Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни

Не случайно, именно в Англии активно популяризировалась концепция глобальной истории. Я хорошо знал и активно сотрудничал с Патриком О’Брайаном, который делал основной доклад на одном из всемирных конгрессов о проблемах глобальной истории; он начал издание специального журнала и, конечно, внес свой значительный вклад в исследование так называемой глобальной истории. Патрик жил постоянно в Оксфорде и в Лондоне и многие годы работал в Лондонской школе экономики (LCE) – Мекке британских гуманитариев.

С Лондонской школой экономики у меня связаны еще два воспоминания.

Многие годы профессором LCE был один из крупных специалистов по истории международных отношений Дональд Уотт. Я был знаком с ним в течение длительного времени, мы оба являлись членами бюро международной Комиссии по истории международных отношений. Уотт был к тому же казначеем этой организации.

Уотт являл собой весьма колоритную фигуру. Крупный мужчина, прекрасный специалист, очень общительный. Уотт странно говорил по-английски. Типичный британец, он говорил так, что его не очень понимали даже соотечественники. Он проглатывал слова с полузакрытым ртом.

Одним из первых Уотт ввел в практику термин «международная история». Это не была история международных отношений и не сфера международного сотрудничества.

Понятие «международной истории» связано с упоминавшейся глобальной историей, с поисками синтеза в истории и с интересом к взаимозависимости и взаимосвязанности нашего мира.

Второй человек, который длительное время связывал меня с LCE, был профессор Одд Арне Вестад. Собственно, мое знакомство с ним началось еще в Норвегии, где Вестад был исполнительным секретарем Нобелевского института. Мы продолжили наши постоянные связи и после того, как он переехал в Англию. Арне Вестад стал профессором LCE и поселился в Кембридже.

Вестад – специалист по Китаю и Дальнему Востоку и российско-китайским отношениям. Его успешная деятельность в Англии показала мне взаимосвязанность и интернационализацию научного и образовательного сообщества. Вестад органически вписался в дух LCE. Сейчас он переехал в США.

Я много контактировал с Центром русских исследований в шотландском Абердине и с профессорами университета Эдинбурга. В Шотландии отсутствовал тот английский синдром превосходства, напротив, они ревностно следили за Лондоном, часто жалуясь, например, на то, что Британская Академия наук выделяет ученым Шотландии мало грантов. Руководитель Центра русских исследований в Абердине Пол Дьюкс очень любил посещать Россию; он написал несколько трудов, объективно освещающих историю нашей страны в ХХ веке. Дьюкс прожил непростую жизнь, жена ушла от него к другой женщине, что для середины 1990-х годов было еще странным. Пол Дьюкс заложил хорошую традицию русских исследований в Шотландии.

В Великобритании в послевоенные годы сложилась весьма разветвленная сеть исследовательских центров по изучению России и Советского Союза. В Лондоне это была давно существовавшая Школа славянских исследований. Она занималась в основном русской историей до XIX века, проблемой национальных окраин, историей русской культуры. Яркой представительницей этого центра была Линда Хьюз, написавшая добротную книгу о Петре I и русской истории XVIII века. Она рано умерла от рака. Я встречался с ней в лондонской квартире известного британского русиста и советолога Роберта Сервиса, автора одной из лучших на Западе биографий Сталина. Сервис теперь переехал в Оксфорд. К сожалению, общая тенденция падения интереса к изучению России сказалась и на статусе и значении Школы славянских исследований, в которой большее внимание стало уделяться странам Восточной и Центральной Европы.

Весьма важным центром в «русских» исследованиях в Великобритании был Сент-Энтони колледж Оксфордского университета. Основанный Гарри Шукманом под научным руководством Арчи Брауна – автора одной из лучших в мире биографий М.С. Горбачева, оксфордский центр объединил ряд молодых исследователей, проводил конференции и круглые столы. Несколько раз руководители центра приглашали меня выступить с лекциями и докладами. В основном английских коллег в Оксфорде интересовали проблемы происхождения, эволюции и конца холодной войны.

Собственно, во время всех своих многочисленных поездок в Англию я всегда включал в перечень мест посещения Оксфорд и Кембридж.

В Оксфорде я познакомился с Алексом Правда, который занимался вопросами масс-медиа в СССР и в России в конце 1980-х – 1990-х годов.

Но, как и в отношении лондонской славянской школы, русский центр в Оксфорде в 90-е годы ХХ века и в начале XXI столетия явно снизил свою активность.

Пожалуй, сегодня самым заметным центром в «русских исследованиях» становится LCE, где погоду делают представители другого поколения историков. Джанет Хартли – бывшая одно время вице-канцлером школы, занимается русской историей XIX века; там же работал Доминик Ливен – автор известной книги об истории империй (в книге дается сравнительная характеристика британской, австро-венгерской, османской и российской империй). В 2010 году Ливен выпускает новую книгу о походе Наполеона на Россию, где на основании большого числа документов из российских архивов рассказывается о военной составляющей русской армии (состояние войск, их оснащение и т.п.), т.е. раскрывает то, что почти не исследовалось ранее.

Доминик Ливен – прекрасный собеседник. Его хобби в течение многих лет было коллекционирование оловянных солдатиков, причем их делали по его заказу в России. Ливен прекрасно знал (по картинам, иллюстрациям, архивам) внешний вид солдат и офицеров всех русских полков, и ему изготавливали солдатиков различных русских частей.

В лондонской квартире Ливена в Ноттинг-Хилле в подвальном этаже была оборудована специальная комната, где в шкафах стояли оловянные муляжи (много сотен) солдат и офицеров различных частей русской армии XIX века. Затем Доминик Ливен начал заказывать опять-таки по собственным эскизам муляжи российских чиновников также различных рангов того времени. Думаю, что это единственная в своем роде коллекция, не имеющая аналогов в мире.

В целом, и мы, и британские историки недооцениваем взаимосвязи наших двух народов, культур и династий. В среде российской элиты, к сожалению, сложился негативный образ Великобритании, как чуть ли не главного противника России. Похожий синдром наблюдается и с английской стороны. К сожалению, нынешняя русофобия британского истеблишмента подогревает пропаганду негативного образа России и ее истории.

Между тем исторический опыт свидетельствует о постоянных и довольно устойчивых связях – культурных, общественных и династических – между Англией и Россией. Как мы уже отмечали, между нашими странами не было серьезных войн и конфликтов; наши интересы, конечно, сталкивались в центрально-азиатском регионе, но в Европе Россия и Англия занимают как бы схожее положение. Наши страны – европейские державы, но одновременно мы всегда как бы окаймляли Европу. Не случайно авторы многих общеевропейских проектов прошлых веков или выводили Россию и Англию из «классической» Европы, или отводили им специфическую роль.

Я думаю, что исторические реалии и европейская ситуация требуют от нас, историков, показать, что многие сложности взаимных отношений необходимо преодолевать.

Вена и Женева

Я хотел бы назвать еще два европейских города, где бывал много раз, и которые олицетворяют наши связи с Европой.

Прежде всего это австрийская Вена. Я уже упоминал 1965 год, когда в Вене состоялся Всемирный конгресс историков, в котором я впервые принимал участие. Затем в моих посещениях этого города был большой перерыв, а вот примерно с начала 1990-х годов я стал бывать в Вене довольно часто. Я приезжал туда по приглашению Австрийской Академии наук и пару раз Дипломатической академии Австрии.

Но в конце 1990-х годов у нас появился новый австрийский партнер. Это был Институт по изучению войны имени Больцмана в австрийском городе Граце. Институт всеобщей истории подписал с этим австрийским институтом соглашение, и с тех пор у нас начались регулярные совместные научные встречи, которые проходили по большей части в Вене и иногда в Граце. Душой и организатором этих контактов с австрийской стороны стал Штефан Карнер – директор упомянутого Института имени Больцмана.

Вскоре последовало создание совместной российско-австрийской Комиссии историков, а затем по аналогии с Германией мы начали готовить совместное учебное пособие для учителей средней школы, которое вышло в свет на русском и немецком языках (второе дополненное издание опубликовано в конце 2019 года).

Каждый год мы проводим заседание Комиссии, на котором обсуждаем весьма актуальные и порой непростые вопросы. Я упомяну лишь некоторые из них. Это, например, чехословацкие события 1968 года, история подписания Государственного договора с Австрией, встреча Кеннеди и Хрущева (мы ее назвали «Венский вальс»), встреча Брежнева и Картера (тоже в Вене) и т.п.

Штефан Карнер – доброжелательный и надежный партнер, он прекрасно говорит по-русски. Я бы назвал его классическим представителем Центральной Европы. Он демонстрирует тесную связь Австрии с Венгрией, Чехией и Словакией и, конечно, языковую и культурную связь с Германией.

Мы даже иногда проводим совместные российско-австрийские и российско-германские конференции. Австрия – член Европейского Союза, она, конечно, принадлежит к классической Европе, но ее нейтральный статус придает ей политическое и культурно-психологическое своеобразие. Я никогда не сталкивался с какими-либо антироссийскими проявлениями со стороны австрийских коллег.

Вена органично вошла в мою жизнь. Почти в каждый приезд в австрийскую столицу я останавливался в одном и том же маленьком и комфортном отеле в самом центре Вены «Wandl» (Вандл).

Я стараюсь посещать Венскую оперу и после представления иду ужинать в небольшой ресторан «Rote Bar» напротив здания оперы. В этом ресторане неизменно пианист играет популярные мелодии. Я уже писал о своей склонности к мелодрамам в принципе. И когда слышу в этом ресторане линию Лары из «Доктора Живаго», у меня комок подступает к горлу.

Вена буквально пронизана двумя музыкальными гениями – Моцартом и Штраусом. Они окружают человека со всех сторон.

Но для меня Вена – это еще и связь с тем, чем я занимаюсь последние 40 лет. Вена – некое сердце Европы. Многие годы она была, да и, пожалуй, остается, посредником и местом встречи для урегулирования сложных европейских и мировых проблем. Вена – классическое место истории Габсбургов, многие годы она соединяла Центральную Европу с ее западной и восточной частью.

Австрийцы – деловые и деятельные люди, без романтического налета. Этим же духом проникнута и архитектура Вены, ее прагматический облик. В этом направлении она, по-моему, близка Праге и Будапешту.

Другой город, в который я также очень люблю ездить, – это Женева. В целом, швейцарцы схожи с австрийцами. Их также отличает прагматизм и деловитость. Швейцария – классический и успешный пример европейского конфедерализма. В ней органически соединяются абсолютно прагматичные финансово-деловые немецкоязычные Цюрих и Берн с франкоговорящей Женевой и итальянским Лугано.

Я никогда не был в итальянской части Швейцарии, несколько раз посещал Берн и Цюрих, но чаще всего бывал в Женеве и в Лозанне.

В деловом плане в Женеве у меня были контакты с Институтом международных исследований, с его директором профессором Жаком Фреймоном, а затем и с его сыном Жаном Фреймоном.

В Женеве живет бывший генеральный секретарь Ассоциации новейшей истории Европы Антуан Флёри со своей очаровательной марокканской женой, кстати, дочерью одного из руководителей компартии Марокко. Я много раз бывал в его доме, построенном в марокканском стиле. Он – человек с чувством юмора. Иногда в своем юмористическом стиле он иронизировал над некоторыми проблемами в России, но я, человек терпимый, отвечал ему тоже шутливо.

Женева – также город-посредник, место встреч и переговоров. Но для меня Женева связана с еще одним делом. В этом городе имеется архив Рихарда Куденхове-Калерги – одного из тех, кто настойчиво продвигал идею Пан-Европы и европейских проектов. Несколько раз я специально приезжал в Женеву, чтобы работать в архивах Куденхове-Калерги. Это было в то время, когда я готовил монографию об истории европейской идеи.

Женева всегда казалась мне комфортным местом. Меня привлекало знаменитое Женевское озеро с известным фонтаном, парк «Мон-Репо», где гуляли ухоженные швейцарские стареющие женщины, отнюдь не испытывая какого-либо синдрома от своего одиночества.

Швейцария привлекала меня еще и тем, что здесь по давней традиции находился казначей Международного Комитета исторических наук. В период моего членства в МКИН казначеем был ректор университета в Лозанне. Когда я бывал в Швейцарии, то старался увидеться с ним и с его женой, известным специалистом по истории России и русской по происхождению.

В Женевском университете я познакомился с одним из лучших западных русистов – профессором Жоржем Нивá. Это обаятельный и широко образованный интеллигент, автор многочисленных трудов по проблемам российской культуры и литературы. В середине 1990-х годов я посетил кафедру русской культуры и литературы, которой заведовал Ж. Нива.

Я прочитал лекцию и встретился с одним из профессоров кафедры Симоном Маркишем. С ним связана интересная история. Когда я еще учился в Московском государственном университете, то познакомился со студентом университета филологического факультета Симой Маркишем. Он был сыном известного еврейского писателя Переца Маркиша.

Однажды по приглашению Симы я пришел к ним в гости, где увидел выдающегося Переца Маркиша и его молодую жену, маму Симы. Через некоторое время я узнал об аресте Переца Маркиша вместе с другими членами еврейского антифашистского комитета. Перец Маркиш был расстрелян, а Сима вместе с матерью и младшим братом Давидом были сосланы, кажется, в Казахстан.

Дальнейшая судьба Симы была полна различных пертурбаций. Он женился на жительнице Венгрии, куда и уехал. Потом развелся и обосновался в Швейцарии. Симон Маркиш был хорошим специалистом по проблемам истории и культуры античности. Во время моей лекции в Женеве я был рад встрече с ним. К сожалению, вскоре Сима скоропостижно скончался. Мама и брат Симы после ссылки уехали в Израиль.

Что касается Швейцарии, то известный в свое время Институт международных отношений в Женеве потерял свою популярность и высокий международный престиж.

Швейцарские власти сохраняют неплохие отношения с Россией, но контакты между историками нашей страны и Швейцарии явно пошли на убыль. В самые последние годы швейцарские историки при содействии посла Швейцарии в Москве предложили свои посреднические услуги для проведения встреч российских и украинских историков. Одна из таких встреч уже состоялась в конце 2019 года.

Может быть, мы найдем какие-то интересные темы для новых совместных проектов.

Скандинавские фьорды: избрание в норвежскую и шведскую академии

В последние два десятилетия большое место в моей жизни занимали связи с Норвегией. В 2012 году исполнилось 20 лет со времени подписания первого соглашения о сотрудничестве между Институтом всеобщей истории РАН и Институтом оборонных исследований Норвегии. Директора этого института профессора Олава Ристе я знал к тому времени уже довольно давно. Мы успешно взаимодействовали с ним в Комиссии по истории международных отношений, он участвовал во многих конференциях, в том числе и на территории России.

Я никогда не забуду, как Олав со своей женой Рус, англичанкой из Оксфорда, устроили нам с супругой поездку на машине по Норвегии. Мы проехали полстраны – от Осло до Бергена. Олав был типичным скандинавом, человеком немногословным и хладнокровным, сдержанным в проявлении чувств и эмоций. Олав Ристе – хороший историк, он написал много работ по истории внешней политики Норвегии, много лет отдал проекту, посвященному истории норвежской внешней политики и разведки.

Мы познакомились с ним и с его женой; однажды я организовал им поездку по странам Балтии (как раз накануне их выхода из состава Советского Союза). Мы побывали в Риге и Вильнюсе, они сами заехали в Таллин. Я понимал, что для Ристе Скандинавия и Балтия объединялись общим регионом «европейского Севера».

Активизируя сотрудничество с Норвегией, Швецией и Финляндией и контактируя со многими историками этих стран, я сталкивался с вопросом: существует ли в принципе скандинавская общность, причем не только как географический регион, но и как некое цивилизационное единство? Мы знаем ганзейское единство, воплощенное хотя бы в архитектурном сходстве городов Северной Германии (Любек, Ганновер), Швеции и некоторых других стран.

Постепенно вовлекаясь в сотрудничество со странами Балтии, часто бывая в последние годы в Литве, в Латвии и в Эстонии, я думаю уже о более широком контексте – о балтийской цивилизации, о тех цивилизационных компонентах, которые объединяют все страны вокруг Балтийского моря, включая упомянутые страны Балтии, Польшу, Германию, государства Северной Европы и, разумеется, российский северо-запад. Может быть, именно на этой базе выросло международное объединение руководителей стран Балтийского моря.

Возвращаясь к норвежской теме, отмечу, что считаю большим и важным достижением публикацию тома документов о советско-норвежских отношениях в период 1917–1965 годов. Этот том был наиболее ярким выражением упоминавшегося уже соглашения Института всеобщей истории РАН и Института оборонных исследований Норвегии.

В этом же институте я познакомился тогда с молодым норвежским историком Свеном Хольтсмарком. С тех пор уже более 20 лет мы встречались с ним почти каждый год. Свен был главным составителем и автором упомянутого сборника документов. Рабочие встречи происходили попеременно в Осло и в Москве. Хольтсмарк прекрасно говорил по-русски, у него была польская жена.

Свен сыграл большую роль еще в одном вопросе. Отец моей жены носил фамилию Даниэльсен, говорили, что у него были норвежские корни, но в советские времена упоминать об этом было небезопасно. После смерти в его бумагах нашли старый норвежский паспорт его деда, из которого было видно, что он жил в Петербурге в конце XIX веке и был мастером-часовщиком.

Я сообщил эти данные Свену Хольтсмарку скорее просто для проформы, нежели рассчитывая на практический результат.

Свен сходил в какие-то норвежские архивы, и в результате в один прекрасный день у нас на даче раздался звонок. Мужской голос позвал к телефону мою жену, сказав, что он является ее кузеном. Так моя супруга нашла в Норвегии двух кузенов, одну кузину и очаровательную тетушку, которая, к сожалению, недавно скончалась в 93 года. Она немного говорила по-русски и хорошо помнила своих русских родственников. Во время войны она провела год в одиночной камере в нацистском лагере «Равенсбрюк». Эта история еще более сблизила меня с Норвегией, и мы с женой практически каждые два года ездили туда.

В Норвегии, как мне кажется, нет устойчивого антирусского синдрома, наши страны никогда не воевали друг с другом; кроме того, норвежцы помнят 1944 год, когда советские войска освобождали от нацистов северную Норвегию.

Но с Норвегией меня связало на ряд лет еще одно обстоятельство. В течение длительного периода я сотрудничал с Нобелевским институтом мира. Это престижное учреждение в Норвегии, главная задача которого состоит в ежегодном присуждение Нобелевской премии мира.

С приходом в Комитет в качестве руководителя института известного специалиста, историка-международника Гейра Лундестада Комитет начал выделять стипендии профессорам различных стран для проведения научных исследований. В 1995 году я получил такую стипендию сроком на два месяца. Я с большой пользой провел эти два месяца в Осло, работая над книгой по истории европейских идей.

С этого времени у меня установился тесный и плодотворной контакт с Гейром Лундестадом и с Арне Вестадом – исполнительным директором Нобелевского Комитета.

Нобелевский Комитет снискал себе славу и популярность своей программой по истории холодной войны (о чем я напишу отдельно).

В рамках этого проекта в Осло проводились лекции и круглые столы. Однажды я выступал в Нобелевском институте с лекцией на тему «Процесс принятия внешнеполитических решений в советском руководстве в годы холодной войны». Я рассмотрел этот вопрос на четырех примерах: «Отношение Москвы к плану Маршалла», «Советская нота по германскому вопросу 1952 года», «Советская акция в отношении Чехословакии в 1968 году» и «Решение о вводе советских войск в Афганистан в 1979 году».

Я был на профессорской стажировке в Нобелевском институте всего три раза и один раз по приглашению университета Осло. Эта поездка позволила мне закончить книгу, познакомила меня с десятками ученых и дала возможность близко узнать жизнь и нравы Норвегии.

Но тесное сотрудничество с норвежскими специалистами привело еще к одному результату. По представлению ряда моих норвежских коллег и прежде всего профессора Олава Ристе я был избран иностранным членом Королевской норвежской Академии наук.

Я помню это торжественное заседание, когда меня официально принимали в Академию в присутствии короля Норвегии. После состоялся официальный ужин. Помню, что вскоре после окончания ужина я спустился на первый этаж красивого особняка Норвежской Академии и собрался уходить, когда меня остановил служащий и предупредил, что никто не может покинуть мероприятие, пока король еще находится в доме. Таков был обычай. Вернувшись в один из залов, я увидел, что король сидел в окружении молодых членов Академии и пил популярное в Норвегии пиво.

Таковы были нравы в этой маленькой стране на севере Европы.

Из стран Северной Европы я довольно часто посещал и Швецию. У нас также были двусторонние коллоквиумы с историками Швеции. У меня многие годы был хороший контакт с профессором Р. Торстендалем. Я познакомился с ним через бывшего сотрудника нашего Института Александра Сергеевича Кана – известного скандинависта, вынужденного покинуть Советский Союз. Кан поселился в Швеции, стал работать в университете города Уппсала. И именно там я познакомился с Рольфом Торстендалем. Наши контакты усилились после того, как Рольф женился на русской женщине – специалистке по истории Швеции Тамаре Салычевой. Я очень уважал Р. Торстендаля, выдающегося европейского историка, весьма авторитетного в международном сообществе историков.

Неожиданно Рольф сыграл некоторую роль в моей деятельности. В 2013 году я получил информацию из Стокгольма, что по рекомендации профессора Р. Торстендаля Шведская Академия искусств и словесности избрала меня своим иностранным членом. За этим последовала поездка в Стокгольм, торжественная процедура с участием короля и королевы и последующего обеда.

Мне показалось, что избрание меня членом Норвежской, а затем и Шведской Академий как бы вознаграждало меня за многолетний интерес к истории стран Северной Европы.

Балтийские трансформации

Значительное место в моей международной деятельности, да и в жизни в широком смысле, занимали связи с историками стран Балтии.

Еще во времена советской власти я довольно часто посещал Эстонию и Латвию в основном для летнего отдыха. Но иногда в Риге, Таллине и Вильнюсе организовывались конференции, в которых участвовали известные в то время академики Ю. Кахк (Эстония), А. Дризул (Латвия) и Б. Вайткявичус (Литва). При этом надо сказать, что Кахк имел высокий престиж за рубежом.

Конечно, балтийские историки были активно адаптированы в советскую систему. Упомянутый уже А. Дризул перед самым концом советской власти был даже секретарем ЦK компартии Латвии по идеологии. И в то же время при всем этом историки стран Балтии были явно ближе к западной историографии, чем их коллеги из других республик Советского Союза. Упомянутый Ю. Кахк входил в совместную группу с историками США по вопросам применения математических методов в истории.

Особую близость к зарубежной науке демонстрировали историки Эстонии. Уже в советское время особенно тесными были их связи с соседней Финляндией. Но в конце 1980-х и в начале 1990-х годов, после провозглашения независимости стран Балтии, ситуация коренным образом изменилась. Было очевидным, что в отношениях России с этими странами наступает новый непростой период.

Помню, как в начале 1990-х годов я предложил директорам институтов истории стран Балтии собраться, чтобы обсудить перспективы наших отношений и сотрудничества. К этому времени в странах Балтии уже набрало силу использование истории в политических целях. Многие местные историки возлагали на Россию ответственность (как наследницу СССР) за «оккупацию» Прибалтики в 40-х годах ХХ столетия.

И вот в такой обстановке мы встретились в Вильнюсе. Все институты возглавляли новые люди, пришедшие к руководству в независимых государствах. На этой встрече мы договорились продолжать сотрудничество. На протяжении многих лет наш институт был одним из немногих, кто развивал связи со странами Балтии. И как директор института я лично прикладывал к этому немалые усилия. Должен с удовлетворением сказать, что все прошедшие годы мне удавалось сохранять с прибалтами нормальные отношения, одновременно отстаивая точку зрения российских ученых. Одна из самых популярных латвийских газет назвала меня «ученым с хваткой дипломата», историком с демократическими взглядами, но действующего в рамках государственной идеологии.