S-T-I-K-S. Начни сначала

Носовой шнур лопнул, катер стал отходить от понтона, качаясь и заваливаясь от её дёрганных, неумелых движений. Она кинулась к корме, яростно пиля второй шнур. Толпа очень быстро приближалась к понтону. Урчащие то ли люди, то ли уже животные толкали друг друга. Несколько особей свалилось в воду.

Едва конец лопнул, она оттолкнула причал руками и рванула к вёслам, нелепо тарабаня по воде, загребая кормой на реку. Катер из-за её неумелых и суетливых движений двигался вдоль понтона крайне медленно, значительно медленнее, чем бежали преследователи. Лодка только-только прошла край понтона, а группа с гориллой догнала двух стражей лодочной станции и уже загрохотала по металлическому настилу. Метр, два, три. Разогнавшись, чудовища прыгали, целясь в лодку, но промахивались. Она яростно гребла вёслами, поднимая кучу бесполезных брызг. Часть преследователей, неудачно спрыгнувших с понтона, барахтались, хлопая по воде руками, и тонули. Задние напирали на передних и сталкивали их с причала. Расшвыряв мешающих, горилла утробно зарычала, примерилась и прыгнула, когда лодка отошла от понтона на пять метров. Прыжок почти удался, монстр зацепился за край борта, катер накренился, угрожая зачерпнуть воду. Чудовище тянуло ко дну и не могло вытащить своё тело на борт лодки, не имея опоры под ногами, вода же сильно сковывала движения. Взвыл кот, она бросила вёсла и кинулась долбить ножом по руке гориллы, ещё сильней накреняя катер на тот же борт с риском зачерпнуть воды и потонуть. Ужас подстегивал, она яростно колотила по руке, рубила по конечностям чудовища. Пара крючковатых лап с когтями отлетели в лодку. Но горилла упорно подтягивала своё тело наверх. Вдруг голова чудовища дёрнулась, и туша тут же камнем ушла под воду, пару раз проскрежетав по днищу. Не дав себе отдышаться, она кинулась снова к вёслам: «Грести, надо грести прочь от берега. Как развернуть этот чёртов катер носом к реке?» Она тарабанила вёслами по воде, влево-вправо. Катер медленно разворачивался. Надо грести, грести, катер широкий, а руки слишком маленькие, и вёсла явно не для спортивной гребли. Кое-как отгребя от понтона метров на двадцать, она вздохнула и затряслась. А где кот? И закричать нечем. Она осмотрелась: рыжий кот забился у двери в носовую каюту и с ужасом таращился на неё. Бросив вёсла, кинулась, обняла единственное родное существо в этом страшном мире, прижала к себе мокрое тельце и снова беззвучно заплакала. Катер подхватило слабое течение, и понесло от берега, слегка покачивая с бока на бок на мелких волнах. Тем временем к лодочной станции стекались всё новые и новые существа. Вскоре маленькая площадка перед пирсом наполнилась урчащей на все тональности толпой. Рыча на удаляющуюся добычу, толпа потянулась вдоль берега за катером. Никем не управляемую лодку слабое течение волокло дальше к стремнине. Двум пассажирам внутри не пришло в голову оглядеться по сторонам, выбрать маршрут движения или, на худой конец, поправить расставленные в разные стороны вёсла, отчего лодку изрядно крутило. На стремнине сильное течение подхватило катерок, понесло вниз, где русло реки разливалось так, что противоположный берег едва было видно. Через пару километров, закрутив ещё несколько раз катер, течение выбросило его в слабый поток, огибающий небольшой остров. Могучая река когда-то намыла мель вокруг гранитного останца, куда регулярно выбрасывало несомый рекой мусор, там же нашёл своё последнее пристанище старый речной корабль, разбитые лодки и другой хлам. Постепенно коса белого речного песка выросла вокруг холма мусора, затянулась кустами ивы, наверху, среди гранитных плит, прижились несколько тополей и осин, а мелководье занял рогоз и кусты ивы. Угасающее течение прижало катер к кустам, неубранные вёсла стали цепляться за торчащие из воды ветки ивы и тростник. Эти скрежещущие звуки вывели её из оцепенения, она выглянула из-под тента катера, увидела остров и снова заработала вёслами, заметив небольшую протоку в плотных зарослях тростника. Наконец катер заскрипел днищем по песку, она неуклюже перевалилась через борт в холодную воду, пыхтя, подтащила катер к берегу.

Познаний в морском деле у неё, видимо, не было, но в памяти всплывали какие-то простые рыбацкие истины, то ли из детства, то ли подслушанные где-то, то ли подсмотренные в кино. Лодку следовало вытащить хотя бы на треть на берег и закрепить. С крепежом были проблемы: канат, скромно привязанный к носу, она обрубила у понтона, и метровый огрызок веревки некуда было привязать. Наверное, стоило поискать в катере или в вещах что-то подходящее. С этой мыслью она вернулась под тент и принялась раскладывать вещи. Погружаясь в процесс, мозг, ещё не отошедший от препаратов, мысль о верёвке потерял. Зато её обуяла радость приобретения: вещи раскладывались на кучки – на полезное и не очень, но смысл этого перебора тоже очень скоро забылся. Простые, хотя и бессмысленные действия её успокоили. В конце концов она бросила возиться с вещами, обнаружив, что на улице наступили сумерки. Внутри лодки было сухо, но с реки поднимался холодный влажный ветерок, и всё ещё шёл небольшой дождик. Она расчехлила и опустила тент до бортов, отчего катер превратился в маленький домик на воде. Сложила кресла, распахнула мини-дверку в носовую каюту, постелила коврик-пенку на дно, переоделась в сухие вещи и уже собралась закутаться в спальник, который нашла в носовом отсеке лодки. Тут кот отвлек её: Рыжий снова вытащил флягу с вонючей жидкостью из кармана рюкзака и требовательно посмотрел на спутницу. «Как в больнице», – подумала она, вздохнула и налила в крышку коту, сама сделала два глотка из фляги. «Обязательные лекарства для психов приняты», – усмехнулась она сама себе. Кот вытащил из развала вещей маленький пакетик корма, она молча протянула руку, открыла пакет и высыпала на скамейку рядом. И сама захрустела кошачьей едой вместе с котом. Затем завернулась в спальник, уставилась в потолок тента.

Безумный день подошел к концу. Был ли это день вообще? Может, ей все снилось? Завтра придет санитарка, грубо растолкает ее, затем принесут капельницу, и она снова уснет. Может, так и будет. Закрыв глаза, она прислушалась: в борт лодки мелодично стучали мелкие волны, шумел тростник и ивы, шуршал под дном катера песок, тихо моросил по крыше дождь, и с тента в воду капали звенящие капли. Чуть поодаль заплакала мелкая птичка-крапивник, начали в заводях разводить трель лягушки. Мягкие, мирные звуки окутывали ее, сплетались в незатейливую мелодию жизни. Где-то на границе звуков она услышала далекие хлопки и урчание, но так далеко, что общей канвы музыки реки они не нарушили. Мягкая мелодия успокоила, и она уснула спокойным сном человека, которому нечего терять. Рядом удовлетворенно вытянулся рыжий кот и замурлыкал.

Акт 1. Сцена 2. Антей.

Я устроил точку на крыше двенадцатиэтажки. Палило полуденное солнце. Мысли текли вяло, и все в сторону философии, что для этого мира было плохим признаком. В Улье или Стиксе философствовать некогда, но мысли крутились сами по себе, с размышлениями о природе Улья, куда нас всех, тут живущих, закидывало непонятной силой перезагрузки. И мы сразу попадали в кошмар. Да, именно в кошмар, потому что даже самые продвинутые бойцы, самые четко ориентированные на насилие, не ожидали такого. Стикс – то ли божественная синекура, дающая второй шанс и бессмертие, то ли преддверие ада.

Люди, и не только люди, попадая сюда, заражались разумным грибом, который просто жил и размножался внутри тел. Большая часть попавших в Улей теряла контроль над своим телом и сознанием, превращаясь в биомассу. Постоянно изменяющуюся биомассу. Каждый стремился стать крупней, мощней, и ел своих собратьев по несчастью, переводя белки, жиры и углеводы в реформацию своего тела. Не все теряли разум, были те, кто имел иммунитет к заразе Стикса. Очень небольшой процент, прямо скажем, и из него еще меньший процент адаптировался, выживал здесь, и еще меньше из выживших оставались людьми.

В мире, где всё, что тебе надо, подгрузит Улей, надо только выжить и не стать кормом для зараженных. В мире, где каждый иммунный новичок, по сути, получал бессмертие, правда, бессмертие в вечно жрущем аду. Крышу сносило многим. Ибо Стикс – это право сильного. Многие это право, вместе со съехавшей от чудачеств Улья психикой, переводили в право безнаказанности. По сути, все жители Улья – конченные отморозки.

Да, можно сказать, что рейдеры, таскающие хабар из вновь прибывших кластеров, – самые что ни на есть "простецкие"парни, с "понятиями", которые просто выживают. Или трейсеры – герои, чтоб их, сокращающие поголовье разожравшихся зараженных, – тоже с "понятиями", делают нужное дело. Или вот такие, как я, работающие на организацию исследования Стикса, Институт. И я тоже с "понятиями". Но вот прижми нас в угол, и первое, что мы станем делать, – убивать. А если, не дай бог, лишить ресурсов, то любой, даже очень приличный, рейдер или трейсер должен рассматриваться как враг. Кто его знает, что там в черепушке у пожившего в Улье иммунного? Да и я, по сути, мало чем отличаюсь. Так же, сначала устраню угрозу, а потом буду говорить с тем, что осталось, а может, и не буду вовсе. Каждую минуту, час, день – сплошная борьба и напряжение. Немудрено, что психику сносит даже у стрессоустойчивых.

М-да. А самое главное в этой вечной борьбе теряется смысл. Вроде как я жил когда-то в другом мире, где меня звали, кажется, Андреем, а теперь болтаюсь между выживанием и смертью, строю, понимаешь, какую-то жизнь. Я усмехнулся. Жизнь! Ну да! Грузятся в Улей стандартные кластеры – осколки или кто-то считает, что копии чужих миров, принося новую биомассу. Жмутся иммунные к стабильным кластерам, стабам, строя свои общины, налаживают быт и даже вот философию какую-то. Рвутся в мир Улья вечно жадные до бессмертия внешники из нормальных миров, вылавливая иммунных, словно скот. Все жрут друг друга. Вот и вся философия Стикса. От таких мыслей настроение резко пошло вниз. Хотя, возможно, это предчувствие? Задание, которое всучил мне в стабильном кластере "Последнее убежище"руководитель местного отделения Института, мягко говоря, раздражало. И злился я не на Улей, а на этот приказ. Мою изыскательскую бригаду редко обременяли какими-то "почтовыми поручениями", как их называл Бастард. Не наша специфика – таскать по кластерам "пассажиров", понадобившихся зачем-то Институту. Тем более тех, кто большую часть своей жизни в Улье сидит по стабильным кластерам. В конце концов, для этого есть другие, хм… специалисты. А мои бойцы совсем не трейсеры и тем более не телохранители, чтобы таскать чьи-то тушки в узком горлышке перехода на соседний домен Улья. Тут и так хватает безумия, бардака в перезагрузках и вечной войны.

Хотя в Стиксе всегда война всех со всеми и с зараженными, конечно. Но опять же, нам-то что с того? Я собирал мою пятерку для изучения и описания Улья, ну, в крайнем случае, для разведки маршрутов или для поиска чего-нибудь полезного Институту. А тут – доведи и передай из рук в руки. Да еще и не спрашивай ни в коем случае, кого ведешь, и что он может, хотя бы в плане своей защиты. Вообще от такого поручения сразу попахивало дерьмом. А я не очень-то хотел, чтобы мои парни запросто так отдали вечно голодному Стиксу душу.

Но возражения и уточнения никто слушать не стал, и нам всучили три тушки “стабистов”, два “Водника”, которых велено было оставить на ближайшем к Червертаку стабе. А дальнейшую транспортировку обеспечивать на месте теми средствами, которые найдем. Так себе план, да ещё и без подготовки.

Развязку “Червертак” никто из моих парней не любил. Но в радиусе трехсот километров почитателей этого места было множество. И их понять можно. Хабар, который вывозили с четырех последовательно перезагружающихся кластеров, всегда был четкий. Потому что здесь первым загружался полигон научно-исследовательского института военного министерства России вместе с образцами новейшего оружия для диверсионных подразделений. Прилетал этот лакомый кусок раз в полтора месяца по земным меркам. Приносил только что прибывшую на полигон в двух вагонах экипировку и всякое нужное: от боеприпасов до стволов. Все это богатство в смазке, новенькое, хорошо упакованное и приготовленное к транспортировке, преспокойно лежало прямо в кузовах “Уралов”, рядом со складами полигона. Вот прямо садись за баранку и рви когти, верней, тащи в свои закрома.

Следом за Полигоном с интервалом в полтора суток прилетел еще один вкусный кусок: Сборочный цех специальных машин Уральского Автозавода. В этом самом цеху к нехилому хабару со стрелковой с Полигона прилагались пять “Водников”, а также спецтехника для разгона демонстраций в количестве семнадцати готовых единиц и десяти почти собранных. То, что доктор прописал для прогулок по Улью. Собранное при этом заводским способом, бронированное. Был в цеху еще то ли болотоход, то ли какая-то уникальная машина на конусообразных понтонах. Как раз шастать по плавням и болотам близлежащего водного Меридиана.

Третий кластер грузился ещё через двенадцать часов от перезагрузки цеха, с ним прилетал кусок учебной части не чего-нибудь там “инженерного”, а ЗРВ ВКС России. Ну да, те самые зенитно-ракетные войска – самые нужные для обороны любого поселения в Улье: и люди, и техника, и боеприпас.

Четвертым в гирлянде “рейдерского рая” загружался целый ДОС, где расположена танковая дивизия со скадами, полигонами и различными видами техники, разумеется. С полным комплектом боезапаса, топливом и наличием работоспособной обслуги и машин, упакованными для военных действий, видимо, где-то в “миротворческой миссии”. Этот грузился с интервалом в двадцать восемь часов от Учебки.

Итого имеем четыре “вкуснейших” загрузки в течение почти трех суток с интервалом в полтора месяца. И все это богатство прилегало прямо к “горлышку”, которым заканчивался наш центральный домен. В этой сужающейся воронке с мешаниной кластеров, мигающих, зависших, стандартных и черноты, артерией протекала река, связывающая, по сути, два домена. Эту реку, или нанизанные на нее каскады озер, болот и кусков заливов, которые так любит стыковать Улей, назвали Меридианом. Все бы ничего, но Меридиан, по которому нам предстояло тащить в другой домен нашу “посылку”, отделял четвертый кластер от третьего, соединяя их ровно посередине водной артерии автомобильным мостом из двух неравнозначных кусков. ДОС прилетал с востока, а первые три – с запада. И вот раз в полтора месяца к этому “Четвертаку” стекались все, кому неймется: от внешников, муров, стронгов, конфликтующих альянсов стабов Запада и Востока и, конечно, мигрирующих тварей. Да и сам “Четвертак” приносил ни много ни мало около миллиона душ, жадно перерабатываемых Стиксом.

Проблема была в том, что в радиусе двухсот километров не было ни одной более-менее большой перезагрузки с коротким периодом и достаточным количеством еды, чтобы прокормить успевших отожраться в Четвертаке зараженных. А это означало, что к началу следующей перезагрузки мигрировали к Четвертаку далеко не слабые твари.

И вот я лежу себе на крыше двенадцатиэтажки подгрузившегося первым Полигона, с которым прилетел кусок приволжского города вместе с набережной и частью Саратовского водохранилища. Всего пару кварталов многоэтажек в западной части и сам Полигон в восточной части кластера.

Мой наблюдательный пункт расположен фактически на границе с Цехом, которая проходила по проспекту Ленина, а за ним… За ним виднелись развалины прошлой загрузки Цеха. От него тянуло трупным застарелым запахом. К этой границе Полигона собралась толпа удивленных, но местами уже “поплывших” жителей. Так как период перезагрузки был достаточно большим, то и обращение шло в течение первых двух суток. И это было плохо. Бойня, которая вот-вот должна была начаться, захватывала почти разумных людей. Нам предстояло наблюдать апокалипсис, в котором убивать будут людей, ещё говорящих и ещё что-то соображающих. Сначала закончится грызня за Полигон и его сокровища, а затем в городок хлынут зараженные и иммунные отморозки всех мастей, как плохих, так и условно хороших. А еще внешники обязательно придут собирать урожай потрохов с таких готовеньких честных рейдеров. За ними подтянутся стронги. И начнётся война.

Бой за Полигон уже начался, кто там стрелял, в кого, было непонятно, да и для нашей задачи знать не нужно. В город уже втянулась колонна муров с одной стороны, а с другой должны были находиться бойцы Печкина, и целых три группы со стороны речного альянса независимых стабов, гордо именовавших себя “Анархисты”, расположенных вдоль Меридиана немногим дальше двухсот семидесяти километров южнее Четвертака. Мне прекрасно были видны их позиции, но, честно говоря, ни вмешиваться, ни поддерживать кого-то смысла не было.

У нас груз, у них вечная война, у Стикса вечное изменение и постоянное перетекание биомассы в желудки зараженных.

Я старался не смотреть на толпу, приблизившуюся к границе кластера. Там шумно обсуждали и предполагали. Иногда вспыхивали громкие разговоры на грани ругани и даже пара потасовок. Задние напирали на передних, стремясь разгадать, куда подевалась часть города за проспектом и почему там квартал, как после бомбежки. Передние тщательно упирались, не стремясь перевалить через ровную линию границы кластера. Люди начинали бузотерить.

По большей части эти нервы обуславливались тем, что народ “плыл” к обращению. И процент агрессивных придурков рос с каждым часом. Не способствовала тишине и разумной деятельности приближающаяся с Полигона стрельба. Вот-вот кто-то кого-то начнет кусать и заурчит…

И я вынужден был в своем убежище слушать гул нового мяса Стикса. “Гудят, как пчелы”, – усмехнулся я, подумав, что Улей не зря ульем называют. И ещё подумал, что, несмотря на свой статус, совсем негоже забывать про правила, а вдруг там в толпе есть иммунные новички: скинуть им что ли листовки?

Порылся в рюкзаке, вытащил пачку листовок и, перегнувшись через парапет, швырнул их на головы стоящих внизу людей. Ветер подхватил листы, расшвырял их в разные стороны, почти треть улетела на соседний кластер. “Тьфу ты”, – проворчал я, но увидел, что кое-кто в толпе листочки всё-таки подобрал, а ещё минут через пятнадцать несколько человек стали выбираться из толпы в город. “Ну вот, будем считать, что новичкам я все-таки помог, поди зачтет Улей”, – одобрительно подумал я и вернулся к созерцанию диспозиции, отслеживая, где там мои парни.

Стабильный кластер, в котором остался наш “груз”, находился в пяти километрах и прекрасно просматривался с моего наблюдательного пункта. Кусок сельской местности, видимо откуда-то из Ставрополья, с развалинами частного дома и старым садом, в котором разрослись плодовые деревья, склоняя ветви к земле под грузом налитых спелостью плодов. Почти равнобедренный километровый треугольник. “Водники” бросили технику у развалин, но своих подопечных “Стабистов” я не разглядел, так как Бастард остался не только охранять, но и накрыть “невидимостью” наших пассажиров. Я вызвал Бастарда. В ответ в наушнике раздалось смачное чавканье. “Ты хоть мне набери груш, или чем ты там чавкаешь?” – сказал я. В ухе хрюкнуло басом.

До перезагрузки Цеха оставалось еще восемь часов.

Оставшаяся тройка моих парней сейчас собирала на кластере технику, на которой нам нужно было прорваться через Цех и Учебку к мосту. Если бы мы были без пассажиров, то прогулка через Четвертак была бы даже приятной. Хабар нас не интересовал, а вот возможность отдохнуть в еще живых городах, до того как там начнется бойня, была вполне реальной. В Учебке обычно работало два ресторана, а в Цеху самая что ни на есть баня с бассейном, массажным салоном и девицами с низкой социальной ответственностью, которым не надо было платить спорами за “любовь”. Достаточно было притащить никому не нужную бумагу и, возможно, на пару часов почувствовать себя в своем “старом” нормальном мире. Конечно, все эти простые радости пользовались популярностью, но большинство рейдерских групп, как правило, стремились в этот момент не к утехам, а поближе к позициям, с которых можно было устранить соперников в деле добывания хабара. Мне, Бастарду, Дарвину, Колумбу и Менделю было все равно до войн за плюшки, или стронгов с внешниками и мурами. От размышлений отвлек вызов:

– Командир, а Цех у нас решил загрузиться на час раньше, чем обычно, – доложил Колумб. Я вздохнул, достал из чехла приготовленную палатку, надувной матрас и принялся обустраивать свое место: впереди ожидалась перезагрузка Цеха, а за ней настоящая гроза с хорошим ливнем. Цех прилетал из конца апреля с холодным воздухом и высокой влажностью, а у нас стоял жаркий июнь. Это столкновение заканчивалось хорошими шквалами и дождем, а в этот раз еще и со стороны равнины шли низкие черные тучи. У Стикса, кроме всего прочего, был и свой собственный климатический режим. Низкие темные тучи, надвигающиеся на Полигон, намекали на нехилое в будущем светопреставление. Закончив с обустройством лежки, проверил своих парней. Дарвин с Колумбом караулили инкасаторскую службу. Мендель где-то гулял. Для транспортировки груза было решено взять бронированную инкасаторскую машину из местных. Товарищи устроились с комфортом напротив гаража в небольшой полуподвальной кафешке, явно набивая животы, пока персонал общепита еще помнил, как готовить и разговаривал осмысленно. Заверили меня, что “кадиллак” в порядке, “водятел” с ключами под присмотром и на прицеле, чтоб не сбежал, как заурчит. Я в ответ им похихикал, что, мол, еще не ясно, заурчит ли водитель, и не придется ли к посылке еще и его тащить. И что если они его прихватят, будут сами ему сопли подтирать и рассказы рассказывать.

– Эй, Крузенштерны, человеки-пароходы, – я, если что, вашего новичка прихвачу, – вклинился в наш эфир Печкин.

– Хороший ты мужик, Печкин, правильный, – похвалил его Колумб, – только вот закончишь когда-нибудь, спасая чужие жизни, да ещё неизвестно кого.

– Почему неизвестно? – уточнил Печкин, – Ясное дело, людей спасаю. Я спасу, мурам меньше достанется, глядишь, человека приведу. В Улье с настоящими людьми-то дефицит.

– А почему это мы человеки-пароходы? – переспросил Дарвин, – Мы исследователи, я вот вообще биолог.

– А потому что вы в круизы ходите, как есть круизенштерны, а это и человек, и пароход. Хотя в моем мире он парусник. Большой такой парусник, учебный, – ответил биологу Печкин.

Шутка была банальной и старой, но веяло от нее тем самым безопасным прошлым миром, так что в груди снова зашевелилась позабытая на несколько лет тоска по нормальной, человеческой жизни. Я снова себя одернул: "Ох и накажет Улей за такое нарушение правил". Мне с моей крыши позиция Печкина была видна как на ладони. Он прятался на небольшом холме, поросшем сиренью, через которую шла асфальтовая беговая дорожка. Так как его холм был почти у выхода к реке, народу рядом не наблюдалось. Зато с его позиции как раз было видно круговое кольцо на Жигулевском проспекте, по которому до сих пор полз какой-то городской транспорт. И это несмотря на стрельбу и общий порезанный за пределами Полигона пейзаж. Хотя к стрельбе здесь люди были привычные, а пейзаж… А что пейзаж? Люди этого кластера по большей части военные или около того. Сразу после тумана власть сказала "разбираемся"и "быть спокойными", вот они и были спокойными.

– Командир, с запада ахтунг, – пробасил Бастард, – около сотни зараженных, крупняк. А чуть левее – смотри, колонна внешников с мурами.

Я посмотрел. С запада действительно, прямо перед накатывающей волной низких грозовых туч, по выбеленному солнцем полотну разного оттенка желтого степных кластеров, неслась толпа. Я посмотрел в прицел – ниже топтуна в толпе тварей не было. Чуть левее по довольно широкой лоскутной автостраде неслась колонна из пятнадцати единиц техники разной направленности: от тяжелых БТР до рефрижераторов. Вдоль трассы сновали местные "шайтан-машины"– пикапы с пулеметными гнездами. А сверху над колонной носились акулоподобные беспилотники. Две волны должны были сойтись прямо в горле Жигулевского проспекта. В колонне тварей явно заметили и ускорились, чтобы завязать бой внутри застройки, а не в чистом поле. Твари тоже заметили людей и тоже ускорились. Я наблюдал, как два живых массива ворвались в окраины города, ударили друг по другу. И тут справа со стороны Полигона выползла ещё одна колонна машин с размалёванными бортами анархистской вольницы. Началось.

Стрельба на проспекте привела толпу жителей, стоящих под моей двенадцатиэтажкой, в движение. Большая часть отхлынула, потянулась в город. Но остался с десяток человек, которые, похоже, тоже были иммунными, но недоверчивыми и не поверившими на мои листовки, они не спешили присоединиться к бою, разгорающемуся на западе этого кластера. Я приник к прицелу винтовки, рассматривая разворачивающееся сражение. Два рубера налетели на рефрижератор, рвали обшивку больших машин. По ним отстреливались беспилотники, приводя в хлам собственную технику. Стая зараженных под предводительством почти элитника устремилась в хвост колонны, к машине связи. Туда же рванули пикапы. С полигона на полном ходу в город ворвалась колонна анархистов. Впереди шёл карьерный самосвал с навешанным отвалом, сгребая машины с проспекта, освобождая проезд колонне. За ним шла установленная на гибриде карьерного самосвала "зушка", расплёвывая очереди по беспилотникам внешников. Сверкало, гремело, дымилось, выли сирены сигналок машин, покореженных, сброшенных с проспекта. Расползались люди, а кто-то уже урчал и лез на агрессивную технику. С запада сверкнула первая молния и громыхнуло, перекрывая канонаду. Закапали первые крупные капли дождя.