Грешным делом

– Да вот, хотим с Вилли поехать в город, – ответила она, – мы уже договорились, а то у нас обоих сигареты кончились.

Я хотел спросить: погоди, а как же репетиция? Ведь Вилли должен играть. Но промолчал.

Вышел из столовой Вилли, который задержался в туалете. Увидев меня, он сказал: вы сегодня вчетвером репетируете, ты, Толик, Паша и Авангард, я отпросился. Он посмотрел на Зою и улыбнулся:

– Пошли?

Зоя, глянув на часы, сказала:

– Побежали, а то не успеем. До электрички пятнадцать минут осталось.

Вилли подмигнул мне, и они побежали на станцию.

– Счастливого пути, – с явным облегчением крикнул я им вслед, почувствовав сразу, как неискренне прозвучали мои слова.

Вилли бежал впереди, Наташа за ним. Но вдруг она остановилась, резко обернулась и, вытащив из петлицы вставленную туда ромашку, демонстративно оторвала ей головку, а потом бросила её разорванную на части в разные стороны. После этого она снова повернулась и побежала следом за Вилли ещё быстрее.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ОПЬЯНЕНИЕ

Вечером того же дня вернулись из города Зоя с Цилей. Правда, их приезда я не застал. Я понял, что они приехали по разговору, который произошёл между Вилли и Толей в столовой, да ещё по тому, что Паша после репетиции направился не к своему домику, а к домику, где жили девушки.

По понятным причинам я не мог идти той же тропинкой, что и он, так как боялся нечаянно встретиться там с Наташей или, не дай бог с Цилей в её компании, поэтому пошёл другой дорогой, обходной, которая приводила к домику, где мы жили с Вилли и Толиком с другой стороны.

Идя этой обходной дорогой, я вдруг впервые заметил по отдельным жёлтым листьям на деревьях, что наступает уже осень. В наших широтах это происходит рано, иногда в самый разгар лета и для многих это явление, как ушат холодной воды: Что? И всё?! Во те пару месяцев, в которые грело солнышко – и было летом? Да, приятель, всё! Так что вспоминай, куда ты положил резиновые сапоги и тёплые ботинки! Скоро начнётся!

Ещё не веря в то, что вижу, будто оценивая масштаб коварства природы, я обошёл кругом дерево и снова уставился на пяток листьев, которые начали уже желтеть по краям и в центре. Видно и впрямь начиналось другое время года. Мне стало грустно.

Если честно, осень я не люблю. Кроме того, это время года всегда напоминало мне о революции, которая когда –то произошла в России. Давным –давно моя бабушка сказал мне, что мы из графского рода. Во время революции, устроенной большевиками, мы потеряли всё – и имения, и землю, и дома. Теперь у нас ничего не было. В принципе мне-то было не особо горько это воспринимать. Ведь у меня никогда ничего не было. А вот моим предкам наверно реально трудно было всё это пережить. Я имею в виду весь этот кошмар отъёма и потерь. Ведь сначала у них это было, а потом его отобрали. Я же с самого рождения был нищим. И мне гораздо легче.

Но осень я всё равно не люблю. Может потому, что сам характер этого времени года напоминает бунт. Листья валятся сверху словно прокламации, по –революционному ухают ели, воздух, словно объевшийся буржуй, отяжелев, ложится на деревья и начинает беспокойно ворочаться, идут по небу отряды грозовых туч. Комары, чувствуя скорый конец, принимаются кусаться больней. Стук дятла больше напоминает донос, чем оповещение.

Солнце вроде бы пока ещё греет, но пущенные им копья уже не долетают до цели, застревая в листве и не успевая поразить теплом. Дует, казалось бы, тёплый ещё ветер, но тебя вдруг ни с того ни с сего возьмёт и проберёт озноб! Деревья пока все в зелени. Но ты уже знаешь, что ещё немного и вся их листва пожелтеет, а затем будет сброшена.

Ну, а дальше –откроет свои чавкающие уста земля и оросятся вновь жирноватой водой окна, заставив тебя уставиться в них и наморщить лоб. Полезут в голову мысли: «кто я? Зачем живу?». И, приставив палец к виску, «застрелится», выбросив мусор, сосед в тапочках, услышав, как хлопнула от сквозняка, закрывшись на замок, его входная дверь.

К рёбрам батарей нарастут мясо курток и кожа пиджаков, расколются дрова, затопчут доброе имя на стельках промокшие в ботинках ноги, соседи, не подумав, заложат голду,… К человеку на улице подойдут трое, чтобы убить его вопросом, целы ли у него зубы и если да, то не поможет ли он им открыть бутылку портвейна?

Ринутся вдруг за кордон, предав родину, пернатые. А дальше жахнет как из пушки зимним утром Аврора и начнётся такой голодомор, что остановить его сможет только плоть твоей любимой женщины.

Идя по обходной тропинке и видя из –за листвы домик девушек с еловой бахромой на крыше, я думал, ах, как хорошо было бы сейчас увидеть Цилю! Но после случившегося ночью, это было невозможно. Поняв это, я едва не прокусил себе губу от отчаяния. Надо же было так вляпаться в историю с Наташей!

Мне вдруг отчаянно захотелось ринуться сквозь чащу к домику Цили, найти её, упасть перед ней на колени и сказать: Циля, прости! Я ошибся! Ну, с кем не бывает? Ради бога прости меня! Такого больше никогда не повторится! Сам не знаю, какой демон меня подбил на это! Я буду верен тебе до конца жизни! Я буду любить тебя до последнего вздоха!

В этом месте я в самом деле вздохнул, повернулся и направился к водохранилищу, вода которого так призывно блестела в лучах солнца. Напоённый зноем гудел луг. Воздух был чист и прозрачен. Аплодировал моему подростковому легкомыслию вяз, хлопая тёмно-жгучими, как зелёнка, перезрелыми листьями.

Стоя у воды, я думал: зачем я отрезал себе все пути? Зачем? Вот так глупо, по собственной воле? Какой бес меня дёрнул пойти с Наташей? Что мне в ней понравилось? И как я должен теперь вести себя при встрече с Цилей? Ведь рано или поздно мы обязательно встретимся! Может подойти и сказать ей: кто бы не говорил тебе что -то обо мне, не верь этому! Нет, не так… А, может, при встрече просто равнодушно кивнуть ей и пойти дальше? Молчание убивает порой больше, чем целый поток слов.

Да, лучше будет пройти мимо с гордой поднятой головой, будто мы никогда не были знакомы! А потом, убежав подальше в лес, упасть где –нибудь в зарослях, чтобы вой твоего отчаяния услышала лишь земля, проплакаться там и кусты бы в этот момент шептали над тобой: поделом тебе, дурачина, поделом!

У причала водохранилища двое служащих паковали водные лыжи и укладывали в ящики дорогой лыжный инвентарь. Со второго августа, по старой традиции уже редко осмелится зайти в воду. До самых холодов круги на воде будут нарезать лишь насекомые. Из леса, будто из супермаркета отдыхающие тащили целые пакеты с грибами. Орал у кого –то из магнитофона Высоцкий, предлагая распить на троих Бермудский треугольник. Некий мужчина, встав у костра на колени, дул и дул на угли. Его жена, достав из ведра ещё живого окуня, искала глазами, обо что бы шмякнуть сопляка, чтобы тот не дёргался.

Пока ещё не достали из воды катера и лодки, но мостки для купания уже высохли. Единственным пловцом на воде оставался солнечный блин, чей гипнотический вид погружал твоё сознание в какое -то немое и сытое оцепенение. Стоял у воды и бросал в неё крошки хлеба какой- то малец, который, как многие, думал, что кормит рыб. В это же время стайка мальков под водой, которую привела к берегу на экскурсию мама-плотва, слушали рассказ о том, как опасен для рыб их главный враг – человек с хлебом и удочкой.

Сезон завершался и, может поэтому, на душе было пусто. А вокруг словно шла весёлая ярмарка, где румяный здоровяк Август, выписав лету чек, забирал покупки для своей чахоточной жены -осени.

Бросив остатки хлеба рыбам, ушёл мальчик. Я уже тоже собрался идти к себе в домик, как вдруг наверху за косогором громко хлопнула входная дверь, а затем женский голос истерично крикнул: «да пошли вы обе, тоже мне!..».

Испытывая любопытство, я побежал на крик и, взлетев по дорожке на холмик, за которым начинался посёлок отдыхающих, увидел спину Наташи, которая с вещевой сумкой бежала, виляя бёдрами, в сторону железнодорожной станции. Подумав, что она может обернуться я, чтобы не быть ей замеченным, спрятался за дерево.

– От кого это ты прячешься? – С непередаваемой иронией произнёс знакомый голос.

Повернувшись, я увидел Зою, которая была одета в дутый оранжевый жилет, под которым с расстёгнутой наполовину молнией, виднелась синяя блузка с глубоким вырезом и кулон на цепочке. Одежда её эта делала очень соблазнительной. Её глаза, обведённые синим карандашом, вкупе с синью белков, задорно блестели. Пышно уложенные рыжие волосы светились в лучах уходящего солнца. Полноватые губы, с наполовину съеденной уже помадой будто говорили: хочешь, я и тебя съем, как эту помаду? Услышав мой вопрос:

– Что это у вас там случилось?

Она, тронув молнию, отвела глаза и сказала, прикусив губу:

– Сесилька с Наташкой кое что не поделили. Выясняли тут отношения сейчас.

– И ты?

– Нет, я слушала.

– Выяснили? – Усмехнулся я, поёжившись внутри от этого неуважительного "Сесилька".

– Ага. Наташка, видишь, вон психанула и уехала. Так что мы вдвоём теперь.

– А где Циля? –Спросил я.

– Зачем тебе она? – Кокетливо спросила Зоя.

– Да так, просто хотел подойти поздороваться.

– Поздороваться? – Она посмотрела насмешливо. – Конечно, так я и поверила! Ну, иди-иди, поздоровайся. Она дома, у себя в комнате. Только смотри, чтобы она тебе в голову чем –нибудь не запустила, а то у неё плохое настроение.

– Плохое? Очень? – Спросил я.

– Очень.

– А почему?

– Ну, была причина, – Зоя, опустив глаза и заложив руки за спину, посмотрела вдруг вслед ушедшей Наташи. – Как оказалось, пока нас не было, ходили тут некоторые, клинья подбивали.

У меня похолодело всё внутри. Значит, Наташа рассказала?…Но я не стал уточнять у Зои, что именно, чтобы не совершить новую ошибку. А, подумал я, будь, что будет! Мы же не муж и жена, в конце концов! Если она спросит, было ли у меня с Наташей, скажу честно – да, один раз было. Но это случайность. И такого не повторится никогда. Я понял, что Наташу я не люблю. А тебя, Циля, буду любить вечно.

– Может, пойдём лучше в бильярдную? – Спросила Зоя, которая не отводила глаз от моего лица, пока я стоял и думал, словно пытаясь прочитать мои мысли. – Там ваши все собрались, Толик, Вилли, Паша, поиграем?

– Да, да, хорошо, я сейчас, но только я всё же зайду, поздороваюсь, а то неудобно, – сказал я. – Иди. Я тебя потом догоню.

Ах, как некрасиво было врать на голубом глазу! Я и не собирался потом идти ни в какую бильярдную. Лучше б я вернулся на берег, чтобы смотреть на рыб, если Циля даст мне отворот –поворот. Но так устроен человек, что он хочет быть обманутым! Я смотрел на неё так, будто нисколько не лукавлю, всё так и есть, сейчас только скажу «привет» Циле и побегу следом за ней.

Зоя, кивнув, сказала «хорошо», почему -то не уходила, а всё с тем же весёлым прищуром синих глаз смотрела на меня, будто ожидая не совру ли я чего –нибудь ещё. Но я смотрел на неё своим самым честным и наивным взглядом, отработанным пока учился в школе специально для мамы на тот случай, когда получал двойку, и вскоре выиграл эту дуэль. В конце концов, постояв немного и покрутив мыском ноги туда -сюда, Зоя опустив глаза долу, произнесла доверчиво:

– Ну, ладно, раз так, пойду. Буду ждать тебя в бильярдной, – и пошла по тропинке в сторону танцверанды.

Проводив Зою глазами, я направился к их домику. Зайдя на крыльцо, я оглянулся, почувствовав, что Зоя стоит и смотрит откуда -то из -за деревьев. Резко оглянувшись, я убедился, что так оно и есть. И это заставило меня всего неприятно сжаться внутри, будто я узнал про человека что-то ужасное. С тех пор, как я ни старался, я не мог думать про Зою иначе, как – "шпионка"!

Зоя давно ушла, а я всё стоял и мялся под дверью, оттягивая миг, когда войти, и всё вытирал и вытирал ноги о коврик, вместо которого тут была обычная серая тряпка, какими моют пол. Крутя головой туда –сюда, я всё поправлял воротник рубашки и рассматривал её манжеты на предмет, чистые ли они или нет. Затем я разок всё же обернулся, что посмотреть, не подсматривает ли опять Зоя из –за дерева. Но нет, она ушла. Тогда, вздохнув, я, наконец, толкнул дверь и вошёл.

В маленькой прихожей горел свет. Кто -то не выключил лампу. У самого порога валялся кроссовок. Я машинально отодвинул его, прижав ногой к стене. За следующей дверью был уже знакомый мне длинный коридор. Неприязненно взглянув на комнату, где был накануне с Наташей, я перевёл взгляд на дверь Цили.

Она была слегка приоткрыта. Постояв в коридоре и прислушавшись, однако, ничего не услышав, я толкнул дверь и осторожно заглянул в комнату. Там царили сумерки, но какие –то колючие и из-за этого я почувствовал себя неуютно.

В этой мглистой тишине было что –то почти мистическое, настолько, что я поёжился. Казалось, лишь недавно здесь прошёл эзотерический шторм и теперь повсюду были обрывки чьих -то выражений, чёрный след которых не исчез, а продолжал висеть в воздухе. Циля лежала на кровати, накрытая с головой одеялом.

Немного подождав, я повернулся и шагнул к выходу, собираясь уйти, но подо мной вдруг скрипнула половица, и Циля, резко откинув с лица одеяло, громко спросила:

– Кто тут?..

– Это я, Лео. – Кашлянул я. – Не думал, что ты спишь. Извини, если разбудил.

Циля села на кровати и удивлённо на меня посмотрела:

– Ты? Пришёл? Очень хорошо. Нам надо поговорить. Заходи.

– Нет, если ты отдыхаешь, то может в другой раз. А то сейчас…

Я показал на кровать

– Ничего, я просто прилегла. – Сказала Циля, беря с тумбочки резинку и начиная собираться сзади волосы в хвост. – Не очень хорошо себя чувствую. Испортили мне тут одни настроение. Как твои дела?

– Нормально, – кивнул я. – В институт поступил.

– Молодец.

Циля оглядела комнату, словно хотела найти кого -то в ней, но не найдя, устремила на меня взгляд:

– Ты…давно пришёл?

– Нет, только что.

– Ясно…Из девчонок кого –то видел?

– Зою, она к бильярдной пошла. – Сказал я и, кивнув на осколки фаянсовой вазы, валявшейся на полу, спросил:

– Разбилась?

Циля посмотрела на осколки, потом села на кровати.

– Да. Ты садись, – предложила она.

Я шагнул к ее кровати, но я она замотала головой:

– Нет, на стул.

Я сел на стул возле двери.

– Скажи мне, честно, – начала Циля. – Я тебе нравлюсь?

Я так энергично кивнул головой, что она чуть не отвалилась. Потом спросил:

– Ты ведь знаешь. Почему спрашиваешь?

– Понимаешь, – растягивая слово, скосила в сторону глаза Циля. – Мы когда с Зойкой в цирк ездили, она зашла к матери, взять у неё бутылку чешского аперитива и чего –нибудь на закуску. У неё мать товаровед на базе работает, если ты не в курсе.

Я промолчал, думая, куда это она клонит:

– Ну, и вот, приехали мы сюда, открыли бутылку, сидим, выпиваем. Конфетки австрийские «Моцарт», сыр с плесенью. Всё отлично. Вдруг Зойка Наташку и спрашивает, чем занималась, пока нас не было? И та вдруг, я не знаю, то ли аперитив на неё так подействовал, то ли ещё что –то, давай нам врать: я пока вас не было, с этим была и с тем переспала… И так в деталях, знаешь.

Я сидел и смотрел на Цилю с вытаращенными глазами, думая, когда же дойдёт и до меня. Но Циля, не обращая на это внимания, продолжала:

– Ну, мы сидим с Зойкой глазами хлопаем ан всё это. А потом как заржём!

– П-почему? – Вырвалось у меня.

– Ну, понимаешь, у нас с Наташкой, ещё когда мы велоспортом все вместе занимались, постоянно были контры с ней. Ну, допустим, едем мы парами. Она берёт и начинает всех ни с того ни с сего опережать, хотя мы договорились вроде проявлять терпение и не лезть раньше времени. Я ей кричу: дура! Куда ты лезешь? Мы же в паре! Рано! Либо мы обе на первом месте, либо –нет! Зачем спуртуешь, когда до финиша ещё полдистанции, нельзя сейчас раскрываться, перед рывком надо!

Но ей всё равно, понимаешь? Потому что у неё натура такая, у Наташки. Ей поскорей надо всё сделать, первой прийти. Ну, и проиграли мы тогда. Из-за неё! Злилась я на неё очень долго, прямо до чрезвычайности! У меня иногда на финише было желание прямо велосипедом её отходить, ей богу!

А тут, когда мы сюда приехали, мы опять, значит, об одной маленькой игре договорились, уже после того, как с вами познакомились, что никому из вас не будем отдавать до поры повода думать, что кто –то из вас нам нравится. Такой у нас был уговор, вроде конкурса. Чтобы посводить вас с ума . И чтобы вы хоть немного выдержку проявили. Ну, а уж потом, если всё пойдёт, как надо, то…может быть, кто знает.

– И ты об этом так откровенно мне это говоришь? – Не выдержал я.

– А что? – Циля привстала на кровати, чтобы поправить покрывало, на котором лежала, а потом опять села:

– Зачем мне тебе голову морочить? Ты парень умный, сразу видно, в институт поступил. Мозги у тебе есть. Чего мне вокруг тебя ходить и притворяться? Правильно?

Циля дождалась, пока я кивнул, что ей было воспринято, как согласие с её мыслями, и затем продолжила:

– В общем, чтобы всё было честно, мы договорились друг другу рассказывать, что у нас и с кем бывает, чтобы никаких тайн, чтоб дорогу друг другу не переходить и чтобы мы оставались подругами. И, кроме того, чтоб в отсутствии одной из нас другие две ни с кем ни-ни, понимаешь?

Я кивнул, хотя ничего не понимал. Неужели женщины так делают?

– А тут ещё до этого, когда мы только сюда приехали, – продолжала Циля, – мы сидели и выясняли, кто кому нравится. И вроде Наташка нам сказала, что она без ума от Вилли. Зойка, та вообще, как Штирлиц, никогда не признается в своих симпатиях. И ей было труднее всего. Но вроде как ей нравился Паша. И это было ясно по тому, как часто он к ней заходил. Не знаю, правда, вышло у них там что –то или нет. Это не важно. И вот мы с Зойкой возвращаемся из города с бутылкой и конфетами, приходим сюда, а Наташка нам вдруг, ба-бах, и заявляет, что была, во-первых с Толиком, потом с Пашей, потом с тобой и потом с Вилли, и всё в наше с Зоей отсутствие. Понимаешь, это же прямое нарушение нашего договора! Но мы с Зойкой ей, конечно, сразу, не поверили. Подумали, она сошла с ума, и всё. И вот сидим, пьём. А потом стали переглядываться. И вдруг Зойка, как заржёт, как шлёпнет Наташку по плечу и как закричит: а я поверила! Молодец, Натаха, огурец ты! И вот теперь хочу спросить тебя, Лео, скажи, это правда? Она была с тобой?

Циля посмотрела мне в глаза так пристально, что внутри меня всё дрогнуло и поползло куда -то вниз без моего разрешения.

Понимая, что судьба делает мне испытание, что от того, что я сейчас отвечу, зависит вся моя дальнейшая судьба, я, выпучив глаза, будто впервые о таком ужасе слышу и мотнул головой так сильно, что она чуть у меня не отвалилась.

– Фу! Я так и думала, что она всё врёт. – Посмотрев на меня, с облегчением выдохнула Циля. – В этот раз она меня так разозлила, что я в неё вазой с цветами бросила, вон осколки валяются.

Я посмотрел в сторону вазы на полу. Правда, за ней в углу заметённая веником лежала ещё целая груда черепков вместе с землёй, и стоял веник:

– А потом ещё горшком с алоэ с окна добавила. Хорошо, Наташка вовремя нагнулась. Потом мы с ней ещё ругались. Очень громко. Она меня обвиняла в эгоизме. Мол, я одна хочу быть богиней. А она тоже хочет ей быть. Представляешь? Вот дурочка. Думает, что количеством взять можно. Потом она меня ещё таким словом обозвала матерным, что я ей врезала, не смогла сдержаться. Она меня, конечно, тоже пару раз достала, вон какой синяк на ноге и на руках обеих. В общем, мы боролись и орали так друг на друга, что на берегу наверно было слышно.

Я кивнул, вспомнив крики.

– Ну и вот, а после этого она собрала вещи и уехала.

– Значит, она больше не вернётся? – Не в силах скрыть радости, спросил я.

– Ты представляешь, эта стерва, – словно бы не услышав этой моей реплики, продолжила Циля, сделала это, воспользовавшись нашим с Зоей отсутствием. Разве это не предательство! Ты как думаешь?

Я чуть наклонив голову набок качнул головой и кивнул, показав, что с ней согласен.

– Нет, правда, разве нет? – Снова в упор посмотрела она на меня.

– Да, конечно… – глядя на неё, кивнул я более решительно.

Циля внимательно на меня посмотрела:

– У тебя правда с ней ничего не было?

– С ней? Ты что? – С испугом спросил я. – Нет конечно!

– Я так и думала…

Сказала Циля, посмотрев в окно, за которым вдруг скрылось солнце и по верхней кромке окна пробежала тень облаков, а потом ещё ветерок ветерок стал качать паутину, запутавшуюся в углах рамы.

– Ну скажи, как это назвать? – Спросила она опять, поворачиваясь.

– Предательством, как же ещё! – Уверенно кивнул я.

Циля посмотрела на меня:

– Ты сейчас не шутишь, надеюсь?

– Нет! Ты что?!

– Вот. – Кивнула она.– И мне не до смеха.

Она развернулась на кровати, чтобы ей удобней было со мной разговаривать:

– Короче сидим мы втроём, выпиваем. Вдруг Наташка говорит: хотите новость? И давай: я с этим была, с этим, короче –все от меня без ума! Короче, я единственный "огурец" в вашей тройке! А вы чмошницы обе!

– Почему – «чмошницы»? – Не понял я.

–Ну, у нас тренер по велоспорту Бурцев такой есть, так он у нас «чмошницами» отстающих девушек называет. А если ты в лидерши выбиваешься, то «огурцами». Ну, какая Наташка «огурец»? Типичная чмошница!

И, в общем, Наташка рассказывает, а я главное сижу, глазами хлопаю, на Зойку смотрю. Та тоже в недоумении. В общем, то ли на меня аперитив тоже подействовал, то ли у меня накипело к ней, я взяла и дала Наташке с размаху по лицу. Просто, чтобы она не задавалась.

Наташка, естественно, сразу на меня с когтями бросилась. Она здоровая, как кабаниха. Я её ногой оттолкнула, она в меня стул бросила, хорошо я увернулась. Потом я в неё вазой и горшком. Потом мы боролись. Вон, шею как расцарапала, кошка! Зойка нас растаскивала. Я прямо так зла была, что и Зойку отпихнула. Теперь мы все поссорились. Наташка собрала вещи и дёру дала. Я главное ещё кроссовок найти не могу свой, пропал куда –то.

Циля стала озираться, будто ища чего –то. Вдруг наклонившись, она подняла с пола кроссовок и спросила с таким слёзным надрывом в голосе, с такой жалостью к себе, что у меня дрогнуло сердце:

– У меня кроссовок пропал. Ты не видел его?

– Видел, он в коридоре, -показал я головой в сторону двери. –Принести его?

– Не надо, –махнула рукой Циля. – Сама потом.

– Я его к стене в прихожей прижал.

– Понятно, ага…– кивнула Циля.

Что –то не давала ей покоя. Что –то, о чём она не хотела говорить. Мы помолчали. Вдруг, подняв на меня глаза, она спросила:

– Ты правда с ней не спал?

Я ещё отчаянней помотал головой. В самом деле, в этом моём страстном отрицании была доля правды. Физически был, но душа моя была с Цилей. А наполовину, так же не бывает, как "чуть -чуть беременная". Либо беременная, либо нет!

– Это хорошо. Потому что это вообще двойным предательством бы было. -Сказала Циля.

Я опять закивал головой, только теперь из стороны в сторону, как болванчик.

Почему -то в глубине души я был твёрдо убеждён, что никакого преступления тут и в помине нет. Недоразумением, да, я бы это мог назвать, но преступлением? Нет, это было бы слишком!

Циля опять посмотрела на окно, завешанное наполовину снизу байковым одеялом, и пробормотала:

– Про тебя, кстати, я единственного не поверила. Закрой дверь, пожалуйста.

Услышав просьбу, я замер, как на исповеди. Что она просит? Потом, когда до меня дошло, я прикрыл дверь, шмаркнув её слегка ногой, но Циля сказала:

– На ключ закрой.

Услышав характерный щелчок, Циля начала стягивать с себя футболку.

– Иди сюда! – Сказала она, ложась на кровати.

Я подошёл и остолбенел. Впервые я увидел грудь богини! Боже мой – какое это было чудо! Такой красоты я в жизни не встречал! Поняв, что она хочет, я дрожащими руками начал расстёгивать рубашку и стаскивать с себя брюки. Кинув свои вещи на тумбочку, я замер, как истукан, залюбовавшись ею.

Нужно сказать, порносайтов в то время ещё не было и Цилю мне было сравнивать не с кем. Так она навсегда и осталась в моей памяти идеалом женской красоты.

Вообще –то голых женщин я прежде, конечно, видел. Впервые, как сейчас помню, я увидел обнажённую женщину целиком, когда мне было шесть лет. Мы с мамой тогда жили в общежитии. Кроме нас там было ещё две семьи, в одной глава семьи был капитаном милиции, а другая состояла из одинокого пенсионера. У капитана милиции были ещё дочь и жена. Вот его жену я однажды и застал в ванной обнажённой, стоящей под душем. Прежде чем она успела открыть глаза, услышав скрип двери, я всё очень отлично успел у неё разглядеть. Наверно она думала, что зашёл её муж, потому что спросила с улыбкой вначале: "это кто там"? Игриво так спросила. А открыв глаза и увидев перед собой меня, глядящего на неё во все глаза, жена милиционера прикрыла все свои интимные зоны руками и закричала во весь голос: "Кира, убери из ванной своего малыша, а то я ему уши надеру!". Загадкой осталось, почему решив принять душ, соседка оставила дверь не запертой. Как бы там ни было, это на первый взгляд невинное приключение, оставило в моей душе неизгладимый след. Мне стало нравиться разглядывать не одетых женщин.