Жизнь как на ладони. Книга 2

Туда! Быстрее!

Тимофей прибавил шагу, постепенно переходя на бег. Звук шагов приближался. Пульс в висках заколотился в ожидании: неужели они? Точно. Это были они. Четыре матроса и один красноармеец, все со штыками наперевес, вели перед собой высокого офицера с непокрытой головой. Стройную фигуру князя Езерского, с присущей ему неуловимой грацией хорошего танцора, Тимофей узнал бы за десять километров. Сева шёл как на прогулке, непринуждённо подняв подбородок и засунув руки в карманы.

– Стойте! – на бегу выкрикнул Тимофей, забегая вперед патруля. – Вы не того арестовали! Это не преступник, а боевой офицер! Он награждён золотым Георгиевским крестом за личную храбрость в бою. И, кроме того, он ранен, я его врач!

Хотя надежды на то, что его слова возымеют воздействие и Севу отпустят, было немного, но всё же стоило попытаться. Кто знает? Тимофей увидел, как пожилой красноармеец заколебался и, опустив штык, уважительно пробурчал:

– Георгием награждён? – Солдат нерешительно посмотрел на других конвоиров. – Георгий дорогого стоит.

– Не заговаривай зубы, – грубо оборвал Тимофея один из матросов и штыком оттолкнул его в сторону. – Сказано пустить офицерьё в расход – значит, пустим. Революционный военный совет лучше понимает большевицкую правду.

Второй матрос, для шику опоясанный крест-накрест пулемётными лентами, исподлобья взглянул на командира и напомнил:

– Товарищ Брякин, неужто здесь стрелять будем? Нам велено доставить офицеришку живым.

– Разговорчики! – рявкнул тот, которого назвали Брякиным. – Не твоего ума дело пререкаться со старшим конвоиром!

Для верности он щёлкнул затвором и наставил оружие в упор на Тимофея.

– Убирайся вон, а шевельнёшься – убьем твоего дружка на месте.

Как во сне Тимофей увидел, что Всеволод бросился на охранников, рванулся князю на помощь, грянул выстрел, и он провалился в чёрную полынью забытья.

5

Очнулся Тимофей оттого, что его куда-то волокли по снегу, и голова то и дело билась о твёрдую наледь мостовой.

При очередном толчке он открыл глаза, как в перевёрнутом зеркале видя трёх человек, точнее, маленьких человечков, дружно тянувших его за ноги.

Припомнив свой рывок к Всеволоду, перекошенное яростью лицо матроса, выстрел и беспамятство, Тимофей решил, что бредит.

Но увиденное оказалось явью: одна из фигур обернулась, и детский голос обрадованно спросил:

– Дяденька, ты живой?

– Живой, – прохрипел Тимофей, заметив струйки крови, текущей из рукава пальто, – слава Богу, живой.

Человечек снова обернулся, и Тимофей понял, что это ребёнок из подвала, предостерегавший его накануне.

– Тяжёлый, – сказал другой детский голосок, обращаясь к кому-то.

Несмотря на боль и тошноту, Тимофею стало неловко, что его тащат дети. Он попытался помогать ногами, но тело не слушалось его.

– Ты уж лучше лежи, дяденька доктор, не ерепенься, – запыхавшись, сказал старший ребёнок. – Мы знаем, где ты живёшь. До самого дома тебя доставим.

– Спасибо.

По лестнице Тимофей карабкался сам, оставляя на каменных ступеньках вязкие пятна крови.

Спасители лишь поддерживали его за спину, чтобы он не упал.

– Здесь? – парнишка показал на дверь квартиры Мокеевых.

Тимофей прикрыл глаза в знак согласия, указав пальцем на звонок. Но звонить не пришлось, дверь распахнулась сама собой, и Ольга Александровна с тётей Симой кинулись его поднимать. Снизу на помощь бежал Пётр Сергеевич, давно разыскивавший его на улице.

– Сюда, кладите на кушетку. Так. Хорошо.

Голос отца звучал спокойно и деловито, вселяя в душу Тимофея твёрдую уверенность в защите от всех бед этого мира: отец рядом, он заступится и спасёт. Молодой человек почувствовал, как с него снимают пальто; мелькнули ножницы, разрезавшие рукав, и в его руку легко вошла игла шприца с лекарством.

– Всё хорошо. Рана чистая. Пуля не задела кость. До свадьбы заживёт.

«До свадьбы? – удивлённо подумал Тимофей. – Действительно, ведь скоро моя свадьба». Он поискал глазами лицо невесты Зиночки, не нашёл его и, обессиленный от потери крови, заснул глубоким сном.

– Тимошка, айда купаться! – смеясь, кричала ему растрёпанная босоногая девчушка в рваном сарафанчике.

Тимошка узнал свою деревенскую подружку Любку, дочку пастуха, и улыбнулся в ответ:

– Не могу, дед Илья учит меня косить!

Он посмотрел на траву и вместо зелёной осоки увидел змей, обвивающих его ноги.

– Не бойся, Тимка, ты всю жизнь проживёшь со змеёй на груди, – Тимошка вдруг увидел вместо Любки маленькую старушонку в смешной шляпке, украшенной чучелом птицы, и потрогал на шее медальон с чашей, обвитой змеёй. Медальон передал ему доктор Мокеев перед тем, как отправить сына в гимназию.

– Досифея Никандровна, откуда ты взялась?

– Угадай!

Бабка запрыгала на одной ножке, как маленькая девочка, и замахала платочком.

– Скоро в России будет столько слёз, что никаких платков не хватит. Но ты не бойся, твоя доброта всегда будет спасать тебя. Только не забывай, что у тебя есть моя пуговица и кинжал. Не забывай!

Она ещё раз покрутилась вокруг себя и незаметно превратилась в Зиночку Арефьеву, его дорогую невесту.

– Пуговица Досифеи Никандровны у меня, – сказала Зина, – я всегда ношу её с той поры, как ты подарил её мне.

Она расстегнула воротничок и показала пришитую к нижней блузе пуговку.

– Видишь?

– Вижу…

Тимофей открыл глаза и встретился взглядом с отцом.

– Очнулся? Как себя чувствуешь?

Доктор Мокеев сосчитал его пульс и удовлетворённо вздохнул:

– Ранение лёгкое. Пулю я достал. Теперь необходимо хорошее питание и гигиена. Серафима ушла на рынок поменять вещи на сахар.

– Где дети? Меня принесли дети, – вспомнил Тимофей.

Отец неопределённо пожал плечами:

– Право, не знаю. Мы были так заняты твоим ранением, что не успели заметить, куда они исчезли.

Тимофей приподнялся на подушках:

– Мне необходимо их найти. Их и Всеволода.

Пётр Сергеевич потемнел лицом и приложил палец к губам:

– Тсс. При Оленьке ни слова. Она сама не своя от тревоги за Севочку. Всю ночь за вас молилась, с колен не вставала.

Пётр Сергеевич помолчал, глядя в окно на начинавшее светлеть небо.

Сколько таких рассветов видел Тимофей с тех пор, как его, круглого сироту, усыновил овдовевший доктор Мокеев. Иногда они были радостные и ясные, иногда зарождавшийся день сулил тревоги и неприятности, но ещё никогда ни один рассвет не представлялся таким мрачным и безысходным, как сегодня.

На вошедшую с чаем Ольгу Александровну было страшно смотреть. Такое выражение безысходности на её лице Тимофей видел лишь однажды – в тот день, когда газеты известили всех о гибели князя Езерского. «Погибнуть в бою – честь для русского князя», – сказала она тогда, услышав о потере мужа.

«Папа прав, молчание сейчас благо для неё. Когда нет известий, остаётся вера и надежда», – мысленно согласился Тимофей с Петром Сергеевичем. Он с благодарностью отхлебнул горячий чай, отметив, что тёте Симе удалось раздобыть сахара. Сладкое подкрепило упавшие силы.

Покачиваясь, Тимофей встал и пошёл в ванну, чтоб умыться. Из-за двери ванной комнаты шёл неприятный запах и раздавались странные звуки, словно кто-то сморкался и плакал. Здоровой рукой Тимофей распахнул дверь, и ему прямо в ноги грязным пятачком ткнулся упитанный поросёнок с упругим колечком розового хвостика.

– Что это? – недоумённо оглянулся в поисках ответа сбитый с толку Тимофей.

– Нечего месту зря пустовать, – выплыла из гостиной соседка Дарья. Подбоченясь увесистым кулаком, она вызывающе посмотрела на бывшего хозяина квартиры. – Здеся порося жить будет. Морду можно и в кухне ополоснуть, там тоже есть раковина.

Любовно скосив глазом на похрюкивающего питомца, женщина заявила тоном, не допускающим возражений:

– Мы теперь в стране хозяева, рабочий класс. Кого хотим, того в дом и приводим.

«Порося – это не самое худшее, что может случиться», – равнодушно подумал Тимофей, морщась от боли в раненом плече. Любое движение давалось ему с трудом, но голова не кружилась, температура не поднималась, и это укрепляло в мысли, что уже завтра он сможет пуститься на поиски Всеволода.

Когда прозвучал негромкий звонок в дверь, Тимофей уже сидел в комнате, слушая новости, которые взахлёб рассказывала тётя Сима.

– Ваше сиятельство, примите мои искренние приветствия, – надтреснуто прозвучал из коридора до боли знакомый голос, и в комнату вошёл грузный господин в коричневом пальто с барашковым воротником. Его грушевидный нос, покрасневший на морозе, в тепле постепенно приобретал желтоватый оттенок, поэтому казалось, что с приходом гостя в комнате меняется освещение.

– Аполлон Сидорович! – княгиня Ольга Александровна сделала шаг навстречу старому библиотекарю, много лет проработавшему у них в особняке, и замерла, вопросительно глядя на неожиданного визитёра. – Чем обязаны вашему посещению?

– Позвольте вашу ручку, – библиотекарь-гигант стянул запорошенную снегом шапку, отчего его лысина блеснула в огромном стенном зеркале с резной рамой, и припал к руке княгини.

– Я поспешил к вам с новостью. Уж не знаю, хорошая она для вас или плохая. В наше время это трудно предугадать.

Он сделал паузу, переводя смущённый взгляд с одного лица на другое и пожимая руки всем, сидящим в комнате.

– Не томите, – поторопила его Ольга Александровна.

– Ах да.

Аполлон Сидорович неловко потоптался, сопя опустился на гнутый стул, скрипнувший под его весом, и выпалил:

– Я только что имел счастье видеть его сиятельство князя Всеволода Андреевича.

– Жив? – вскрикнула Ольга Александровна и перекрестилась.

– Жив. И даже здоров, – подтвердил библиотекарь. – Только, уж извините, синяк под глазом.

– Жив наш Севушка, – эхом откликнулась тётя Сима и, подскочив к Тимофею, чмокнула его в нос, пребольно задев за плечо, – слышишь, Тимка?

– Жив… – Пётр Сергеевич отвернулся и стал смотреть в окно, чтобы жена не заметила его слёз.

Довольный произведённым эффектом, Аполлон Сидорович принял свободную позу и облегчённо вытер лысину дамским кружевным носовым платочком, понимающе обведя глазами убитое горем семейство:

– Его сиятельство в особняке князей Езерских. В вашем бывшем особняке, Ольга Александровна, – поправился он. – Возможно, вы не знаете, но сейчас там размещается Революционный военный совет, а подвал переоборудован под тюрьму. Туда князя и заключили господа социалисты. Такие, знаете, решительные товарищи в кожаных пальто и с револьверами на боку. В то время когда к подвалу привели Всеволода Андреевича, я получил приказ очистить библиотеку и экстренно паковал наиболее редкие книги, – он сделал паузу и обеспокоенно продолжил. – Надеюсь, вы понимаете, что я никак не мог бросить ценные экземпляры на произвол судьбы?

Аполлон Сидорович заволновался, покраснел и сжал кулачищи:

– Вы не представляете, на моих глазах, – он ткнул пальцем в переносицу, – революционные матросы разорвали на самокрутки прижизненное издание поэта Тредиаковского. Вообразите! Заворачивать вонючий табак-самосад в листы, помнящие прикосновения пальцев государыни Елизаветы Петровны! Лучше бы я ослеп!

Библиотекарь с силой обхватил голову руками, словно намереваясь раздавить её, как арбуз.

– Матросы не нашли ничего лучшего, как «утешить» меня, объяснив, что выбрали самую старую книгу. Им невдомёк, что именно старые книги и представляют наибольшую ценность. О времена! О нравы!

Ольга Александровна потеребила хранителя книг за плечо, требуя ответа:

– Аполлон Сидорович, вы говорили про князя.

– Ах да.

Мужчина завозился на стуле, поджал под себя ноги, заметив, что с его башмаков уже натекла изрядная лужица, и виновато поморщился.

– Батюшка, ты всю душу вымотал, толкуй скорее, что с Севушкой, – не выдержала тётя Сима.

– Пакую я книги, нос не высовываю, – снова принялся рассказывать библиотекарь, – вдруг дверь приоткрывается, и в щёлку я вижу, как по коридору матросы ведут его сиятельство. Всеволод Андреевич растрёпан, шинель разорвана, но вид несломленный, смотрит бесстрашно и, я бы охарактеризовал, презрительно. «В расход офицерика?» – спросил конвойный у молодой комиссарши, прикомандированной к Реввоенсовету. «В кутузку. Под особый замок. Арестованного пока не трогать, – скомандовала она. – Библиотекаря с книгами из библиотеки выкинуть. Там будет комната допросов. Буржуйские книги раздать трудовому народу для протапливания печей, а этого хмыря, – она показала на меня, – выгнать на улицу и больше не пускать. Увижу поблизости – сама расстреляю». Я как это услышал, давай скорей выносить самые ценные издания. Всю ночь работал, а утром поспешил к вам – поведать о сыне. – Библиотекарь внимательно посмотрел на княгиню, ожидая её одобрения.

– Огромное спасибо, любезный Аполлон Сидорович, – искренне поблагодарила его Ольга Александровна. – Вы подарили нам хоть маленькую, но надежду на благоприятный исход.

– Погодите, погодите! – вскричал Тимофей, едва не потеряв сознание от резкой боли в раненом плече. – Вы сказали, в библиотеке будет комната для допросов?

– Именно так, сударь, – подтвердил библиотекарь.

Тимофей с порозовевшими щеками приподнялся на кушетке и, ликуя, пояснил окружающим причину своей радости:

– Вы помните, что в библиотеку ведёт подземный ход из ротонды? Я проникну по нему и спасу Всеволода.

– Тимошенька! – княгиня стиснула пальцы, и её дыхание стало прерывистым. – Я даже не знаю, что сказать, но ты должен отбросить эту мысль. Мы не выдержим потери обоих детей.

– Ничего не получится, – отрицательно покачал головой Аполлон Сидорович, – перед тем как уйти, я заблокировал рычаг потайной двери. Теперь её невозможно открыть из библиотеки.

– Как? – ахнули хором Тимофей и Ольга Александровна.

Аполлон Сидорович пожал широкими плечами и уныло повесил нос:

– Я не хотел, чтоб захватчики знали тайны особняка и пользовались ими.

Он постучал себя кулаком по лбу:

– Балда! Балда! Балда!

– Погодите, господин библиотекарь, – перебил его стенания Тимофей, – лучше растолкуйте, каким образом можно вновь заставить работать секретную дверь.

– Весьма несложно, справится даже ребёнок, – охотно откликнулся Аполлон Сидорович, – необходимо всего лишь войти в помещение над библиотекой, там ванная комната, которую заняла комиссарша, – он покосился на княгиню, стыдливо покраснев, – и переставить местами два фальшивых крана с разноцветными ручками.

– И всё?

– И всё, – утвердительно хлопнул себя по коленке Аполлон Сидорович и выразительно округлил глаза, – никаких проблем.

– Кроме одной: как проникнуть в помещение второго этажа – в дамскую ванную комнату, – возразил Тимофей и задумался, вспоминая расположение комнат в особняке князей Езерских.

Он хорошо знал каждый его закоулочек, каждую кладовочку, потому что своими руками вместе с отцом и князьями Езерскими переделывал жилые покои под лазарет для раненых во время Русско-японской войны. Правда, вскоре после войны овдовевшая княгиня со Всеволодом переехали в квартиру доктора Мокеева, а особняк продали богатому золотопромышленнику Мухину, но, по слухам, тот не перестраивал апартаменты, гордясь их старинным аристократическим прошлым.

Тимофей подтянул к себе клочок бумаги и принялся набрасывать по памяти план особняка Езерских. Его карандаш быстро скользил по бумаге, с каждым штрихом укрепляя надежду на освобождение Всеволода.

Остаётся только придумать, как разблокировать потайную дверь!

6

Если бы не рана в плече, при каждом движении дающая о себе знать, Тимофей немедленно побежал бы в бывший особняк Езерских. Мысль о Всеволоде перебивала все остальные думы, чем бы он ни пробовал заниматься. В эти дни, находясь в неведении о судьбе Севы, отец и сын Мокеевы в полной мере оценили мужество Ольги Александровны: она никому не жаловалась, не рыдала, не терзала вопросами.

– Молчит, ровно каменная, только глаза запали, – переживала за княгиню тётя Сима, – хоть бы поплакала, стало бы легче.

Тимофей знал, что сразу же после визита Аполлона Сидоровича Пётр Сергеевич и Ольга Александровна ходили в Революционный комитет хлопотать за штабс-капитана Езерского, но их дальше ворот не пустили.

– С родителями пособников врага у нас разговор короткий, – язвительно ответил им вышедший на порог известный всему городу комиссар Урицкий, славившийся особо жёсткой позицией в отношении петербургской интеллигенции.

Секретарь датского посольства на прошлой неделе рассказывал Ольге Александровне, как за столиком ресторана Урицкий во всеуслышание хвастался, что за один день подписал двадцать три смертных приговора и лично наблюдал за их исполнением.

«Надо готовить Севе побег», – твердо и окончательно решил Тимофей. Больше всего его занимал вопрос, как попасть в особняк и разблокировать поворотный механизм, тем более что, по словам библиотекаря, он находится в ванной комнате, принадлежащей женщине.

Переодеться дамой? Он представил себя в тёти-Симиной плюшевой жакетке и пуховом платке. Глупо.

Нарядиться рабочим или матросом? Это, конечно, можно, но Аполлон Сидорович говорил, что в Революционный совет вход по специальным пропускам, которые называются мандаты. Но даже если он легально проникнет в особняк, напичканный вооружённой охраной, то вряд ли сможет вызволить брата из темницы – днём там слишком много народа. Нет! Надо действовать тайно, ночью. Прокрасться в подвал и вывести заключённых через подземный ход в садовую ротонду. А там перемахнуть через забор, и – поминай как звали.

Тимофей пристроил ноющую руку на подушку и прикрыл глаза, припоминая далёкий летний день своего детства, когда он, улизнув через подземный ход в парк Езерских, высматривал на дереве шуструю белку. На миг он даже ощутил порыв тёплого ветра с речушки Фонтанки, пахнувшей тиной и рыбой.

Белку он тогда так и не увидел, а вместо неё лицом к лицу столкнулся с соседской девчонкой Клавой, перелезшей через забор, чтобы разбрасывать в лазарете революционные прокламации. Что же она ему сказала? «Когда мы, революционеры, придём к власти, то царя расстреляем, попов разгоним, а всех господ в тюрьмы пересажаем, и твоего папашу не забудем». Очень злая была девчонка. Всё время травила маленькую Крысю, жившую во флигеле напротив. Нашла над кем измываться. Над малышкой, ни слова не говорившей по-русски…

– Тимочка, к тебе гостья, – заглянула в его комнату Ольга Александровна.

– Пусть войдёт. – Тимофей спешно одёрнул рубаху и сел прямо. Странно, ведь он никого не ждал.

Тихо приоткрылась дверь, и в луче света на пороге появилась барышня, прекрасная, как неземное творение искусного скульптора.

– Крыся!

– Так. День добрый. – Она стянула с рук тонкие перчатки и в волнении стиснула руки, явно не зная, с чего начать: – Пан Тимофей, я… – она смешалась, – мы договорились встретиться с паном Всеволодом, а он не пришёл в условленное место. Я волнуюсь. – Она закусила губу и часто заморгала, собираясь заплакать.

«Только этого ещё не хватало», – подумал Тимофей. Он усадил девушку на стул и серьёзно взглянул ей в глаза.

– Крысенька, не буду скрывать, произошло страшное событие. Сева арестован.

Кристинины пальцы задрожали так сильно, что она была вынуждена спрятать их в растрёпанную муфту.

– Но он жив. Надеюсь, что жив, – поправился он, – его видел один знакомый.

– Если офицера арестовали, то это конец, – побелевшими губами прошептала гостья, – большевики боятся кадровых военных царской армии и сразу их расстреливают. – Она закрыла лицо руками, но не заплакала, а только прерывисто задышала, сдерживая рыдания.

– Я спасу Севу, верь мне, – Тимофей легонько опустил руку на плечо девушке. – Мне бы только проникнуть в особняк Езерских, где его держат.

– Я помогу, – Кристина опустила руки, в сильном волнении глядя на Тимофея, – умоляю, пан Тимофей, дозвольте мне быть с вами.

Секунду Тимофей поколебался. Страшно было подвергать юную девушку смертельной опасности.

– Умоляю, – повторила она, почувствовав, что он сомневается.

И Тимофей решился. В конце концов, никто, кроме особы женского пола, не сможет разблокировать рычаг в подземный ход.

– Хорошо.

Он достал чертёж особняка и прикинул, как лучше действовать, чтобы не подвергать свою помощницу ненужному риску.

– Смотри, Кристина… – он указал на помещение ванной комнаты, – тебе необходимо попасть сюда и поменять местами вот эти два крана.

– А вода из них не потечёт? – деловито спросила Кристина, сбрасывая пальто на спинку стула.

– Нет. Это не настоящие краны, а часть механизма потайной двери, которая расположена внизу.

Девушка понятливо кивнула:

– Прекрасно.

Возможность действовать ради спасения князя Езерского придала ей новые силы. Бледные щёки загорелись румянцем, руки уже не дрожали, а голос звучал звонко и уверенно.

– Я скажу, что пришла наниматься на работу машинисткой, – предложила Кристина, – новой власти наверняка нужны образованные люди, а я, действительно, очень быстро печатаю на пишущей машинке. К тому же, мой отец всего лишь сапожник. Значит, я из рабочих, своя. И меня никто не заподозрит.

Тимофей был готов расцеловать девушку за находчивость.

– Умница!

Крыся потупилась:

– Я жизнь отдам ради вашей семьи, – она чуть помолчала и добавила: – Я всегда помню про «молочного ангела» и про куклу.

Теперь пришёл черёд краснеть Тимофею, потому что ангелом, носившим крошечной больной Крысе парное молочко по утрам, был именно он, а свою лучшую куклу-барышню ей подарила на Рождество Зиночка. Хорошее было время: светлое, радостное…

Девушка решительно поднялась, застегнула пальто и сказала так, как сообщают о походе в лавку или к ближайшей подруге:

– Я пошла в Реввоенсовет. Постараюсь немедленно выполнить поручение. Значит, мне необходимо узнать, в каком подвале держат пана Всеволода, и поменять местами два крана, – уточнила она напоследок, для верности сверившись с планом особняка.

Тимофей проводил её до двери:

– Крыся… Храни тебя Бог. Чуть стемнеет, я тоже подойду к особняку. Перелезу через забор в сад, попробую пробраться в ротонду и расчистить путь для побега.

А про себя с иронией подумал: «Потом останется всего ничего – раздобыть ключи от тюремной камеры и уничтожить вооружённую охрану».

7

В середине дня на двери большого доходного дома на Измайловском проспекте появилось объявление, вызвавшее большие пересуды среди его обитателей.

Старательно выведенное крупным детским почерком, оно гласило:

Инструкция для новых жильцов:

– Кур, свиней, кроликов и коз в квартире не держать.

– Паркет в печке не жечь.

– На лестнице дрова не рубить.

– В ватерклозет отходы не выбрасывать.

Домовый комитет.

– Щас, на-кось, выкуси! – подчёркнуто громко провозгласила новая соседка Мокеевых Дарья и продемонстрировала всему двору ядрёный кукиш с обкусанным ногтем большого пальца. – Как держала порося в ванной, так и буду. Мне домовый комитет не указ. Он нам сала не насолит и грудинки не накоптит.

– Дело говоришь, – поддержала её жиличка из генеральской квартиры. – Это всё буржуйские выдумки. Мы люди простые, неучёные, нам ихние выкрутасы ни к чему. «Дрова на лестнице не рубить», – по слогам перечитала она указание, презрительно фыркнув. – Мой дом – хочу и рублю!

Ни слова не говоря, Тимофей прошёл между беседующими соседками, провожаемый недобрыми взглядами в спину, и повернул в запорошённый снегом узкий проулок. Именно там находился подвал, в котором он впервые встретил спасших его детей.

Из приоткрывшейся форточки стрельчатого окна пахнуло терпким запахом кислой капусты, и Тимофей подумал, что с приходом революции изменился не только облик великой столицы, но и её запахи. Раньше по центральным улицам Петербурга растекались ароматы крепкого кофе и индийского чая, распахнутые двери булочных манили тёплым духом свежей выпечки, прогуливающиеся дамы благоухали модными духами «Любимый букет императрицы», в квартирах пахло земляничным мылом и ладаном, а отнюдь не поросятами и куриным помётом…

При дневном свете дверь в привратницкую оказалась совсем крошечной, Тимофей даже удивился, что накануне смог войти в неё не пригибаясь. Он три раза постучал. Ответа не было.

«Жаль, что не застал, – подумал он, – надо обязательно разыскать этих ребят и узнать, почему они живут одни в подвале». Хотя особо удивляться не приходилось. До него дошли слухи, что приют, в котором работала его Зиночка, с приходом большевиков перестал существовать. Бог знает, куда разбрелись по миру никому не нужные девочки-сироты. Вероятно, так же, как эти дети, скитаются по подворотням, питаясь подаянием.

Кто-кто, а Тимофей хорошо помнил, что такое сиротская долюшка. С лихвой хлебнул недетского горя, когда его родителей в один день на погост снесли. Не встреться на пути испуганного мальчонки Тимошки Пётр Сергеевич, может быть, сгинул бы он без следа, как песчинка, смытая дождём с придорожного камня…