Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни

В начале 2000-х годов в Риге была создана Международная комиссия по изучению вопросов советской «оккупации», в которую латвийские историки и общественные деятели включали весь советский период Латвии с 1940 по 1991 год. Я был приглашен латвийскими организаторами войти в состав Комиссии. Меня одолевали сомнения, а стоит ли это делать, но учитывая то, что Комиссию формально возглавила президент Латвии и ее курировал советник президента профессор А. Зунда, я решил принять предложение, получив согласие российского министра иностранных дел.

Я ездил на ежегодные заседания комиссии почти восемь лет. Заседания проходили весьма бурно и остро. Мне удалось наладить конструктивный контакт с членами Комиссии из Германии и Израиля, и мы совместно удерживали латвийских руководителей и членов Комиссии от излишнего и крайнего экстремизма.

В рамках и под эгидой Комиссии проходили конференции в основном под флагом «оккупации». Правда, стоит сказать, что все мои попытки расширить тематику деятельности Комиссии и мое стремление склонить латышей к изданию совместных сборников документов по другим историческим периодам и проблемам ими отклонялись. Помню, как особенно рьяно один из членов комиссии от Латвии настаивала, что все мои предложения будут рассматриваться только после того, как я публично «покаюсь» за действия СССР в 1940 году и за последующие годы.

Я постоянно повторял, что мне лично не за что каяться, и что вообще идея покаяния за историю сама по себе неконструктивна и может привести к тому, что все страны будут обязаны беспрерывно каяться. Но все было тщетно. А тут начали выходить книги по материалам деятельности Комиссии. Получилась странная картина.

Издавались книги, с содержанием которых я был не согласен, но на обложке титульного лица печатался полный состав Комиссии, в том числе и моя фамилия. Я как бы становился соучастником издаваемых книг. В итоге я написал письмо руководителям Комиссии о выходе из ее состава.

А затем все мои усилия на «латвийском направлении» были сосредоточены на возможности создания другой исторической Комиссии – двусторонней российско-латвийской.

Постепенно несколько менялась и общая ситуация; новый президент Латвии В. Затлерс в 2010 году неожиданно посетил Москву и в беседе с Д.А. Медведевым (тогда президентом России) согласился с предложением сформировать совместную российско-латвийскую Комиссию историков, и я был рекомендован российским МИДом на пост сопредседателя с российской стороны.

Латвия назначила своим сопредседателем Комиссии профессора университета И. Фельдманиса. Он представлял собой крайнее крыло среди националистически настроенных латвийских историков. Он сразу же начал делать весьма недружественные заявления о том, что его главной задачей будет заставить меня и Комиссию в целом официально признать факт советской оккупации и т.п.

Подобная позиция создала для меня весьма непростое положение. Многие в России начали обвинять меня даже в «предательстве интересов России». Поводом же служили мои действия и стиль работы в Комиссии. Я видел свою цель в том, чтобы не обострять ситуацию, минимизировать жесткую позицию руководителя латвийской части Комиссии и искать пути к конструктивному сотрудничеству.

Я игнорировал выпады и заявления Фельдманиса и аккуратно доводил до сведения латвийской общественности, что деструктивная позиция Фельдманиса противоречит целям и задачам Комиссии, изложенным после визита латвийского премьера в Москву.

В то время мы готовились к заседанию Комиссии в Москве. Мои недруги уверяли (через Интернет), что российский руководитель Комиссии, конечно, признает советскую оккупацию и пойдет на сговор с латвийскими руководителями Комиссии. Но, видимо, наша позиция повлияла на латышей, и они на заседании Комиссии даже не упомянули об оккупации.

Мой общий подход в отношении Комиссии и ее латвийского руководства получил поддержку российских официальных кругов (Администрации Президента и министерства иностранных дел).

В итоге наша принципиальная и сдержанная позиция принесла свои плоды. Рига информировала Москву, что Фельдманис ушел в отставку с поста сопредседателя Комиссии, и на его место назначен профессор Зунда. Я знал его довольно хорошо. Длительное время он был советником по истории президента Латвии. По своим взглядам он не очень отличался от предшественника, но был более осторожен и гибок. В отличие от Фельдманиса Зунда – не публичный человек, он редко дает интервью. Однако очень скоро Зунда включился в общую атмосферу враждебности и озвучил решение Риги приостановить работу Комиссии.

В общем плане моя деятельность в отношениях с Латвией дала мне возможность приобрести опыт осуществления международных связей в необычных условиях, в сочетании внутренних и международных факторов.

Параллельно с Латвией я был вовлечен в активное сотрудничество с Литвой. Собственно, оно началось даже раньше, чем создавались Комиссии с Ригой. Это было следствием того, что еще в 2006 году была создана совместная российско-литовская Комиссия историков. Инициатором с литовской стороны был А. Никжентайтис, тогда директор Института истории Литвы.

Мне он сразу показался человеком, заинтересованным в развитии сотрудничества с Россией. Он неоднократно приезжал в Москву, мы встречались в Вильнюсе. На наших встречах Никжентайтис искал компромиссные формулировки: я никогда не слышал от него слов о советской оккупации.

Помню, мы проводили в Вильнюсе конференцию о перестройке. Из Москвы приехали ученые и некоторые «ветераны перестройки». Никжентайтис вел заседание корректно и, что меня приятно поразило, подчеркивал, что именно перестройка в СССР подготовила обретение независимости Литвы.

С Институтом истории Литвы мы подготовили и издали два дома документов СССР и Литвы в годы мировой войны. Но наши отношения с историками Литвы также зависели от официальной позиции литовских властей, которые в последние годы демонстрировали постоянную враждебность по отношению к России.

В этот же период я активно сотрудничал с историками Эстонии. У нас нет с ними специальной Комиссии, как с Литвой и Латвией. Но у нас есть в Эстонии надежный партнер. Это бывший директор Института истории, а ныне профессор Таллинского университета Магнус Ильмярв. Он выпустил книгу о событиях в Прибалтике в 1939–1940 годах. Основываясь на множестве документов, в том числе и архивных (включая российские архивы), Ильмярв написал оригинальную и серьезную работу, в которой дал анализ драматических событий тех лет. Он часто посещал Россию и во многом способствовал проведению двухсторонних российско-эстонских коллоквиумов.

Обращаясь к нашим контактам со странами Балтии, я должен отметить, что столкнулся с новой ситуацией. Мои коллеги, особенно в Латвии, не хотели слышать никаких аргументов, они признавали правомерность только своих точек зрения; не считались с тем, что в истории были и другие свидетельства, чем те, которые они признавали.

Подобного я не встречал даже в худшие времена холодной войны. Самое печальное состоит в том, что наши коллеги из Риги переносили свое чувство неприятия советской политики и на нынешнюю Россию и, в частности, на российских историков, как бы давая понять, что и мы виноваты и ответственны за прошлые исторические события.

Разумеется, в таких условиях сложно вести диалог, приводить факты, аргументы и излагать свою позицию.

* * *

Но несмотря на эти обстоятельства, я думаю, что в данном направлении мы делаем весьма полезное для России дело.

Синдром Польши

Связи с польскими историками привлекали мое внимание особенно в последнее время. В целом мои связи с поляками проходили и в более ранние времена. Я уже упоминал о контактах с А. Гейштором в 1970–1980-е годы. Я посещал Польшу – Институт истории Польской Академии наук, с которым мы имели связи по изучению проблем европейского Средневековья.

Отдельные связи я имел с проф. Чеславом Мадайчиком из того же Варшавского института. Он был одним из крупнейших польских специалистов по истории ХХ столетия и особенно по истории Второй мировой войны.

Я столкнулся с Мадайчиком в связи с обсуждением истории событий в Катыни. Как известно, в течение длительного времени мы не признавали своей ответственности за катынское преступление (расстрел 20 000 поляков весной 1940 года). По поводу судьбы этих поляков дискуссии шли еще во время войны. После обнаружения тел расстрелянных поляков советская специальная комиссия выпустила заявление, в котором вина за это преступление была возложена на немцев. И только во второй половине 1980-х годов несколько советских исследователей обнаружили документы, свидетельствующие об ответственности НКВД за это преступление. Так возникло катынское дело. Я был вовлечен в обсуждение этой проблемы, поскольку одним из исследователей была сотрудница нашего института Н.С. Лебедева. Затем была сформирована совместная российско-польская научная группа, которая опубликовала три тома документов по катынскому делу. И представители нашего института участвовали в ее работе. Я как директор Института был на презентации этих томов в польском посольстве, на которой посол Польши заявил, что теперь вопрос о Катыни в политической плоскости закрыт и передается в распоряжение историков.

К сожалению, отдельные нынешние польские деятели пытаются снова вернуться к теме Катыни с нападками на Россию.

Но, говоря об этом, я вспоминаю, как проходило обнародование в России обстоятельств катынского дела. Мне позвонили из инстанций, сказали, что предстоит публичное сообщение об ответственности НКВД, и посоветовали обсудить с первым замом председателя Гостелерадио П.Н. Решетовым организацию беседы по телевидению с кем-то из поляков. Я позвонил Решетову и сообщил об этом телефонном разговоре. Решетов отреагировал мгновенно и очень эмоционально: «Как, – сказал он, – и это мы берем на себя?» Но после этого мы договорились провести телевизионную беседу с рекомендованным мною проф. Мадайчиком.

И такая беседа состоялась. Я помню, как в одну из годовщин Катыни на нашем телевидении был проведен круглый стол с участием нескольких российских ученых и архивистов, а также выдающегося польского режиссера, автора фильма о Катыни – Анджея Вайды.

Эта беседа произвела на меня сильное впечатление. Позднее многие средства информации в России и в Польше отмечали высокий уровень гражданственности встречи и подчеркивали значение всего этого процесса для укрепления российско-польских отношений.

Следующим позитивным проявлением наших связей стало соглашение Института всеобщей истории с Польским институтом Центральной и Восточной Европы в Люблине.

Польские коллеги проявили интерес к опубликованному трехтомному совместному российско-германскому учебному пособию по истории. Мы начали переговоры и решили осуществить то же самое между Россией и Польшей. Мы работали довольно интенсивно и напряженно. Мы понимали, как много «горючего» материала накоплено в истории взаимоотношений России и Польши с XVII по XX век.

Особенность проекта состояла в том, что поляки настаивали, чтобы все главы были совместными. Мы начали с XVII века, затем был ХIХ век. И наконец, мы перешли к ХХ веку, который, конечно, был особенно сложным. И именно по истории ХХ века мы договорились сделать исключение и представить две параллельные главы о событиях 1939 года. В итоге нам удалось преодолеть все сложности и завершить проект. На русском языке изданы все три тома (презентация состоялась 15 ноября 2019 года). В Польше тоже издали и представили все три тома.

Но ситуация в конце 2019 и в начале 2020 года резко обострилась. Российско-польские отношения перешли фактически в фазу острой конфронтации. Польские власти наращивают обвинения в наш адрес за развязывание Второй мировой войны. Они не захотели даже признать заявление руководителя германского МИДа о том, что только Германия несет ответственность за начало и за весь ход Второй мировой войны.

Польские власти и многие историки не хотят признать никаких ошибок и никакой ответственности Польши за события 1939 года. Но мы с удовлетворением и весьма позитивно оцениваем издание упомянутого трехтомника, хотя далеко не все с этим согласны (и в Польше, и в России).

Мы предлагаем нашим польским коллегам продолжить сотрудничество и призываем их к диалогу, в том числе и по трудным проблемам истории Второй мировой войны. Недавно мы провели с поляками круглый стол в онлайн-формате, посвященный 100-летию Рижского договора. Эта встреча показала, что несмотря на все трудности в Польше есть историки, которые готовы и заинтересованы в сотрудничестве с историками России.

Израиль. Соглашение с Тель-Авивом

Впервые мои контакты с представителями Израиля начались еще тогда, когда у нас не было официальных дипломатических отношений.

В Москве появился директор русского исследовательского центра Тель-Авивского университета Габриэль Городецкий. Он выступал неким посредником между приехавшим в Москву неофициальным представителем израильского МИДа Левиным и различными деятелями советского общества. Именно по его рекомендации я встретился с Левиным и пообедал с ним. (Этот эпизод Левин потом описал в своих мемуарах). Он высоко оценил мое согласие на встречу с ним в условиях отсутствия дипотношений между нашими странами. Разумеется, я уведомил об этом заранее наш МИД.

Вскоре после этого мы подписали соглашение с Каммингсовским центром Тель-Авивского университета, и началась пора нашего активного и весьма плодотворного сотрудничества с Израилем. Мы провели совместно несколько конференций и в Москве, и в Израиле, и даже в других странах. Габи Городецкий – директор Каммингсовского центра – длительное время учился и стажировался в Оксфорде, а затем стал его профессором. Он и первую жену также нашел в Оксфорде.

Мы встречались с ним часто. Особенно наши контакты участились, когда Городецкий опубликовал в России книгу «Миф “Ледокола”», в которой с помощью многочисленных документов опровергал версию Суворова (Резуна) – автора нашумевшей книги «Ледокол» – о сталинском плане превентивного нападения на Германию.

Вспоминаю и презентацию воспоминаний упоминавшегося уже бывшего израильского посла в Москве Левина. Презентация проходила в помещении израильского посольства в Лондоне. Я в то время находился в Англии и принял в ней участие. Были там, естественно, Левин и Городецкий.

Это было довольно трудное время для Израиля. Я помню, что их посольство в Лондоне напоминало осажденную укрепленную крепость с усиленной охраной.

В принципе, точка зрения Городецкого с осуждением версии Суворова совпадала с позицией наших военных историков. Совместно с израильскими коллегами мы довольно сильно продвинулись в изучении предыстории и истории Второй мировой войны. По своим взглядам Габи был весьма консервативен; однажды он сказал, что он – последний сталинист на Западе. А потом в его жизни произошла резкая перемена: Габи развелся и женился на известной в Германии адвокатессе; каждую неделю она выступала на немецком телевидении, давая советы по юридическим вопросам. Мы были с женой в новом доме у Габи и его новой супруги в Кёльне. Очаровательная женщина, она вскоре очень серьезно заболела, и я видел, как Габи делал все возможное и невозможное, чтобы ее спасти. Ей сделали пересадку печени, и, слава Богу, уже прошло немало лет, и у них все в порядке.

С Тель-Авивским университетом мы провели ряд конференций и осуществили публикацию тома документов по истории советско- израильских отношений. В 2018 году МИДы обеих стран поддержали идею о подготовке второго тома документов.

В тот период, когда Городецкий возглавлял в Тель-Авиве Центр по изучению России, его заместителем был Борис Морозов. После ухода Городецкого и его отъезда из Израиля в Германию, а затем снова в Оксфорд, Морозов стал нашим главным партнером в Израиле.

По стилю поведения и, как говорят, по менталитету Борис Маркович был иным человеком по сравнению с Габи Городецким. Он вел себя и выглядел как абсолютно российский человек. В то же время Морозов повсюду защищал израильские интересы, сохраняя максимальную лояльность к России и к российским историкам-коллегам.

В Израиле я побывал несколько раз. Конечно, это страна поражает воображение. Прежде всего по количеству русских – это настоящий «анклав» России в Израиле. Несмотря на то, что Израиль постоянно живет под угрозой нападения и терактов, его гражданам присущи оптимизм и надежды на лучшее.

В планах сотрудничества историков – подготовка и издание второго тома документов о советско-израильских отношениях и другие совместные проекты. Вскоре зашла речь о создании совместной российско-израильской комиссии историков, в формировании которой я принимал активное участие. И в начале 2019 года эта комиссия была создана.

С католическим миром. Ватикан и Орден иезуитов

Я никогда не предполагал, что значительное место в моей жизни и деятельности в течение многих лет будут занимать связи с представителями православной и католической церкви. Все началось с поручения президента РАН Ю.С. Осипова представлять Академию в научных контактах с русской православной церковью. Я довольно часто встречался с митрополитом Кириллом (тогда он отвечал за международные связи), с архиепископом Мефодием и другими деятелями РПЦ. Кирилл по нашему приглашению выступал в Институте всеобщей истории с блестящей лекцией. Его ораторское искусство завораживало. Меня ввели в состав научного Совета православной энциклопедии и постоянно приглашали на различные приемы и встречи в Патриархии.

В тоже время со мной связались представитель папского Комитета исторических наук в Ватикане и папский нунций в Москве, предлагая сотрудничество. В этот же период у нас в институте был создан Центр по истории религии и церкви.

И мы решили организовать большую международную конференцию по проблемам истории и культуры христианства. Учредителями конференции выступали Ватикан (в лице папского Комитета исторических наук), Патриархия Русской православной церкви и Институт всеобщей истории РАН.

Впервые за многие годы противостоящие друг другу представители православия и католицизма обсуждали вопросы общей истории христианства. И такие встречи стали периодическими. На одной из них делегацию Ватикана возглавлял кардинал Пупар, бывший в то время председателем папского Совета по культуре.

Поль Пупар – известный историк, культуролог и теолог, француз по национальности, блестящий оратор; он выступил у нас в институте с докладом о деле Галилея. Я помню, как в моем кабинете за закрытой дверью сидели Пупар и Кирилл, а я был в приемной и время от времени носил им чай. С тех пор мы встречались с Пупаром довольно часто и в Москве, и в Риме (в том числе, в его квартире с огромным количество книг). В ходе наших контактов мы подписали соглашение между ИВИ РАН и папским Комитетом исторических наук (который тогда возглавлял Вальтер Брандмюллер). И в рамках этого соглашения мы провели несколько конференций по теме «России и Ватикан в 20–30-е годы ХХ века».

Я принимал участие и активно содействовал изданию в России католической энциклопедии, уникального и довольно неординарного издания в нашей действительности.

Наконец на нас вышли историки – представители Ордена иезуитов. Мы провели три совместные встречи, результатом чего явилась книга «Иезуиты в России во времена Екатерины II». Впервые в жизни я общался с членом Ордена иезуитов монсеньером Батлории на заседаниях Международного Комитета исторических наук, членами которого мы были.

Потом Батлории бывал в СССР и России, и я сопровождал его в поездке в Ленинград. Он был хорошо образованным человеком, обаятельным и тихим в общении. В моем сознании с советских времен иезуиты были хитрыми и агрессивными людьми, но Батлории показывал, что все это было совсем не так просто.

И вот спустя много лет меня принимает в Риме глава (генерал) Ордена иезуитов, и мы обсуждаем за ланчем перспективы нашего сотрудничества. Высокий худощавый голландец с аскетичным лицом говорил со мной о вполне мирских делах. В частности, он предложил для сотрудничества тему «Иезуиты и восстание декабристов в Петербурге в 1825 году». Я удивленно спросил у него, какая связь между этими вещами, на что генерал ответил, что большинство декабристов в прошлом окончили иезуитские колледжи.

Я вспомнил в этой связи, что в конце XVIII века большинство правителей Европы запретили иезуитский Орден, и только российская императрица Екатерина II разрешила его деятельность в России, где, в частности, и были открыты несколько иезуитских колледжей, в которых учились представители российской элиты, в том числе и офицеры.

В заключение скромного аскетичного ланча генерал спросил меня, правда ли, что слово «иезуит» в русском языке имеет весьма негативный смысл. Я ответил утвердительно; генерал еще раз повторил «очень негативный», и я снова ответил «да», и мы оба засмеялись. А затем последовал вышеупомянутый первый совместный семинар в Москве. В составе делегации Ордена были итальянцы и поляки. В дальнейшем мы подписали дополнительное соглашение с крупнейшим иезуитским университетом – Грегорианским в Риме.

Надо сказать, что далеко не всем в России нравились наши контакты с Ватиканом и католическим миром. Но официальные круги считали весьма полезными наши связи по линии науки и образования. По моей инициативе во время одного из визитов в Ватикан российский Президент вручил папе Римскому один из томов изданной в России католической энциклопедии.

В итоге моей активности в этом направлении Ватикан наградил меня Орденом Святого Григория (мне его торжественно вручили в Ватикане), а вскоре меня наградил Орденом православной церкви и Патриарх. Я посчитал, что таким образом была оценена и одобрена моя деятельность по исследованиям истории религии и церкви, истории православия и католичества и по развитию научных связей между нами и Ватиканом.

Хорошо помню тот торжественный день, когда государственный секретарь Ватикана вручил мне орден в красивом зале, отделанным красным штофом. Да и сам орден и лента были декорированы в красный цвет.

Во время визитов в Рим мне довелось встречаться и с папой Павлом II, с папой Бенедиктом XVI, и с папой Франциском.

Неким завершением сотрудничества с Ватиканом стала моя поездка в Рим в конце 2013 года по приглашению папского Комитета исторических наук и его руководителя Ардура, который много сделал для сотрудничества историков России и Ватикана. Меня поселили не в гостинице в городе, как обычно, а в самом Ватикане, в доме «Санта-Марта», где стал жить новый папа Франциск. Каждое утро мы завтракали и ужинали в общей столовой; папа, славящийся своим скромным, аскетичным образом жизни, завтракал за отдельным столом. Он ездил на маленьком заурядном автомобиле, при этом, выходя из здания, здоровался отдельно с каждым охранником и водителем.

За неделю жизни в «Санта-Марта» я убедился в правдивости всего того, что писали о новом папе – его гуманности, скромности и необыкновенном укладе жизни и поведения.

Католическая церковь переживает сегодня не лучшие времена, но все же она сохраняет свое влияние в западном мире и его политике, особенно усиливая в последнее время свои позиции в Латинской Америке, в Индии и в ряде стран Азии и Африки.

Международная ассоциация новейшей истории Европы

Более десяти лет я активно участвовал в деятельности Международной ассоциации новейшей истории Европы. Это была довольно влиятельная организация, созданная по инициативе французского профессора из Страсбурга Люилье. Фактически я начал участвовать в ней почти сразу же после ее создания. Оглядываясь назад, я понимаю насколько полезным для меня оказалось сотрудничество с этой организацией, в результате которого я активно подключился к европейской проблематике. Каждый год или, как правило, раз в два года Ассоциация проводила международные конференции. Мы обсуждали международные вопросы европейской истории в основном ХХ столетия, проблемы прав человека и иногда «европеизм» в целом. После ухода Люилье многие годы Ассоциацию возглавлял французский историк Жак Барьети (как президент) и швейцарец Антуан Флёри (как генеральный секретарь). Фактически в каждый приезд в Париж Барьети приглашал меня пообедать в любимый им ресторан около вокзала Сен-Лазар. Выбор вин был для него неким священнодействием; вообще он любил вкусно поесть, и посещение типичных французских ресторанов доставляло ему большое удовольствие.

Барьети был хорошим историком, который занимался конкретными темами, не очень тяготел к общеисторическим и к широким историко-международным проблемам. Он прекрасно знал французскую внешнюю политику 20-х годов ХХ века, особенно бриановский период. Но главной его специализацией была история Германии и франко-германские отношения.

С Барьети и Флёри меня связывали многие годы. Помимо чисто профессиональных дел мне было интересно наблюдать за европейскими настроениями моих партнеров. Может быть, общаясь с ними столь часто, и чувствуя, что Россия – это часть Европы, и ощущая себя частичкой этого европейского сообщества ученых, я в то же время видел разницу в менталитете, в психологии, в жизненных целях и интересах между российскими людьми и европейцами.