История Канады

Таким было общее направление развития, однако отдельные события в различных частях Канады давали конкретные примеры воздействия европейцев на исконный мир индейцев.

Возможно, мы никогда не узнаем истинные масштабы и природу контактов между европейскими рыболовами и коренными жителями западного и юго-западного побережья Ньюфаундленда до 1534 г. Первый развернутый комментарий, которым мы располагаем, был написан Жаком Картье во время его первых двух путешествий в 1534 и 1535–1536 гг. После изучения побережья Лабрадора в районе пролива Белл-Айл и его знаменитого описания «земли, которую Господь даровал Каину», он проплыл на юго-запад, следуя вдоль западного побережья Ньюфаундленда, островов Мадлен и западной оконечности острова Принца Эдуарда, пока не достиг восточного берега Нью-Брансуика близ залива Мирамиши. Затем он достиг залива Шалёр, где встретился с большой группой индейцев племени микмаков. Из его описания этой встречи неясно, были ли микмаки уже вовлечены в торговлю с европейцами, однако в его журнале с уверенностью отмечено, что они этого страстно желали:

«…мы заметили две флотилии индейских каноэ <…> которые вместе насчитывали около сорока или пятидесяти лодок. Как только одна из флотилий поравнялась с нами, на берег выпрыгнуло множество индейцев, которые подняли большой шум и делали нам частые знаки сойти на берег, показывая несколько поднятых на палках меховых шкурок. Но поскольку у нас была всего одна [длинная] шлюпка, мы не стали выходить на берег, а направились к другой флотилии, которая была на воде. Тогда те, кто был [на берегу], увидев, что мы уплываем прочь, вознамерились преследовать нас на двух самых больших каноэ. К ним присоединились еще пять каноэ, пришедших со стороны моря, и все они плыли вслед за нашей длинной шлюпкой, танцуя и всячески выказывая свою радость и желание быть нашими друзьями».

Несмотря на такие дружелюбные жесты, индейцы численно намного превосходили экипажи кораблей Жака Картье. Он испугался и приказал сделать два предупредительных пушечных выстрела поверх их голов. На следующий день Картье и его люди набрались смелости и сошли на берег для встречи с микмаками. В результате началась довольно оживленная торговля:

«Как только они нас увидали, они начали убегать, делая нам знаки, что пришли вступить с нами в обмен; индейцы оставили несколько шкур небольшой ценности, в которые сами одевались. Подобным же образом и мы подавали им знаки, что не желаем причинить им никакого зла, и отправили на берег двух человек, чтобы предложить им несколько ножей и других железных предметов, а также красную шапку в качестве дара их вождю. <…> Дикари выказывали необычайный восторг от обладания этими железными вещами и прочими предметами утвари, танцуя и исполняя какие-то обряды. <…> Они променяли всё, что у них было, так что уходили восвояси совершенно голыми».

Вскоре после того как он оставил земли микмаков, Картье столкнулся с группой из трехсот индейцев из Стадаконы, стоявших лагерем на берегу полуострова Гаспе, где они занимались ловлей макрели:

«Мы дали им ножи, стеклянные бусы, гребни и прочие дешевые безделушки, при этом они бурно выражали радость. <…> Самые жалкие люди, какие только могут существовать на свете, и у всех, вместе взятых, товару за душой меньше, чем на пять су, если не считать челнов и рыболовных сетей77. Они ходили практически нагими, не считая небольших шкурок, которыми они закрывали срамные места, и нескольких старых меховых шкур, которые они накидывали на свои плечи. <…> [Во время перемещений] у них не было иной крыши над головой, кроме собственных каноэ, которые они переворачивали вверх дном и под днищами которых спали на земле».

Когда Картье готовился отплыть домой, он провозгласил эту землю владением Франции. Его записки дают нам представление о том, как аборигенные жители реагировали на один из первых захватов земли европейцами:

«…У нас был крест тридцати футов78 в длину, который был водружен на возвышенности при входе в эту бухту [напротив Sandy Beach79] в присутствии множества индейцев [из Стадаконы]; под перекладиной этого креста мы закрепили щит с рельефным изображением лилий80, а над ним – деревянную табличку, на которой большими готическими буквами было вырезано: “ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ ФРАНЦИИ!“ Мы ставили этот крест на возвышении в присутствии индейцев, и они видели, как его водружали и как прикрепляли к нему эту табличку со щитом. И когда он был поднят к небу, все мы, сложив руки, преклонили перед ним колени, чтобы они видели, как мы его почитаем…

Когда мы возвратились на наши корабли, вождь, одетый в старую шкуру черного медведя, подплыл вместе с тремя своими сыновьями и братом на каноэ. <…> И, указав на крест, он произнес перед нами длинную речь, изображая при помощи двух пальцев крест; а затем он обвел рукой все земли вокруг себя, как будто показывая, что вся эта область принадлежат ему и что мы не должны были ставить этот крест без его позволения».

В этом месте Жак Картье приказал своим людям схватить индейцев из Стадаконы и доставить их на борт. Им выказали разнообразные знаки расположения, а также угощали едой и напитками. «И затем мы объяснили им знаками, что крест был установлен, чтобы он служил береговым ориентиром и путевой отметкой при входе в бухту и что вскоре мы вернемся обратно…» Картье был абсолютно уверен, что индейцы Стадаконы хорошо понимали действительное значение креста; это и стало причиной совершенно фальшивого разъяснения. В действительности, он никогда более не возвращался в этот залив.

Прямо перед отплытием во Францию Картье захватил двух ирокезских юношей – сыновей вождя Доннаконы, обещая отпустить их обратно в деревню к отцу следующим летом. Он сдержал свое обещание: в 1535 г. он посетил Стадакону близ современного города Квебека и возвратил юношей их отцу. Отсюда он проследовал в глубь внутрь континента, к большому укрепленному ирокезскому поселению Ошлага (на месте современного Монреаля), чтобы найти водный проход в Тихий океан. Долина реки Св. Лаврентия и обитавшие там люди произвели на него большое впечатление. Пообщавшись – большей частью знаками – с жителями Ошлаги, Картье решил, что за крутыми порогами Монреаля реки вели в глубь этой земли к нескольким крупным озерам и даже в страну Сагеней – к месторождениям золота, серебра и меди. Надежда на то, что золото находится не так далеко к западу от Ошлаги, подвигла Жака Картье в 1541 г. на третью и самую масштабную экспедицию, целью которой было обеспечить контроль над этими заморскими землями «с помощью мирных средств или силой оружия». Однако цинга и возросшая готовность индейцев к сопротивлению незваным гостям привели в 1543 г. это рискованное предприятие к бесславному концу. В этих землях не было богатого, сложно организованного общества, которое можно было бы подчинить путем демонстрации силы, как это было во время испанского завоевания. И все же в дополнение к мехам и территориальным притязаниям поиск пути на Восток продолжал оставаться одной из движущих сил исследования континента на протяжении последующих двухсот лет.

Картье осознал, что потерпел неудачу в достижении своей главной цели, когда увидел пороги Лашин и понял, что они отмечают верхний предел навигации по реке Св. Лаврентия. Однако в ходе своих плаваний он получил обширные знания о географии приморских областей Канады, залива и долины реки Св. Лаврентия. Он отметил, что воды были полны рыбой и китами, а в районе полуострова Гаспе находились великолепные места, где произрастал строевой лес; по побережью Нью-Брансуика и в долине реки Св. Лаврентия присутствовали значительные ресурсы для ведения земледельческого хозяйства, а мехов было в изобилии. Его плавания внесли большой вклад в изучение географии и топонимики Восточной Канады; кроме того, он дал этой стране название. Ирокезы, к которым он обращался, часто использовали слово «Канада» (оказалось, что на их языке оно означало «деревня»), и через Картье это название попало к европейским картографам. До конца XVI в. мореплаватели обычно говорили о «Новой Земле»81, или Канаде, как о месте торговли и рыбной ловли.

Однако за исключением рыбной ловли и китобойного промысла время для основных вложений в освоение ресурсов Нового Света было неподходящее. Поэтому на протяжении последующих пятидесяти лет покой аборигенных племен, живших вдоль залива Св. Лаврентия, нарушался только рыбаками и китобоями, которые с радостью использовали возможность получить некоторую дополнительную выгоду от приобретения небольшого количества мехов у индейцев, посещавших побережье в летний период.

Вдоль южного побережья Новой Шотландии рыбаки в основном солили треску на кораблях, поэтому их контакты с индейцами племени микмаков – если они вообще имели место – были незначительны. Севернее способ ловли рыбы был иным. На побережье Ньюфаундленда, в частности на полуострове Авалон, в удобных заливах, в которых нередко размещались летние стоянки беотуков, были организованы места для сушки рыбы. В начале XVI в. рыболовы были не слишком заинтересованы в торговле с индейцами. Беотуки не жаловали рыболовов, поскольку те занимали привычные места их стоянок и уничтожали окрестные леса при расчистке земли и необдуманных поджогах. В свою очередь, рыболовам не нравилось, что зимой беотуки часто грабили места сушки рыбы, чтобы раздобыть гвозди и прочий металлический лом. Поэтому отношения племени беотуков с европейскими рыбаками с самого начала не задались. В ходе последующих распрей беотуки серьезно пострадали, и к началу XIX в. они оказались одной из немногих групп аборигенов Канады, которые были полностью истреблены.

Во второй половине XVI в. экономический климат в Европе изменился; новые условия привели к бурному развитию торговли мехами как главной отрасли экономики. Начиная примерно с середины столетия в Европе вошел в моду фетр, вытеснить который в середине XIX в. смогли лишь шелковые шляпы. Изготовителям таких головных уборов требовался только бобровый мех, который они состригали со шкурок, а кожу выбрасывали. Наиболее ценный и долговечный фетр производился из внутренней прослойки состриженного меха или из подшерстка. К XVI в. на территории Западной Европы бобр был практически уничтожен, однако в Северной Америке он водился в изобилии, а получить его можно было относительно дешево.

У индейцев приобретались два вида бобрового меха – бобровая рубаха, именуемая по-французски «жирный бобр», и так называемый «пергамент», или «сухой бобр». В XVI в. только русские умели удалять длинный остевой волос из «пергаментных» бобровых шкурок, чтобы затем подшерсток можно было отделить от самой шкурки. Однако пересылка «пергамента» в Россию для обработки существенно повышала стоимость изготовления фетра. В то же время бобровые рубахи были поношенными, их уже некоторое время использовали индейцы в качестве зимней одежды. В процессе носки меха ворсом внутрь, а также выскабливания и натирания меха костным мозгом животных для его смазывания и смягчения аборигенные народы изнашивали остевой волос. Тогда подшерсток легче отделялся от кожи, и это означало, что западноевропейские производители фетра могли сами обработать такой мех. В результате в XVI–XVII вв. бобровые рубахи стали более востребованными. Для индейцев это означало выгодный торговый обмен; действительно, в 1634 г. отец Поль Ле Жён, глава иезуитской миссии в Квебеке, отмечал, что индейцы монтанье полагали, что страсть европейцев к бобровым шкуркам была безрассудно расточительной:

«Дикари говорят, что этот зверь является излюбленным объектом промысла у французов, англичан и басков – одним словом, у европейцев. Я слышал, как мой [индейский] друг однажды в шутку сказал: “Бобр дает все чрезвычайно хорошо; он делает котлы, топоры, клинки, ножи, хлеб; короче говоря, он делает всё“82. Он посмеивался над нами, европейцами, до такой степени обожающими шкурки этих животных и соперничающими за обладание ими; мой друг однажды сказал мне, демонстрируя прекрасный нож: “У англичан совершенно нет рассудка; они отдали нам двадцать таких ножей за одну бобровую шкурку“».

При передаче этой речи отец Ле Жён, без сомнения, допустил некоторые вольности, чтобы заострить внимание на поведении европейских торговцев, однако ясно, что поначалу торговля была очень выгодна для аборигенных народов. К несчастью для них, это продолжалось недолго. К концу XVIII в. западноевропейские производители фетра узнали русский секрет, и наиболее предпочтительной разновидностью меха стал бобровый «пергамент», поскольку он был более высокого качества по сравнению с поношенной бобровой рубахой. К середине XIX в. спрос на эти рубахи очень сильно упал, так что индейским трапперам приходилось ловить больше бобров в обмен на европейские товары.

Пока этот вид торговли существовал, развитый рынок бобровых мехов имел и другие последствия. Впервые европейские коммерсанты смогли специализироваться на мехоторговле, так что к 1580-м гг. она прекратила быть в значительной степени лишь подспорьем для рыбной ловли и китобойного промысла. Такие изменения привели в движение новые экономические силы, под влиянием которых на протяжении последующих двух веков мехоторговля распространилась по всему континенту, сокрушая по пути устоявшиеся порядки индейской Канады.

Ключевая проблема всего пушного промысла изначально заключалась в высокой цене транспортировки мехов из-за огромных расстояний между Канадой и европейскими рынками. Это побуждало купцов к попыткам монополизировать торговлю, чтобы установить наиболее выгодные для себя цены и в то же время обеспечить доставку достаточного количества мехов для поддержания коммерческого успеха. В 1588 г. король Франции пожаловал первую торговую монополию в Канаде Жаку Ноэлю83. Другие французские купцы немедленно оспорили это, и Корона поспешно отобрала данную привилегию. Однако это был только первый эпизод в борьбе, длившейся на протяжении всего столетия. В лучшем случае купцам удавалось добиться монополий только на короткий промежуток времени, пока они не были успешно оспорены их соотечественниками или иностранными торговцами.

Коренные жители Канады отвечали тем же. По мере становления на их территории регулярных торговых связей торговли среди аборигенов быстро появились маклеры, или посредники. Эти предприниматели контролировали передвижение мехов и европейских товаров между торговыми факториями и индейскими племенами, жившими в отдаленных внутренних районах и поставлявшими большие объемы пушнины. Как и прочие торговцы по всему миру, посредники из среды индейцев резко поднимали цены на все предметы потребления, которыми они располагали. Они ревниво охраняли свои прибыльные торговые маршруты, предотвращая доступ к ним всех остальных туземцев, не имевших от них разрешения на проход по этим маршрутам; такое разрешение предоставлялось весьма неохотно и обычно только после уплаты очень высоких комиссионных.

И индейцы, и европейцы одинаково боролись за экономический контроль. В действительности же именно эта неустойчивость явилась одной из движущих сил расширения сферы торговли пушниной. Вновь и вновь европейцы пытались потеснить посредников в надежде на то, что сами они могли бы закупать меха гораздо дешевле, однако сталкивались с постоянными неудачами, поскольку следовавшие одна за другой группы туземцев пользовались своим временным стратегическим превосходством. Поскольку торговые пути проникали в глубь континента все дальше, перевозка и стоимость хранения постоянно росли, заставляя европейцев добывать все больше мехов. В свою очередь, торговля мехами побуждала индейцев охотиться и ставить капканы на локальные популяции зверей в таких масштабах, которые не могли сохраняться длительное время. Этот круговорот должен был подпитывать трансконтинентальную экспансию пушного промысла в 1590–1793 гг.

Первые торговые маклеры появились там, где поблизости от реки Сагеней обитали индейцы монтанье. Низовья реки представляли собой глубокий фьорд невероятной красоты, воспетой во многих преданиях; с середины XVI в. устье этой реки было важным местом китобойного промысла, потому что здесь размножались белухи и в изобилии водились киты-полосатики (финвалы), горбатые киты, черные дельфины и даже громадные голубые киты. Возможно, с того же периода на территории индейцев монтанье стала развиваться пушная торговля, и концу столетия низовья реки Сагеней стали ее главным центром, так как европейские торговые суда регулярно наведывались в эти края. Монтанье выработали к происходящему двоякое отношение: они стали добывать больше пушного зверя и расширили свои торговые связи на север и запад, от озера Сен-Жан до озера Мистассини и верховьев реки Оттава; монтанье научились получать выгоду от конкуренции за счет стравливания соперничавших друг с другом европейских купцов. На рубеже XVI–XVII вв. французы жаловались, что летом монтанье превращали торговлю в аукцион, взвинчивая цены на такую высоту, что европейцам едва удавалось получить хоть какую-то прибыль.

Отчасти по этой причине французы под предводительством исследователя и картографа Самюэля де Шамплена84 продвинулись на юго-запад до долины реки Св. Лаврентия и в 1608 г. основали укрепленный пост на месте современного города Квебек. Между путешествием Жака Картье в 1535 г. и походом С. де Шамплена в 1608 г. жители селений Стадакона и Ошлага исчезли. Историки и по сей день спорят о том, что же с ними случилось. Очевидно, что к моменту появления де Шамплена долина реки Св. Лаврентия стала безлюдной территорией, отделявшей друг от друга две враждующие индейские группы – ирокезов с территории современного штата Нью-Йорк, расположенной южнее озера Онтарио, и алгонкинов долины реки Оттава и районов к востоку от нее, а также их союзников гуронов. Принимая во внимание местную обстановку, не вызывает удивления то, что де Шамплен и его спутники вскоре оказались втянуты в конфликт. В 1609 г. он принял предложение присоединиться к отряду алгонкинов, живших в долине реки Оттава, и гуронов в их рейде на земли мохоуков, где на озере Шамплен (Шамплейн)85 была атакована их деревня. После этого насилие только росло.

Несмотря на дружественные отношения с некоторыми из алгонкинских племен на востоке, гуроны также стремились уничтожить торговую монополию двух алгонкинских племен среднего и нижнего течения реки Оттава – кичесипирини86 и «маленького народа»87 – и установить прямые торговые и военные связи с французами. С учетом двух этих целей гуроны пригласили С. де Шамплена посетить их страну; он согласился и в 1613 г. направился в Гуронию. Тем не менее на пути туда его отряд был остановлен кичесипирини, которые хотели сохранить свои позиции в торговой системе. Они отказали ему в праве прохода. У де Шамплена не было другого выхода, кроме как прекратить свое путешествие, хотя прежде чем удалиться, он преподнес кичесипирини дары и пообещал им помощь в борьбе с ирокезами. Такая дипломатия должна была дать ему возможность проследовать через их территорию двумя годами позднее, и в 1615 г. он наконец достиг Гуронии; его самого тепло приветствовали, но сопровождавшие Шамплена миссионеры были встречены с подозрением. Гуроны полагали, и небезосновательно, что на самом деле эти люди – торговцы, которые пришли разведывать их торговые секреты. Они беспокоились, как бы французы не узнали, кто является их торговым партнером. Поэтому поначалу позиции французских священников были очень непрочными: вплоть до 1620-х гг. они не основывали здесь постоянных миссий.

К концу 1630-х гг. Гурония заняла центральное место во французской пушной торговле и стала главным средоточием миссионерской деятельности. Однако эта территория продолжала оставаться в высшей степени политически нестабильной: к этому времени ирокезы Нью-Йорка обладали в достаточной мере европейским оружием и начали совершать все более опустошительные набеги на низовья реки Оттава и Гуронию в надежде получить доступ к меховой торговле на территориях к северу от Великих oзер. Ирокезы больше не ставили себе целью захватить немногочисленных пленников, как это было до прихода европейцев, – теперь их задачей было уничтожение противника. По мере развития этого конфликта среди гуронов началась деморализовавшая их эпидемия оспы. Миссионеры прибавляли к их проблемам искусственный внутренний раскол на обращенных в новую веру и необращенных. Как следствие, в 1649 г. Гурония была завоевана ирокезами и распалась.

После ее падения движение товаров по низовьям реки Оттава замедлилось, поскольку проходившие по этим местам партии часто подвергались нападению ирокезов. Многие из прежних торговых партнеров гуронов перемещались на запад и северо-запад, за пределы сферы досягаемости ирокезских военных отрядов. Это стало проблемой для французских торговцев, которые стремились сохранить контакты с этими группами. Так, в 1656 г. французскую экспедицию к верховьям Великих озер возглавил Медар Шуар де Грозейе. В 1659 г. к нему присоединился его шурин Пьер-Эспри Радиссон88, и к 1663 г. они дошли до озера Верхнее и, возможно, далее до залива Джеймс. В любом случае кри, которые в то время были поставщиками пушнины для племен оттава и оджибве89, разъяснили двум французам, что меха приходят к ним из страны, расположенной к северу от озера Верхнее. Индейцы также рассказывали о северном «замерзшем» море, и два торговца заключили, что это было море90, названное в честь Генри Гудзона – несчастного первооткрывателя, в 1611 г. брошенного там умирать его собственной взбунтовавшейся командой. Памятуя о растущих издержках, связанных с расширением мехоторговли на территории к северо-западу от реки Св. Лаврентия (Монреаль и Труа-Ривьер), родственники решили, что нужно попытаться основать на побережье этого северного «моря» торговую базу. Тогда можно было бы по воде добраться до самого сердца территории, наиболее богатой мехами, отказавшись от затратных наземных перевозок, и благодаря непосредственному доступу к мехам отказаться от посредничества лишних групп туземных торговцев.

Радиссону и де Грозейе не удалось заручиться поддержкой во Франции. Просто это время было неподходящим для обращения к французским властям: в 1663 г. управление делами колоний взял в свои руки новый государственный секретарь Жан-Батист Кольбер91, являвшийся противником экспансии на Западе Канады. Его больше интересовало развитие в колонии земледельческого хозяйства, чтобы поставить ее экономику на прочное основание. Он не хотел, чтобы местное население вместо проживания в селениях занималось торговлей или прочими авантюрами.

Однако Радиссон и де Грозейе не отступили. После неудачных попыток получить поддержку своих идей в Бостоне и во Франции они отправились в Англию. При дворе короля Карла II они удостоились благосклонного внимания со стороны немногочисленной, но влиятельной группы придворных, сильно заинтересованных в создании сбалансированной имперской экономики. В эту группу входили Энтони Купер, ставший позднее 1-м графом Шефтсбери; сэр Питер Коллетон, сэр Джордж Картерет и Джордж Монк – 1-й граф Албемарл. Это была группа предприимчивых высокопоставленных аристократов, которые в 1666 г. основали колонию Каролина, а в 1670 г. получили от короля Багамские острова. Они находились под покровительством брата короля – Якова (Джеймса), герцога Йоркского92, и его энергичного двоюродного брата, принца Руперта (Рупрехта Пфальцского). После неудачной попытки отплыть в 1667 г. (благоприятная летняя погода закончилась до того, как они были готовы к отплытию), экспедиция наконец тронулась в путь 5 июня 1668 г.: в этот день корабли «Иглит» и «Нонсач» снялись с якоря на Темзе. Это были небольшие двухмачтовые корабли – кечи, грузоподъемностью менее 44 т. Их размеры составляли приблизительно 5 м (16 футов) в ширину и менее 12 м (40 футов) в длину. «Иглит» с Радиссоном на борту был вынужден повернуть назад, однако де Грозейе на «Нонсаче» достиг южного побережья залива Джеймс 29 сентября 1668 г. Здесь его команда провела зиму, весьма успешно торгуя с племенами кри. «Нонсач» вернулся с таким большим грузом великолепных зимних шкурок бобров и прочих мехов, что пресса посчитала их «некоторым возмещением за “ледяной плен”». Окрыленные успехом английские инвесторы в 1669 г. снарядили следующий корабль с Радиссоном на борту и предприняли попытку поставить торговлю на постоянную основу. В связи с этим весной 1670 г. была составлена хартия КГЗ; 2 мая 1670 г. ее подписал Карл II. Король предоставил «управляющему и Компании» монопольные торговые привилегии и право колонизировать все земли, по которым протекают реки, впадающие в Гудзонов залив. Это обширное владение (по современным географическим представлениям, оно включало Северный Квебек, Северное Онтарио, всю Манитобу, большую часть Саскачевана, Южную Альберту и часть Северо-Западных территорий) получило название Земля Руперта в честь принца Руперта; в целом оно было в 15 раз больше современного Соединенного Королевства и в пять раз больше Франции. В некотором отношении дарование хартии КГЗ было одной из величайших насмешек в истории Канады. Компания была проектом двух французов; они помогали ей в первые, решающие годы ее деятельности, однако она стала одним из наиболее успешных и в то же время самым долговечным английским предприятием в канадских колониях.