Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу…

Развитие отношений между Тамиком и Фаиной проистекало в первую очередь из того, каким по своей сути был сам Тамерлан. А был он очень общительным и дружелюбным. Его знали абсолютно все обитатели «шестерки»: и заключенные, и сотрудники. Он умудрялся перекинуться дружеским словом с каждым, кто попадался ему на пути. Угостить каждого встреченного знакомца-незнакомца сигаретой или конфетой. И бросать людей, с которыми он сошелся, было не в его обычаях. Для него все были «братьями» и «сестрами»…

И поэтому Фаина, несмотря ни на что, продолжала и в дальнейшем получать приветы и подарки от Тамерлана. Но жар, с которым она бросалась на каждый подвернувшийся разговор с Тамерланом, все же поостыл и с ее стороны…

Соседи по спецблоку

А на спецах время от времени появлялись персонажи, которые заинтересовывали Фаину не в меньшей степени. Очень показательным было то, с каким интересом она общалась с другими обитателями спецблока. И с каким презрением относилась к нам, своим соседкам по камере. Складывалось ощущение, что на нас Фаина смотрит крайне снисходительно. С высоты звания «доверенного лица криминального авторитета», как было прописано в ее обвинении. И носит она это звание с нескрываемой гордостью. Как «корону». И вообще ничуть не чурается своей причастности к криминальному миру. Поэтому чем «заслуженнее» был преступник, тем приветливей с ним была Фаина.

Вот однажды мы слышим, как в соседней 119-й камере, до этого пустовавшей, начинает громко кричать мужчина с кавказским акцентом: «Дежур! Дежур! Мне нужен телевизор! Мне нужен холодильник!» Причем кричит очень громко и властно. Бесстрашно и бесконечно. Дежура ругаются, требуют, чтобы он замолчал. Потом и вовсе куда-то испаряются. А парень этот все кричит и кричит. Пока ему наконец не притаскивают требуемое.

Затем он начинает «вызывать на голос» соседей. Но поскольку единственные его соседи это мы, то поначалу в ответ он получает лишь тишину. Он же орет почти на все «Печатники»! Слишком напористо. Слишком в открытую. Это отдает или безумием, или полным незнанием здешних порядков. Но оказалось, что кавказец знает тюремную кухню лучше всех нас, так как живет в ней половину своей сорокалетней жизни.

В какой-то момент Фаина высовывается в форточку и отзывается на горячие призывы незнакомца. С того момента они начинают болтать постоянно – то через форточки, то в прогулочных двориках. Часами. И мы не можем не слушать этот «радиотеатр». Выясняется, что наш громкий сосед – это «вор в законе» Леван Абуладзе. Известный в «профсоюзных» кругах как Леван Сухумский. Загребли его, потому что «так надо было». Он гулял с ребенком, а ему подкинули наркотики. В СИЗО он просидит пару месяцев, не больше, так как взял «особый порядок». Он прекрасно знает, как пойдет его дело, чем закончится его суд. А здесь, в женском изоляторе, его «морозят». Лишают контактов с внешним миром. Держат в одиночке. Что ж, так тут поступали со многими «ворами в законе» – не он первый, не он последний…

Никто из нас, первоходов – то есть новичков в тюремном деле – никогда не видел до этого, что заключенный в тюрьме может вести себя так нахраписто и беспардонно. Может не выходить на проверку, не вставать по утрам, часами орать во всю глотку пока тебе не принесут требуемое. Потом я увидела, все бывалые преступники примерно так себя и ведут. Так называемые второходы. Рецидивисты. Те, кто в изоляции уже не первый раз. Они внаглую игнорируют правила. И сотрудники это принимают… Понимают, что тем терять нечего, и принимают все их закидоны.

Леван смотрел телевизор по ночам – причем на полной громкости, так как был глуховат. Нам же это не разрешалось. Да, нам иногда удавалось договориться с дежурами оставить телевизор до одиннадцати или до двенадцати. Но это происходило крайне редко и только по определенным поводам. А у Левана ящик не выключался сутками…

Также Леван умудрился пронести в свою камеру мобильник – получил через адвоката, который ходил к нему почти каждый день. Но в тот же день его запалили – пришли с обыском и тут же изъяли телефон. И Леван устроил форменную истерику, начав орать и крушить камеру. Тогда его отвели в карцер на 15 суток.

Но поскольку карцерные гуляли с нами же, в соседних двориках, нам удалось услышать все подробности про его изъятый телефон. Леван изумлялся, как так сотрудники быстро вычислили, что в его камере находится мобильник? Ведь до этого момента его вообще не обыскивали. А тут пришли, как только он начал звонить и говорить. Моментально! И он сделал вывод, что в камерах спецблока стоит прослушка. Которая и засекла его мобильник. Мы после этой новости сначала немного напряглись – неужели нас и правда слушают? Но потом махнули рукой. Пусть слушают, если хотят. Все наши разговоры в основном были бабско-бытовыми, и если нас, и правда, кто слушал, то огромное им сочувствие!

Впервые я увидела, как выглядит Леван в то время, когда он сидел в карцере. Нас вели мимо карцерных камер на прогулку. Стояли адская жара и духота, и дверь в карцер была распахнута настежь – Леван как-то добился этого послабления. Голый по пояс, с узким грузинским лицом, с небольшой бородой, очень молодой на вид, он сидел на откидном сиденье и читал газету. Увидев нас, чуть не выскочил из камеры. Заулыбался, закидал приветствиями. Но нас очень быстро увели наверх, во дворики.

После карцера Леван стал вести себя потише. Меньше кричал, почти не ругался с сотрудниками. Мы почти его не слышали. У него начались суды и выезды, и он уже, видимо, настроился на дальнюю дорогу…

Фаина с самого начала рассказала Левану о своем деле, о своей связи с Эльдаром Векуа. Леван сообщил, что да, пересекался с таким по «профсоюзным» делам. И Фаина стала для него как бы «своей». «Сестрой». Он стал относиться к ней именно как к сестре – очень уважительно. Тогда как со всеми остальными обитательницами спецблока отчаянно флиртовал. Со всеми, кого мог увидеть хоть вполглаза.

Пока он сидел в карцере, туда в соседнюю камеру привели заключенную из общего корпуса. Ее называли Птичка. Небесной красоты черноокую девочку, хрупкую и длинноволосую. Так Леван чуть с ума не сошел от страсти. Вопил на всю «шестерку», что это «любовь всей его жизни»! Не стесняясь вообще никого – ни заключенных, ни дежуров. Когда Леван снова оказался в камере, он умудрился вычислить окна Птички, которые находились в противоположном корпусе, через площадь. Но «Ромео» это не остановило – он кричал своей Птичке, махал руками, а она появлялась в своем окне и махала ему в ответ.

Вообще на спецблоке было две женские камеры: наша 120-я и 115-я. В 115-й сидели девочки-легкостатейницы. Мы старались поддерживать с ними максимально дружеские отношения – везде, где удавалось пересекаться. Обычно женские камеры выводили на прогулку вместе. И за весь неблизкий путь до прогулочных двориков мы зачастую друг с другом перемешивались, болтали и обменивались новостями.

Однажды в 115-й появилась девушка Жанна. Ее взяли по какой-то банковской статье, и меня она поразила своим внешним видом. Как с обложки фитнес-журнала – очень стройная, с красивыми чертами лица и с беспрестанной улыбкой. Она была из тех немногих, кого почти каждый день навещал адвокат. Потом я поняла, что адвокат этот также был ее возлюбленным. Однажды увидела, как его стали выгонять из кабинета, потому что «положенное время истекло». Ну он и сказанул лишнего – мол, «имею право общаться со своей девушкой сколько нужно!» «Со своей девушкой? Так вы ей кто? Адвокат или жених?»

И глядя на Жанну, сияющую и спокойную, мы все были уверены, что она выйдет домой – прямо из зала суда. Что ей дадут год-полтора – не больше. Ведь она легкостатейница. И для меня было настоящим шоком, когда я услышала в 2018 году, что Жанне дали шесть лет.

Но тем летом 2016 года беды ничего не предвещало, и Жанна сияла надеждой на весь наш спецблок. Глядя на нее, я хоть на секунду, но забывала, что нахожусь в тюрьме – настолько не тюремный был у нее вид. Но ее сияние заметила не только я. Наш Леван умудрился через какую-то щель, через глазок заметить красавицу Жанну. И снова потерять голову. Но, в отличие от Птички, Жанна полностью игнорировала темпераментного кавказца. Он кричал ей во время каждой прогулки, а она молчала. И только изредка насмешливо бросала «да» или «нет». Но Леван ничуть не смущался и продолжал признаваться Жанне в своих чувствах, кричать, что обязательно найдет ее на воле! И все это на потеху всем гуляющим, да и дежурам тоже.

Конечно же, и Леван, и девочки, отвечающие на его пылкость, – прекрасно понимали, что играют в некую игру отчаявшихся сердец. От скуки, от накопившихся эмоций, от безнадеги. Но в то же время – как ни парадоксально – этот тюремный флирт был очень и очень настоящим…

Всего Леван пробыл в «Печатниках» около пяти месяцев. Ему дали четыре года, что в принципе очень немного по наркотической статье. И он принял это как должное.

Перед отъездом Леван договорился с дежурами о передаче Фаине цифрового рекордера для телевизора. Это было в нарушение всяких правил, но в итоге в нашей камере появилось цифровое телевидение с сотней каналов в прекрасном качестве! Фаина очень быстро разобралась, как работает рекордер, пульт от него, программа передач, которую можно было отследить в меню рекордера. Все это казалось небывалым роскошеством – ведь до этого мы пользовались комнатной антенной, еле ловящей три с половиной канала. А о программе передач даже и мечтать не могли! Да, все же Фаина умело выстраивала тюремные связи, и нас это весьма впечатлило…

А тюремная история Левана закончилась весьма забавно. Он отсидел на знаменитом «Владимирском централе» свои четыре года, «от звонка до звонка», а в 2020-м году его должны были посадить уже по новоиспеченной «примовой» 210-й статье УК о «ворах в законе». Дать от восьми до пятнадцати просто за то, что он имеет такой титул. Но наши правоохранители каким-то образом сумели Левана потерять. Он то ли сбежал из здания суда, куда его доставили на заседание по мере пресечения, то ли вообще не доехал до суда. В общем, скрылся от закона в неизвестном направлении. Об этом трубили многие СМИ, оттуда я и узнала о «новых приключениях» Левана…

Но следующая Фаинина «привязанность» была совсем иного сорта.

После Левана 119-я камера стояла пустой не так уж и долго. Как-то вечером мы услышали громкие женские крики сначала в коридоре, потом уже в соседней камере. Кто-то упорно кричал, чтобы «позвали начальника». Это длилось больше часа. Но в итоге дежур убедил крикунью утихомириться, так как «сейчас уже поздно, а начальство появится только завтра».

Фаина выждала какое-то время, и сама стала орать в форточку: «Привет, соседка!» Соседка живо откликнулась. Так мы и узнали о новой обитательнице спецов. Ее звали Риана. Ей не было и тридцати, но она уже была бывалой рецидивисткой. Она сидела на общем корпусе, но в результате неких нарушений загремела в карцер. Карцер для нее – это ерунда, не впервой. Но что Риану по-настоящему взбесило – это то, что прямо из карцера ее закинули на спецблок. «Все мои вещи в камере! Моя семья! Я хочу домой!» – громко возмущалась Риана. Да, именно «домой». Спустя какое-то время почти все арестанты начинали называть свою камеру «домом». Это происходило как-то незаметно. Вот ты ненавидишь это место, а после долгого тяжелого судебного выезда вдруг роняешь «скорее бы домой!», имея в виду именно свою тюремную камеру…

А семьей называли тех нескольких людей, с которыми заводились хозяйственно-дружеские отношения. С кем человек начинал делить продукты, вещи, предметы гигиены. С кем тесно общался, раскрывал душу…

Риана обвинялась в убийстве сотрудника правоохранительных органов. Но, по ее рассказу, она была не виновата. Она промышляла перепродажей краденого: золота, дорогих гаджетов и так далее. И как-то в парке было найдено тело сотрудника полиции, ограбленное, со следами клофелина в крови. А Риана была задержана позже – с перстнем, принадлежащим этому человеку. Но украшение попало к ней через цепочку перекупщиков. А в том парке она вообще ни разу не была. «Пусть проверяют видеокамеры! – требовала Риана. – Нашли крайнюю!»

На следующее утро Фаина покричала-покричала в форточку, но в ответ была тишина. Мы решили, что Риану увели-таки на общий корпус…

Затем нас выводят гулять. Меня и Тамару, больше никто не пошел. Смотрим – из соседней камеры выходит смуглая девушка с огромными надутыми губами и Рианиным голосом говорит: «Привет, девчонки!» А голос у нее удивительно приятный, звонкий и сильный. Начинает с тобой говорить, и ты волей-неволей вовлекаешься в беседу. Вот она с нами и заговорила: «Вы соседки Фаины? Передавайте привет!» «Ага, передадим…»

Вернувшись в камеру, мы рассказали Фаине о встрече, и на следующий день она вышла на прогулку вместе с нами. И вот тут уж новые «подружки» наобщались вдоволь – нас поместили в соседние дворики. Риана поведала, что вчера ее вывозили на допрос, а когда она вернулась – то увидела, что в эту 119-ю камеру поселили еще двух старух-рецидивисток. А еще принесли сумки с ее вещами. Это означало, что Риану теперь уже окончательно перевели на спецблок.

Как же она разозлилась! В своей камере на общем блоке она была кем-то вроде старшей. То есть занимала высшее положение в камерной иерархии. Вся ее жизнь там была прекрасно обустроена – насколько это возможно по тюремным меркам. К тому же, Риана была из очень обеспеченной семьи, и ей регулярно поставляли и вкусную еду, и шмотки, и мобильные телефоны. Она ходила в спортзал, в парикмахерскую, поддерживала связь со своим любимым, сидящим в другой тюрьме. И вдруг оказалась тут, на спецах – на полном «морозе». Да еще и с такими соседками! По ее словам, это были какие-то старые полубомжихи, одна из которых чуть ли не под себя ходила. То есть запах от них исходил соответствующий. Бабки-рецидивистки, по ее словам, ничуть не смущаясь разграбили ее сумки, пока она была в отъезде. За день сожрали все колбасы и сладости, скурили сигареты. «Хорошие сигареты! “Парламент”! Нет бы “Тройку” взять!» – досадовала Риана. Каково было жить в таком соседстве – причем крайне близком?

Риана громко материлась, проклиная сизошное начальство: «Они специально меня доводят! Я им устрою!» Не знаю, из-за чего у них начался конфликт, но выиграть Риана никак не могла… хотя и очень старалась.

Она поведала нам о своей задумке – поджечь в камере свой матрац. И пусть ее тогда опять посадят в карцер! Но так она хотя бы добьется разговора с начальством. Где попробует хоть о чем-то договориться. Мы же, услышав этот план, пришли в ужас. Только пожара нам тут не хватало! Частенько, обсуждая гипотетическую возможность подобного стихийного бедствия в СИЗО, мы приходили к неутешительному выводу – зэчек никто спасать не будет. Знатоки пенитенциарной системы говорили, что сотрудникам гораздо проще дать людям сгореть заживо в запертых камерах и потом отчитаться по трупам, чем выпустить их из горящего здания и, возможно, дать кому-то под шумок сбежать. Что типа за трупы сотрудники не несут никакой ответственности. А вот за побеги – да.

Насколько равнодушны сотрудники к заключенным, попавшим в опасную ситуацию, мы, кстати, вполне убедились на собственном опыте. Как-то раз – около полуночи – у нас вдруг внезапно срывает кран с горячей водой. Из открывшегося отверстия мощнейшим потоком начинает хлыстать горячая вода. Прямо фонтанирует! Мы, естественно, все разом просыпаемся, вскакиваем со своих мест. Что делать? Горячая вода, почти кипяток, брызжет во все стороны: на стены, потолок, вещи. Фаина как-то исхитряется пригасить этот фонтан полотенцами и направить основной поток в раковину, но его часть все равно изливается во все стороны. И очень скоро нашу камеру начинает затапливать. В буквальном смысле. Конечно же, мы с первой минуты катастрофы – стучим в дверь, орем: «Дежур! Один два ноль – срочно! Авария!» Кричим и в окно, и в коридор. Машем руками перед нашими видеокамерами. Но все бесполезно! Вокруг стоит гробовая тишина. Сотрудников как ветром сдуло… И незримые фсиновские наблюдатели, видимо, как на грех покинули свои посты…

А уровень воды медленно, но верно – все поднимается. Мы собираем обувь с пола, поднимаем сумки. Сидим на своих спальных местах, поджав ноги. Пытаясь разглядеть друг друга в облаках горячего пара, клубящегося над водой. Мы понимаем, что нашим тюремщикам будет совершенно наплевать, если нас затопит, если мы задохнемся от этого кипяточного воздуха…

Примерно через часа полтора у нашей двери наконец появился дежур Вася. Проснулся, наконец! Тогда уже он достаточно оперативно пригнал хозника-сантехника, который перекрыл всю воду на спецблоке. Почти до утра мы сначала вычерпывали воду, потом старались максимально высушить пол… Та еще была ночка…

Весь спецблок сидел без какой-либо воды до следующего дня, пока нам наконец не починили кран. И тогда мы особенно остро ощутили, насколько же мы зависим от малейшего шевеления пальца этих пресловутых людей в погонах. Вот сидишь ты без капли воды – ни попить, ни в туалет сходить. И ничего с этим поделать не можешь… Для свободных горожан в случае такого экстренного отключения воды пригоняют к подъезду цистерну с водой. А нам никто не принес даже и стакана…

С тех пор мы всегда на всякий непредвиденный случай держали в камере несколько двухлитровых бутылок с водой. И эти запасы нас не раз выручали, так как полное отключение воды тут было, увы, не редкостью…

Поэтому услышав о безумной идее Рианы организовать очередное стихийное бедствие на спецблоке, мы хором принялись ее отговаривать. «Риана! Не вздумай поджигать матрац! Он же не ватный, а поролоновый! Он не будет гореть, а будет плавиться и дымить!» – вразумляла Риану одна из моих соседок, женщина с каким-то высшим техническим образованием.

Риана ее услышала. И… разбила окно. Как она умудрилась это сделать, я не знаю – ведь в камере не было металлических предметов, а окно защищено решеткой как снаружи, так и изнутри. Но вот раздался грохот стекла, прибежали дежура. Крики, вопли – и Риану снова уволокли в карцер.

Когда прошли положенные пятнадцать суток в карцере, и Риана вернулась в камеру, то выяснилось, что окно в камере так и осталось разбитым. Риана стала возмущаться, ведь приближались холода, а в камере, помимо нее – старые люди. Но окно не чинили. И тогда спустя пару дней Риана подожгла… подушку.

Мы почувствовали запах гари, быстро прошедший через разбитое окно, а потом – и в нашу форточку. Риана прокричала, что подожгла подушку. Стали истерично вопить и ее старухи, и мы впервые услышали, что те реально существуют. Снова прибежали дежура, и все повторилось как в прошлый раз, только пошумнее. Тушили подушку. Риану тащили в карцер. Утихомиривали старух.

Риане снова дали пятнадцать суток – это максимально возможный срок для карцера. Но потом по отбытии наказания ее на одну ночь вернули в 119-ю камеру. А затем снова отправили в карцер. Видимо, сотрудники разозлились не на шутку.

Узнавать про Рианины новости мы могли только во время прогулок – ее выводили гулять все так же одновременно с нами. И вот Риана рассказывает Фаине, что у нее начался жуткий цистит. Еще бы! С приходом осени в карцере воцарился погребной холод. Риана жаловалась на острую боль внизу живота, и Фаина предложила передать ей свои лекарства. Антибиотики. Риана с радостью приняла это предложение: «Конечно, малыш, давай, если сможешь»… Только вот как это сделать? Они стали думать.

Фаина берет упаковку таблеток с собой на прогулку. И просит дежура, когда мы проходим мимо карцера, передать лекарства: «Это просто противовоспалительное! Смотрите, на блистере написано!» Но дежур категорически отказывает: «Не положено!» Ну ладно. Поднимаемся на крышу. В соседний дворик приводят Риану.

Как же передать упаковку, если дворик – это запечатанная коробка, и даже вместо неба – мелкая сетка плюс решетка? Но, как во всякой казенной системе, тут тоже находится дыра. В самом углу потолка – то ли сетки не хватило, то ли кто-то ее отодрал. Дыра – и над нашим двориком, и над соседним. Фаина умудряется вскарабкаться по довольно-таки высокой стенке к этой дыре. И просунуть туда руку с упаковкой таблеток. И бросить их в соседний дворик. И ей словно все равно, следят на ней видеокамеры в данный момент или нет. Главное – она снова сделала что-то по-своему!

Голод и молитвы

И все же самым главным, что заботило Фаину, было то, что она осталась без общения со своим маленьким сыном. Хотя бы по телефону, хотя бы по несколько минут. И поначалу разрешение на телефонные звонки ей категорически не давали. Как и меня, следствие закрыло ее на спецблоке, чтобы оставить без вербальной связи с внешним миром.

Но Фаина настойчиво писала жалобы и заявления – следователям, их начальникам, потом начальникам начальников… А поскольку право на телефонные звонки своим родственникам все же закреплено законом, Фаина наконец-то получила разрешение на… один телефонный звонок. Об этом ей и сообщил пришедший для допроса следователь. Он принес это разрешение и, как полагается, передал его сизошным сотрудникам. И Фаине оставалось только дождаться, когда ее вызовут на звонок.

Она несказанно обрадовалась и с нетерпением стала ждать момента, когда нашу камеру поведут на звонки. И вот приходит дежур, велит, как обычно, собираться Тамаре. А про Фаину ни слова! Говорит, что «разрешение на звонок Нихановой к ним еще не поступило». Фаина ждет следующего раза – ну мало ли, может, бумага еще не попала из одного кабинета в другой. Бюрократия – ничего не попишешь… Но и в следующий раз ее не вызывают. И через неделю. На проверке Фаина рвет и мечет: «Где мое разрешение на звонок? Такого-то числа следователь принес его в СИЗО лично! Почему мне до сих пор не дают поговорить с ребенком?!» Сотрудники клятвенно обещают разобраться, найти это разрешение, но время идет, а воз – все еще там…

Фаина наконец понимает, что ее единственное, с таким трудом добытое разрешение, разгильдяйски потеряли, и никто особо не хочет рыть носом землю, чтобы его найти. И она решает… начать голодовку.

Вообще голодовка в тюрьме – одна из самых крайних и неоднозначных мер, на которые может пойти заключенный, чтобы добиться своих целей. И это почти единственная мера, которая может сработать. Теоретически. Чтобы все получилось, проводить голодовку необходимо по всем правилам. Для начала – официально известить начальство и медработников. А еще желательно людей с воли: членов ОНК, адвокатов, следователей. Всех, кого можно. Потом нужно дождаться, когда тебя отведут в отдельное изолированное помещение. К примеру, в карантинную камеру. И только тогда начать голодать.

Также нужно определиться, сухая это будет голодовка или с водой. На сухие голодовки идут в самых последних случаях. И я ни разу не слышала, чтобы на такое решались женщины. Сухая голодовка – это тяжело и очень опасно для здоровья. Можно моментально его просадить, а тюремная машина попросту не успеет провернуть свои шестеренки. Но если голодовка с водой, то есть шанс, что спустя пару недель твои жалобы и заявления дойдут до адресатов и, возможно, на что-то повлияют.

Как правило, голодовка начинается с целью повлиять на следствие. Я слышала от женщин несколько историй, что это срабатывало. И если причина именно такая, находящаяся за пределами изолятора, то местные сотрудники голодовке особо не препятствуют. И хоть вяло, но соблюдают все положенные регламенты…

Но Фаина начала действовать по своему собственному сценарию: она не стала дожидаться, чтобы ее изолировали, а попросту объявила о своем решении во время раздачи пищи. Сотруднику, сопровождающему хозку.

– Передайте, что я объявляю голодовку, пока мне не принесут разрешение на телефонный звонок!

Дежур изумленно вскинул брови, хмыкнул и пошел дальше. Возможно, решив, что Фаина шутит. Да и мы все тоже не сразу поверили, что Фаина серьезно решила получить свой телефонный звонок таким одиозным образом. Но Фаина не шутила! Она действительно перестала есть. Пила только воду.

Дальше на проверках и при раздаче пищи Фаина снова и снова заявляла о голодовке и повторяла свои требования. Сотрудники недоуменно смотрели на нее. Чтобы заключенный держал голодовку из-за такой ерунды? Это странно!

Так прошло несколько дней. Мы все ждали – выведут ли Фаину из камеры? Ведь при голодовке положено, чтобы человека изолировали, чтобы он был один в помещении, без продуктов, без холодильника, полного еды. А еще – под медицинским наблюдением. Но сотрудники делали вид, что ничего не происходит. А если ее не выводят, значит, все не по-настоящему! Значит, Фаина портит свое здоровье зря! Так чем же это все закончится? Возможно, ничем…

Но поскольку спецблок – особая зона, под особым наблюдением как тюремного начальства, так и самого ФСИНа, мало-помалу новость о «голодовке Нихановой» из-за телефонного звонка доползла до нужных кабинетов, и в один прекрасный день ее вызвали на разговор. Где ей сообщили, что ее разрешение на звонок нашлось, и она в тот же день сможет выйти позвонить. И пусть начинает есть!