Нить Лекаря

Мерный стук колёс, мелькание за окном, тихие приглушённые разговоры соседей, укачали меня, и я заснул. Мне снилось море. Эта искрящаяся на солнце, слепящая глаза, бескрайняя гладь. Манящая, волнующая. С ней ты делишься радостью, праздничным настроением. Море заряжает, исцеляет, сближает. Я плавал, мне было легко. Видел вдалеке выпрыгивающих из воды дельфинов.

Когда я очнулся, настроение у меня было приподнятое. Море, сколько ярких памятных моментов связано у меня с ним. На юге я не только отдыхал, но и плодотворно работал. Там, среди гор, чистого воздуха, вдали от шума и суеты мне приходили совсем иные мысли, нежели в городских условиях. Казалось, сама природа раскрепощала, снимала оковы и дарила счастье настоящего творчества, поиска новых идей, которые затем находили применение в моей практике. После такого отпуска я всегда возвращался обновлённым, полным сил. Заряда энергии, полученного на море, мне с избытком хватало на целый год. Потом накопленная усталость лечилась яркими воспоминаниями и впечатлениями от тихих закатов, красочных рассветов, ночного неба с мириадами мигающих огоньков, мерного плеска волн. Но всего этого могло не быть, если бы не моя жена Юля, одно присутствие которой делало мир вокруг меня более живым, глубоким, праздничным. Сейчас я не представляю своё существование без неё. Сколько невзгод мы преодолели вместе. Она как никто другой понимает меня, все порывы мои. Мы никогда не расставались надолго. Только однажды не состоялась наша совместная поездка на море, когда по служебным делам Юля не смогла поехать и вынуждена была остаться в Москве. Её отсутствие сказалось сразу. Радость от общения с прекрасными, неповторимыми южными видами не отличалась таким восторгом нежели прежде. Вынужденное одиночество не принесло удовлетворения. С тех пор мы договорились путешествовать исключительно вместе.

Во многом, чего я добился в жизни, велика заслуга Юли, моего друга и советчика. Её поддержка и помощь помогали мне превозмогать себя, идти вперёд. Это она научила меня признавать свои ошибки, когда я, будучи молодым, амбициозным врачом чересчур полагался на свои академические познания, не имея ещё большого практического опыта и навыка, спокойствия и трезвости мышления, что приходят позже.

Сложно поверить, но за всю жизнь мы ни разу не разговаривали друг с другом в оскорбительной форме, с повышением голоса. Глупого, дикого ора я не выношу, как не терплю никакой ругани, хамства, а уж тем более рукоприкладства. Всё это проявление отсутствия элементарного воспитания, хороших манер.

Сколько раз бывало Юля своим терпением и выдержкой гасила моё раздражение, ворчание, недовольство, связанные с усталостью. Один Бог знает, чего ей это стоило, каких сил! Я вспоминаю каким несносным порой становился, особенно когда задевалось моё честолюбие. Мне неудобно перед женой до сих пор за такое своё поведение. Максимализм – черта хорошая, но в разумных пределах, пока она не задевает близких, родных нам людей, не заставляет их безвинно страдать. Мой невыдержанный характер сильно изменился за время нашей совместной жизни.

Мы с Юлей поженились в начале 20-х годов, когда только-только закончилась гражданская война. Новая власть укрепилась. Не всем, конечно, она пришлась по душе. Однако, недовольства и открытые выступления против неё уходили в тень. Чувствовалось, что Советы пришли надолго и сил, способных пошатнуть её строй внутри разрушенной страны, не находилось. Народ устал от кровавых конфликтов, желая зажить мирной жизнью. И хоть костёр напряжения ещё вспыхивал изредка то тут, то там, в пожар перерасти он уже не мог. Зарево войны начинало забываться. Шрамы же, раны на теле земли оставались открытыми, требовалось время на их затягивание. Среди людей продолжали царить страхи, боль, неуверенность. Новая власть обещала стабильность, защиту, справедливость. Ей верили, видели, она делала конкретные шаги в своих обещаниях.

Политика как тогда, так и позже меня не интересовала вовсе, разве что касательно моей области деятельности. Я продолжал заниматься наукой и своим призванием. При любом правлении, будь то диктатура или демократия, врачи остаются востребованными. Ведь болезни не разбираются в режимах, политических играх. Они приходят, как непрошенный гость, и способны унести с собой человека туда, откуда явились. Недуг – есть сигнал о нездоровье личности, а в случае эпидемии и целого общества. Это веское предупреждение нельзя игнорировать. Особенно в переломные для народа годы, время душевных надломов, падений и взлётов.

В эти трудные годы становления страны мне предложили заниматься не только преподаванием, но и организацией «охраны здоровья трудящихся». Я исколесил пол России, был в Средней Азии, на Кавказе. Везде видел нищету, разруху, но ей противостоял энтузиазм, порой голый, строителей светлого будущего, который поражал меня своей решительностью, смелостью, а, главное, полным отсутствием какой-либо выгоды, корысти для себя лично. Молодые люди, посвятившие свои жизни без остатка труду на благо своего народа, жертвовали собой, когда восстанавливали хозяйство в сложных климатических условиях, гибли от пуль басмачей, бандитов и прочих несогласных с «народной» властью.

Страна менялась. Она возрождалась в напряжении духовных и физических сил.

Мне было приятно осознавать, что и я вносил свою скромную лепту в общее дело восстановления России, истерзанной гражданской непримиримостью.

Я лечил, учил, организовывал больницы, и везде куда бы не послала меня судьба со мной делила мою участь и все тяготы командировок Юля. Мне кажется, что слова не смогут выразить всей полноты благодарности в её адрес, поэтому единственный способ передать свои чувства – это любить ещё сильнее. По – моему, это самый верный путь.

Потом был самый незабываемый радостный момент в моей жизни, когда Юля сообщила, что у нас будет, наконец, ребёнок. Несколько дней я вне себя от нахлынувших чувств, окрылённый, счастливый, провёл точно в экстазе. Работа спорилась как-никогда прежде. Вещи, которые неизменно вызывали во мне раздражение или неудовольствие, перестали меня заботить. Словно на крыльях я летел домой, носил аккуратно Юлю на руках. Окружил её всей той заботой, теплотой и вниманием на какое тогда был способен. Доставал и приносил дефицитные продукты, чтобы немного побаловать свою любимую.

Стал замечать за собой, что меняюсь. Мои не самые лучшие качества как-то вспыльчивость, порой чрезмерная придирчивость, чувства досады, обиды исчезали сами собой. Вместо них в свою семью я теперь нёс нежность души, бо̀льшую чуткость, понимание с полуслова. Коллеги по работе, как потом поведал мне спустя время один знакомый, говорили про меня, что я перестал быть «педантичным сухим немцем», а оказался милым, но по-прежнему требовательным начальником, которого уважали и ценили за умения и человечность.

Подходил к концу срок беременности Юли, когда мне внезапно пришлось отъехать в дальний район. Я планировал быстро закончить там свои дела, но задержался сверх ожидаемого. По возвращении назад я застал жену с сыном. Никакие слова не помогут передать ту бурю радости, восторга, вихря эмоций, захлестнувших меня от увиденной картины – Юля с ребёнком на руках. Позже, вспоминая те моменты, не могу точно восстановить в памяти всю последовательность действий. Как в тумане обнимал их обоих, целовал, смеялся и слышал успокаивающий, родной, любимый голос «Тише, тише!».

Настала ещё более замечательная пора в моей жизни. Это было поистине благословенное время. Я страстно, всем сердцем желал непрекращающегося продолжения счастливых мгновений.

Шли годы… Серёжа подрастал. Мы назвали нашего сына в честь отца Юли, человека сердечного, сильного, мужественного. Мальчик рос очень смышлёным, веселым. Как все дети Серёжа отличался любознательностью, его интересовало всё, что попадалось ему на глаза. Он трогал, щупал, тянул в рот любую вещь, оказавшуюся в маленьких ручках. Игрушки особо не жаловал, предпочитая им предметы полезные, особенно мои медицинские инструменты, флакончики, баночки, которые стремился достать, если вдруг случаем находился поблизости. Поэтому мы с Юлей, когда брали Серёжу на руки, старались держать его подальше от опасных штучек. Казалось, ничего не могло омрачить наше семейное счастье. Но, видно, не суждено было сыну стать взрослым. Жизненный путь Серёжи оборвался в ранние школьные годы. Случилась трагедия летом в один из жарких июльских дней. С друзьями он пошёл искупаться на реку и оттуда больше не вернулся. Мы с женой бывало любовались им, стоя на берегу, восхищались его умению ловко плавать, глубоко нырять. Но в тот раз навыки Серёжи оказались роковыми. На спор он заплыл очень далеко и, видимо, попал в сильный водоворот, чем была знаменита та река. Она то и утащила в свои недра храбреца. Новость о смерти сына подкосила нас обоих. Точно свет везде погас и настала вокруг тьма. Никакие слова утешения, поддержки, искренние слова соболезнования не доходили до сердца. Дом опустел враз. Не было слышно больше детского смеха, пропала живость. Всё вымерло внутри. Игрушки Серёжи, его одежда, другие вещи вызывали невыразимую тоску от безвозвратной утраты. Слёзы наворачивались сами собой и начинали душить. В особые минуты отчаяния мы с женой сидели рядом, я держал её руки в своих руках и вместе преодолевали захлёстывавшие нас волны несчастья. Долго не отпускала печаль, очень долго. Но время лечит, хоть порой и требуется на выздоровление длительный период. В конце – концов жизнь взяла своё. Мы оправились от трагедии, но после этого случая Юля больше не могла иметь детей. Сильный страх потерять ещё раз ребёнка оказался выше её сил.

Однако, когда я привёл Колю в наш дом, она всю нерастраченную любовь направила на мальчика, и первая заговорила о необходимости его усыновления. В ней вновь проснулись дремавшие до сей поры материнские чувства, которые теперь бурным потоком изливались на вновь обретшего семью сироту. Я благодарил Бога за его милость к нам, за заново возвращённое счастье иметь и воспитывать ребёнка. Но больше всего меня радовала моя жена. Те перемены, что пришли в наш дом вместе с Колей растопили её и сделали прежней, веселой и жизнерадостной. Только сейчас я понял, как мне не хватало её света и заряда. Может быть, была в том и моя вина. Я много думал об этом…

«Прибываем!» – услышал я голос проводника и посмотрел машинально в окно. Поезд неспешно пробирался среди составов, каких-то цистерн и потом, наконец, вкатился, пыхтя на вокзал. Остановился. Попрощавшись с проводником и другими пассажирами, вышел на перрон и глубоко вдохнул вечерний свежий воздух. После затхлого вагона даже прокуренная станция меня взбодрила. Кто-то толкнул в плечо и даже не оглянувшись поспешно побежал в своём направлении. Я взял свой чемодан и небыстро пошёл к выходу в город.

– Фридрих Карлович! – окликнул меня чей-то радостный голос. В мою сторону шёл молодой офицер. – Фридрих Карлович – повторил он моё имя.

Когда незнакомец подошёл вплотную, то широко и открыто улыбнулся.

– Здравствуйте! Фридрих Карлович, не помните меня?

Я силился вспомнить, где мы встречались.

– Здравствуйте, товарищ майор. Извините, что-то не припомню вас.

– Первые месяцы войны… Наш госпиталь находился как раз в вашей больнице, и вы лично оперировали меня. Мне тогда все говорили, что я чудом выжил, если бы не ваши руки лежать бы мне уже в могиле. А так я всю войну прошёл и больше ни одной царапины. Знающие люди сказали, вы теперь нечто вроде крёстного отца для меня. Вспомнили?

Да, я вспомнил. Привезли к нам совсем «плохого» младшего лейтенанта. Ранение у него было очень тяжёлое, и как он ещё дышал было даже для меня, бывалого врача, загадкой. Да, у человеческой природы много тайн, недоступных разуму.

Делая обход раненных, отдал спешное распоряжение готовить новоприбывшего к операции. На редкость живучим и выносливым оказался организм у этого бойца. Буквально с того света выкарабкался.

В бреду всё обещал родину защищать до последней капли крови. Стонет, боли сильные терзают, а всё оружие просит дать – «врагов бить».

Когда немного поправился и говорить смог, то рассказал какую ненависть к фашистам питает. Насмотрелся на их злодеяния в отношении мирного населения и поклялся истреблять всех «до последней капли крови».

Я был очень рад видеть «лейтенанта» живым и здоровым.

– Как же такого забудешь?! Вы весь медперсонал нашего госпиталя на уши поставили. Дай вам винтовку и всё тут, да чтоб патронов побольше.

– Да патронов-то мне хватило. – офицер рассмеялся, потом посерьёзнел– Я, Фридрих Карлович, вас часто вспоминал. У меня к врачам всегда было большое уважение. А после госпиталя, когда увидел ваш труд, понял, без любви к людям в вашей профессии нельзя. Так что, несмотря на своё ранение, с теплом вспоминаю время на больничной койке. И теперь благодарен судьбе за встречу с вами. Кстати, если вы торопитесь, я могу вас подвезти. Правда, машина у нас не очень комфортная.

Я не отказался. По дороге рассказал майору о цели своего визита во Владимир. По счастливой случайности он оказался уроженцем этого города и оказал мне большую услугу в розыске моей семьи. Дело осложнилось тем, что дальняя родственница Юли со старой квартиры съехала, предоставив её многодетной семье из Белоруссии, и поселилась у своей подруги, адрес которой найти было нелегко. Если бы не энергия майора, мои поиски могли затянуться на более длительный срок.

Вот уж поистине, ничего не бывает случайным. При расставании «мой крестник» пожелал мне долгого здравствования. Я же обнял его от всей души.

Потом была долгожданная встреча. Когда я постучал в дверь, её открыл Коля и с радостным криком бросился на меня. Едва успел присесть как очутился в горячих объятиях сына. Затем вышла Юля, мы встретились глазами. От неожиданности и волнения она присела на стул…

***

Дальше были сборы к переезду в Москву, точнее нашему возвращению обратно туда, откуда собственно и началось скитание по дорогам необъятной Родины. Трудное, тягостное время, неопределённость, лишения остались позади. Теперь втроём мы только и делали, что мечтали о счастливой жизни, строили планы и верили – они непременно сбудутся. Иначе, и быть не могло. Ведь не напрасно пройдены тяжёлые дороги. Закончилась страшная война, и выстраданный мир снова вернулся не только в нашу семью, но и в судьбу целого народа, пережившего, пожалуй, самое лютое испытание, когда-либо выпадавшее на долю нынешним и канувшим в лета нациям. Через единение не голословное, а деятельное родилась виктория, какую ещё не знала земля. Жизнь вернулась на неё. Пройдут года, но память, несмотря на все козни не смирившихся, ещё более озлобившихся от поражения реваншистов, не даст вычеркнуть правду и исказить историю. Не пройдёт попытка отобрать и предать забвению дела минувших дней. Ничто не забыто, никто не забыт.

***

Москва нас встретила новыми вызовами, где были радости, тревоги, победы, печали, в общем всем тем, что называется жизнь. Но мы были счастливы…

1949 г.

Часть 4

Я вернулся из командировки. Дома меня ждала бурная радостная встреча с родными и близкими мне людьми: матерью, отцом, братом и сестрой. Я сильно по ним соскучился. Однако, позволю себе опустить все подробности праздника воссоединения семьи и продолжить своё повествование дальше. После ужина и долгого чаепития с многочисленными расспросами, я, наконец, остался один. Эмоции улеглись. Начал планировать дела на следующий день. Но больше всего мне хотелось увидеть Фридриха Карловича, вернуть ему его рукопись и поговорить о ней. Один вопрос не давал мне покоя. Чувствовал, что не хватает какого-то важного фрагмента, всё объясняющего или хотя бы немного проливающего свет на необычную жизнь доктора…

Завтра наступило. В редакции меня поздравляли с возвращением, жали руку, искренне улыбались. Я тоже был рад всех видеть. Когда «прорвался» в свой кабинет, первым делом бросился звонить на дачу Фридриху Карловичу. Шли долгие гудки. Через час повторил попытку, но результат тот же. Только сейчас заметил, что мои коллеги смотрят на меня как-то с сочувствием.

– Миш, – окликнул меня мой товарищ по кабинету, – ты не Шульцу случайно звонишь?

– Да, ему.

– Мы не хотели тебе сразу говорить, чтобы не расстраивать с ходу…

– Что такое?…

– Умер недавно профессор. Похороны уже состоялись. Вот, возьми, это наш номер газеты, там всё сказано. – И протянул мне материал с обведённым заголовком. Я машинально взял газету и прочитал первые строчки: «…Ушёл из жизни замечательный человек, врач с большой буквы….». У меня всё потемнело перед глазами. Как же так?

– Сказали, сердце во сне остановилось – словно отвечая на мой вопрос, прояснил случившееся мой вестник. – И ещё, тебе письмо пришло от Фридриха Карловича. Наткнулись на него, когда разбирали почту. Лежит у тебя в верхнем ящике стола.

– Спасибо, Петро.

– Да не за что! Пойду-ка, схожу посмотрю, как там дела у Синицына, обещал к моей статье фотографии нужные подобрать.

– Хорошо – ответил я машинально.

Когда Петро вышел, достал письмо. Сердце так сильно защемило, что дышать стало трудно. Прочитал написанный рукой профессора свой адрес на конверте. Чёткий, красивый почерк. Вскрыл его и стал читать.

«Уважаемый Михаил Александрович!

Видно, не судьба нам больше встретиться. Но грустить по такому поводу не стоит. Прошу вас при чтении моего послания сохранять «бодрость духа». Вы молоды, вам строить будущую жизнь. Главное, не повторяйте ошибок, за которые потом приходится долго расплачиваться. Я расскажу вам свою историю с самого начала и вам станет ясно, что имею ввиду. У вас наверняка появились вопросы ко мне, я на них вам отвечаю.

Михаил Александрович, есть значимые события, что разделяют нашу жизнь на «до» и «после», когда мир уже никогда не будет прежним. В прошлое навсегда закрывается дорога и остаётся только один путь – идти вперёд. Я говорю о последствиях. Нельзя никуда свернуть, «пока не соберёшь весь свой урожай».

Итак, это случилось давно, ещё до революции. После окончания университета движимой светлой идеей служить Отчизне и людям, я отправился в один из отдалённых уездов N-ской губернии. С рвением, свойственным молодости, принялся за дело. Первое время всё шло хорошо. Никакие трудности меня не смущали, даже наоборот, закаляли, придавали уверенности в своих силах. Колесил по селениям, лечил, просвещал крестьян относительно гигиены и телесного здоровья вообще. Но однажды ко мне заехал в гости пожилой коллега, опытный лекарь, пользующийся здесь большим авторитетом. Мы разговаривали, пили чай на веранде моего дома, когда на пороге появилась женщина с растрёпанными волосами и сразу стала умолять поехать с ней. Она быстро что-то говорила, задыхалась. От неё просто веяло безысходностью, трагизмом, невысказанным горем. Из всего, что говорила крестьянка, я разобрал только слова «муж», «умирает». Но и этого было вполне достаточно, чтобы понять о чём шла речь. Старый врач, не вставая с плетённого кресла, внушительно задал ей несколько вопросов, на которые получил сумбурные ответы. А затем отрезал, что её муж больше не жилец, наша помощь ему уже не потребуется, пусть зовёт священника. Это было сказано в такой безапелляционной, не терпящей возражения, форме, что несчастная женщина не стала больше упрашивать, повернулась, совсем сгорбилась под невидимым гнётом и пошла прочь. В ней было столько скорби, безмолвного отчаяния, смотреть тягостно. Её вид побуждал меня броситься следом и бежать к больному человеку. Однако, Андрей Владимирович, так звали моего гостя, остановил меня, заявив веско, что такое рвение ни к чему, надорваться не мудрено. Да и зачем жилы рвать, если Бог уже ждёт бедолагу на свою исповедь. Потом снисходительно добавил: «Ну если уж я так хочу, то могу помочь денежно». Всё! Дальше он преспокойно продолжал пить душистый чай с клубничным вареньем, раскрывая наставительно по доброте душевной некоторые профессиональные секреты. Мне же от всего его самодовольного вида, от убитой горем женщины стало не по себе. Сомнения и чувства вины принялись грызть мою душу. Я ощущал внутри жаровню, раскалённые угли которой жгли нещадно всё сильнее и сильнее. Сотни острых иголочек принялись колоть моё тело, отчего потерял покой, занервничал, задёргался, а после и совсем перестал слушать увесистый монолог самовлюблённого дурака. Какими только эпитетами я не награждал его «за глаза». Но больше всего меня разозлила моя покладистость, безволие, боязнь оскорбить такого уважаемого в округе человека, способного потом поднять на смех мои действия и выставить в последствии меня в невыгодном свете, позволь я себе усомниться в знаниях, умениях Андрея Владимировича. Какими только эпитетами я не награждал его и себя. Неожиданно, «мой учитель» засуетился, поднялся, сказал, что засиделся, а ему надлежит выполнить ещё некоторые важные поручения, что обещал сделать их в срок, но запамятовал. Поблагодарил меня за гостеприимство, взял шляпу, трость, сел в двуколку и отбыл. Фу, наконец-то освободил меня от своего присутствия.

Не медля больше ни секунды, я помчался, что «было духу» к больному. Ноги сами несли меня. Голова лихорадочно соображала, силясь вспомнить, где я её видел, где они живут. Руководствуясь каким-то наитием обнаружил на краю соседнего селения, что располагалось совсем недалеко от моего, очень бедную, покосившуюся избёнку, возле которой уже начал собираться народ. А изнутри дома уже доносился плачь, детский вой, надрывавший и без того мою растревоженную душу. Растолкав крестьян, быстро проник внутрь. Беглого взгляда было достаточно – опоздал! Но хуже всего оказалось то, что, окажи я своевременно медицинскую помощь, мужчина не лежал бы сейчас на лавке под рыдания жены и детей, коих насчитал четыре, мал мала меньше. Ко мне подошла, завёрнутая во всё чёрное, бабуля с натруженными руками, с лицом, испещрёнными глубокими морщинами и спокойно так сообщила: «Преставился!»

– А вы кто будете? – спросил я её машинально.

– Я мать его, – и указала на лежащего на лавке – вот третьего сына, последнего, потеряла. И слёз больше нет. Все выплакала. Господь прибрал младшенького к себе. Только с кем они вот останутся? – кивнув головой в сторону деток – Чем смогу я им помогу, да мало что есть у меня. К тому же стара я, самой помирать скоро. Ну, дай Бог, проживём как-нибудь! Люди добрые найдутся, не бросят, подмогнут.

Замолчала и стоит рядом крестится.

– Вот, возьмите! Это всё, что у меня сейчас есть. Не будет хватать, заходите ко мне, я местный лекарь – говорил горячо, местами даже бессвязно, доставая из карманов все имеющиеся деньги. Я совал их трясущимися руками матери покойника. Взгляд же мой был прикован к душераздирающей картине человеческой утраты. Смотреть на это сил не хватало. Выбежал из хаты и стал глотать воздух точно рыба на суше, но надышаться никак не мог. В глазах темно, по телу дрожь. Руками обхватив голову, побежал прочь. Остановился только возле небольшой речушки. Отдышался. Сел на бережке и зарыдал. Горечь и стыд давили на меня. Что я натворил? Как мог так поступить, ведь дал клятву помогать нуждающимся? Передо мной во всём своём исполине предстало глубокое понимание содеянного. Я нарушил морально-этические принципы врача. И кто я теперь? До позднего вечера просидел здесь в забытьи. Даже не заметил, как разбушевалась стихия, поднялся ветер и полил дождь. Сразу потекли бесчисленные потоки мутной воды, испещривших землю. Затем всё внезапно стихло. Домой я пришёл весь мокрый, в жару, слёг на неделю. Болезнь моя сопровождалась высокой температурой. Ночью бредил и постоянно наблюдал какие-то сначала гротескные, а затем всё более чёткие картины из жизни незнакомых мне людей. Видел фальшь, искренность, доброту, месть. Мне открывались истинные мотивы поведения, видел я и свои, отчего страдала душа моя не в силах выносить гнёт поступков, но особенно их последствий.

Первое время я не мог смотреть на людей, видя и понимая, как они сами отравляют не только чужую жизнь или жизни, но, прежде всего, свою собственную. Обрекают на ненужные страдания себя и разрушают тот прекрасный мир, который их окружает. А ведь все мы рождены быть счастливыми. Нужно только любить. Через любовь и служение я обрёл свободу. Сейчас, когда пишу это письмо, мне легко. Знаю, что скоро уйду. Но, в тоже время, я остаюсь навсегда!

По поводу рукописи, прошу вас, Михаил Александрович, вернуть её моему сыну. Себе вы можете сделать копию. Может быть, мои мысли будут вам полезны. Если вы решите когда-нибудь их опубликовать, Николай вам поможет.

С уважением, Фридрих Карлович Шульц.

P.S. Каждый человек – отражение своего внутреннего мира. Держите свой мир в чистоте, живите в совести, чтобы ничего не терять».

Я машинально посмотрел в окно, когда закончил чтение письма. Небо было пасмурное. Но вот сквозь тёмные тучи стал пробиваться луч солнца. Сидеть в четырёх стенах стало невыносимо. Я быстро оделся и вышел из кабинета, предупредив встретившегося коллегу из нашего отдела, что сегодня меня уже не будет. На улице гудели машины, город-муравейник жил своей повседневной жизнью; все куда-то спешили, торопились и не замечали лившийся с неба свет, согревавший осеннюю Москву. Накрывшая столицу с утра пелена выглядела сейчас точно рваное лоскутное одеяло. А в самом его центре зияла огромная дыра, в которую проглядывало синее небо. Меня кто-то толкнул в плечо. Я посторонился, а затем зашагал к остановке автобуса. Не хотел больше терять ни минуты.