Возвращение из Мексики

У меня вдруг заболел зуб. Я ничего не имел против Мосиной, она была далеко не бездарной, но здесь я чувствовал: она на краю. Это было отчаянье, съехавшая крыша, жест утопающего, который хватается за соломинку (нужное – подчеркните). И верно: спустя минуту она уже хлюпала на моем плече, бормоча, мол, посетила Антона, тот совсем слабый, надо больше фруктов возить, а где деньги? И самореализации никакой, а от этого хоть в петлю, так что прости мои дурацкие идеи…

Она вытерла слезы.

– Ладно, бог с ним, с твоим любимым Эко.

– С чего ты взяла, что он у меня любимый?

– Я, может, Вампилова восстановлю, которого на Моховой делала.

– Да? А…

– Добудем как-нибудь деньги, не переживай.

Автограф, тем не менее, я по-прежнему хотел получить. Тамплиеры меня мало интересовали, и я приобрел небольшую (а главное – недорогую) книжку под названием «Пять эссе на темы этики».

На втором этаже Дома книги царило столпотворение. Даже в советские времена, когда выбрасывали в свободную продажу Дрюона и Дюма, здесь не наблюдалось столько возбужденных лиц. Лица были в основном молодые, с нездоровым румянцем – то ли по причине культурного шока, то ли от выпитого пива.

– Эй, ты куда? – обернулся ко мне некто долговязый, когда я сделал попытку пробиться сквозь толпу. – Тут вообще-то пипл уже час пасется, так что торчи сзади…

– Кто не успел – тот опоздал, – высокомерно добавила его спутница, низенькая и круглолицая.

«И чего они выступают? – подумалось. – Их положение, в сущности, мало отличается от моего…» Я ошибался: долговязый вдруг зааплодировал, и я понял, что сектор обзора у него больше. То есть в силу своего роста он видел классика, я же наблюдал лишь косвенные признаки его появления.

Круглолицей тоже достались косвенные.

– Коль! А Коль! – теребила она долговязого. – Тебе видно, да? Ну, какой он, скажи?

– Нормальный, – отвечали. – С бородой. И в очках.

Она вставала на цыпочки, подпрыгивала, а я решил слушать, благо, задействовали микрофон, а бороду с очками я уже лицезрел. Издатели хвалили переводчицу, та хвалила издателей, а господин Умберто Эко выражал крайнюю признательность обеим сторонам. Вот только, растолковывала толпе мадам Костюкович, устал он очень, понимаете? Немолод уже классик, а тут его буквально разрывают на части. Поэтому автограф-сессия продлится недолго, минут пятнадцать, после чего им нужно ехать в гостиницу.

Словосочетание «автограф-сессия» в те годы было непривычно для русского уха. «Сессия» вроде предполагала порядок, чинность и четкость, но становиться в очередь за автографом?! Короче, толпа начала придвигаться к столу, за которым расположились писатель и переводчица. Толпа потрясала книжками разных лет и мест издания, она жаждала закорючку на титульном листе, и противостоять этому стремлению не могли никто и ничто.

– Осторожнее, друзья! – крикнул издатель, мужественно вставший на пути толпы. – Не беспокойтесь, автографы получат все!

Ага, держи карман шире! Наши люди знали: все никогда не могут получить («Кто не успел – тот опоздал»), а значит, надо опередить остальных. Долговязый, в которого мертвой хваткой вцепилась круглолицая, усиленно работал локтем левой руки, держа в правой толстенную черную книгу. Парочка служила для меня своеобразным тараном, я рвался за ней вперед, когда вдруг послышался скрежет сдвигаемого стола.

– Твою мать! – взвизгнул издатель. – Ты куда прешь, придурок?!

«Интересно, – подумал я, – будет ли переводить эту фразу Костюкович?» Казалось бы, писатель Умберто Эко обретал бесценный опыт: не всякому удается заглянуть в глаза бессмысленному и беспощадному русскому бунту! Но каково было профессору Умберто Эко?! Это ведь все равно, что на горгону Медузу глядеть: каменеешь, впадаешь в ступор, и тебя давят сотни ног…

В этот момент между долговязым и его спутницей образовалась прореха, там мелькнула борода, и я моментально сунул туда книжку. Когда парочка сомкнулась, рука оказалась зажатой горячими молодыми телами. Неожиданно я почувствовал, что книжку взяли из руки, и какое-то время моя раскрытая ладонь трепыхалась сиротливо и растерянно. Потом последовало быстрое рукопожатие, книжку вложили обратно, и, вытащив ее, я прижал к телу мою добычу. Есть автограф! Казалось, книжка прибавила в весе, стала равна тому черному тому, которым обладал долговязый, в общем, я был доволен.

Вскоре толпа была оттеснена. Находясь теперь в первых рядах, я мог наблюдать усталое, изможденное лицо маэстро. Показалось, что на лице был даже испуг, который Умберто Эко прятал за вежливой улыбкой. «А ведь ты тоже дощечка… – пронзила вдруг жалость к суперуспешному, суперизвестному, но всего лишь человеку. – Ты немолод, нездоров, а вокруг мечутся толпы фанатов, далеко не все из них понимают, о чем ты пишешь, но раздавить они могут – запросто…»

Умберто Эко достал платок, промокнул лоб и вопросительно взглянул на переводчицу.

– Господин Эко уже несколько дней дает интервью и автографы, – сообщила та. – Ему надо в гостиницу. Что? Ага, господин Эко хочет сказать два слова…

Последовало несколько тихих фраз, Костюкович покивала головой, затем проговорила:

– Господин Эко говорит, что у него в России, как он видит, появилось очень много друзей. И ему не хотелось бы их потерять.

«Друзья» смущенно переглядывались, вертя в руках символы приобщения к мировой культуре, затем захлопали. Я открыл свою тоненькую книжку наугад и прочел: «В 1942 году, в возрасте 10 лет, я завоевал первое место на олимпиаде Ludi Juveniles для итальянских школьников-фашистов…». «Интересное чтение меня ожидает», – подумалось, когда писатель с переводчицей удалялись под аплодисменты.

Летом Мосина раздобыла наконец деньги на спектакль. И опять были зажженная пламенными речами труппа, аренда сцены в ДК, декорации, нашлось дело и для меня: сочинить, напечатать и распространить рекламные листовки.

Когда я собрался выкупать тираж листовок, типография вдруг повысила цену. Как, почему?! «А газеты надо читать, маладой челаэк! – орал начальник типографии. – В стране кризис, понимаете?! Кризис!! И я не хочу оказаться без куска хлеба!»

Это было уже не дыхание, наступил дефолт как таковой. Мосина никогда не отличалась практичностью, и слово «дефолт» для нее значило не больше, чем слово «синхрофазотрон». Она по инерции скликала актерскую братию на репетиции, а те уже разбегались, как крысы с корабля, предпочитая генеральным прогонам стояние в очередях в сберкассу. Народ спасал свои сбережения, у Мосиной же не было сбережений, были только долги. О чем ей вскоре и напомнили: дескать, желательно вернуть кредит побыстрее.

– Почему побыстрее?! – не понимала она. – У нас же договоренность: конец текущего года! Да за это время мы заработаем в пять раз больше!

Только ее журавля в небе никто не хотел замечать, все предпочитали синичек в руках. Назначенная на сентябрь премьера была отодвинута на месяц, потом и вовсе приказала долго жить. Последний раз я видел Мосину на остановке, с авоськами – она в очередной раз отправлялась в санаторий к сыну.

– Ничего не получается… – кусала она губы. – Ни матери нормальной из меня не вышло, ни режиссера… Ну, почему так? Одним – все, как дураку Курамову с его фильмами идиотскими, а другим…

У меня гораздо меньше друзей, чем у господина Умберто Эко. Тем горше их терять. Тот грузовик сдавал задом медленно, то есть совсем медленно, пять километров в час. Он приближался неумолимо, как маятник Фуко, ударив худенькую женщину точно в висок. Говорили, что смерть была мгновенной, она даже вскрикнуть не успела. На похоронах вдруг возникла несостоявшаяся труппа, было много покаянных речей, фальшивых актерских слез, но лицо лежащей в гробу Мосиной будто говорило: «Не верю!».

Еще раз маятник вернулся спустя месяц. Как рассказала ее сестра, усыновившая Антона, к ней заявились какие-то бритоголовые, требовали вернуть долги. Однако от этого удара Мосина ускользнула.

Райский сад

Очередная просмотровая квартира требует ремонта, но Майе очень нравится расположение дома. Исторический центр, да такой, что центровее не придумаешь! Из окна видно Фонтанку, плывущие по ней теплоходы, отчего сердце трепещет в восторге. «Хочу здесь жить!» – говорит себе Майя, не замечая колотый кафель в ванной и облезлый потолок.

– Тут дырка в полу, кажется… – Кирилл трогает ногой углубление. – Она ПВХ прикрыта, а на самом деле…

Риэлтор Зверьков оттесняет его к окну.

– Какие дырки?! Какое ПВХ?! Вы сюда посмотрите! Это ж видовая квартира! Для себя берег, но если попались такие замечательные люди… От сердца отрываю, честное слово.

Бросив в окно сумрачный взгляд, Кирилл откидывает ногой пластиковую плитку. Под ней обнаруживается провал, на дне которого – черное отверстие.

– В такую дыру, пожалуй, крыса пролезет, – прикидывает вслух Кирилл. – Или другой домашний грызун.

– Господи, какие грызуны в наше время?! – не выдерживает Майя. – Чего цепляешься к пустякам?!

– Действительно, чего цепляетесь? – встревает Зверьков. – У вас что – рук нет? Наши руки, как говорится, не для скуки…

Майя жалеет, что взяла на просмотр Кирилла. Лежал бы на диване в Веселом поселке, как во время предыдущих просмотров, и лазил по своему дурацкому Интернету!

Зверьков выводит Майю в коридор.

– Знаете три критерия, по которым оценивают недвижимость?

Майя отрицательно крутит головой.

– Location, location & location. Что в переводе означает: место, место и еще раз место. А место тут, сами понимаете, уникальное. Ну, идемте во двор? Его отремонтировали недавно, любо-дорого посмотреть!

Ухоженный двор резко отличается от внутреннего наполнения дома.

– Ну? – вопрошает Зверьков. – Это ж не дом, а парадиз! Побелен, покрашен, двор замощен… Клумба есть! С тюльпанами!

Подскочив к клумбе, риэлтор выбирает крупный тюльпан, срывает и преподносит Майе.

– Вы прекрасны, как этот цветок! Полностью соответствуете парадизу!

Майя моментально тает. «Да! – кричит ее сердце. – Соответствую! Я выросла в ужасной новостройке, но всегда стремилась сюда, в исторический центр! Я поклонница Кваренги и Растрелли! Я хочу гулять по набережным и любоваться дворцами! Жаль, что муж-увалень не соответствует, он плоть от плоти Веселого поселка, еле уговорила на обмен…»

Благостную картину смазывает бомж, ковыряющийся в помойке. В грязном пиджаке, горбатый, он выглядит гнойным прыщом на выбритой щеке.

– Идемте на набережную, – подталкивает к арке Зверьков, но Кирилл интересуется бомжом.

– Что у него под пиджаком? – спрашивает.

– Что под пиджаком? – тревожится Зверьков.

– Кажется, горб шевелится…

– Ничего там не шевелится! – говорит Зверьков, выпихивая их со двора. – И шевелиться не может! А если и шевелится, то какая-нибудь гадость невероятная!

– Вот именно, – говорит Майя сурово. – Как у тебя язык поворачивается такое спрашивать?! Бр-р…

– Причем тут язык? Увидел, что шевелится, вот и спросил! И смотрит он как-то странно…

– Денег хочет, – говорит Зверьков, оглядываясь. – Они такие: просят на хлеб, а на самом деле хотят денег.

Выйдя на набережную, риэлтор с облегчением вздыхает.

– Была б моя воля, выселял бы таких на сто первый километр. Но нынешние законы… Поэтому приходится ждать.

– Чего ждать? – спрашивает Майя.

– Пока сами исчезнут. Скоро их не будет.

– Куда же они денутся? – интересуется Кирилл.

– Куда, куда… Денутся куда-нибудь. Если ничего им не давать, они вымрут, как тараканы без пищи.

Зверьков подмигивает Майе, чувствуя в ней союзника.

– А какие в этом доме арендаторы? Магазин итальянского кафеля, фитнес-центр, элитный ресторан…

Кирилл хмыкает:

– Название, однако, у этого элитного…

На фасаде багровыми буквами выложено: «Райский сАд».

– Разве плохое название? – недоумевает риэлтор.

– Неприятное, честно говоря. Конечно, если понимать это как игру слов…

– Так и понимайте. Вы знаете, что здесь раньше было? Дешевая рюмочная! Сюда такие вот бомжи толпами шастали, и запах оттуда шел… Радуйтесь, что арендатора сменили!

Майя радуется, Кирилл же настроен скептически.

– Убитую хату втюхивает, – говорит на обратном пути. – Причем наглым образом.

Задохнувшись от возмущения, Майя молчит, затем переходит в атаку. Дескать, по этим выражениям сразу видно жителя Веселого поселка. Втюхивают! Хата! Ты же сын школьных учителей, как тебе не стыдно, даже гастарбайтеры так не выражаются!

– Да по фиг мне, – отвечает увалень. – И вообще твой риэлтор…

– Что – мой риэлтор?! Он, между прочим, целый месяц с нами возится!

– Противный он. Зубы у него какие-то… Острые.

– Господи, твое какое дело?! Он же тебя грызть не собирается?

– Иногда кажется, что собирается. Вот возьмет, думаю, и вцепится в горло этими зубами…

– Не говори ерунды!

Выйдя из метро, Майя с тоской озирает привычное архитектурное убожество. Убегающий вдаль проспект наполняли дома, похожие на обувные коробки. Коробки поставили на попа, насверлили в них дырочек, после чего заселили туда человечков. По утрам человечки покидали коробки и спешили к станциям «Проспект Большевиков» и «Улица Дыбенко», которые засасывали население Веселого поселка, как две подземные воронки. Вечером воронки выплевывали человечков обратно, и те расползались по коробкам, чтобы вскоре отойти ко сну. «Какой грустный этот Веселый поселок! – думает Майя. – То ли дело Фонтанка! Или стрелка Васильевского! Хочу туда, хочу!»

Центр хорошел год от года. Фасады на Невском выглядели, как участницы конкурса «Мисс Петербург» – один другого краше. Дворы тоже соревновались в красоте; и тротуары сделались чище, и жители сплоченнее. Если кто-то посягал на вновь обретенную гармонию, они дружно выходили на протестные акции. «Нет башне Газпрома!» – слышалось с площадей. «Укоротите новую биржу!» – читалось на плакатах. Майя тоже однажды участвовала в акции, и лишь Кирилл портил настроение, выискивая в Интернете шокирующие новости.

– Вот, сообщение: на Стремянной рухнул дом. В двух шагах от твоей Фонтанки, между прочим.

– Ну и что? – раздражалась Майя. – Наша новостройка тоже может рухнуть!

– Такое, пишут, специально делается. Дома в центре сносят вместе с людьми. Зачем? Чтобы потом заново отстроить, но уже без жильцов. Чисто для красоты типа.

– Какой идиот это пишет?!

– Портал Фонтанка. ру.

– Это портал Фонтанка – вру! Ничего такого нет, и быть не может!

Возвращаясь с работы, Майя делает крюк, чтобы прогуляться по центру. Ноги сами приводят к дому на Фонтанке, который запал в сердце и притягивает, как магнит. Украшенный классическим фронтоном и полуколоннами, дом напоминает Русский музей. А может, Смольный институт. И падать вовсе не собирается, наоборот, выглядит очень даже основательно.

Майя находит глазами окно будущей (возможно) квартиры и, не удержавшись, машет рукой, вроде как приветствует саму себя, уже переехавшую. Настроение портится, когда входит во двор и видит все того же бомжа. Майя приближается к клумбе, делая вид, что разглядывает тюльпаны, и вдруг за спиной:

– Здравствуйте, кхе-кхе…

Майя вздрагивает.

– Добрый день…

– Поселиться здесь хотите?

– Да, есть такое желание. Но это еще неточно.

– Что ж, дело серьезное, спешка тут не нужна. Семь раз отмерь, как говорится… А меня дядей Женей зовут. Я тут… Да в общем, я тут всегда.

Бомж дядя Женя не спешит протягивать ладонь, но Майя инстинктивно прячет руки за спину. «Какой ужасный горб! – думает она. – Конечно, он не может шевелиться, но если дать волю воображению…»

– Интересный дом… – говорит дядя Женя. – Только делают с ним что-то не то. Была, к примеру, нормальная рюмочная. Водочка недорогая продавалась, бутерброды с килькой и половинкой яйца… По-человечески, в общем, все было. И тут на тебе – кабак на ее месте открывают! Да еще с таким названием…

– По-вашему, распивочная лучше? А по-моему, хуже!

Бомж смотрит на нее с сожалением.

– Да не в этом дело.

– А в чем тогда дело?

– Квота, знаете ли, увеличилась. Старые договоренности похерили, поэтому все время надо быть начеку… Все время…

Махнув рукой, он направляется к помойке. Майя же в недоумении. Бред какой-то! Квота, договоренности… Хорошо бы, чтоб к моменту переселения бездомных здесь вообще не было. Сто первый километр – это слишком, конечно, но по ночлежкам их расселить вполне гуманно.

Вскоре в новостях передают, что в городе открылось три ночлежки.

– Видишь? – говорит она мужу. – Целых три! Решают, то есть, проблему, и без всяких сносов домов!

Только Кирилл реагирует в своем стиле: мол, капля в море, туда можно от силы роту бомжей поселить. А их на улицах – армия!

– Выражаешься, как солдафон: рота, армия… Ты же сын школьных учителей!

– Да иди ты! – отмахивается Кирилл и опять утыкается в компьютер. – Тут не только у бездомных проблемы. Вот, пишут, что люди в центре исчезать начали – прямо из своих квартир.

– Опять Фонтанка – вру? – ехидничает Майя.

– Нормальный портал, между прочим. Короче, есть подозрение, что в дома кто-то проникает – через дырки в полу. Их нарочно оставляют, чтобы проникали…

– Чтобы кто проникал? Вурдалаки? Пришельцы?

– Кому надо, тот и проникает.

– А кому надо?

– Кому-то надо… – недобро усмехается Кирилл. – Главное, жильцов потом не находят.

У Майи выступают слезы, когда представляет, что оставшуюся жизнь проживет в грустном Веселом поселке. По утрам будет всасываться в воронку метро, вечером – выплевываться оттуда; потом супермаркет, плита, телевизор, и опять по кругу… Водопад слез усмиряют валерьянкой и клятвенными заверениями не читать желтый Интернет. Как не стыдно! Есть ведь газета «Деловой Петербург»! «Невское время»! «Санкт-Петербургские ведомости»!

На вторичный просмотр она отправляется в одиночку. Риэлтор ждет у метро с букетом тюльпанов, и легкое опасение (очень легкое!) тут же развеивается. Да, он понимает, что один раз – это мало, всего не заметишь. Так что милости просим, благо хозяева съехали, квартирой распоряжается агентство.

И опять она смотрит на облезлый потолок – и не видит. Видит колотый кафель, но не берет в расчет. Потому что Фонтанка за стеной, Невский в двух шагах, а там людей красивых орды, свет фонарей, блеск театров и т. п. Согласна ли она на доплату? Разумеется. Зверьков обнажает в улыбке зубы (и впрямь остренькие), после чего предлагает взглянуть на проект договора.

Майя рассеянно пробегает глазами бумагу, говорит, что договор устраивает, и опять к окну. На город спускается вечер, по реке скользят теплоходы и катера, и через форточку доносится приглушенный голос экскурсовода: «Посмотрите на дом справа! Его фасад решен в классическом стиле! Строгий, но изящный фронтон, полуколонны с коринфским завершением смотрятся просто великолепно! Дом был построен…» Имя архитектора съедает плеск реки, но разве в нем дело? Он был настоящий архитектор, а те, кто возводил Веселый поселок, были бездарными прорабами!

Когда Зверьков отлучается в туалет, Майя на всякий случай откидывает ПВХ-плитку. Странно: дырка стала больше. То есть, ей кажется, что стала больше, потому что муж накрутил нервы. Не зря же говорят: переезд – хуже пожара, никакая нервная система не выдержит. А потому, слыша шум воды, Майя торопливо укладывает плитку обратно.

Зверьков прячет договор в кейс.

– Что ж, осталось получить подпись мужа…

– Он подпишет, – говорит Майя. – Мы уже договорились.

– Тогда предлагаю отметить событие. Внизу есть ресторан, там отличная кухня!

– Внизу?! Но…

– Никаких но! Ужин оплачивает агентство!

В арке поперек дороги разлегся горбатый бомж, так что нужно его перешагивать.

– Это уже ни в какие ворота… – бормочет риэлтор. – Можно вас попросить отойти? Вон туда, к клумбе, а то будут такие выражения… Лучше вам их не слышать.

Когда Зверьков толкает бомжа, тот сразу встает. Дальше следует немое кино: риэлтор загибает пальцы, указывая на Майю, и угрожающе трясет головой. Он настолько разъярен, что в глазах сверкают красные отблески, только Майя испытывает лишь чувство благодарности. «Зубы ему не нравятся… – вспоминает Кирилла. – А у тебя вообще нет зубов! Рохля ты, а не муж, призванный защищать слабую половину!»

Уже основательно стемнело, Майя видит лишь черные силуэты на фоне желтого арочного проема, высвеченного фонарями с набережной. Ей кажется, что горб пухнет, становится больше, но это наверняка обман зрения. Наконец, фигуры разделяются: бездомный выходит за пределы двора, риэлтор спешит обратно.

– Черт знает что… – кусает он губы. – Квоту увеличили, а он… Жаловаться буду!

– Это правильно, – говорит Майя. – Уже проходу от них нет. Извините, а что такое – квота?

– Я сказал – квота?! Это так… Оговорка по Фрейду.

Поначалу скованная, Майя размякает после коньяка и, озирая интерьеры в красных тонах, тихо млеет. Все тут с иголочки, везде евроремонт, а в туалете даже музыка играет. «Скоро так будет везде. – уверяет она себя. – Весь дом станет сказкой, отремонтируется, и засияет изнутри точно так же, как сияет снаружи…»

Подвыпив, она жалуется на мужа, дескать, совершенно не активный, натуральный увалень, а Зверьков подливает коньяк и благодушно кивает:

– Что делать? Сейчас, как во время войны, все на женщинах держится. В нашем агентстве тоже в основном женщины, один я – мужчина.

– Вы настоящий мужчина… – вздыхает Майя, наблюдая в очередной раз острозубую улыбочку и (как ни странно) не испытывая при этом неприязни.

– Не буду скрывать: руководство довольно. На самые трудные участки посылают, например, на этот дом. Если б вы знали, сколько тут проблем… Как мучились, пока договоренности пересмотрели! А они все равно по своим помойкам копаются, да еще норовят поперек дороги улечься, пьяных изображают!

В общем, вечер удался. Зверьков занервничал только раз – когда Майя сказала, что беседовала с бездомным. В этот момент их обслуживали, и одетый в черное официант, как показалось, даже замер на несколько секунд.

– Вот этого делать не надо! – говорил риэлтор, держа ее за руку. – Ни в коем случае! Он же выселен отсюда, за неуплату! Не верите? Я вас с членами ТСЖ познакомлю, они бумаги покажут! Теперь вот бомжует, горб напоказ выставляет, на жалость бьет… Но вы не пробивайтесь. Не будете?

– Не буду пробиваться, – мотала пьяненькой головкой Майя. Потом она гуляла по набережной, свернула на Невский, зашла в пару ночных бутиков, а домой отправилась на такси.

Городской центр похорошел еще больше. Его хотели подпортить уродливой башней Газпрома, но люди с площадей устроили акцию «синяя ленточка». Они всем раздавали эти ленточки, добрались даже до станции метро «Улица Дыбенко». Майе достались сразу две ленточки – вторую она вручает Кириллу, вербуя его в союзники.

– Что это значит? – не въезжает тот.

– Это символ небесной линии Петербурга.

– Ну и?

– Мы ее защищаем. Ты, я… Не даем нарушить.

– Так это снаружи линия. А внутри домов что творится? – он машет рукой. – Там вообще такое…

Интернет подкидывал все новые ужастики, запугивая жителей исторического центра и всех, кто туда стремился. Одной из мишеней стали пресловутые ТСЖ, которые Фонтанка. ру расшифровала как Тихая Смерть Жильцов. Мол, руководители именно этих структур способствуют исчезновению жителей из их законных квартир. Два агентства недвижимости и три ТСЖ подали на портал в суд, но затем отозвали иск. В зале суда озвучивались такие факты, что судьи разводили руками: это не к нам, а в церковь или, на худой конец, к экстрасенсам.

Впрочем, всю эту информацию сливал читателям тот же скандальный портал, а какое ему доверие? Майя знакомится с начальницей ТСЖ, и видит: милейшая дама. Опять в «Райский сАд» приглашает, поит-кормит, потом бумаги показывает. Наша политика, говорит, простая: неплательщиков – вон! Жил тут один, отказывался платить, так быстро оказался на улице.

– Дядя Женя? – спрашивает Майя.

– Какой он вам дядя?! – округляет глаза дама. – Отребье, бомж алгогол ический…

Как назло, алгоголический бомж решает проникнуть в ресторан.

– Не пускать! – командует начальница. – Это он по старой памяти сюда рвется! Ишь, алкаш, думает, здесь его рюмочная любимая…

А дядя Женя стучит и стучит в большую стеклянную дверь. Майя из-за столика глядит на него с жалостью, но что она может сделать? «Твое место в ночлежке. – думает она сочувственно. – Или в грустном Веселом поселке. А здесь должны жить такие люди, как я…»

К окончательному решению вопроса подталкивает закрытие на вход станции «Проспект Большевиков». Теперь на «Улице Дыбенко» по утрам был натуральный ад (а никакой не райский). Пытаясь ввинтиться в воронку, люди давились, матерились, пинали друг друга локтями, и Майя сказала себе: все, готовимся к переезду.

Начальница ТСЖ настолько любезна, что организует переезд едва ли не за счет товарищества. Мол, свои люди – сочтемся. Перевозкой вещей занимаются молчаливые грузчики в черном, чем-то напоминающие официантов «Райского сАда». То есть, Майе кажется, что они похожи (нервы, нервы!). Она мечется от двери к лифту, от лифта к машине, призывает нежнее относиться к домашним растениям и к тщательно упакованным сервизам. Но люди в черном молча грузят вещи, и на Майины выклики – ноль внимания.