Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни

Из представителей более молодого поколения я бы отметил уже упомянутых братьев Моммзенов. Вольфганг был специалистом по проблемам историографии. Я часто встречался с ним на заседаниях Международной комиссии по историографии. Он работал в Дюссельдорфе и участвовал в различных конференциях. В последний раз я видел его на конференции в Тромсё (Норвегия). Незадолго до этого Вольфганг развелся с женой и на конференцию приехал с новой супругой. Многие участники конференции хорошо знали его прежнюю супругу, и новая спутница чувствовала себя неуютно.

Вольфганг во время конференции был невеселым. Чувствовалось, что он был, как говорят, не в своей тарелке. Помню, вернувшись в Москву, я сказал своим коллегам, что Вольфганг Моммзен был не похож на себя. И как же странно устроен наш мир: спустя некоторое время я услышал, что Вольфганг утонул в море в Германии во время отпуска. Вольфганг оставил о себе память еще в одном деле: он завершил многолетнюю работу по подготовке к изданию большого тома об истории Международной организации историков.

Несомненно, одной из самых колоритных фигур в новом поколении историков был Юрген Кока. Профессор Свободного университета в Берлине, видный специалист по проблемам теории и методологии истории, бывший президентом Международного комитета историков, Кока, может быть, больше других немецких (да и не только немецких) историков обращал внимание на гражданские позиции ученых разных стран.

Я вспоминаю, как после объявления в печати о создании в России Комиссии по противодействию фальсификациям истории, Юрген Кока связался со мной и попросил объяснить ему смысл и цели этой Комиссии, добавив, что международное сообщество историков обеспокоено всем этим. Кока жестко выступал против историков ГДР после объединения Германии.

Контакты с германскими историками дали мне основания считать, что в Германии децентрализация в науке была особенно заметна, несмотря на традиционную для Германии тенденцию к усилению государственности.

Во второй половине 1990-х годов в правительственных кругах Германии и России появилась мысль о создании постоянно действующей совместной комиссии историков для обсуждения актуальных проблем истории ХХ столетия. Выбор в качестве объекта для дискуссий именно ХХ столетия, конечно, не был случайным: две мировые войны, в которых столкновение России и Германии было главным и страшным и по потерям, и по последствиям.

Я прекрасно помню тот день, когда меня пригласил на ланч заведующий отделом культуры германского МИДа г-н Брентон. Я был в командировке в Бонне. К этому времени уже проходили переговоры о возможном создании совместной российско-германской Комиссии историков. Во время переговоров возникали многие спорные вопросы.

И вот г-н Брентон хотел прояснить некоторые принципиальные и конкретные вопросы. Во время ланча я понял, в чем состояла заинтересованность немецких коллег. Мой собеседник не скрывал того, что одна из задач будущей Комиссии должна состоять в содействии максимальной открытости российских архивов для историков из Германии. Мы долго обсуждали эту и другие темы и в итоге договорились о том, чтобы в Комиссию были бы включены (с обеих сторон) руководители архивов.

И этот принцип стал обязательным при всех модификациях состава Комиссии. Такое решение устроило наших немецких партнеров. Следует при этом иметь в виду, что в те годы перемены к большей открытости российских архивов еще только начинались.

Я понял также, что развитие сотрудничества с российскими историками вполне вписывалось в общую стратегию Германии в европейских и в мировых делах. С самого начала существования Комиссии над ней был установлен патронат со стороны президента России и канцлера Германии.

В Германии деятельность немецкой части Комиссии проходила в рамках министерства внутренних дел, а в нашей стране персональный состав Комиссии утверждался Президиумом Российской Академии наук, а ее деятельность находилась в поле зрения министерства иностранных дел.

Германскую часть Комиссии возглавил известный историк, директор Института современной истории в Мюнхене Хорст Мёллер. Этот институт имел филиал в Берлине, так что Мёллер, проживающий в пригороде Мюнхена, постоянно бывал и в Берлине.

Насколько я знаю, это была самая успешная действующая Международная комиссия историков – мы не пропустили ни одного года и проводили встречи каждый год.

Я вспоминаю первый год; в Германии нас принимал Хельмут Коль. (Это было еще в Бонне). Коль рассказал, что в молодые годы он был учителем истории в средней школе и с тех пор, будучи уже в большой политике, сохранял интерес к истории.

Что касается Комиссии, то ее деятельность представляла собой действительно уникальное явление. Мы обсудили за прошедшие годы много острых тем, в том числе и по истории Второй мировой войны. Оказалось, что у нас с немецкими коллегами нет больших принципиальных разногласий. Сопредседатель с германской стороны Хорст Мёллер подтвердил, что по основным вопросам истории ХХ века позиции немецких и российских членов Комиссии очень близки.

Достаточно перечислить темы, которые мы обсуждали в Комиссии, чтобы стало ясно, насколько высок был научный и общественный уровень работы Комиссии. Это события 1939–1940 годов и пакт Молотова – Риббентропа, Сталинградская битва, германский вопрос в послевоенные годы, отношения ГДР и Советского Союза.

Через Комиссию я смог познакомиться с большим числом немецких историков. Я могу назвать Кетрин Петрофф-Энке из университета в Констанце. Специалистка по России, она создала в своем небольшом университете активно действующий Центр русистики. С этим университетом связана интересная история. В Германии, как и в России, эксперты выделяют лучшие университеты, которые получают приоритетное финансирование от министерства образования.

Я был в Констанце, когда там ждали результатов конкурса. В условиях, когда у нас в России процветала «гигантомания», тенденция к созданию огромных университетов, в Германии конкурс выиграл в числе других небольшой университет в Констанце, причем одним из факторов, обеспечивающих успех Констанца, был гуманитарный аспект, реализация на практике концепции интеграции науки и образования.

В день, когда в Берлине проходило голосование, я уезжал из Констанца. Ректор университета сказал мне, чтобы я позвонил ему вечером. Если он скажет, что они пьют пиво, то значит они проиграли, а если сообщит, что пьют вино, то это означает выигрыш. Поздно вечером я позвонил в Констанц, и ректор радостно воскликнул: «Мы пьем вино!» Я прилетел в Москву и рассказал нашему министру образования и науки, что в Германии поддерживают и небольшие университеты, но на руководителей нашего образования это не особенно подействовало.

Активными членами Комиссии с германской стороны были Хельмут Альтрихтер (из Аугсбурга, близ Мюнхена), Бернд Фауленбах (видный историк, социал-демократ) и другие.

Многие годы ответственным секретарем Комиссии с германской стороны был Эберхард Курт из министерства внутренних дел. Четкий организатор, доброжелательный человек, относящийся с явной симпатией и уважением к российским историкам, Курт внес большой вклад в успешную деятельность Комиссии.

Для меня было большим удовлетворением, когда наша совместная российско-германская Комиссия стала примером, аргументом и образцом для создания других подобных комиссий, в частности российско-литовской, российско-австрийской и даже российско-украинской.

Для немецкой историографии в целом и политологии наиболее характерны следующие главные приоритеты.

Во-первых, это жесткий «расчет» со своим нацистским прошлым. Всякие попытки оправдания нацизма встречают осуждение и отпор. В равной мере любые проявления антисемитизма в научной и образовательной сфере считаются абсолютно неприемлемыми. Мне рассказывал один профессор, что преподаватель, который однажды позволил себе антисемитское высказывание, должен был немедленно покинуть университет.

Во-вторых, в течение длительного времени германская советология, как правило, жестко критиковала «советские порядки» и многие исторические периоды и события. Многие специалисты из Западной Германии задавали тон в общем хоре советологических исследований.

В-третьих, именно немецкие историки одними из первых стали инициаторами выдвижения на первый план на национальном и на международном уровнях темы «исторической памяти». Сейчас эта тема стала одной из весьма популярных.

За последние 20 лет я как бы заново открыл для себя Германию. Я увидел и понял, что при всем немецком стремлении к централизации и порядку баварцы считают Мюнхен реально второй столицей, так же, как «северяне» рассматривают Гамбург северной столицей. В Германии по-прежнему еще не преодолено ментальное и историческое различие между Западной и Восточной частью Германии.

Для меня остается исторической загадкой, как Россия и Германия смогли преодолеть тот разрыв и противостояние, которое происходило в ХХ столетии в результате Первой и Второй мировых войн. Согласно некоторым международным опросам, касающимся образа России и ее восприятия в разных странах, наиболее благоприятные характеристики России были даны именно населением Германии.

Общение и связи с Германией позволяли мне подумать и о процессах адаптации людей различных национальностей, уехавших в другие страны.

Известно, что в Германии проживают более 3 миллионов турок и почти 1,5 миллиона приехавших из России. Многие в Германии признают, что российские граждане, переселившиеся в Германию, лучше турок смогли адаптироваться к немецкой жизни и порядкам, установив хорошие отношения с населением Германии. Для меня это было лишним доказательством того, что российские граждане принадлежат к Европе и легко воспринимают европейские порядки.

Многие годы мои зарубежные связи и поездки в основном касались Франции, Италии, США и в меньшей степени Германии. Может быть, это объяснялось тем, что я не говорю по-немецки, и мне было трудно общаться с моими коллегами из Германии.

В течение многих лет я бывал главным образом в Берлине. Но после того, как Фонд Гумбольдта дал мне стипендию, я смог посетить многие немецкие большие и маленькие города и оценил эту страну. Мне понравились уютные немецкие домики, я понимал, что немецкий менталитет, привычка немцев к порядку придавали их быту и нравам, их жизненному укладу то своеобразие, которое мы знаем с детства из немецкой литературы и истории.

Интерес к пониманию Германии для меня проявился и тогда, когда мне делали операцию в немецкой клинике в Кёльне.

В то же время за последние годы в Германии, как и во всей Европе, выросло новое поколение, оно уже имеет свою шкалу ценностей и свои приоритеты, которые часто размывают сложившиеся устои.

Сегодня очень мало отличий в стиле жизни населения маленьких городков в Германии от городков Бельгии, Австрии или даже Франции и Швейцарии. И все же немецкая профессура (особенно в гуманитарной сфере) дорожит своими традициями и национальными приоритетами. Именно эти факторы особенно привлекали меня; хотелось узнать, как и в какой степени Германия изменилась, что осталось от прежних времен, и какое место в германских современных приоритетах принадлежит России.

Весьма часто я слышал, что в геополитическом плане Германия стремится играть преобладающую роль в Европейском Союзе, используя прежде всего экономическую мощь. Но в контактах и в сотрудничестве в сфере науки и образования немецкие партнеры и коллеги не показывали подобных настроений. Трагический опыт истории ХХ столетия, как мне кажется, принципиально изменил менталитет и поведение немецкой профессуры. Я убежден, что задача российских ученых состоит в том, чтобы максимально сотрудничать с немецкими коллегами в различных областях науки и образования.

Интересной страницей моих связей с историками Германии стала совместная работа над учебным пособием для учителей истории обеих стран. Сама идея такого пособия родилась после обобщения успешного опыта деятельности совместной комиссии историков России и Германии. Помню, как мы обсуждали рутинные вопросы наших перспектив. В это время я был озабочен вопросами интеграции науки и образования в России. В воздухе уже витали идеи подготовки в России новых учебников по истории.

И я спросил моих немецких партнеров по Комиссии, как они отнеслись бы к идее о подготовке некоего совместного учебного пособия по истории для учителей средней школы. С самого начала мы отвергли возможность создания именно учебника, поскольку слишком разными были дидактические основы учебников в наших странах. Кроме того, в Германии школьное образование децентрализовано и варьируется в каждой «земле». Немецкие коллеги обещали подумать и о самой идее, и об источниках финансирования такого проекта.

Прошло несколько месяцев, и на очередном заседании Комиссии мой сопредседатель сообщил, что они согласны подготовить такое учебное пособие; при этом немецкие коллеги представили свой вариант учебного пособия в трех томах, соответственно посвященных XVIII, XIX и ХХ векам.

Мы совместно приняли своеобразный вариант подготовки томов. Во-первых, мы согласились с немецким предложением начать с истории ХХ столетия. Видимо, коллегам из Германии легче было получить финансирование именно по актуальной теме. Во-вторых, мы решили попытаться использовать необычный и максимально трудный вариант, который сильно удивил научную общественность обеих стран. Речь идет о нашем решении, что у каждой из 20 глав тома о ХХ веке будет два автора – российский и немецкий.

В общественном сознании довольно прочно утвердилось мнение о глубоком и принципиальном различии взглядов на историю (особенно ХХ века) российских и немецких историков. Однако опыт работы совместной Комиссии историков позволял констатировать совпадение точек зрения по многим аспектам событий прошлого века.

И теперь в процессе подготовки учебного пособия эта тенденция также была преобладающей. В итоге по 14 из 20 глав книги нам удалось согласовать позиции и найти консенсусное решение. Сделать это было совсем не так просто. Многие недели и даже месяцы проходили согласования между авторами. Конечно, все это требовало компромиссов с обеих сторон.

Как это ни покажется странным, но мы с Х. Мёллером сравнительно легко согласовали совместное предисловие.

Определенную трудность представляла подготовка вступительных статей к отдельным разделам. Они не были совместными, но у нас, да и у немецких коллег, были замечания к представленным текстам. Сложность в этом случае состояла и в том, что по условиям германской стороны тексты изданных томов (на русском и немецком языках) должны были быть полностью идентичными.

Целый ряд положений, особенно в тех шести текстах, по которым не удалось достичь консенсуса и по которым по каждой теме давались две параллельные статьи с разными точками зрения, вызывали возражения с российской, да и с немецкой стороны.

Между тем, в статьях немецких историков по темам о пакте Молотова – Риббентропа и восстании в ГДР 17 июня 1953 года формулировки немецких авторов были жесткими и явно неприемлемыми для российской стороны. По вопросу о пакте я обратился к профессору Петрофф-Энке с пожеланиями изменить формулировку, характеризующую политическое устройство Восточной Польши после сентября 1939 года как советский «оккупационный» и «террористический» режим. Но немецкие авторы отказались это делать, и в статье российского автора на эту тему ему пришлось высказать критику в адрес немецкого варианта статьи.

Среди тем, по которым в книге помещаются разные статьи, помимо темы о советско-германском пакте, следует назвать также события 17 июня 1953 года в ГДР, Берлинский кризис 1948 года, Парижская выставка 1937 года, перестройка в Советском Союзе и глава о Сталинградской битве.

Мы начинали работу над учебным пособием в сравнительно спокойной международной обстановке, но первый том вышел в свет уже в совершенно иной ситуации, в условиях обострения российско-германских отношений. Поэтому мне было неясно, как будет встречено издание этого труда.

Но оказалось, что реакция и в Берлине, и в Москве была необычайно положительной. На презентациях немецкого текста в Берлине в апреле 2015 года и российского в Москве в июле 2015 года было много народа, официальных лиц, звучали многочисленные приветствия.

Такие результаты стимулировали продолжение работ над двумя другими томами учебного пособия.

И эта работа успешно завершилась. Обе стороны оказались удовлетворены изданием всех трех томов, охватывающих период XVIII–XX веков. Окончанием проекта стала презентация всего трехтомника в Москве, в особняке МИД РФ на Спиридоновке 9 июля 2019 года, где были зачитаны приветствия Президента РФ В.В. Путина и канцлера ФРГ А. Меркель, что, несомненно, стало событием, учитывая далеко не простые отношения между двумя странами в тот момент.

Теперь мы думаем о других совместных немецко-российских проектах.

Мне кажется, что завершенным нами проектом открывается новая страница в международном научно-образовательном сотрудничестве в Европе. Недаром вслед за немцами к нам обратились с предложением о подготовке подобных изданий поляки и австрийцы, и в итоге мы успешно подготовили и издали три советских книги с польскими историками и один том с австрийцами.

Реализм и сдержанность британцев. Британская Академия и Лондонская школа экономики

Британская историческая наука и историки Великобритании всегда существенно отличались от континентальной Европы. В послевоенные годы англичане отдавали приоритет связям с Соединенными Штатами Америки. Регулярно, почти ежегодно проходили англо-американские встречи историков. Но это не мешало британским университетам и научным центрам развивать связи с историками на континенте.

Для Великобритании в целом, казалось, были характерны устойчивость и реализм. Одновременно в Англии существовали весьма распространенные антироссийские представления и настроения. Именно исходя из этих предпосылок, англичане выстраивали свои отношения и связи с историками Советского Союза. В Москве с подозрительностью и скептицизмом относились к Англии в целом, рассматривая ее как наиболее верного союзника США, противостояние с которыми являлось главным содержанием периода холодной войны.

В предвоенные годы советско-английские связи историков занимали весьма существенное место. И несмотря на все перепады эпохи холодной войны, в 1960-е годы возобновились регулярные контакты историков обеих стран. В течение 1960–1980-х годов эти связи развивались по нескольким направлениям.

Надо сказать о британской финансово-организационной базе контактов с СССР. Они регулировались общим соглашением между Академией наук нашей страны и Британской Академией наук.

В Англии, помимо университетов, научные связи в области естественных и точных наук осуществляются Королевским Обществом Великобритании, а в сфере гуманитарных и социальных наук – Британской Академией наук.

Именно эта Академия подписала соглашения с АН СССР. По этому соглашению мы получали квоту для научных командировок в Англию, и британские ученые, прежде всего специалисты по истории России, работали в библиотеках и архивах нашей страны. И следует сказать, что это соглашение, постоянно продлеваемое, действовало долго, но в 2011 году Британская Академия уведомила Российскую Академию о сокращении ассигнований, в том числе и на индивидуальные обмены с РАН.

В течение многих лет я поддерживал деловые контакты с руководством Британской Академии, особенно в конце 1980-х – 1990-е годы и в начале ХХI столетия. С исполнительным директором Академии Питером Брауном мы встречались практически в каждый мой приезд в Лондон. Он очень любил общаться со мной в «Атенеуме», престижном английском клубе. Эти клубы отличались своим аристократизмом, британской сдержанностью и вежливостью.

Многие годы я связывался с Британской Академией через двух дам. Одна – Джейн Лидден – заведующая международным отделом Британской Академии, и другая – Френсис Данагер – сотрудница этого отдела, которая в числе других непосредственно курировала связи с Советским Союзом, а после 1991 года – с Россией.

Российские историки должны быть благодарны Джейн и Френсис за их неизменную доброжелательность и за помощь в организации поездок ученых РАН в Великобританию. Приезжающий из России ученый, попав в Лондон, получал исчерпывающую информацию обо всех встречах и визитах, о сроках, о сопровождающих, о транспорте (с указанием времени отъезда и прибытия поездов, машин, автобусов и самолетов). Это был пример типичной английской организации и, по современной терминологии, менеджмента.

Внимание и интерес этих двух женщин к нашей стране я почувствовал снова в 2016 году. К тому времени они уже несколько лет как ушли из Академии. Но я вновь испытал волнение, когда оказался в Лондоне в июле 2016 года на презентации в Британской Академии совместного британско-российского тома – сборника документов по истории холодной войны. На эту презентацию пришло много народу; среди них были известные в Британии специалисты по России. И неожиданно я увидел среди гостей и Питера Брауна, и Джейн Лидден, и Френсис Данагер.

Кажется, что и они были обрадованы, встретившись со мной. Мы вспомнили те годы, когда часто встречались и хорошо сотрудничали. Я пишу сегодня об этом с сожалением от того, как изменилось время, как недружественное отношение к России стало превалировать в словах и делах британских властей, и как следствие этого произошло свертывание связей с Россией.

Но больше всех других организаций мы сотрудничали с Национальным Комитетом историков Великобритании и историческим институтом Лондонского университета и их руководителями. Многие годы две эти должности объединялись в одном лице. Именно эти организации проводили совместные советско-английские коллоквиумы историков.

Я помню профессора Диккенса, Эдварда Томпсона и других. Но в первую очередь я должен назвать профессора Тео Баркера. Мы работали с ним вместе почти 20 лет.

Баркер – типичный английский джентльмен, спокойный и уравновешенный. Главным в его действиях, в походке, осанке, стиле речи было то, что британцы определяют словом «dignity» – достоинство. Тео был специалистом по экономической истории Европы, одновременно хорошо разбираясь в других проблемах и периодах истории. 10 лет он был в руководстве Международного Комитета исторических наук (президентом – пять лет, а затем еще пять лет – советником). Этот период совпал и с моим членством в Бюро и вице-президентством в Комитете истории.

Мы встречались с ним в разных частях света, но больше всего – в Лондоне и в Москве. Я часто навещал его дома в маленьком городке Фавершем, в графстве Кент. Он жил там с женой – бывшей оперной певицей. Джой Баркер – полная, красивая женщина, с веселым нравом, дополняла ту добрую благожелательную ауру, которую излучал Тео.

Он прекрасно относился к нашей стране, необычайно высоко оценивал ее достижения в области науки, образования, искусства. В самые острые моменты (вроде чехословацкого кризиса 1968 года или афганских событий в 1979 году) Баркер никогда не занимался политиканством, критикой или отторжением нашей страны.

Тео любил хорошо и вкусно поесть; в Лондоне у него был любимый итальянский ресторанчик недалеко от Холборна и Британского музея.

Пожалуй, одной из основных черт характера британцев – чувство собственного достоинства с некоторым оттенком превосходства. Многие англичане не очень любят французов и немцев, часто иронизируя по их поводу.

Не зря английская элита, да и массовый обыватель, считает, что Британия не входит в классическую Европу. Как известно, Англия долго сопротивлялась и колебалась – вступать ли ей в Европейский Союз. Да и став его членом, Англия сохраняла дистанцию от европейских учреждений. А потом и вовсе устроила брекзит и вышла из ЕС.

Отношения с Россией всегда были также весьма противоречивыми. В принципе, между Россией и Англией война была лишь однажды – я имею в виду Крымскую войну в середине XIX столетия. В ХХ веке Россия и Англия были в общем союзе в годы Первой и Второй мировых войн. Но несмотря на это, в отношениях двух стран существовал некий синдром исключительности. Русская «самость» сталкивалась с британским чувством превосходства. И на этом фоне отношения двух стран раскачивались как качели – up and down.

Я часто ощущал эту двойственность на себе. Мне довелось однажды выступать в Чатем-Хаус – одном из самых престижных лондонских институтов. Тема была довольно острой: она касалась советской внешней политики в 1939–1941 годах. В то время мы еще не признали существования секретных приложений к пакту Молотова-Риббентропа, и я искал подходящие формулировки и аргументы. Мои английские коллеги были по-джентльменски корректны, не скупились на комплименты в мой адрес, но были безжалостны в оценках и критике советской политики, делая это как бы с высоты своего величия.

Вообще, английские историки и политологи тяготели к широкой постановке вопроса и к более глобальному видению исторического процесса.