Сказка деда Степана

Тихо в горнице, слышно только, как возятся ребятишки на печи да ходики тикают. Дед Степан подложил дров, затрещали они, загудело пламя.

– Деда, – подала голос девчушка лет пяти, – расскажи сказку. Или про бабушку мою старую-престарую, Стешу.

– Да, спи так, неугомонная, – заворчал Степан, – Давеча, бегали вы по сугробам, резвились зайцами, как ты зацепилась-то? Единственный сучок на изгороди нашла. Шубейку порвала, теперь бабушке забота.

– Не знаю, деда, – насупилась малышка.

– И правда, дедушка, ты обещал, – загалдели два брата, – Ну, пожалуйста, расскажи.

– Только, чур, не перебивать, и не канючить, когда спать кликну, – Степан свернул цигарку, сизый дым поплыл по избе.

– Давно это было, в других веках, можа ещё в самом начале, только эта история из уст в уста передается в нашей семье, – ребятишки зашептались, – Ну, тихо. Жила в крепости, название не скажу, не вспомню просто, мудреное больно, девушка. Звали ее Степанида. Красивая, ты, Таньша, на нее похожа дюже. Коса ниже пояса, что спелой пшеницы цветом, в руку мою толщиной. Глаза неба синего синей. Губы алые, нос курносый немного. Откуда прибилась она к крепости, никто не знал, появилась, сказала, что сирота, лет пятнадцать ей от роду было. А у самой след от веревки на шее, видать, в полон ее взяли, а она убегла. Воевода в семью свою ее принял, как работницу. Стеша по дому у них хлопотала, умелая была девка. Красивая да работящая, как в такую не влюбиться. Оба сына хозяйских, старшой, и малый не отставал. Да и сам воевода на девку глаз положил.

В крепости пленник был, сидел на привязи, под поветью ночевал. Басурманского роду племени, наши предки подобрали его где-то в лесу, заблудился, видать, от своих отбился, одежды богатые, каменьями и златом украшенные. Ну и оставили его на потеху, ребятне да бабами. Он на своем языке балакал чего-то, а они хохотали. Кормили чем негоже, лишь бы с голодухи не помер. Так вот, про Степаниду дальше. И жена воеводина и дочь, Лукерья, взбунтовались, и стали гнать сиротку из дому. Ну-ка, эта пришлая покой и порядок в семье нарушила. Стала мыкаться девка, то одни приютят, а после выгонят, то другие. Так и заселилась к басурманину под поветь. В лес ходила одна, лучше всех грибов да ягод набирала, как дорогу находила обратную, никто не понимал. Леса были дремучие, предремучие. Меняла добычу на хлеба краюху и с пленником делилась. Ребятишкам то зайчонка словит, то бельчонка принесет. Добрая была душа. А товарищ ее басурманскому языку учил. Говорила она на нем плохо, но сумела уразуметь их речи заковыристые.

Сыны воеводины злились на сестру, особенно малой, и все норовил свою зазнобушку подкормить, то кусок зайца принесет, то ребрышки кабаньи. Только люб был Стеше старшой парень, Ярослав. С младшим только дружба была не боле. Прошкой его кликали. Ярик зазывал Стешу погулять, на реку полюбоваться. Только не было у парня помыслов добрых, хотел просто брату дорогу перейти, зная, как тот по сиротке мается. Да и невеста была на примете, отца он пуще побаивался, зная нрав суровый его, он не Прошка, тот неслух был, на своем вечно настаивал.

А крепость та, с дороги была неприметная, коли печей не топили, то и не найти ее вовсе. Только хорошие знакомые воеводы знавали про тайную тропку, ведущую к воротам да если по отводку от большой реки идти, то на третьей излучине и будет поселение, как на ладони.

Приближалась зима, у старухи Ветихи сын пропал по осени, видать, на шатуна наткнулся и не одолел медведя. Холодно стало под поветью, скот по избам разобрали. Пожалела старуха горемычных, уговорила воеводу ей в помощники их отдать, он и согласился, мол, с глаз долой и из сердца вон. Куда басурманину бежать, холода в те времена дюже студены были. Так и перезимовали втроём. Бабка Стешу пристрастила к рукоделию всякому. Лучины не жалела. Холстов наткали вдвоем много, бабы обзавидовались, когда они их на поле в морозы солнечные белить выкладывали. Басурманин тоже помогал, воду таскал, дрова, да и струмент какой для дел бабских делал.

В тепле и сыты были Стеша и товарищ ее. Наступила весна, басурманина опять под поветью посадили на привязи, а на ночь в кандалы его упекали, на повети много было всякого добра, чтобы веревку перерезать. А Степаниду Ветиха не отпустила. Но та, боевая девка была. Не бросала друга, подкармливала, да в дожди и холода, когда утрени были, одежонки кой-какие приносила. И по нашенски говорить его научила. А парень-то хорош был собой, высок, волос черный, как воронье крыло. Глаза темные, как агат, сверкнёт взглядом, ровно молнией ударит. Борода отросла жгуче темная, пока у Ветихи был в жильцах, скоблил подбородок ножом, видать не положено еще было по ихнему. Одежонка маловата стала ему, так на рукавах потрескалась, какие были мускулы. И веревку он бы мог одной рукой порвать, но не сбегал, как будто что-то держало его. Дочь воеводы влюбилась в него, и не только она, молодые вдовицы тоже засматривались на басурманина, имя у него чудное было, вот сейчас вспомнил, Мехмет, а по-нашему Мишей его звали. Совсем Стешу возненавидела девка злая, за то, что та рядом с ним все время была. Зависть и в те времена к добру не приводила. Подговорила Луша товарок до басурманина охочих изгнать ненавистную девку. Собрали они в узелок украшения, какие получше, и к Ветихе в дом их снесли да в кровать Стешину запрятали, а одно колечко под крыльцо обронили, чтоб дорогу указать на «воровку» Страшнее бабей злобы нет. Чего затихли совсем, ребяты? А ли заснули?»

Дед поднялся с лавки, заглянул за шторку. Спят родимые, только Таньша глаза изо всех сил таращит.

– Я слушаю, деда, слушаю, – пробормотала девчушка сонным голосом, – Жарко мне здесь, да и Прошка пинается.

– Слезай, тогда, сейчас на тулуп усядемся, я и дальше сказывать буду, – он подхватил кроху подмышки, снял с печи, устроил на лавке, – Может, к бабушке тебя положить, а я завтра продолжу. Девочка согласно кивнула.

– Дедушка, а что это, ровно молнией ударит, убьет что ли, как козу Нюрку летом, – девчушка взглянула на деда.

– Ну, что ты, милая, это так, для красного словца. Все, спи, давай, неугомонная! – укладывая, чуть прикрикнул он.

Через несколько секунд Таньша мирно засопела. Дед Степан расстелил овчину, под голову валенок сунул и другой полой укутался, глаза закрыл, вроде, как и задремывать стал.

– Так дальше-то, что случилось? – спросила вдруг бабушка.

– Ты чего не спишь, Федосья?

– С тобой разве уснешь, ни в молодости, ни в старости покоя нет. Ты эту сказку и нашим сынам рассказывал, да мне послушать некогда было. Пока всех вас уделаешь, – бабушка села на кровати.

– Так иди ко мне, печка теплая, вечера только девятый час, я тебе повольней представлю продолжение, с подробностями всякими интересными, – дед похлопал по скамье, – Валенки только надень, пол, все одно, студеный, сколько не топи избу.

– Что за интересы такие? – хмыкнула бабушка Феня, устраиваясь рядом с мужем, – Давай, говори, охальник престарелый.

– Так на чем я остановился? А, на злобе бабской. Как-то поутру грустно стало Стеше, вроде уж и потеплело, позеленело кругом, летом жарким задышало, и в лес раненько сбегала, сморчков насобирала, перебрала, сушить на нитку повесила. Все одно: тоска съедает ее, пошла она к другу своему невольному. А тот ей в глаза заглядывает, веретеном вокруг вьется, шутки да прибаутки рассказывает, чему у ребятни научился, рассмешить пытается. Стеша после оков ему руки да ноги каким-то зельем мазала, каждое утро, как на работу ходила, чтобы след не болел. Ветиха давно заприметила, как басурманин взглядом жилицу ее охватывает, ровно ласковым меховым одеялом укутывает. И не нравилось ей это, видишь ли, она давно все придумала, как устроить Стешу в их семью окончательно. Старушка была уверена, что сынок жив, может и помял его медведь, но материнское сердце чуяло, что скоро встренется она со своей кровиночкой. Одно только и радовало, что Степанида взглядов басурманских не замечает, а о воеводином сыночке кручинится. Так сегодня Ветиха и надоумила Ярослава пойти в лес, мол, девку пошлю за травкой, какой не хватает для настоя целебного, а ты за ней следом или раньше ступай, на краю поля вдоль реки жди, может ваше дело полюбовное и сладится. Стеша после этого уж точно от нее никуда не денется. Порченную ее никто замуж не возьмет, а Ставр, сын Ветихи, любую просьбу матери уважит. Руки золотые у девки, работница такая позарез нужна. Холсты, что зимой наткали, продала соседкам, да купцу одному заезжему, много выгоды поимела. Скоро новый дом надо ладить, этот-то почти по крышу под землю ушел, порог проваливал после паводка. Вроде и зла не желала старуха девушке, а получалось все не по-доброму.

Вертелся Миша около Стешеньки, а она все одно кручинится. Мысли затуманили голову. Никак не выходил у нее из думок: разговор воеводы с ратником, помощником его первостатейным, о свадьбе сына старшего и дочери служивого. Воистину – поле глазасто, а лес ушаст. Ярослав все ее обхаживал, но о будущем никогда и речи не было. И встречи то все тайные были, ровно скрыть он хотел их любовь. Такая вот тяга была на сердце у девушки. И беду будто чуяла, что недоброе случится нынче, впереди опять ей казалась дорога дальняя.

Лукерья рано что-то встала, и увидела картину, как пришлая ноги ее будущему полюбовнику трет. Ноздри у нее раздулись, только лишь огонь из них не полыхнул. Нарядилась в сарафан, куска хлеба не съела, заголосила, запричитала. К маменьке в руки тычется, мол, пропало любимое колечко, да бусики красненькие, все вчера перерыла в своей горнице. А мать и сама хватилась, обруча свадебного, головного нигде найти не может. Вот-вот на пороге сваты появятся, а дочь без убора останется. Лушка хитрющая была, немного раньше младшенькую сестренку Аришку попросила поискать колечко-то, да и к Ветихе ее за настоем отправила. Знала, зараза эдакая, что девчонка глазастая да юркая, как мышка полевая, что не попросишь, вмиг сыщет. Воевода слышит вой бабий, поискал Прошку, чтоб тот спросил, что там за причитания с подвыванием. Но Лукерья и с братом тоже быстро рассчиталась, в погребок его послала за грибочками к обеду, да и закрыла там, зная, что Прошка ее быстро на чистую воду выведет, на защиту зазнобы своей коршуном метнется. Отец-то не сразу ее задумки разгадает. Хоть и не раз ее по голяку прутом охаживал за проделки, но любил, дите же она его была.

– Вот и вправду, какая девка – зараза! – вставила словечко жена, – Может, хоть воевода с мозгами окажется, осадит свою беспутницу.

– Фенюшка, не перебивай меня, а то перепутаю кисло с пресным, – дед Степан встал, – Дров подкину, чую, засидимся мы тут. Да свечу запалю, что зря электричество жечь. Вот я, старый совсем становлюсь, перепутал дровишки-то. Знать, сосновых полешек набрал, звонких, поющих.

– Хватит ворчать, продолжай скорее.

– Ну-ну, осади, не гони, – старик уселся, закурил самокрутку.

– Пришлось воеводе самому до девичьей топать. А там слезы потоками, баба его к нему метнулась, пустым платом перед носом трусит, голосит: «Вор у нас в крепости объявился, в каком затрапезном виде дочь замуж отдавать будем, срам-то какой. В этом обруче еще ее прабабка солнышку кланялась да в верности мужу клялась» Ну, воевода во двор, давай народ кликать на вече, не больно те торопились, время дневной трапезы и отдыха после оной приступило. Но все, же и вдовицы и какие от службы свободные ратники, набрался народец-то. Воевода поклонился, извинения попросил за тревогу, и рассказал, что за беда случилась. Вдовицы, Лушкой подговоренные, нарочито ахнули и в свои избы сбегли. И оттуда уж тоже воючи, возвернулись, с пустыми платами. Аришка, быстроногая и шустрая, подоспела, Лушке в руку сует колечко. «На, возьми, под ступенькой нашла, у бабки Ветихи» – и убечь бы, да сестрица за руку крепко держит, ровно приковала.

– Вот, батюшка, нашлось, – Лукерья выдвигает на передний план малую, – Давай, скажи, где сыскала пропажу?

– Под крыльцо у бабки Ветихи закатилось. Сама, поди, и обронила его там, – Арише не хотелось, чтобы Стеша была виновная, – Ай, ай, больно. Лушка дернула девочку за косу и оттолкнула в сторону. Подружайки тут же подхватились, и давай мужиков науськивать, чтобы обыск был учинен в избе, где пришлая проживает. Им, воеводе и его сотоварищам, галдеж бабий быстро надоел, сказав, чтобы они на месте были, ушли к дому бабки. Ветиха со своей жиличкой трапезничали, Стеша свежей травы набрала, яиц перепелки где-то сыскала. Красота, сидят вдвоем на лужке у крыльца, покосившегося, из деревянной плошки суп таскают да коркой хлеба прикусывают. Такую картинку и нарушить, воеводе было жаль, да делать нечего, службу надо нести. Ветиха-то слышала шум, никак не могла подумать, что их это касаемо. Ратники избу обыскали и выносят узелок, а там украшения завязаны. Стеша тут же его вспомнила, ведь еще утром хотела спросить, откуда он взялся, да старуха ее кликнула. И только прошептала: «Это не мое», как из кустов выскочила Лукерья и заголосила: « Знамо, что не твое, а наше. Что, батюшка, так поглядываете, вести ее надо к позорному столбу. Пусть винится пред всем людом» Ну и покатила, задравши нос.

Стеша встала, поклонилась бабке, испросила прощения. Пошла за ратниками, повесив светлую свою головушку, а гул толпы заслышала, взглядом скользит, милого друга высматривает. Ветиха подхватилась, и следом поспешила. Девка-то ни в чем не виновата, душа добрая, свое последнее отдаст, а чужого ни крошки не возьмет, если не заслужила.

Лушка, подбоченись, всем узелок кажет, чуть ли не пританцовывает. Аришка, как только заметила Стешу, в ноги ей бросилась, прощения просить, шепчет: «Я не хочу, чтобы тебя наказывали, ты добрая, невиноватая» Сестра старшая накинулась на девочку, отталкивает ее от девушки, в спину тычет, приговаривая: «Вот, ужо, я тебе задам»

Воевода руку поднял, призывая к тишине. Все попритихли, слышно только как Ариша всхлипывает.

Лукерья и тут первая, будь-ка бы, отец для нее галдеж остановил: « Вору ухо рубят или руку или клеймо на лоб» – выкрикнула и затаилась за матерью. И тут дошло до воеводы, чья это затея, он на дочь зыркнул так, что даже мать вздрогнула, и зашептала: « Ох, дурная ты, исхлещет в кровь, разозлила мужа и мне за тебя достанется, быстрее бы в другу семью спихнуть, пусть они маются»

Тут Ветиха вышла, собой Стешу загородила, и говорит: «Раз девка в моем дому жила, так мою руку и рубите, а ее не тронь. Ее рукам цены нет» и завязки на рукаве рвет, оголяет, значит. Тут слезы у баб потоком, Ариша в обморок упала.

Воевода гаркнул, аж вороны вспорхнули с елок, что окрест росли.

– Пусть ступает Степанида по добру по здорову, туда, откуда пришла, крепость стороной обходи, мне тут не надо вражды такой. Это мое последнее слово.

Стеша низко поклонилась, как была в длинной рубахе подпоясанной, босиком, развернулась и пошла к воротам. Толпа стала редеть, Ветиха колодезной водой плеснула вслед, да остатки на девочку. Подхватил отец очнувшуюся малышку, и вошел в горницу»

– Задремала, что ли, Фень? – Дед Степан легонько локтем толкнул жену, – Уж больно затихла. Провел рукой по лицу, заплакала бабёнка.

– Да, не кручинься, все ладно буде, – он притянул к себе Федосью.

– Ой, перестань, жалко девочек, горемычные, что Стеша, что Аринка, – утирая слезы, тихо сказала бабушка, – Ты знаешь, что у меня слезы близко.

– Знаю, оттого и жалею, Фенюшка. Дальше-то рассказывать? Может, водички подать с валерьяной?

– Простой, а то котов взбаламутим, они ребятишек своим ором побудят.

Дед Степан заботливо укутал ноги жены, из ведра, стоявшего на лавке у печи, черпнул ковшом воды.

– Это я ещё приукрасил, там все суровее было. Продолжаю, тогда? – Федосья, всхлипнув, кивнула, – Вышла Стеша за ворота, кто вслед смотрел с сожалением, кто насмешливо, празднуя победу. Но ей теперь надобно о другом думать. Как крышу над головой сыскать, где пропитание добыть, да и то, что с другами своими, Мехметом и Прошкой, не попрощалась, тоже очень жалела. Идёт по своим стежкам, ей только ведомым, и думки свои гоняет, роса-то еще не высохла, подол у рубахи мокрый стал. А в крепости два человека сильно по ней загоревали. И оба в заточении, не по своей воле. Прошка сто раз проклял свой дар плотницкий, еле щелку проковырял в двери, и давай в нее Мехмета звать. А тот не поймет, вроде и рядом кто-то его кличет, и не видать никого. Со всей силы Прохор вдарил в дверь дубовую, подпорка Лушкина чуть дрогнула. Тут Миша принялся тянуться ногой, сбить бы полено-то, а не получается, веревка не пускает. Взял камень небольшой, кинул, подпорка как вкопанная, не шелохнется. Бился, бился, выручил-таки товарища, дрыном сшиб полено. Прошка выскочил, буркнул спасибо, спросил про Стешу. Мехмет то, что видел и слышал, рассказал. Махнул рукой в сторону Прохор и побежал к лазу тайному, чтоб значится, без глаз лишних сбегать из крепости. Нырнул в него, бурча себе под нос, что расчет с Лукерьей будет строгий. И по тропинке со всей прыти припустил, зная, где можно срезать, чтобы Стешу догнать. Лес округ с малых лет знал, да и зазнобу сердешную не раз провожал, тайно, все боялся, оберегал ее от лихого человека или от зверя дикого.

Стеша никак не могла определить место, где схорн сделала, перед тем как в крепость зайти, попрятала туда лук да стрелы, знак принадлежности к знатному роду, одежы с каменьями, меч небольшой и так по девчачьей мелочи всячины. Надежно место было, вон под той сосной ровно кто-то разорил его или лес за почти год сильно переменился.

– Так, Стеша-то, непростая девушка была? – спросила Федосья.

– Непростая, это точно. Княжеского роду, – Степан чиркнул спичкой, раскурил самокрутку, – Вот, Феня, какая ты торопыга. Не даешь обстоятельно рассказать. Не буду томить, о том, как Стеша в крепости очутилась, поведаю.

– Молчу, молчу, – она прикрыла рот ладонью.

– Род у нее древний был, отец князь, мать тоже из благородных. Только жизнь Стеши была не завидна по отношению к ней отца. Перед ней на свет появились четыре брата. Как по расписанию рождались, кажные три года, а она, Степанида, в не графика народилась, через год после младшего. Отец не возлюбил ее, все жену терзал, с кем она наблудила девку. У него же сыновья, а тут осечка. Искал, искал жениного полюбовника, но она была чиста как ангел. Так и не смирился отец с природы поражением. Девочка росла, а для него как будто ее и не было вовсе. Самый старший брат Всеволод, наоборот, обожал малышку, играл с ней, обучал всему. И езде на лошади, лучницу да охотницу из нее отменную сотворил, меч для ее ручки маленькой выковал да упражнения с ним показывал. Отец не одобрял поведение старшего сына, но и не препятствовал. А тот парнишка Евпатий, что Стеши на год старше был, уж больно завидовал. Всеволод с ним так не занимался, да и два брата тоже гоняли его от себя. Вырос волчонком, только собачился со всеми, и сестру задирал не по делу. Она ему отпор суровый давала, не раз он прятался от гнева сестриного. Только у отца в палатах и спасался порой. Княгиня дочку любила, всяким женским премудростям обучала. До пятнадцати лет Стеша росла как ветер в поле, никаких ограничений, свобода действия. Вот как только на белье пришло, тут же отец решил избавиться от дочери, выдать замуж далеко-далеко, аж за басурманина. Как бельмо она ему была, да из политических соображений, договор хотел мирный таким образом скрепить. Чтобы басурмане на южной окраине княжества не шалили, союзниками лучше бы стали. Всеволод, будучи уж женатым к этому времени, не хотел разлучаться с сестрой, говорил отцу, что не дело он затеял, а Евпатий, наоборот, поддержкой стал. Уж больно он хотел, чтоб сестрица сквозь землю провалилась, сгинула в гареме. Стеша взъерепенилась, крепко поссорилась с отцом. Так он ей вслед крикнул, что если она замуж не пойдет, как велит, то сам ее испортит. Такой постановки вопроса девушка не ожидала, и на время примирилась со своей участью. Танцевала на пиру в честь помолвки. Нарядная, сарафан, златом вышитый, кокошник с каменьями да жемчугами. Уж больно приглянулась она главарю басурманскому. Тайно приняла участие в мужском турнире, показывал князь перед басурманским отрядом удаль молодецкую своего войска. Младшего сына заставил стрелять из лука. В мишень он попал, в яблочко, пронеслась на коне мимо Стеша в мужицком наряде и расщепила своей стрелой братину. Знали об этом только Всеволод и мать, да Евпатий злобу затаил. Потакали они, ей всячески, понимая, что трудно придется их непоседе в гареме на чужбине. Выдавали ее не за молодца, а за отца его. Куда ему столько жен, ума не могли приложить. Тут на одну-то управы не сыскать, а там их косой десяток, да не один. По просьбе царя заморского, дабы не взять в жены девушку с изъяном, устроил князь не смотрины, а подсмотрины. Как там все было устроено, не расскажу, только пуще возжелал иностранец на Стеше жениться. Евпатий при гостях стал подсмеиваться над сестрой, мол, всю тебя оглядели, так и эдак вертели, как кобылу на ярмарке выбирали. Стеша со всей мочи в лоб ему вдарила, у того искры из глаз и обморок. А царь басурманский в восхищении, давно ему таких необъезженных дикарок не поставляли ко двору. Внутри все у него взбудоражилось, стал он князя торопить со свадьбой, чего волынку тянуть, мне по нраву, а девушка не посмеет ослушаться. Одно только и не учел, что его старший сын тоже влюбился в красавицу, да и за мать обидно стало, кому это понравится, когда их любимых матерей ни во что не ставят. Да супротив их уклада не попрешь, уважение старших для них неписаный закон. Загоревал парень, не нужна ему еще одна мачеха при живой-то маме.

Решилась Стеша на побег, благословления у матери и старшего брата испросила, в темную ночь исчезла за крепостной стеной. Да втихаря ей улизнуть не удалось, заметил Евпатий беглянку, поднял всех по тревоге. Но проще найти иголку в стоге сена, чем безлунной ночью Стешу в окрестном лесу. Завела она погоню в гущу, в шохрину непролазную и была такова. Поди, сыщи теперь ее. И царь басурманский искал со своим отрядом, только беда у него случилась, потерялся сын, принц. Кликали его, кликали, не дозвалися. Как сквозь землю провалился. В розыск объявили беглянку и принца, но, ни звука не дождались. Царю басурманскому надо возвращаться, весточка с родины пришла, Бунт где-то случился. Делать нечего, решено было вернуться на следующий год, после зимы.

Сколько времени Стеша по лесу ходила, неделю иль две, не знаю, пора пришла к месту пристать. Рано на утре, она увидела дым, ветерок принес запах свежеиспеченного хлеба, значит, жилье рядом. Поснимала она с себя все украшения, шею сучком натерла, ну и постучалась в ворота крепости. Ну, а дальше я уже рассказывал. Спать будешь или дальше? – дед Степан замолчал ненадолго.

– Сказывай, не томи, все одно не усну теперь, – Федосья затеребила мужа за рукав.

– Ладно, дальше, слушай, – Степан потянулся и хлебнул из ковша воды, – Скоро уже луна к нам заглянет. Так вот, сын царя басурманского тоже непростой был паренек. И грамоту он нашу хорошо знал, и говорил бегло, правда, скрывал это ото всех. Все бы хорошо обошлось, да влюбился Мехмет в Стешу до без памяти, ничего и никого не видел, только она была перед глазами и во сне и наяву. Когда все приготовления шли к свадьбе, сватовство, помолвка, следил за девушкой, каждый взгляд, жест улавливал. Знал и то, что в турнире переодетый был не чужой всадник, а Стеша – его присушина. Но и отец парня тоже крепко вцепился в девицу, коль узнает, что Мехмет по ней страдает, то не сносить ему буйной головушки. А она, лебедь белая, на пацана никакого внимания, только бы от свадьбы, жениха ненавистного избавиться. Как Миша-то обрадел, когда прознал про планы девичьи, замыслы на побег очень сильно одобрял. Разузнал, в какой день и час, подготовился. Как только Стеша за стену выбралась, толкнул Евпатия в бок, чтоб тот тревогу поднял, а сам следом за зазнобой. Быстро нагнал ее, шел рядом, крадучись. В суете да суматохе никто и не заметил его отсутствия, и вроде как все видели парня. Да разве Мехмет от девушки-то отстанет, когда она у него сердце забрала. Как нитка за иголкой шел, будто к подолу пришитый, ночи рядом коротал, все дивился смелости девчачей. А Стеша, как только погоню заблудила, затосковала сильно по дому, по рукам мамкиным, заботе братиной, вот и ослабила бдительность. Парнишка-то на день раньше в крепость попал, охотников оттуда встренул, ну и сдался, как будто знал, что сведет их судьба со Стешей. Только вот никак не мог подумать, что не узнает его красавица и другого полюбит. Чтоб не выдать себя прикинулся незнайкой, привязанный сидел на веревке, лишь бы быть рядом. Когда Стеша к нему под поветь заселилась, так радовался, что начал учить ее своему языку да сам как бы нашей грамоте уразумел. У Ветихи зимовали, так тут у него душа пела, только девушка кручинилась и вздыхала по другому. Но вода камень точит. Мехмет в это верил, у него какая-то своя поговорка была, не помню. Он еще осенью мог сбежать, и догнать отряд отца, но оставить Стешу в лапах пса похотливого Ярика не желал. Видел, как тот проходу девкам в крепости не давал, за кажным подолом таскался. Верил в предсказание, что старый колдун ему поведал. Как только Мехмет покинет отчий дом, то на родную землю больше не возвернется, встретит девушку синеокую и златовласую, завсегда с ней останется, никто не сможет помешать этому.