Грешным делом

В следующий раз я видел много голых женщин, когда отдыхал в пионерлагере. Мне было тогда лет двенадцать или близко к этому. В уличной душевой, куда я спрятался, чтобы не ездить на картошку, было два отделения – женское и мужское. Со стороны мужской, в перегородке был сучок. Если его немного было расшатать, он вытаскивался, и под ним обнаруживалось отверстие. К нему я прильнул, услышав женские голоса. Девушек было шесть. И все они были голыми! Их тела, освещённые полуденным солнцем, будто лучились и казались от этого неестественно белыми. Красивой походкой они заходили под душ, намыливая животы, груди, волнительные лобки и умопомрачительные ягодицы. Они громко разговаривали и вели себя естественно, так как не подозревали, что из -за перегородки, облизывая пересохшие губы и затаив дыхание на них смотрит подросток.

Вы скажете: а Наташа? Я, разумеется, пытался рассмотреть и Наташу во время нашего ночного нашего приключения, но во –первых, дело происходило в сумерках, потому что лампа была накрыта наволочкой. А во-вторых, она ведь разделась не полностью, сняв с себя трусики, но оставив юбку. Лифчик она сняла, когда была уже под одеялом. Наконец, после того, как между нами всё произошло, она сразу закрылась.

И вот передо мной лежала Циля, совершенно обнажённая, и то, как её видел было невероятно, феерически возбуждающе! Она была потрясающе красиво сложена. И первая мысль у меня была- царица! Ей в самом деле пошли бы царское ложе с пурпурными подушками, грумы с опахалами и подносчицы с вином и фруктами, оскопленные слуги и мириады эльфов, летающие вокруг неё с фонариками. Но даже на этой простой пружинной кровати она выглядела просто великолепно.

Передо мной была не девушка из провинции, одалиска! От неё исходил фруктовый аромат, и её окутывало какое –то волшебное сияние. Неудивительно, что в том, что я чувствовал, было что -то от молитвы и преклонения одновременно. Не раздумывая, я сразу же присягнул храму её красоты, вознеся руки к мечетям её грудей и одновременно припадая к иконке между ног. Мы сплелись в упоительном соитии. А когда всё кончилось, долго лежали рядом, гладя друг друга. Боже, насколько это отличалось от того, что было с Наташей! Конечно, у меня с ней ничего не было! Я не врал! Отдохнув, мы снова и снова предавались любви.

Наконец, когда страсть была утолена, мы легли и стали разговаривать. Я говорил, что теперь моя жизнь обрела смысл. Что я нашёл ту, с которой проживу всю оставшуюся жизнь. Циля без улыбки слушала меня. Возможно, она считала мою болтовню не слишком новой. А, может, даже хуже – неумной. Вслух, конечно, она ничего этого не сказала. Я наверно долго говорил, потому что когда посмотрел на неё в следующий раз, она уже спала.

Две ночи подряд я провёл у Цили. Мне почему -то стала противна сама мысль о музыке. Встретив однажды Толю, я сказал ему, что заболел. Он кивнул на это и пошёл на репетицию. А я вернулся к Циле и снова лёг с ней. Так проходило вемя.

Циля иногда выходила из домика, чтобы делать зарядку, а потом возвращалась и мы занимались любовью. За едой в столовую ходил я. Когда меня спрашивали кому вторая порция, я говорил – девушке, которая заболела, и этого, как оказалось, было вполне достаточно.

В ансамбль я передал через Толика, что никак не могу выздороветь. По-моему они всё поняли. Но мне было плевать. Когда я возвращался к Циле, мы или ели, или, что чаще, рассказывали что -то друг другу, а потом снова ложились в постель.

Каких только открытий я не сделал в ходе детального изучения её тела! Оказывается, чуть ли не любое прикосновение губами к женскому телу, может вызвать стон, а некоторые поцелуи даже страстную судорогу! Потрясённый этими открытиями я только и делал, что целовал её. А Циля, только и делала, что вздрагивала, отдаваясь мне снова и снова! Но ещё поразительней было то, сколько Циля знала стихов! Да что стихов, она знала целые поэмы!

В перерывах между сексом она читала мне их, а я лежал и слушал: Есенин, Цветаева, Мандельштам! О, это было невероятный замес из физической близости и поэзии! Она говорила, я слушал, подперев рукой голову и затаив дыхание. Из этого состояния не хотелось выходить!

Не удивительно, что скоро мы оба завязли в любовном бреду, как перцовые горошины в жестяном кювете. «Где ты был так долго?», однажды спросила она меня. «Сдавал вступительные экзамены в институт», пожал я плечами. «Я не про это», сказала она. «А про что?», не понял я. Она долго и ласково посмотрела на меня. А потом, отведя вдруг глаза, спросила с улыбкой: «Сдал?». «Конечно, я ведь уже тебе говорил», просиял я. «И кем ты будешь?», тихо спросила она. «Банковским клерком, видимо». «Слава богу, мы не умрём с голоду в старости», всё с той непередаваемой иронией посмотрев на меня, закончила Циля.

Потом я начал рассказывать ей про экзамены. Она так смеялась, что я всё прибавлял и прибавлял, выдумывая всё новые и даже несуществующие детали. Потом мы снова занялись любовью. А потом дремали, обнявшись. И снова сливались, проснувшись.

Иногда мы вдвоём выходили на улицу, чтобы подышать свежим воздухом или выкурить сигарету на двоих. Вообще –то Циля не курила, но иногда за компанию могла.

Репетиции и танцы в ансамбле ещё продолжались. Врать про свою болезнь уже было нельзя. В какой -то момент я опять влился в состав. Но теперь, едва освободившись, я сразу бежал к ней в домик. В клубе Циля больше не появлялась. Иногда туда приходила Зоя. Посидев немного она, помахав всем ручкой, куда-то уходила. И вечером откуда -то возвращалась, всё так же одна. Однажды вечером, Циля, выйдя из своей комнаты постучалась к ней и спросила, где та была. Зоя ответила, что ездила в деревенский клуб смотреть итальянский фильм, а музыка ей уже надоела.

Наша мужская компания, после того, как я отошёл от неё, вдруг распалась. Если раньше после репетиций мы всю ночь сидели в бильярдной, курили до одури и отпускали шуточки, то теперь, едва зачехлив гитару, я выскакивал на улицу, выискивая в темноте узкую дорожку, которая вела к домику девушек. Зоя на моё частое появление в их жилище реагировала довольно странно– иногда с улыбкой здороваясь, а иногда глядя мимо меня, будто это был не я, а другой человек или я, но ненастоящий, а поддельный, а настоящий был где –то от неё на расстоянии. А иногда она будто вообще меня не замечала.

Но однажды, когда я пришёл в их домик, а Цили дома не оказалось, мы с ней разговорились. Разговор вначале касался лишь отвлечённых тем, погоды и всего прочего. Но, разговорившись, она произнесла, сказав мне как бы между прочим:

– Я бы на твоём месте не теряла бы головы из –за неё!

– Ты про Цилю?

– А про кого же ещё!

– Что ты имеешь виду? – Спросил я.

– Циля тебе разве не говорила, что она…

Но как раз в этот момент скрипнула дверь, это вернулась с зарядки Циля и Зоя, шепнув мне: «ладно, потом договорим…», скрылась за своей дверью.

И вот, наконец, пришло время, когда Авангард объявил, что сезон закрывается. Пришла пора собирать вещи, упаковывать аппаратуру и сматывать шнуры. Примерно за день до этого, Зоя, собрав вещи, внезапно уехала, никому, кроме Цили, ничего не сказав. Помню, как Циля, к которой она зашла попрощаться, сказала лишь ей:

– Пока.

А потом вышла проводить её на крыльцо. Там Зоя её поцеловала и Циля, рассеянно помахав её вслед ладошкой, повторила:

– Пока.

А потом:

– Увидимся.

При этом на лице у неё было такое выражение, будто никогда уже в её жизни не будет ни веселья, ни радости, ничего хорошего.

Мы договорились с Цилей, что, собрав вещи, она поедет жить ко мне. Это было для меня как бы само собой разумеющимся, после того, что между нами было. Куда же ей ещё ехать? Поэтому закончив грузить аппаратуру в автобус, я побежал за ней в домик.

Но открыв дверь в комнату, я увидел, что она сидит на кровати с заплаканным лицом. Я сразу же, конечно, начал утешать её, целовать, поглаживать и всё закончилось тем, что мы занялись любовью. Потом она рассказала, почему плакала: "девки, суки, уехали, бросив меня! Тоже мне подруги»! Тут она снова пустила слезу. Я снова начал её утешать и говорить: "Да нет, они, конечно, не суки. Но, правда, разве так делают подруги"? И Циля кивала.

В конце концов, мне удалось её успокоить и она потихоньку начала собирать вещи. Я сидел и смотрел на неё, радуясь, что мне так повезло в жизни. Какая красивая девушка! Я даже не отдавал себе отчёта, что везти-то её мне в принципе некуда. Дома жили отчим, сестра и мама. Но я думал, что как -нибудь выкручусь. В душе царила до ужаса бесшабашная весёлость, которая, думаю, присуща всем в молодости, я думал: а, пробьёмся как -нибудь, решим проблему, первый раз что ли?

Циля всё доставала и доставала вещи из шкафа, складывала и клала в чемодан. Всё было отлично, пока не достав какую -то шёлковую вещицу, она не уткнулась в неё лицом и не зарыдала вдруг во весь голос. Как я не пытался утешить её на этот раз, мне это не удавалось. Она рыдала так сильно, что мне порой даже становилось страшно. Но постепенно её рыдания всё же начали стихать. Через некоторое время она уже не плакала, а лишь конвульсивно вздрагивала плечами, то и дело хлюпая носом. На какой- то миг, она вдруг затихла и а потом вдруг булькнула, покачав головой:

– Знаешь, я очень плохой человек!

– Что ты! – Воскликнул я, удивившись этому. – Ты – лучшая! Лучше тебя никого нет!

Она закивала головой, а потом вдруг сказала непонятную для меня фразу:

– Ну, и пусть всё идёт, как идёт!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

КРОКОДИЛ

В город мы с Цилей ехали на том же старом автобусе, который перевозил нашу группу, а заодно и аппаратуру. Старик Зимкин ехал на переднем сиденье этого видавшего виды ПАЗика, Паша, Толик и Вилли расселись по бокам.

Мы с Цилей, прижавшись друг к другу, устроились на заднем сиденье. ПАЗик ревел, хрипя коробкой передач и выжимая из движка последнее. За всю дорогу никто из музыкантов никто в нашу сторону не обернулся, чтобы ободрить нас или сказать что -то доброе. Конечно, возможно, они это делали из соображений такта. Но у меня было странное чувство, что они просто не хотят нас замечать! Может, это и было первым нехорошим признаком… Потому что всё дальнейшее можно было назвать только одним словом – кошмар!

Хотя у меня дома нас ждал накрытый стол, где стояли водка, банка шпрот и хлеб, поужинать нам не удалось. Едва мы вошли, из ванной появился мой отчим с мокрыми волосами, из одежды на котором были лишь трико и шлёпанцы. Звали моего названного папашу Гена. Между собой мы вообще-то звали его крокодилом за свирепый нрав. Но сейчас это не имело значения.

Увидев, как оттопыриваются впереди у отчима штаны, я отвёл глаза, чтобы этого не видеть. Отчим стоял, беспардонно разглядывая Цилю. Вдруг он перевёл взгляд на меня и нехорошо ухмыльнувшись, спросил, ткнув в сторону Цили пальцем:

– Это кто?

Я промолчал.

– Вы бы это оделись что -ли…– сказала ему Циля. – А то смотреть неудобно!

– Кто это? – Повторил вопрос отчим, уперев в меня два мутных Нила с выпрыгивающими из них крокодильчиками.

– Это …никто. Пока никто. – Вздохнул я.

– Тогда можно я с ней первым? –Спросил Гена.

Как же я мог забыть про этого человека? – Лишь тут пришёл я в себя. Ведь он у нас в семье вроде крабчатого долгоносика испортит любой урожай! У меня было лишь одно оправдание своей забывчивости –любовь! Только она делает человека таким недальновидным, глупым, забывчивым, мечтательным и слепым. «Чтобы кто –нибудь сейчас зашёл и набил тебе рожу!», думал я. Как я в такие минуты жалел, что не умею хорошо драться! Ещё как назло, дома не было ни сестры, ни матери, чтобы они оттащили этого хама, и дали нам с Цилей хоть немного передохнуть с дороги.

– Как вы так можете говорить? – Спросила моего отчима Циля. – Мы ведь с вами даже не знакомы!

– Лопатин, – показав нечищенные зубы, протянул ей с кривой ухмылкой отчим руку: – Гена.

– Сегодня что, понедельник? – Спросила меня Циля, не замечая протянутой ей руки.

– Нет, сегодня вроде пятница,– пробормотал я в сторону.

– Странно… – Сказала она, опуская глаза.

Отчим, зло ухмыльнувшись, тоже опустил голову и вдруг сказал тихо:

– Ладно, тогда пошли оба.

– Куда пошли? – Не понял я.

– Пошли на ..й отсюда! – Заревел он.

Опрометью мы с Цилей выскочили в коридор, а оттуда на лестницу, не дожидаясь лифта.

– Здорово началась у нас с тобой совместная жизнь! – Остановившись на одном из пролётов и в упор глядя на меня, сказала Циля. – Если я всё правильно поняла, твой отчим хотел переспать со мной?

– Прости, я о нём совсем забыл, -сказал я. –Он для меня вроде, как не существует.

– Что значит, не существует? Я его видела, знаешь ли, перед собой! Такого всего вымытого и с этой штукой, торчащей из штанов!

– Прости, -сказал я, понуро опустив голову.

– И что же нам теперь делать? –Спросила она, сложив на груди руки и глядя в сторону. – Вот это да! Вот так прикол! Не ожидала!

Циля посмотрела на часы:

– Ну, и хорошо. Всё, что не делается, всё к лучшему. Если я прямо сейчас поеду на вокзал, то дома в Торжке я буду завтра утром.

И она пошла по лестнице вниз.

– Не надо на вокзал, – пробормотал я, направляясь за ней:

– Циля!

– А что делать? –Повернулась она. – Где мы будем ночевать? У тебя есть по этому поводу мысли?

И вдруг меня осенило, я сказал:

– Блин, как же я забыл! Поехали. Тут недалеко.

– Куда опять? – Спросила Циля.

– Не волнуйся. К моей тёте. Её зовут Тая. Она классная и обожает меня. Пошли!

Что касается моей тёти, то правда, тут я Циле не врал. У меня действительно была мировая тётя, и она без лишних вопросов нас приютила.

Тётя прежде была первой красавицей в посёлке, и такой и осталась. Помимо того, что она была красива лицом, она ещё имела и прекрасную душу.

Всё дорогу я только и рассказывал Циле про свою классную тётю, на что она весьма скептически кивала, но стоило ей её увидеть, она тут же поняла, что это правда и тоже прониклась к ней любовью и симпатией.

Тётка отчитала меня за то, что я повёз девушку к крокодилу, хотя знал, что он там. Она обхаживала Цилю, как родную сестру. Показала ей, где ванна. Дала свой халат, ночнушку, чистое полотенце и целый набор кремов и масел. Потом расстелила нам кровать. Нет, у меня положительно была мировая тётя! После того, как Циля приняла душ, они ещё с тётей целых полчаса шушукались вдвоём на кухне. Время от времени оттуда слышался смех. И я лёжа на кровати улыбался и благодарил судьбу, что у меня есть такая тётя, которая выручит в трудную минуту.

Наконец, тётя привела ко мне Цилю и, не зажигая света, та легла. Тётушка поправив нам обоим одеяло, сказала:

– Спи, племянничек, утром вечером мудренее. И вам, Циля, спокойной ночи.

– Ой, вам спасибо, – шептала Циля, кутаясь в одеяло. Не мечтала даже о перине. Вот здорово!

– Переспите, деточки, а утром видно будет, – ворковала тётя, трогая над нами подушки . – Ох, ну, и красивую же ты деваху себе отхватил, котик! – Глядя на Цилю, взъерошила она мне вдруг волосы. И, улыбнувшись снова, добавила: – Сразу видно, Циля – наш человек! А на «крокодила» ты, дорогая, внимания не обращай. Это мы Лопатина, его отчима, так называем – «крокодил» , – пояснила она. – Трезвый он, говорят, человек, как человек, только я его трезвым никогда и не видела…

Повернувшись на бок, мы с Цилей утонули в бабушкиной перине, как две субмарины в илистом грунте и, хватаясь за обрывки слов, которые будто глубоководные торпеды ускользали от нас в темноту ночной толщи, начали погружаться в сон.

За окном плыли медузы облаков и галогеновые скаты. Фары ночных авто освещали наше затонувшее жильё ползущими косяками света. Возвышался, как исполинская актиния, столетник на окне, отбрасывая в комнату целый выводок шевелящихся змей, которые, обжив батарею и быстро увеличиваясь в размере, переползали вдруг на дверцу соседнего шкафа, намереваясь дать там потомство перед тем, как уменьшиться и исчезнуть до вспышки очередных фар.

Светила за окном мириадами огней Вселенная, наблюдая в лунный глазок за неправедной стороной жизни людей.

Утром возле нашей кровати нарисовалась мама. Черноволосая, в цыганском платке в чёрной юбке, с белой сумочкой на руке, она чем -то напомнила мне Коко Шанель, как её показывали в художественном фильме:

– Лично я «за» счастье в личной жизни. – Заявила мама. – Даже подскажу вам, где можно недорого снять квартиру, если пообещаете мне не мчаться сломя голову в ЗАГС. Согласны?

– Да! – Хором ответили мы с Цилей.

– Вот и хорошо, – заметила Кира. –Вставайте и пойдёмте чай пить, я тортик купила.

Едва мама, попив вместе с нами чай и поев торта, уехала, поцеловавшись перед этим с сестрой, мы с Цилей начали обсуждать, где лучше провести свадьбу. Известное дело, только идиоты прислушиваются к советам взрослых. Нормальные люди так не делают.

Пошли накидывать варианты: ресторан, веранда, кафе…А какое платье? Нет, белое не пойдёт. Обсуждение свадьбы было в самом разгаре, как вдруг Циля, погрустнев, как перед отъездом с зоны Отдыха, опустила голову и начала кукситься, собираясь пустить слезу. Зная уже, что это может закончиться бурными рыданиями, я принялся её сразу утешать. Но как я не старался, она не успокаивалась, распаляясь всё больше и больше. Я уже хотел отвести её в ванну, чтобы умыть там и привести в чувство, как вдруг она, судорожно всхлипнув в очередной раз, сказала с испуганным видом:

– Блин, он меня убьёт!

– Кто? – Не понял я.

– Муж.

– Кто?!

– Мой муж Каретов!

– Какой… Каретов? – Захлопал я глазами.

– Гриша. – Сделав ещё более испуганные глаза, уставилась мне в глаза.

Я тоже во все глаза смотрел на неё, пытаясь понять, о чём она говорит. Про Гришу Каретова я впервые слышал.

– Ну, да, я вдруг подумала, что мне придётся ехать домой за свадебным платьем! – Заламывая руки, стала говорить Циля. – Не покупать же мне его снова. У меня к тому же оно очень красивое, финское…Каретов подарил на свадьбу.

– Как так? Погоди, ты разве… замужем?

– Ну, да. Я тебе много раз пыталась сказать, но ты…

– Когда?

– Что когда?

– Когда ты мне много раз пыталась сказать, что замужем? – Захлопал я опять глазами.

– Ну, как же, во-первых, тогда, помнишь, когда ты пришёл весь в царапинах и я тебя смазывала…Я сказала: "я занята!". А ты не обратил на это внимания.

– Но "занята", это как -то…Если б ты просто сказала: «я –замужем», тогда другое дело. А так…

– Слушай, да какая разница, как бы я сказала, ты пёр, во -вторых, как напролом и ничего не слышал!

– Ну, это да, – вынужден был согласиться я. – Но почему всё –таки ты?..

– Почему не сказала?

– Да.

Циля посмотрела перед собой:

– Потому что для женщины важно, если ей оказывают внимание, да ещё так настырно! Я, может, и собиралась тебе сказать, всё до конца, но у тебя были такие горячие руки и такие горящие глаза, что, может, я слегка смутилась. Я подумала, ну, ладно, пусть. Он скажет всё, а уж потом я скажу, когда придёт для этого время…Нет, если честно, в тебе что –то такое, что прямо обо всём забываешь. Ну, я и забыла сказать. Думала, тебе другие скажут. Зоя или Наташа. Они что, не сказали?

– Н-н-ет, не сказали. Хотя, постой, Зоя пыталась один раз что –то сказать мне в коридоре, но ты в этот момент вернулась с зарядки и она ушла.

– Понятно. Но ты же не будешь отрицать, что я ещё предупредила ведь тебя: не пожалей, мол, потом. А ты: я тебя люблю, ты самая красивая, ты королева и так далее. Какая женщина устоит против такого. Вот и я тоже, пожалуйста….

– Да, всё верно. – Вздохнув, согласился я, подумав, что фразу «я занята» можно всё -таки интерпретировать по –разному. Однако тут я всё же чувствовал себя виноватым:

– И что теперь делать? –Спросил я. – Мне кажется, тебе не стоит встречаться с твоим мужем.

– Почему? – Удивилась она.

– Он же тебя убьёт, ты сама говорила, – напомнил я.

– Да! –Схватилась она за голову и в её глазах опять появились слёзы

Вдруг её настроение резко поменялось, как это бывает у людей, которым пришла в голову неожиданная идея. Подскочив, она вдруг стала метаться по тётушкиной комнате, будто соображая, что ей нужно взять с собой в дорогу.

– Ты куда? – Спросил я.

– Лео, ты меня извини, но мне надо срочно вернуться домой, потому что он и её убьёт, – Сказала Циля, выпрямляясь, зажимая губами заколку и принимаясь убирать в хвост сзади растрёпанные волосы. Её глаза уже были абсолютно сухими. Вся она была напряжённой, будто сжатая пружина.

– Кого ещё он убьёт? –Не понял я.

– Мою бабушку. У меня из родичей только она и осталась. Каретов её доконает, если я немедленно не приеду!

– Почему?

– Да потому что это Гриша!

– Он что, убийца?

– Хуже! Фарцовщик! Ничего святого…У него денег полно. Он заплатит, кому надо и мою бабку просто со света сживут, изведут всякими издёвками!

– Он что, такой низкий?

– Каретов? Да этот гардероб его умней! С ним абсолютно не о чем говорить. Одни деньги на уме, весь дом завален импортом или, как его, экспортом…Он продаёт, сбывает, выручает, я даже стихи в его присутствии не могу читать, потому что ему выражение моего лица в такие моменты, видишь ли, не нравится! Я один раз дала ему задание купить одну вещь. Написала название на бумажке. Он приехал весь хмурый, бросил мне книжку и говорит: я думал Мандельштам это сорт пива!

Циля забегала по комнате, сжав виски пальцами:

– Зачем, зачем я вышла за него замуж? Господи, какая же я была идиотка! Наш брак с самого начала был ошибкой. Он даже начался с ошибки. Представляешь, его, Каретова, в ЗАГСе приняли за свидетеля! Мы туда толпой зашли, он ростом маленький, в льняной паре, а его друг, высокий такой, с галстуком и в пиджаке, оказался чуть позади и как бы между нами. Эта тётка говорит, а сама всё на его друга смотрит. Потом объявляет: новобрачные, распишитесь. Мы пошли. А она как заорёт: «свидетели потом!». Его за свидетеля приняли, понимаешь? Это был знак. И теперь, когда я встретила тебя, то просто лишний раз в этом убедилась. Дай мне время, прошу! Я обещаю, что разберусь с этим раз и навсегда!

– Время? Сколько тебе нужно времени? – Не понял я.

– Не знаю, месяц, год, нет, два. Лучше три! Да, за три года я всё разрулю.

– Циля, ты с ума сошла? Три года? А что я буду без тебя делать всё это, ты подумала? Я же тебя люблю, я жить без тебя не могу!

Она вдруг села на кровать, положив на свою руку мне на колено, и серьёзно посмотрела на меня:

– Ты слышал про Промискуитет?

Что то такое я слышал, только не помнил про что это и где.

– Ну, что -то вроде слышал, да. Но причём здесь это? – Пробормотал я.

– Слушай, Промискуитет, это такая философия. То есть, такое движение. У меня бабушка с самой революции проповедовала его в нашем богом забыто городке. Промискуитет учит, чтоб человек не замыкался на ком -то одном. Чтобы он был открыт для всех остальных. Понимаешь? Чтобы не думал, что он вот сделал с кем это с кем и теперь обязан этому кому -то по гроб жизни!

– Так что ты мне предлагаешь? – Захлопал я глазами. – Изменять тебе?

– Не изменять! Я предлагаю тебе, во -первых, меня не ревновать! Если я сказала, что люблю, что я буду с тобой, это случится, несмотря ни на что. Несмотря ни на какие мои отъезды и действия. Тебе надо просто довериться мне и ждать.

– Но Циля…

Она остановила меня регулировочным жестом:

– Лео, послушай, дай мне время, повторяю, я всё улажу и вернусь.

– Но Циля! – Я подскочил. – Как ты это собираешься уладить? Ты смеёшься? Три года! Ха! Как это возможно? Ты что, предлагаешь мне ждать тебя, как некоторые девушки ждут моряков из армии?!

– Неважно, три года это я так сказала, образно, может, я завтра вернусь, ну, то есть, не завтра, а на следующей неделе. Дело не во времени –а в результате!

Увидев смятение на моём лице, она подошла ко мне, села рядом, начав гладить мою щеку тыльной стороной ладони и приговаривая:

– Ты хороший, Лео, ты очень славный, мы с тобой обязательно будем вместе, только не сейчас, а немного позже, поверь …

– Боже, три года – это же вечность! – Стал стонать я. –Это невозможно, понимаешь!

– Ну что ты зациклился на этих трёх годах! Я же сказала просто образно. Иногда для человека неделя, как три года. А иногда три года, как один день. Всё условно…

– Циля…

Я смотрел на неё влюблёнными глазами. Неужели ты правда хочешь уехать?

– Ну, почему сразу уехать! Это де произойдёт не прямо сейчас, а, может, завтра, через неделю или две…Мы с тобой поживём, посмотрим друг на друга.

– Сколько поживём? – Спросил я.

Вместо слов, она потащила меня обратно к кровати, усадила и тут положила голову на мои колени, чтобы я мог видеть лишь стянутый резинкой гладкий и блестящий, немного похожий на лошадиный хвост её волос и не искал в её глазах человечности.