Комментарии к «Федру» Платона. Книга первая

Лишение красоты, свойственное материи (ή περί τήν ύλην στέρησις των καλών), свойственно и Федру, еще не посвященному Сократом, Федру, который, как прямо говорит Гермий, «нуждающийся» (ενδεής), подобно тем существам, которые нуждаются в порядке (oντα ένδεη του κοσμείσθαι), на которых здесь туманно намекает Ямблик: Короче говоря, Федр, жалуясь на риск оставаться неподвижным αισχρoς καί μιαρoς, произносит αίσχρορημοσύνη.

Сократ и Христос, Гермий и Кирилл

Епифаний Саламинский (315 – 403 гг. н. э. приблизительно), монах Газы и, позднее, кипрский митрополит, в своем «Панарионе» сообщает о некоторых письмах Василия Анцирского и Георгия Лаодикийского, полуариан. В них утверждалось, что Сын действует в подчиненной роли (ύπουργικώς) по отношению к Отцу и что Его деятельность не тождественна (ούχ ούτως), но подобна (ομοίως) деятельности Отца: отсюда следует, что во всех отношениях Сын подобен (oμοιος) Отцу по сущности. Короче говоря, мы имеем дело с учением о подчиненности Сына Отцу, то есть с одним из древнейших христианских видений фигуры Христа, начиная со времен Оригена (III в. н. э.).

Мы ввели здесь эту христологическую проблематику, возможно, к удивлению читателя, потому что наш Гермий утверждает в отношении Сократа, что тот играет инструментальную и подчиненную роль по отношению к богам: ύπουργική καί οργανική χρεία79. Мы сочли крайне важным рассмотреть этот аспект в нашей диссертации, поскольку его анализ может внести важные уточнения в фигуру Гермия, в частности, и в отношения между неоплатонизмом и христианством в Александрии, в целом.

Действительно, именно в контексте христологических споров, несомненно, была придумана формула, используемая Гермием для определения отношений между его Сократом и божеством, ύπουργική καί οργανική χρεία, в остальном отсутствующая в платонической традиции: более того, она является

Сам Кирилл Александрийский, патриарх Александрии во время магистерства Гермия, является очевидным свидетелем этого.

Подчинительная формула, использованная Гермием (υπουργική καί οργανική χρεία), встречается, по сути, в четырех сочинениях патриарха, прямо посвященных опровержению арианской ереси и написанных до начала распри с несторианами: Комментарий на Евангелие от Иоанна, Тезаурус de sancta et consubslunliuh Trinitate, De sancta et consubstantiali Trinitate dialogi и Пасхальные послания.

Кирилл отвергает идею, что Христос имеет подчиненное и инструментальное строение (τάξιν εχει τήν ύπουργικήν καί οργανικήν), как бы выполняя функцию служения Отцу (ώσπερ τινα χρείαν συνεισενέγκαι τω Πατρί; Эта идея и соответствующая лексика настолько часто встречаются в работах Кирилла, что проникают даже в те, которые ему ложно приписывают. Александрийский патриарх в «Thesaurus de sancta et consubstantiali Trinitate» прямо призывает нас избегать абсурда такого учения, распространяемого теми, кто намеревался умалить божественность Сына: Христа следует считать не ύπουργικως, а εν εξουσία τή θεοπρεπεί, в полном божественном величии.

Хотя предлагаемый нами тезис, безусловно, очень смел, мы, тем не менее, считаем, что не может быть никаких сомнений в связи, которая, по общему признанию, остается неясной, между Гермием Александрийским и Кириллом Александрийским. Как мы только что убедились, формула ύπουργική καί οργανική χρεία не только встречается у обоих авторов – в то время как она отсутствует у Афанасия, который тоже был, наряду с Александром, первым противником Ария и, следовательно, звездой ортодоксии, – но, более того, в обоих случаях она построена с использованием одного и того же глагола: άποπληρoω. Действительно, согласно Гермию, только боги являются подлинной причиной духовного возвышения, в то время как другие действующие лица, такие как демоны и Сократ, выполняют (άποπληροΰσι) подчиненную и инструментальную функцию (χρείαν) от имени богов (ύπουργικήν καί οργανικήν τοίς θεοίς). В Комментарии на Евангелие от Иоанна – работе, полностью посвященной опровержению ариан и евномиан и, учитывая отсутствие Нестория среди мишеней Кирилла, датируемой до 429 г. н.э. – Кирилл говорит, что некоторые (в частности, ариане) не боялись утверждать, что Сын участвовал в творении, выполняя как бы подчиненную функцию (υπουργικήν τινα χρείαν άποπληρων o Υίoς.

Вопрос о άξία λειτουργική και υπουργική Христа был, по сути, одним из самых обсуждаемых в христианский Золотой век, и одним из самых глубоких, поскольку речь шла о самой природе фигуры Сына. После Никейского собора (325 г. н. э.) именно Эфесский собор в 431 г. н. э. – Гермий и Прокл, вероятно, только что присоединились к школе сириусиан – подтвердит статус божественной природы Христа, как того хотел патриарх Кирилл, главный авторитет на Эфесском соборе89. Фактически, чтобы победить несторианский дифизит, Кирилл без колебаний объединил учение Нестория с учением Ария, который жил примерно столетием ранее и уже был опровергнут Афанасием Александрийским.

Следует отметить, что арианская ересь, опираясь на буквальное толкование священных текстов, выводила из подчинения Христа человеческой πάθη подобие (oμοιος), а не тождество Сына с Отцом. Подобным образом, Сократ у Гермия является одновременно человеком (ώς άνθρωπος) и божеством (το oμοιον τοις θεοις), подчиняющийся πάθη и άμαρτία как человек (ώς άνθρωπος σφαλλoμενος), исполненный провиденциальной силы (προνοητική δύναμις), которая, актуализируясь по божественному образцу (θεωειδως; κατά το θειον είδος), направлено на благо (εύεργεσία; ώφέλιμον) и спасение (σωτηρία) человеческого рода, для совершенствования которого (τελείωσις) он был послан (καταπέμφθη) на землю. Спасение, уточнит Гермий в третьей книге «Комментария»,

это возвращение к своим принципам91, от которых, как мы уже неоднократно говорили, Сократ, возлюбленный богами (θεοφιλής), никогда не отступает (άεί τον Σωκράτην [..] των οικείων άρχων εχεσθαι καί των νοητων) Но давайте подытожим в виде схемы то, что было сказано до сих пор о «божественности» Сократа:

Сочетание oμοιος τοις θεοις и οργανικήν καί ύπουργικήν χρείαν άποπληροΰν соответствует дословно арианскому учению о субординационизме и представляет собой уникум в неоплатонической литературе.

Действительно ли возможно, что фигура Сократа в «Гермиях» намекает на христианские еретические формулировки, возможно, окончательно подавленные на Эфесском соборе? 93 Ведь уже Квастен считал, что доктрины Ария «тесно связаны с неоплатоническими теориями, все еще актуальными в то время, о посредниках между Богом и миром». Реконструкция, проведенная до сих пор, показывает явное сходство между арианским Христом и Сократом Гермия, как концептуально, так и лексически: как уже было сказано, формула ύπουργική καί οργανική χρεία, построенная с использованием глагола άποπληρoω, вообще не принадлежит платонической литературе, но только к христианской антиеретической продукции, в частности, Кирилла, патриарха Александрии, когда Гермий преподавал там философию, и главного авторитета на Эфесском соборе: его роль в христологических спорах обеспечила ему и по сей день «видное место в истории христианской мысли «95.

Учитывая, что Прокл стал диадохом в Афинах около 435 года, а Аммоний – профессором в Александрии в 1970-х годах, мы можем сразу заключить, что Гермий мог преподавать между 435 и 455 годами н. э.: следовательно, весьма вероятно, что он находился в Александрии во время смерти Кирилла (444 год н. э.). Теперь добавим к этому тот факт, что Аммоний, прежде чем преподавать в Александрии, был одним из учеников Прокла в Афинах, куда его привезла мать, Эдезия, после смерти отца, Гермия. Поэтому можно предположить, что Гермий умер примерно на десять лет позже Кирилла. Конечно, если, что весьма вероятно, Гермий покинул Афины после смерти Сириана (около 435 года), он знал последнее десятилетие патриаршества Кирилла (435—444 годы) и, следовательно, имел возможность читать труды патриарха при его жизни. По крайней мере, Гермий должен был знать, что тексты Кирилла широко распространялись в Александрии и, возможно, среди его учеников. В любом случае, слава Кирилла, и без того огромная при его жизни, только возросла после его смерти. Если наша гипотеза верна, то комментарий Гермия мог бы помочь нам пролить свет на важный историко-философский феномен, поскольку он мог бы помочь пролить свет на стратегии и методы интеграции и сосуществования между платонизмом и христианством в городе с древней философской и духовной традицией, таком как Александрия в Египте. Обличение Сократа в «арианских» чертах фактически достигает двух результатов: 1) Сократ может сохранить черты чистой ямблихианской души, наделенной глубокой сотериологической и перфекционистской миссией; 2) Сократ одновременно похож и отличается от Христа, поскольку он является одной из плеяды душ и демонов, подчиненных божеству.

Кроме того, важно подчеркнуть еще один аспект: фигура Сократа как арианского Христа абсолютно совместима с александрийским христианством времен Кирилла. Иными словами, формула подчинения υπουργική καί οργανική χρεία недопустима в отношении Христа и безвредна в отношении Сократа. Действительно, Кирилл сурово критиковал подчинение Христа Богу, но он, конечно, ничего не мог сказать о подчинении Сократа языческим богам, которых, добавим мы теперь, он считал только демонами. Такая интерпретация, в свою очередь, была менее еретической для платоника, чем кажется на первый взгляд, поскольку боги платоников – это

κατ'άναλογίαν демонов, то есть они превосходят истинных и настоящих демонов (κατ'ούσίαν), содержа в себе их λoγοι99. С этой точки зрения легко представить, что, с одной стороны, Кирилл может уступить платонику, что Сократ подчинен богам, а с другой стороны, платоник может уступить Кириллу, что боги – это демоны100: как скажет Олимпиодор, речь идет об одних и тех же реалиях, хотя и под разными именами.

С другой стороны, не будет ересью сказать, что с определенной точки зрения определенный платонизм похож на определенное христианство; В самом деле, подобно тому, как термин «неоплатонизм», хотя и очерчивает границы пост-плотиновского платонизма, тем не менее, как уже отмечал Романо102, вмещает в себя различные грани и оттенки платонизма, так и так называемое «христианство» было далеко не однородной доктринальной, литургической и конфессиональной структурой, о чем свидетельствуют, в частности, конфликты вокруг преемственности александрийских патриархов. A fortiori, мы не знаем с уверенностью, к каким христианским сектам принадлежали ученики Гермия103. Если Гермий Александрийский, официальный преподаватель платоновской философии в Александрии в V веке н. э., решил «раскрасить» своего Сократа нюансами, угодными определенным александрийским кругам, возможно, в меньшей степени, чем классическому афинскому вкусу, что ж, это было бы не таким уж удивительным обстоятельством. В течение предыдущего столетия Александрия пережила переход от преимущественно языческого общества к преимущественно христианскому104; поэтому не приходится сомневаться, что на скамьях аудитории Гермия в самом центре V века сидело немало студентов-христиан.

Действительно, скобки на сократовской χρεία действительно звучат как александрийское дополнение к афинской экзегезе. Давайте прочитаем текст, стараясь опустить скобку χρεία:

«[…] и, поскольку его нынешняя цель [т. е. Сократа] – возвысить юношу, [и поскольку] боги являются самой первой и единственной причиной возвышения (действительно, все остальные [действующие лица], например, демоны или Сократ, выполняют подчиненную и инструментальную функцию от имени богов), именно поэтому он обратился к богам».

Экзегеза очень хорошо работает даже без вспомогательной пропозиции – из-за которой она, наоборот, кажется утяжеленной – и имеет тот же тон, что и проклианские пропозиции «Элементов теологии». Длинная скобка, в самом деле, вызывает явно чрезмерное разделение между причинными предложениями (επειδή πρoκειται αύτω άνάγειν τον νέον; της δε άναγωγής πρώτοι αίτιοι και μoνοι οί θεοί) и главную пропозицию (τους θεούς επεκαλέσατο), расширяя при этом пропозицию, которая в противном случае имела бы вкус строгого силлогизма: 1) Сократ хочет духовно возвысить Федра; 2) причиной духовного возвышения являются боги; 3) Сократ обращается к богам. Действительно, конструкции такого типа довольно часто встречаются в «Комментарии», то есть нередко между каузальной пропозицией и постпозитивной главной пропозицией вводится скобка с поясняющим γάρ, за которой следует соединительный διά τούτο108. В сохранившихся работах Сириана мы не находим подобной синтаксической структуры. Впечатление, которое мы получаем от этого, состоит в том, что Гермий смиренно включил в парентезу весьма распространенную платоновскую доктрину; таким образом он сделал ее полезной и понятной для своего адресата, то есть для своего александрийского круга, который, несомненно, состоял также из христианских студентов, которые, в отличие от нас, современных, могли понять его ссылку без труда. Как утверждает Романо, конечно же, возможно, что «в связи с появлением своих дисциплин […] определенный комментарий не только подвергался модификациям и доработкам, в том числе и теоретическим, но и был предназначен для того, чтобы продержаться в качестве студийного теста в течение одного курса или в течение нескольких поколений учеников «109. Таким образом, «созревание» Гермия по отношению к афинскому преподаванию проистекает лишь из необходимости освободить место для исповедальных утех своей аудитории, как это произойдет столетие спустя в Олимпиодоре Младшем, чья характеристика Сократа, что неудивительно, «была предвосхищена Гермием в более ранней традиции».

Кроме того, полезно вспомнить отрывок из комментария Прокла к «Алкивиаду I», в котором Диадох заявляет, что некоторые демоны получили (λαχoντες) подчиненную и вспомогательную функцию (υπουργικήν καί ύπηρετικήν δύναμιν) по отношению к богам Неоспоримое сходство между формулировками Прокла и Гермия позволяет нам утверждать, на основании самого различия, которое это сходство подразумевает, операцию, проведенную Гермием. Александрийский философ заменил афинский платонический лексикон (ύπηρετικoς, δύναμις, λαγχάνειν) александрийским платоническим лексиконом, чувствительной к христианской лексике (οργανικoς, χρεία, άποπληροΰν), чтобы сделать позицию платоников по проблеме причинности понятной для христианских студентов. Эта деталь, очевидно, ускользнула от внимания критика, поскольку последний занимался почти исключительно гермианским анализом центрального мифа «Федра», содержащегося во второй книге «Комментария», как можно видеть, например, в параграфе 5, озаглавленном, разумеется, L «Экзегеза Сириана», введения к четвертой книге «Платонической теологии Прокла» Саффри и Вестеринка.

В Афинах Сириус преподавал Гермию в условиях, когда присутствие христианских студентов было минимальным. С другой стороны, в Александрии Гермий преподавал в условиях, когда присутствие христианских студентов было весьма значительным. Это обстоятельство обязывало учителя по крайней мере адаптировать лексикон к своей аудитории, которая уже не была такой, как у Сирианоса в Афинах. При этом Гермий придерживался примирительного подхода к преподаванию, как и Гипатия до него, ее сын Аммоний и Олимпиодор Младший после него, и как, как мы видели, не поступил бы Иерокл. Неудивительно, что именно Гермий, а не Иерокл, получил общественное признание в городе при патриаршестве Кирилла. Более того, предложенный анализ соответствует последнему направлению критики, согласно которому философская система между афинской и александрийской платонической школой была в основном общей, а расхождения были связаны в основном с «разнообразием реальной жизни» (alla diversa reala).

В основном они были связаны с «различными политическими и социальными реалиями каждого из двух городов». Уоттс пишет:

«Олимпиодор, как и Гипатия и Аммоний до него, занял такую позицию в преподавании, которая удовлетворяла интеллектуальные потребности его христианских студентов, не угрожая их религиозной идентичности. Исторически сложилось так, что александрийские христиане вознаграждали таких учителей своей политической и финансовой поддержкой».

Мы считаем, что Гермий также должен фигурировать в ряду Гипатия, Аммония и Олимпиодора, как выражение глубоко александрийской позиции преподавания; и он тоже, в отличие от упрямого Иерокла, был поддержан христианскими властями политической и финансовой поддержкой.

Теперь добавим еще несколько деталей. Как отправка Сократа на Землю намекает на отправку Христа и в то же время находит свое оправдание в словах Сократа из «Апологии», так и субординатизм Сократа намекает на субординатизм Христа и в то же время снова находит свое оправдание в словах Сократа из «Апологии», который хвастался перед своими согражданами своей ύπηρεσία τω θεω. Это платоновский отрывок, из которого, по всей вероятности, происходит проклианская формулировка ύπηρετική δύναμις, т. е. формулировка, замененная Гермием на οργανική χρεία. Теперь, чтобы развеять, на наш взгляд, любые сомнения относительно адаптации Гермия к религиозному контексту своего города, мы можем привести отрывок из III книги «De mysteriis» Ямблика.

Как Гермий утверждает, что демоны и Сократ – инструменты в руках высших сил, так и Ямблик утверждает, что боги используют демонов и души в качестве инструментов, помимо всего прочего. Однако, по сравнению с Гермием, лексикон Ямблика чисто платонический:

«Все, что только что было сказано, делает очевидным и это: боги посылают людям свои знамения, используя в качестве посредников множество инструментов [ώς oργάνοις μέσοις], пользуясь также услугами демонов, душ [δαιμoνων τε ύπηρεσίαις και ψυχών] и природы […]».

Итак, в платонической традиции существовала очень точная, даже техническая лексика для обозначения причинно-следственных связей между сущностями, включающая в себя то, что мы могли бы назвать «языческим субординационизмом». Гермий отказывается от этой лексики и принимает другую. Иными словами, перед нами, на наш взгляд, пример интеграции платонизма и христианства, интеграции, которая требовалась культурной средой, в которой Гермий представлял свою экзегезу, и была понятна только в той среде, где были в ходу труды Кирилла, бурного полемиста, плодовитого экзегета и, добавим теперь, знатока платонической философии и, прежде всего, платоновского «Федра».

Действительно, Кирилл, похоже, попытался переписать платоновский диалог в своем «De adoratione et cultu in spiritu et veritate» (Περι της εν πνεύματι και άληθεία προσκυνήσεως και λατρείας), диалог в 17 книгах, открывающийся этим ποι δή και πoθεν, с которого начинается и «Федр» и которому, как мы видели, Гермий посвятил свою экзегетическую заботу. Именно этими словами Кирилл приветствует своего друга Палладия, с которым он только что познакомился, как Сократ в свое время приветствовал молодого Фаэдра. Более того, как Сократ попросил Федра показать ему, что он прячет под плащом в левой руке, так и Кирилл попросил Палладия показать ему, что он держит в руках: на этот раз, конечно, это тоже была книга, но уже не сладострастные рассуждения Лисия, а, что немаловажно, Евангелия от Матфея и Иоанна.

С другой стороны, понятно, что в сферу интересов Кирилла могло входить сочинение диалога по образцу «Федра» и в то же время под влиянием так называемой католической ортодоксии, если верно, что, согласно реконструкции Морескини, терминология

Арианская терминология άγένητος, обозначающая Отца, и γενητoς, обозначающая Сына, имеет среди своих источников именно платоновский «Федр».

Как хорошо показал Морескини, мысль Кирилла представляет собой, при всех своих ограничениях, пример возможного «согласия между философией и христианской религией». Действительно, Александрийский патриарх был убежден, судя по его знаменитому труду «Против Юлиана», что языческие доктрины, включая доктрины последних платонических мыслителей, таких как Плотин и Порфирий, выражали, насколько это возможно, те же самые христианские истины. В результате он не воздерживался от толкования орфических и гомеровских стихов в соответствии с догматами θεoπνευστος Γραφή и даже от включения в них некоторых герметических доктрин129. Например, согласно Кириллу, платоническая и плотиновская доктрина космической души соответствует христианской доктрине животворящего Святого Духа, так же как отношение генерации и порождения плотиновских ипостасей – «лиц», согласно лексике Кирилла, – демонстрирует консубстанциальность Сына по отношению к Отцу, поскольку порождение не подразумевает умаления генератора.

Пролог

В то время как греческие комментарии к Аристотелю постепенно появляются на свет в самых великолепных и лучших изданиях за счет и благодаря заботам Королевской Российской Академии, ни слова не говорится о комментариях к Платону, большинство из которых были опубликованы лишь однажды, а некоторые даже впервые, причем настолько неточно, что их невозможно прочесть без долгого и кропотливого чтения. Среди них ОЛИМПИДОР И ГЕРМИЙ, написавшие о «Федре». Теперь об этом. До первых лет прошлого века о нем почти не знали, издавая лишь небольшие фрагменты Рункениуса о «Тимее», Мюллера о «Ионе», Зибенкесиуса о «Анекдотах», Геснера в «Орфическом параграфе» и Фишера в изданиях Платона, о публичном праве, не упоминая, однако, при этом об используемых ими кодексах. Но уже в харлезианском издании FABRIZIO Bibliothecae (т. III, с. 82) говорилось, что почти все рукописные книги содержали три книги Гермия, коих, однако, Фридрих (Frederick ASTIUS) в 1810 году не видел или о них не спрашивал Начиная с нового кодекса (Monae. XI) эти школы стали после принца Файдроса вставлять весь текст. И к числу худших из них принадлежит этот блок, чья благосклонность Гермия дошла до нашего сведения; добавим, что Astius не указал список достаточно точно; затем он не очень прилежно читал текст гобелена, так что знаки различия очень часто либо отсутствовали, либо были обильны, а иногда казались беспорядочно разбросанными в речи; короче говоря, редактор использовал такую дешевую бумагу и печатал на таких крошечных машинах, что глаза читателя мучились не меньше, чем его ум. Таким образом, в комментарии Гермия осталось скрытым не только все, что связано с пересмотром текста платоновского «Федра» или объяснением фактов и пропозиций, но и то, что ни в коем случае отнюдь не скрыто там о платонической и плотиновской философии, которую необходимо обнаружить. Поэтому эти школы показались мне недостойными того, чтобы их снова подпитали лучшими ресурсами, особенно после того, как SCHANZIUS в Hermae vol. XV111, p. 129 и RUELLIUS в Revue des Etudes grecques, 1890, p. 312 обсудили качество Парижских кодексов и приняли решение в пользу нового издания.

§ I. – О Гермии

Вы увидите у Фабриция, 1, З. (и VII, 144, n. 44), сколько Гермия было в греческой литературе и как порой путают с сыном Аммония, к примеру, в названии комментария Порфирия к Исагогену «Мемуары Аммония Гермия и др.», причем в именительном падеже стоит не Ammonius Hermiae, а Ammonius Hermias, как можно было бы предположить: Эта ошибка каким-то образом вкралась в книгу, которую В. фон Крист написал о греческой литературе (с. 374 предыдущего издания).

Несомненно, что Гермий Александрийский жил во второй половине V века, но ни год его рождения, ни год смерти определить невозможно. Его учителем был сириец, сын неоплатоника Филоксена, возглавлявший школу после Плутарха, сын Нестория, чьи комментарии касались «Федота», «Республики», «Тимея», «Законов», «Метафизики» Аристотеля и «Риторики» Гермогена. Одновременно с Гермием за сирийцем последовал несколько более молодой и благородный Прокл, который всегда был его лучшим другом. Говорят также, что Гермий был связан с Египтом неким родством, дядей философа Исидора. В жены ему досталась прекраснейшая и целомудренная Эдезия, сирийка, как говорят, племянница, на которой Прокл был ранее женат, но когда «некий бог» (как говорит Суидас) не позволил ему жениться на ней, он отдал ее Гермию. До нас дошла величайшая похвала о Едесии: она была и самой красивой, и самой лучшей из александрийцев, с простым и искренним сердцем и прекрасным благочестием по отношению к богам.

И с такой же либеральностью по отношению к бедным. И поэтому мы можем предположить, что жизнь Гермия была счастливой и мирной, ибо мы не слышим от него ничего неопределенного. Ибо то, что сообщает Суидас Агафийский о том, что некий Гермий был послан в Персию с другими философами, не кажется нам принадлежащим, поскольку даты не установлены, а сам он, как говорят, был родом из Финикии. Мы можем лишь предположить, что он публично преподавал в Александрии, когда Суидас говорит о пище, которую ему давали горожане; несомненно, однако, то, что он умер раньше своей жены, оставив двух сыновей, Аммония и Гелиодора, которые в то время были еще маленькими и впоследствии достигли гораздо большей славы, чем их отец. Поскольку у нее не хватало времени на обучение детей философии, Ания всем сердцем старалась передать им знания отца по наследству; в то же время, с помощью Прокла, она приводила детей сюда, пока они не достигали зрелости, а сама сопровождала Афину, где им было легче учиться. Об Аммонии, Гелиодоре Дамасском и других учителях сказано достаточно ясно; наконец, мы слышим о некоем Григории, брате Гермия, который сам стал философом и обладал очень острым умом, но в старости еще не утратил способности тела и ума.