округлившимися от любопытства глазами проследил за выражением лица сокамерника, и по озарившей лицо Тимофея улыбке понял, что их авантюра удалась на славу.

– Что там?

Тимофей счастливо зажмурился, вытащил руку, раскрыл крепко сжатый кулак и показал библиотекарю часы с выгравированным на крышке двуглавым орлом.

– Видите, это Севины часы. У нас с ним одинаковые. Государь лично преподнёс нам эти подарки за устройство лазарета во время Русско-японской войны.

Пальцы Тимофея, чуть дрогнув, нажали еле заметную кнопку, крышка часов щёлкнула, и показался циферблат.

– Сколько времени? – устало поинтересовался Аполлон Сидорович.

– Половина первого ночи.

Они посмотрели друг на друга и дружно охнули: за тяжёлой работой день пролетел, как одна минута.

«Главное, теперь мы вместе с Севой», – с облегчением вздохнул Тимофей, удовлетворённо поглядывая на небольшое чёрное отверстие. Он никак не мог оторваться от только что прорытого хода, то и дело опуская руку в прохладную землю, чтобы вновь ощутить крепкое пожатие брата. Эта ночь укрепила его уверенность в благополучном исходе и внесла в растревоженную душу малую толику покоя, столь необходимого, чтобы выжить в этой страшной неизвестности.

«И откуда только пошла распространяться по стране эта коммунистическая зараза? – рассуждал Тимофей, коротая ещё одну бессонную ночь на собачьем коврике. – Ни одна холерная или чумная эпидемия не принесла Руси столь великого разорения».

В первый раз он столкнулся с большевиками перед самой Русско-японской войной, когда революционно настроенная студентка проникла в особняк князей Езерских на концерт примы Императорского театра Евгении Рассоловой. Он иронично скривил уголки губ – тогда дело закончилось звонкой оплеухой, которую закатила возмутительнице спокойствия не растерявшаяся среди всеобщей паники примадонна.

А потом? Потом была Клавдия с прокламациями, а потом… потом – Военно-медицинская академия, его альма-матер.

Послушная память вернула его на четыре года назад, на третий курс Хирургической академии.

Как и нынче, в ту весну стоял на редкость промозглый март, когда по Академии, сначала тишком, по секрету, а вскоре во всеуслышание, стали распространяться настойчивые призывы к забастовке в поддержку Московского студенческого общества социал-демократов. Несколько самых горластых студентов были выбраны в стачечный комитет. В него вошли пятикурсники Павел Брянцев, Борис Мотовкин и Леонид Матвеев. Самым противным из них Тимофею казался Брянцев. Высокий, кудрявый, говорливый, он совался со своими советами везде, где только можно, и всем старался доказать, что его мнение самое верное и правильное. На втором курсе, собрав вокруг себя кружок «почитателей», Брянцев возомнил себя радетелем за народное благо и защитником угнетённых. И, пожалуй, однокурсники так и продолжали бы считать его таковым, если бы однажды зимой Брянцев не избил до полусмерти извозчика, отказавшегося везти его в ночной ресторан.

Тимофей отбросил со лба волосы и прислушался: в углу что-то зашуршало.

Может, крыса? Шорох прекратился, и мысли Тимофея снова вернулись к Академии.

Стачечный комитет постановил: 10 марта всем слушателям строжайше запрещено находиться в аудиториях, лабораториях или клинике. Неподчинившихся общему решению ждёт вооружённая расправа. Да-да, именно так и было указано в прокламации: «вооружённая расправа»…

Узник переменил позу и уставился в непроглядную тьму петербургской ночи.

…И всё же он пошёл на лекции. Не робел и не хвастался своей храбростью, но твёрдо знал: нельзя позволить кучке бузотёров навязывать своё мнение всей Академии. При входе в привратницкую к нему бросился добродушный швейцар Василий:

– Господин студент, зачем вы пришли? Вас застрелят. За углом стоят с револьверами!

– Это их дело. А я сегодня должен быть на лекции.

Тимофей обошёл пустое здание. Преподаватели отсутствовали напрочь. Может быть, есть кто-то в клинике?

Действительно, в больничной палате студент, как и надеялся, увидел профессора Коршунова.

– Господин профессор, я пришёл слушать лекцию о детских болезнях.

Профессор замялся, долго протирал стекло пенсне и, наконец, спросил:

– А кто-нибудь ещё пришёл?

– Нет.

– Плохо.

– Господин профессор, вы обязаны прочесть лекцию. Если вы не пойдёте, я телеграфирую министру, что профессора устраивают забастовку.

Лёгкая судорога, пробежавшая по лицу профессора Коршунова, избороздила его лоб морщинами.

– Идёмте.

Было видно, с каким трудом даётся Коршунову это решение.

Войдя в первую попавшуюся аудиторию, Тимофей уселся на ближнюю скамейку, и профессор, собрав всё своё мужество, принялся полушёпотом читать лекцию.

Прошёл час. Никого. В конце второго часа, когда профессор уже охрип, подошли два студента-первокурсника. Ещё через несколько минут – человек шесть выпускников. Лекцию профессор дочитал твёрдым голосом, по привычке помогая себе энергичными жестами.

После занятия Коршунов подозвал к себе Тимофея и долго пожимал ему руку своей холодной рукой с влажными пальцами:

– Спасибо, господин Петров-Мокеев, что настояли на лекции. Вы спасли мою честь и достоинство.

На следующий день, к удивлению Тимофея, Академия работала в обычном режиме, словно забастовки не было. Читались лекции, функционировали лаборатории и клиника, а стачечный комитет самораспустился.

Тогда Тимофей подумал, что все эти коммунистические идеи – детская блажь вроде игры в казаков-разбойников. Пошумит молодёжь, выплеснет энергию да и остепенится.

Ан нет! Революционный переворот всё же стал реальностью в наши дни…

– Тимка, ты здесь? – еле слышно раздалось из прокопанного хода.

Тимофей быстро перекатился на живот, подполз к дыре в полу и прижался щекой к холодному полу.

– Да, я тут.

Хорошо, что Аполлон Сидорович спит. Тимофей прислушался к равномерному храпу, похожему на похрюкивание соседского поросёнка в их ванной комнате.

Сейчас он обсудит с Севой, как надо действовать дальше.

11

Тимофей и Всеволод лежали вдоль стены на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но преграда, разделявшая их, казалась непреодолимой. Разговаривать было трудно, потому что каменная кладка полуметровой толщины поглощала звуки, словно персидский ковёр в кабинете старого князя. Тимофей вспомнил, как учил разговаривать глухонемую Танюшу Арефьеву, и сложил руки рупором. Он приблизил импровизированную слуховую трубку к отверстию в земле и вполголоса поинтересовался у брата:

– Ты цел?

– Цел, но невероятно голоден, – глухо прозвучал невнятный ответ.

У Тимофея отлегло от сердца: знакомый, чуть ироничный тон князя обрадовал его. Брат здоров – уже хорошо. Он очень боялся, что Всеволода изобьют до полусмерти или покалечат, тогда его будет трудно вывести из помещения, даже если подземный ход будет беспрепятственно открыт всю ночь.

– Как ты тут оказался? – раздался вопрос из лаза.

Тимофей не сразу нашёлся что сказать. Объяснить брату, что он хотел освободить его? Тогда князь будет чувствовать себя виновным в его аресте. Соврать? Но маленький Тимошка ещё в детстве дал себе слово никого не обманывать. Он поколебался, но ответ пришёл сам собой.

– Меня заметили случайно. Подробнее потом объясню. – Он перевёл разговор на другое: – Скажи, что за ужасный вой мы слышали накануне вечером?

– Вой? – по Севиной интонации Тим понял, что брат улыбается. – Ты помнишь моего гувернёра мистера Найтли?

Ещё бы не помнить долговязого англичанина!

– Конечно, помню, – подтвердил Тимофей.

– Так вот, – оживился князь, – однажды после визита в Англию Найтли привёз из Лондона новомодную систему пожарной сигнализации, которую отец немедленно приказал установить. Она приводится в действие специальной ручкой, расположенной в стене моей камеры, и её можно включить только в подвале, а можно и во всём доме. Мне кажется, что она может оказаться нам полезной.

– А почему мне ничего не известно про эту чудо-сигнализацию? – удивился Тимофей, знавший особняк Езерских как свою собственную квартиру.

– Потому, что её включали только единожды. Этого хватило, чтобы три горничные упали в обморок, повар обварился кипятком, старший лакей разбил фарфоровую вазу, а матушка слегла с жесточайшей мигренью.

Тимофей вспомнил, какой суеверный ужас внушали ему зловещие звуки сигнализации, и вполне понял запрет княгини. Пожалуй, Всеволод прав, эта сигнализация приведёт в трепет кого угодно.

– Сева, ты не включай сигнальный механизм до поры до времени, мы вместе решим, когда его лучше применить на практике.

– Хорошо, – донёсся ответ из соседней камеры. – Ты не знаешь, как Крыся? Накануне ареста я уговорился с ней встретиться.

Севин вопрос застал Тимофея врасплох. Он невнятно промычал что-то вроде «всё нормально» и поторопился сказать, что, возможно, сегодня они кое-что разузнают про неё.

– Как сегодня? – даже сквозь стену было слышно, как напрягся голос Всеволода. – Разве у тебя есть связь с волей? Скажи правду, что с Крысей?

Тимофей промолчал, потому что совершенно не представлял, где она сейчас и что с ней.

Никто из заключённых не мог бы догадаться, что Крыся сейчас трясётся в разбитом грузовичке по пути в Петроград из пригородной деревни Соколовка, куда сотрудники Реввоенсовета были откомандированы со спецзаданием. На извилистой просёлочной дороге, пролегавшей между двух массивов сумрачного елового леса, весна совершенно не чувствовалась. Под колёсами пригнанного из Москвы грузовика, конфискованного у фабриканта Рябушинского, лежало рыхлое снежное месиво, истоптанное копытами лошадей и накатанное санными полозьями. Грузовик, натужно гудя, то и дело норовил завалиться на бок, а зачастую и вовсе застревал, угодив колёсами в очередную припорошенную снегом выбоину.

– На выход! – кричал тогда пассажирам небритый шофёр в щегольском тулупе, перетянутом портупеей, и из кузова один за другим начинали выпрыгивать иззябшие за дальнюю дорогу члены Революционного комитета.

Статная комиссарша в накинутой поверх кожанки шубе, отобранной у купчихи Громовой, переминаясь с ноги на ногу, зычно командовала:

– Налегай, товарищи! Покрепче! Товарищ Маша, не отставай!

Каждый раз, когда Кристина слышала «товарищ Маша», она на мгновение замирала, не сразу соображая, что это обращаются к ней, настолько чужим и ненастоящим казалось ей это вымышленное имя.

«Зачем я назвалась именно Машей? – думала она, толкая двумя руками кузов тяжёлого грузовика. – Надо было придумать себе другое имя. Наверняка комиссарша уже что-то заподозрила».

– Молодец сестрёнка, от души помогаешь, – похвалил её пыхтевший рядом краснофлотец, – сразу видно, наша, крестьянская косточка.

– Мой папа – сапожник, – машинально отозвалась Кристина, думая совсем о другом. Она отчаянно переживала за остававшихся в тюрьме Всеволода и Тимофея. Одна радость, что они наверняка живы.

Уезжая на усмирение взбунтовавшихся крестьян села Соколовка, уполномоченная Реввоенсовета товарищ Клава заявила, чтобы без неё заключённых не расстреливали. «Сама приведу в исполнение революционный приговор», – пообещала она подчинённым и для наглядности пригрозила огромным маузером.

В том, что комиссарша способна стрелять в людей, Крыся воочию убедилась в Соколовке. Не моргнув глазом, товарищ Клава выпалила в живот главной бунтовщице – местной портнихе Марье Петровой, не позволявшей продовольственным отрядам забирать у мужиков зерно для нужд революции.

Увидев, как истекающая кровью баба рухнула на мёрзлую землю, Крыся едва удержалась на ногах от приступа тошноты.

– В первый раз? – сочувственно спросил у неё стоявший рядом солдат из депутатов от армии.

– В первый.

– Ничего, скоро обвыкнешь.

Cлова красноармейца привели Кристину в неописуемый ужас. Всё последующее время она непроизвольно косилась на Клавдию, пытаясь понять, как может себя чувствовать человек, только что убивший другого человека.

Товарищ Клава чувствовала себя превосходно: она собрала у продуктовой лавки сельских мужиков, кивнула на специально доставленный для устрашения труп непокорной портнихи и выразительно выкрикнула в воздух хорошо поставленным голосом с лёгкой хрипотцой:

– Будете оказывать сопротивление власти Советов, с вами произойдёт то же самое. Ясно?

Мужики обречённо кивнули, а бабы увели под руки заходящуюся в рыданиях Катьку – дочку убитой Петровой. Сын жертвы, Кирьян, по счастью был в отсутствии, а то, глядишь, и его бы пристрелила недрогнувшей рукой безжалостная комиссарша.

Кристина зацепилась полой пальтишка о железную задвижку на кузове машины и чуть не соскользнула под колесо грузовика, с усилием выползавшего из ямы благодаря слаженным усилиям людей.

Вытолкав грузовичок, пассажиры снова забрались под трепещущий на ветру парусиновый навес и притиснулись друг к другу, спасаясь от холода. Путь был неблизкий.

Хотя Крысе всё время было очень страшно, она уже почти свыклась с мыслью о своём неизбежном разоблачении и гибели. «Пусть меня убьют, – обхватив руками колени, размышляла она, качаясь в ледяном кузове, – лишь бы удалось спасти Тимофея и Всеволода».

При мысли о князе Езерском её сердце начинало биться так часто, что девушке казалось, будто его стук слышат окружающие. «Как бы поскорее увидеть арестованных и сообщить им, что я поменяла краны и разблокировала механизм потайной двери?» – едва заметно шевельнула Кристина замёрзшими губами, но тут же спохватилась: не хватало ещё заговорить вслух.

Она вспомнила, как крадучись забежала в комнату товарища Клавы, якобы за инструкцией, и, улучив момент, когда та пошла переодеваться, бросилась в ванную и дрожащими руками сменила синий кран на красный, разблокировав дверь в подземный ход. Жаль, что не удалось сообщить от этом Тимофею.

На въезде в город со стороны Красного Села их остановил вооружённый патруль. Начальник патруля – пожилой коренастый красноармеец в шинели с красным бантом в петлице – опустил полосатый шлагбаум:

– Предъявите мандат.

Он бегло проверил документы у комиссара Ермаковой и осмотрел машину:

– Будьте внимательны. Постреливают.

– Спасибо, товарищ, за предупреждение, но нам уже недалеко.

Товарищ Клава лихо вскочила в кабину, отдала приказание шофёру, и в этот момент прозвучал выстрел со стороны озера. Шальная пуля, отрикошетив от стоявшего чуть поодаль дома, разорвала парусиновую ткань кузова и с жужжащим звуком толкнула Крысю в спину.

Кристина охнула, расширившимися глазами посмотрела вокруг себя и медленно повалилась на бок…

Время в тюрьме тянулось неимоверно долго, навевая философские мысли о несовершенстве человеческой природы – нестерпимо хотелось есть, пить и согреться, а мысль о чашке горячего чая вызывала резкую боль в пустом желудке. Тимофей спросил у Всеволода, который час, и нахмурился: пять вечера, а про них словно забыли. Особенно страдал от жажды грузный немолодой библиотекарь, хотя и бодрился изо всех сил.

– Как вы думаете, доктор, если я лизну влажную стену, это будет не очень опасно для здоровья? – деликатно поинтересовался он у сокамерника.

Тимофей посмотрел на его серое осунувшееся лицо, запёкшиеся от жажды губы и решительно заколотил в металлическую дверь камеры:

– Эй, кто-нибудь! Принесите нам воды!

Вместо ответа – глухая тишина, прерываемая лишь свистящим дыханием Аполлона Сидоровича.

– Я доктор и требую воды для больного! – снова принялся вызывать часового Тимофей.

Библиотекарь поднял голову, устало посмотрев на тщетные усилия молодого человека, вздохнул и приложил к стене кончик языка:

– Мне кажется, что господа революционеры решили не тратить на нас пули. Видимо, они посчитали, что уморить нас голодом и жаждой гораздо дешевле.

– Сева, что делать? – спросил у брата Тимофей, видя, что все его попытки раздобыть воды не имеют успеха.

– Хочешь, включу сирену? – предложил князь Езерский.

– Пожалуй, подождём. Оставим её как крайнее средство. Я попробую постучать минут через десять, вдруг часовой просто отлучился.

Тимофей вспомнил, что ничем не замаскировал свежевырытый лаз, и торопливо прикрыл его скатанным ковриком, на котором ютился вот уже третьи сутки. И очень своевременно: когда он через несколько минут принялся снова вызывать охранника, дверь легко отворилась. Не заходя в камеру, часовой поставил через порог ведро воды, швырнул кусок засохшего хлеба, а потом втолкнул к ним человека, который кубарем покатился по полу, чуть не сбив с ног кинувшегося к воде Аполлона Сидоровича.