Конец мира – это только начало: Экономика после краха глобализации

Немного похоже на жалкий компромисс, не так ли? Почему, будучи на гребне успеха, американцы отказались от блестящих имперских возможностей?

Тому было несколько причин.

Во-первых, демография. В 1945 г. численность населения США, стран Западной Европы и СССР была примерно равной. Даже если не брать в расчет растущую численность населения стран Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, американцам не хватило бы не только военной мощи, чтобы удержать захваченную территорию, но и личного состава оккупационных войск, чтобы строить мировую империю.

Во-вторых, расстояния. Даже с учетом мощи американского флота Атлантический и Тихий океаны – не канавы с водой, просто так их не пересечешь. Тратить средства на перевозку и размещение гарнизонных систем за несколько тысяч километров от США просто непрактично. В течение следующих нескольких десятилетий американцы поняли, что захватить страну в другой части земного шара, если местное население не встречает оккупантов с распростертыми объятиями, не так-то просто. Если США не сумели справиться с Кореей, Вьетнамом, Ливаном, Ираком и Афганистаном даже по отдельности, представьте, что было бы, если бы они решили захватить одновременно Германию, Францию, Италию, Турцию, Аравию, Иран, Пакистан, Индию, Индонезию, Малайзию, Японию и Китай (а заодно Корею, Вьетнам, Ливан, Ирак и Афганистан).

В-третьих, география. Советский Союз был огромной сухопутной империей с огромной неповоротливой армией. Вооруженные силы США, хотя и превосходили армии союзников по численности личного состава, опирались прежде всего на ВМС. Возможность прямого военного столкновения с СССР даже не рассматривалась, поскольку американская армия могла успешно сражаться только на море, причем не за тысячи километров от ближайшего дружественного порта.

В-четвертых, культурные особенности. Соединенные Штаты – первое в мире демократическое государство. Демократии отлично умеют защищаться, свергать диктаторов, бороться за правду и справедливость и все такое. Но длительная оккупация, нацеленная на высасывание соков из местного населения? Этим демократии не занимаются.

В-пятых, государственное управление. Соединенные Штаты – федеративное государство, штаты – это самостоятельные государства с такими же органами власти, как и на федеральном уровне. Оно и понятно – благодаря безопасному географическому положению и изобилию экономических ресурсов федеральному правительству почти ничего не нужно было делать. При жизни первых трех поколений граждан США оно занималось лишь строительством дорог, вопросами иммиграции и сбором налогов. Навыки государственного управления у американцев традиционно оставляли желать лучшего[22], потому что на протяжении почти всей истории страны они не особенно нуждались в федеральном правительстве. Соответственно, управлять территорией, по площади вдвое превосходящей территорию США, было бы нелегко. К тому же американцы действительно не умеют управлять государством.

Поскольку США не могли (или не хотели) создавать империю для борьбы с Советским Союзом, им нужны были союзники, причем много союзников, которые, в отличие от Штатов, располагались бы достаточно близко к советской границе; достаточно хорошо умели бы воевать на суше (чтобы компенсировать этот недостаток американских ВМС и морского десанта); были бы достаточно богаты, чтобы нести бремя расходов на содержание собственных вооруженных сил; и достаточно высоко ценили бы свою независимость, чтобы быть готовыми проливать за нее кровь. Все это было бы невозможно, если бы на территории союзников присутствовали американские оккупационные войска, а в правительственных кабинетах сидели бы американские чиновники.

Но главное, американцам империя была просто не нужна, потому что она у них уже была. Пригодные к использованию территории Северной Америки, принадлежавшие США, по площади превосходили территории всех других империй прошлого. К моменту окончания войны американцы не только не успели освоить их, но, можно сказать, даже не начинали. Судя по низкой плотности населения, можно (с уверенностью) утверждать, что даже в 2022 г. американцы были далеки от полного освоения своих земель. Зачем отправлять своих сыновей и дочерей в чужие края проливать кровь в борьбе с десятками народов, чтобы построить мировую империю, когда с таким же успехом можно построить несколько новых дорог в Детройте или Денвере?

Американцы ушли от традиции, принятой в практике международных отношений, согласно которой в ходе послевоенного передела сфер влияния победитель получает все. Более того, они пошли дальше, изменив саму природу человеческого существования, что привело к кардинальному изменению ситуации в мире.

С помощью Бреттон-Вудских соглашений, принятых в конце войны, американцы создали миропорядок и полностью изменили правила игры. Вместо того чтобы подчинить себе союзников и противников, они предложили им мир и защиту. Они перекроили региональную геополитику, объединив практически все воинственные империи прошлого, которые зачастую веками вели жестокую и непримиримую борьбу друг с другом, и сплотив их в одну команду. Соперничество империй превратилось в сотрудничество между государствами. Военное соперничество между странами – участницами Бреттон-Вудской системы было запрещено, что позволило бывшим империям (и во многих случаях их бывшим колониям) сосредоточить усилия не на содержании армии и флота и укреплении границ, а на строительстве инфраструктуры, создании системы образования и развитии экономики.

Вместо того чтобы сражаться за продовольствие или нефть, эти страны теперь могли торговать друг с другом, поскольку получили доступ к мировой торговле. Вместо того чтобы отбиваться от других империй, все получили локальную автономию и безопасность. По сравнению с предыдущими 13 тысячелетиями это было весьма неплохо. И это сработало. Отлично сработало. Всего за «какие-то» 45 лет Бреттон-Вудская система не просто позволила сдержать Советский Союз, но буквально задушила его. Благодаря этой системе в мире начался самый продолжительный и значимый в истории период экономического роста и стабильности.

Он продолжался до тех пор, пока не случилась катастрофа.

До тех пор, пока американцы не победили в холодной войне.

9 ноября 1989 г. рухнула Берлинская стена. В течение следующих нескольких лет Советский Союз утратил контроль над своими сателлитами в Восточной Европе, Россия – над республиками бывшего СССР, а Москва – над Российской Федерацией. Американский альянс праздновал победу. Всюду устраивали вечеринки и проводили парады[23]. Но была одна проблема.

Бреттон-Вудская система не была традиционным военным союзом. Американцы, воспользовавшись своим доминирующим положением в океане и экономико-географическим превосходством, просто купили союзников, чтобы одолеть Советский Союз. Они создали для союзников систему мировой торговли и бездонный рынок экспорта. Но с исчезновением общего врага Бреттон-Вудская система утратила смысл. Зачем американцам было продолжать платить за союз, если война закончилась? Это все равно что продолжать выплачивать ипотеку, когда дом уже выкуплен.

С 1990-х гг. позиция США постепенно начала становиться неопределенной. Они продолжали поддерживать порядок в мире – до тех пор, пока европейцы и японцы при разработке систем региональной безопасности учитывали их интересы в первую очередь. Поскольку Советского Союза больше не существовало, в России царил хаос, а в исламском мире все было более или менее спокойно, цена поддержки Европы казалась американцам невысокой, а выгода – существенной. Самой серьезной проблемой НАТО был распад Югославии – событие локальное, мало кем замеченное и практически не повлиявшее на безопасность ни одной из стран альянса. На Среднем Востоке самой большой проблемой стало очередное обострение палестино-израильского конфликта. Что касается Азии, то после отказа от культа личности Мао Цзэдуна начал развиваться Китай, но считать эту страну военной державой было почти смешно. В столь благоприятной обстановке никому не приходило в голову раскачивать лодку.

Для большинства стран 1990-е гг. были хорошим временем. Американцы обеспечивали безопасность. Серьезных международных конфликтов не наблюдалось. Мировой рынок проник на территорию бывшего СССР и стран, не участвовавших в холодной войне. Цена американской защиты и доступа к мировой торговле постоянно росла, но в обстановке мира и процветания это не казалось проблемой. Германия воссоединилась. Европа объединялась. Азиатские тигры набирали силу. Китай стал на ноги и начал сбивать цены на потребительские товары. Поставщики ресурсов – и в Африке, и в Латинской Америке, и в Австралии и Новой Зеландии – гребли деньги лопатой, помогая другим регионам мира проводить индустриализацию. Глобальная цепочка поставок сделала цифровую революцию не только возможной, но и неизбежной. Хорошее было время! Все мы думали, что это норма, что так и будет всегда.

Но мы ошибались.

Период после окончания холодной войны был таким благодатным лишь потому, что на протяжении долгого времени американцы выполняли свое обязательство – обеспечивать безопасность, сдерживая геополитическое соперничество и финансируя американский миропорядок. Но с окончанием холодной войны ситуация изменилась, и этот подход утратил актуальность. То, что казалось нормой, на самом деле было самой необычной ситуацией в истории. Необычной, а потому чрезвычайно неустойчивой.

И ситуация вскоре изменилась.

История… США

Разные люди ведут себя по-разному. Я говорю не о культурных различиях, обусловленных географическими условиями, как, например, различия между россиянами, руандийцами, румынами и жителями города Розуэлл в штате Нью-Мексико. Я говорю о различиях между представителями отдельных горизонтальных слоев населения, а именно о возрастных.

Дети ведут себя не так, как студенты, выпускники университетов – не так, как их родители, а поведение последних отличается от поведения людей пенсионного возраста. Найдите общие поведенческие паттерны, и полу́чите современную экономику. Рассмотри́те возрастные особенности поведения населения, и увидите многие тренды, определяющие развитие мировой экономики. Сложившаяся на сегодняшний день демографическая структура населения – прямое следствие промышленной революции.

Прощай, деревня!

Место жительства играет очень важную роль. Одной из главных особенностей периода после Второй мировой войны была массовая урбанизация. В разные эпохи этот процесс происходил по-разному и с разной скоростью. Отчасти различия обуславливались фактором времени. Не все в ходе промышленной революции происходило быстро.

Считается, что первые шаги промышленная революция сделала в сонном царстве ткацких станков. В доиндустриальную эпоху ткацкое дело было в основном кустарным промыслом. Сырье растительного и животного происхождения требовало целого ряда различных приемов первичной обработки – нарезания, раструски, трепания, чесания, варки, замочки, стрижки, прочесывания. После первичной обработки из сырья можно было спрясть пряжу или нить, скрутить их в более толстое волокно и, наконец, соткать полотно на ткацком станке или связать его спицами или крючком. Это была очень утомительная, в буквальном смысле трудоемкая работа, и мало кому она нравилась[24].

Это не значит, что на производстве тканей нельзя было делать деньги, и первыми им всерьез заинтересовались британцы. Все началось с использования супердешевого труда индийцев, выполнявших самые кропотливые и утомительные операции. Британская Ост-Индская компания, основанная в 1600 г. для импорта специй, придававших вкус пресным блюдам унылой английской кухни, к концу столетия переквалифицировалась на доставку индийских тканей во все уголки империи. Жители последней оценили доступную роскошь хлопчатобумажных тканей, муслина, набивного ситца и даже шелка. Вкусив плоды чужого труда и поняв, что практически все ткани, привозимые из Индии, лучше шерсти, производимой местными мелкими семейными ткацкими мастерскими, британцы вознамерились превзойти индийцев.

В начале XVIII в. они начали ввозить хлопок (сначала из Индии, потом из американских колоний, которые позже стали Соединенными Штатами) и постепенно создавать ткацкую промышленность, объединяя семейные ткацкие мастерские. Шли годы, прибыль от обработки хлопка и производства тканей росла, работники и работодатели изыскивали все новые и новые методы повышения производительности, технологичности и долговечности ткацкого оборудования. Челнок-самолет, самопрялка, кольцепрядильная гребенная машина, мюльная машина, паровая тяга, хлопкоочистительная машина, жаккардовая машина, регулятор скорости, синтетические красители – все это увеличивало, насколько это было возможно, скорость выполнения операций и объем выпускаемой продукции, а также повышало качество последней. К началу XIX в. эти и многие другие нововведения широко распространились по всей Британии.

Изобретения следовали одно за другим, и уже в начале XIX в. доля товаров, произведенных из хлопка, в британском экспорте достигала 40 %. Но это было еще не все. Британцы продолжали экспериментировать со множеством новых технологий прядения, ткацкого дела и шитья, с древесного угля они перешли на кокс, с кокса – на каменный уголь, с чугуна в чушках – на кованый чугун, а затем на чугунное литье и сталь, с водяного колеса – на паровой двигатель. Ручные орудия труда уступили место токарным и фрезерным станкам, на которых можно было изготавливать инструменты, позволявшие производить химическую продукцию.

Мало-помалу люди находили рабочие места в сфере разработки, внедрения и совершенствования новых технологий. Практически все новые технологии требовали множества работников, собранных в одном месте, и производственных площадок с соответствующим оборудованием. В прошлом ткацкие мастерские располагались в сельской местности и работали на энергии ветра (или, чаще, мускульной силе). Новые промышленные предприятия строились в городах и работали на угле. Сельская местность опустела, люди ринулись за деньгами в город. Маленькие городки превращались в крупные города. Концентрация населения в городах обуславливала возникновение новых проблем и рождала спрос на инновации в области медицины, санитарии, транспорта и логистики. При этом каждая из сотен технологических инноваций меняла отношение людей к экономике, ресурсам и месту проживания.

Государство начало массово предоставлять населению услуги – от снабжения электроэнергией до медицинского обслуживания. В густонаселенных городах делать это было проще, чем в сельской местности с ее разбросанными тут и там домохозяйствами. Люди массово покидали деревни и уезжали в города в погоне за более высоким уровнем жизни, достигаемым с меньшими затратами.

Второй этап промышленной революции показал, что равноправие серьезно ослабляет зависимость человека от места проживания. Появились химические удобрения, пестициды и гербициды. В результате в середине XIX в. имел место троекратный (или даже более значительный) рост объемов производства сельскохозяйственной продукции на фоне снижения затрат труда. Экономика сельского хозяйства изменилась навсегда. Теперь не город переманивал людей из деревни, а деревня выталкивала людей в город.

Совокупный эффект появления новой городской промышленности и применения новых высокоэффективных технологий сельскохозяйственного производства вывел нас на путь урбанизации, породив кучу проблем, с которыми человечество не справилось до сих пор. Сильнее всего пострадали показатели рождаемости. В деревне детей заводили не столько из любви к ним, сколько из экономической необходимости. Дети представляли собой бесплатную рабочую силу и де-факто вынуждены были пахать на родителей. Тысячелетние культурные и экономические нормы сформировали глубоко укоренившееся представление, что они должны либо наследовать хозяйство престарелых родителей, либо, по крайней мере, не уезжать от них слишком далеко. Большая семья, по сути, представляла собой общину, члены которой всячески поддерживали друг друга. Этот культурно-экономический уклад оправдывал себя на протяжении всей предшествующей истории – еще в те времена, когда в мире только рождались империи и национальные государства.

К огромному неудовольствию моей матери, урбанизация отправила этот уклад на свалку истории. Стоит переехать с просторной фермы на участок земли площадью в четверть акра в маленьком городке или, хуже того, в дорогущую квартиру в тесном мегаполисе, как экономика деторождения схлопывается. Детям не приходится трудиться, но их все равно приходится кормить и одевать. Теперь еда не растет прямо у дома, ее нужно покупать. Даже если ребенок где-то подрабатывает летом или разносит газеты, самое большее, на что могут рассчитывать родители в финансовом плане, – что их маленькая копия поможет им выйти в ноль.

Стоит переехать из маленького городка в большой город, и дети тут же превращаются (с экономической точки зрения) просто в дорогую говорящую игрушку. Когда они наконец покидают родительский дом, родители плачут или радуются, но их чувства совсем не похожи на панику, которую свобода от родительских обязанностей вызывала у их предков, влачивших жалкое существование в деревне в доиндустриальную эпоху. Если экономическая целесообразность деторождения исчезает, люди делают то, чего в данной ситуации требует логика: заводят меньше детей.

Тем не менее в ходе индустриализации численность населения росла. Некоторые причины очевидны: налаженные каналы распределения в сочетании с изобретением и внедрением пестицидов, гербицидов и в особенности минеральных удобрений делали сельское хозяйство все более устойчивой отраслью экономики, избавляя людей от угрозы голода.

Другие причины менее очевидны: появление системы канализации и снижение заболеваемости. В городе реже происходят несчастные случаи, медицинская помощь там более доступна, чем в деревне, а значит, снижается смертность, особенно младенческая. Более продвинутая медицинская помощь позволяет снизить смертность от заболеваний и травм, которые становятся все менее распространенными. Все это ведет к росту продолжительности жизни. Удвойте среднюю продолжительность жизни, и через поколение вы удвоите численность населения, даже если в семьях не будет рождаться больше детей. Просто детородный период станет более продолжительным.

Но все это, конечно, произошло не сразу. Возьмем механический ткацкий станок, который считается самым значительным прорывом на заре технологического развития, – прорывом, позволившим увеличить производительность труда в 50 раз. Первый прототип был сконструирован в 1785 г., а затем совершенствовался в течение 50 лет, когда было создано 17 вариаций станка. Но даже после этого еще почти 100 лет ушло на его полную автоматизацию, позволявшую не прерывать производственный процесс, когда в челноке заканчивалась нить.

Собственно, слово «революция» в понятии «промышленная революция» не совсем точно отражает суть дела. Новые технологии не возникали по мановению волшебной палочки. Их разрабатывали, конструировали прототипы, совершенствовали, запускали в массовое производство и внедряли, а они, в свою очередь, давали толчок развитию технологий нового поколения – и все это на протяжении 200 лет. Переход от жизни на ферме к городской жизни потребовал времени. Рост Лондона и превращение его в самый большой и богатый город в мире с самым образованным населением тоже происходили небыстро. Переход от культурно-экономического уклада большой семьи с кучей «запасных» детей, в которой среднестатистический взрослый умирал в возрасте чуть более 30 лет, к крошечным семьям, в которых дети – просто шумные и невыносимо подвижные нарушители спокойствия, а 60-летние члены семьи уже не редкость, тоже протекал в течение довольно длительного периода. Численность населения Британии утроилась далеко не сразу.

Полный цикл трансформации в этой стране продолжался в течение жизни семи поколений.

Но только в этой стране.

История ускоряется

Ни одной технологии, разработанной в Британии, не суждено было остаться исключительно британской. Как и технологии предыдущих эпох: оседлое земледелие, использование энергии воды и ветра, океанское судоходство, – промышленные технологии ткацкого производства, паровая тяга, выплавка стали, генерация электроэнергии и производство удобрений распространились по всему миру. Поскольку бо́льшая часть работы, связанной с разработкой и освоением этих технологий, была уже проделана, на их внедрение в других странах потребовалось меньше времени, а значит, влияние инноваций на демографическую ситуацию тоже проявилось быстрее.

Второй большой страной, пережившей серьезные изменения в ходе индустриализации, стала Германия. За столетие, предшествовавшее Первой мировой войне, Германия быстро превратилась из раздробленного доиндустриального государства, экономика которого опиралась на гильдии и на которое часто нападали соседи, в единую, лидирующую промышленную, экономическую, технологическую и военную державу, которая за очень короткое время смогла одержать победу над Данией, Австрией и Францией. Численность населения Германии (как ранее Британии) в ходе индустриализации и урбанизации почти утроилась. Само население (как ранее в Британии) в результате снижения смертности состарилось. Рождаемость (как ранее в Британии) снизилась. Но поскольку Германия, в отличие от Британии, шла по проторенному пути, весь процесс протекал на протяжении жизни всего четырех поколений[25].

Пример Британии и Германии показывает, что существуют еще три совершенно не связанных между собой фактора, ускоряющих процесс урбанизации, запущенный индустриализацией.

Первый фактор – борьба за права женщин.

По сути, борьба за права женщин начала набирать обороты лишь во времена европейских революций 1848 г. Появление новых промышленных технологий привело к массовым экономическим и политическим волнениям по всей Европе, которые вылились в несколько гражданских войн, поскольку старые политические и социальные институты – как национальные, так и межгосударственные – не справлялись с невиданной доселе нагрузкой. У всех новых технологий была одна общая особенность: для их использования требовались люди. Много людей. Для одних технологий, таких как конвейерная сборка, нужны были главным образом неквалифицированные работники, для других – например, нефтехимических – высококвалифицированные специалисты, потому что в этой отрасли случалось всякое, в том числе, знаете ли, взрывы. Но независимо от квалификации работников высокий спрос на рабочую силу обуславливал рост стоимости труда. Не углубляясь в культурные, этические и моральные аспекты проблемы, можно сказать, что настало время, когда независимо от того, управляла ли женщина хозяйством в деревне, пока муж работал в городе на фабрике, или сама трудилась на ткацкой фабрике, где с легкостью могла заработать вдвое больше здоровенного детины с фермы, она получала возможность самостоятельно распоряжаться своей жизнью.

В традиционном обществе женщины, будучи привязаны к дому и хозяйству, были лишены мобильности. Когда подступал голод или начиналась война, мужчины покидали дом – шли грабить или воевать, а женщины оставались дома, чтобы заниматься хозяйством. В силу подобных ограничений они, как правило, были… всегда готовы к соитию. Соответственно, в доиндустриальном обществе для женщин было обычным делом рожать по шесть и более детей. Но стоило разорвать их связь с домом и хозяйством, ввести массовое женское образование, позволить самим зарабатывать, как даже те представительницы прекрасного пола, которые мечтали о большой семье, быстро поняли, что карьера отодвигает все остальные дела на второй план, – отчасти потому, что, независимо от готовности зачать ребенка, трудясь на фабрике по несколько десятков часов в неделю, сделать это не так просто.

Второй фактор, послуживший причиной падения рождаемости, обуславливался борьбой за права женщин в сочетании с внедрением промышленных технологий. Речь идет о контрацепции. До промышленной революции самым надежным методом контрацепции был календарный. Индустриализация расширила список опций. В 1845 г. Чарльз Гудьир[26]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Перевод В. Топорова. – Прим. ред.

2

Берни Сандерс (род. в 1941 г.) – независимый американский политик левого толка, с 2007 г. – сенатор от штата Вермонт. Марджори Тейлор Грин (род. в 1974 г.) – американский политик ультраправого толка, член Республиканской партии, сторонница Дональда Трампа, с 2021 г. – член палаты представителей США. – Прим. ред.