Горький привкус счастья

Ночью, после встречи с Нелли, Ярославский долго не мог уснуть, ворочаясь в постели. Воображение предательски рисовало женщину в его объятиях. Наутро Ярославский принял твердое решение: он сам поедет и посмотрит зимний сад. На ночь домой он не вернулся. Наговорил Верочке что-то о ЧП, о халтуре на новом объекте и, предвидя вопросы жены, быстро отключил телефон.

Связь Ярославского на стороне была видна невооруженным глазом всем, кроме Верочки. Дмитрий Николаевич сбросил вес, отчего сразу помолодел, даже вытянулся, словно подрос. Спать ложился в кабинете, ссылаясь на кучу работы. И действительно сидел допоздна за бумагами. Шумел на Тату, если та заходила в кабинет. Иногда Ярославскому казалось, что Верочка давно все знает и только вида не подает. От этого предположения ему становилось невыносимо стыдно. Стыдно, что он легко предает единственную верную женщину, но отказаться от взбалмошной, веселой Нелли не было никаких сил. Стоило прикрыть глаза, и появлялась Нелли в коротком светящемся насквозь халатике. Может, со временем страсть и улеглась бы, только Нелли неожиданно поставила вопрос ребром: или жена, или она. Делить Ярославского Нелли ни с кем не собиралась.

Уход из семьи дался Дмитрию легче, чем он предполагал. Никаких истерик не последовало. Верочка действительно была в курсе его бурного романа. Спасибо подругам! И к уходу мужа была готова, хотя в душе до последнего надеялась, что тот образумится и подобие семьи сохранится.

Развода не было. Ярославский забрал вещи и переехал к Нелли. «Пусть все будет так, как есть», – рассудила Верочка и не стала настаивать на разводе.

Бывшей семье остался загородный дом, машина и приличное ежемесячное пособие. Верочка вначале отказывалась от дома, предлагала купить небольшую квартиру в городе. Ярославский был категорически против переезда в загазованную Москву пусть даже бывшей, но все же семьи.

В учительской коллеги с упоением судачили о Верочке. Уход Ярославского к любовнице породил массу сплетен в женском коллективе. Одни сочувствовали, другие – радовались, что неблагополучие в семье не только у них одних. А потом нагрянула неплановая проверка, и сплетни переключились на другую тему.

Дмитрий помогал деньгами, особенно когда Тата поступила в архитектурный институт. Учебу дочери он исправно оплачивал, в душе гордясь, что та пошла по его стопам. Правда, с дочерью встречался очень редко. О Верочке никогда не спрашивал и в гости не приезжал.

Умер Ярославский внезапно. За несколько дней до смерти позвонил Верочке, чем несказанно удивил женщину. Нес какую-то околесицу, просил прощения у нее и дочери. Верочке муж показался пьяным. Она растерялась от внезапного звонка и попросила перезвонить на трезвую голову. Но звонка так и не дождалась.

Верочка и Тата готовились к Новому году, запекали утку. Под вечер из Москвы должны были приехать родители. Только щемящая тревога не отпускала Верочку с самого утра. Заскрипели ворота, почудилось, что Дима приехал. Верочка долго всматривалась в заснеженный двор. Так и стояла возле окна, пока не пригорела утка. Потом разбилась чашка, словно кто-то столкнул ее со стола. Верочка расплакалась. После горьких слез стало немного легче. Махнув рукой на кухонные дела, она прилегла в спальне, включила телевизор, да толку мало – все тело было как в тисках.

А потом раздался звонок. Звонили с инфарктного отделения. Сообщение было настолько нелепым, что верить в него не хотелось. Верочка без слез опустилась в кресло. Дмитрия Ярославского, ее Димы, больше нет… Инфаркт. Обширный инфаркт…

На следующий день, с утра пораньше, приехала Нелли и сообщила, что похоронами она заниматься не будет, так как есть законная жена и дочь, да и денег у нее попросту нет. Пришлось немедленно ехать в морг, потом в компанию Ярославского. Здесь Верочку ждал новый удар. Фирма с недавних пор принадлежала Нелли. Верочка не поверила, что Ярославский мог передать дела любовнице, но новый бойкий управляющий, с маслеными глазками, только выразил свое соболезнование вдове. Голова шла кругом.

К кому обратиться, Верочка не знала. Бывшие соучредители компании мужа отошли от дела давно, продав Ярославскому акции. Да и где их теперь искать, когда столько воды утекло? Последних его друзей Верочка уже не знала. Пришлось собрать все деньги, которые были отложены на случай. Похороны прошли как во сне. Но этим все не кончилось.

Где-то недели через две, только немного пришла Верочка в себя, домой явились молодые люди. Разложив на столе бумаги, на которых везде была до боли знакомая подпись Дмитрия, опустив заумную юридическую терминологию, в очень доходчивой форме изложили суть дела. Дом, владельцем которого являлся ныне покойный Ярославский, заложен. Верочка может его выкупить к указанному в документах сроку или искать себе новое жилье. Выбор оставался за Верочкой…

– Сумма за дом, по нашим меркам, была просто неподъемная. – Ольга Семеновна утерла набежавшие слезы. – Девочки переехали ко мне. Отец к тому времени уже умер. Не знает ничего – легче на том свете. Да и мне пора уже. Только внучку жаль.

– Ольга Семеновна, но ведь это чистой воды подстава. Вы что, так все и оставили?

– Вот и Верочке так сказали, мол, грамотная афера. Обращалась она к адвокатам. Только все без толку. Одни сразу не обещали положительного результата, другие, наоборот, говорили, что дело несложное, если грамотно подойти, но требовали гонорар. Да откуда деньги было взять на гонорар?

Жизнь осиротевших матери и дочери постепенно налаживалась. Верочка, вспомнив былые времена, занялась репетиторством. Сначала подруги по старой памяти подбросили пару учеников, а потом сами родители стали находить Верочку.

…В тот трагический вечер Верочка возвращалась от очередного ученика. Стояла на остановке. Вспомнился Дмитрий, как ждал ее после работы, держа в руках дешевые цветы, как провожал домой. За поворотом показались огни. Казалось, автобус летит на крыльях. На миг рядом почудился Ярославский. Это было последнее, что увидела в этой жизни Верочка.

– Вот так мы и живем с внучкой. Ангелы улетели из нашей семьи.

Ольга Семеновна осторожно промокнула платочком глаза, стесняясь непрошеных слез.

– Таня перевелась на заочное отделение. Да еще подрабатывает. На одну пенсию, сами понимаете, не прожить. Ох, заговорила я вас, деточка, своими проблемами, – спохватилась Ольга Семеновна.

– Скажите, а вашей внучке хоть какое-то наследство досталось?

– Нет. Верочка после похорон была у нотариуса, но все деньги и активы были завещаны Нелли. Судиться с ней бесполезно. Говорят, закон-то на ее стороне.

– Ольга Семеновна, как мне увидеть вашу Татьяну?

– Можете подождать здесь. Она в соседнем доме убирает подъезд, – сконфузилась хазяйка.

– Ольга Семеновна, я, пожалуй, пойду. Поздно уже, да и вам пора отдыхать. Вашу внучку я сама найду.

Такое уж семижильное существо – человек. Как много ему под силу перенести! И какая удивительная прочность заложена в человеке Творцом!

В соседний дом Саша пошла пешком. Мимо него она проезжала два раза, пока искала, где припарковать машину.

* * *

Они сидели в маленьком кафе. Татьяна так и не притронулась к заказанным пирожным. В услышанный рассказ девушка верила с трудом. Не приняла ее за сумасшедшую, и то хорошо. Хотя как бы она сама поступила, окажись на месте Татьяны, Саша не знала. После стольких потрясений приходит неизвестная и говорит, что пришла по поручению матери. Если б это касалось хотя бы долгов, к которым семья уже привыкла, или было запоздалое письмо, или сообщение, оставленное при жизни Верой Ярославской, тогда – другое дело. А так получается – последние слова от давно похороненной матери.

– Больше ничего мама… не говорила?

– Она вас очень любила. Любит. Но сказала только, чтобы вы ему обязательно простили. И больше ничего.

– Кому ему? Может, отцу? Больше некому.

– Я не знаю. Я только передала просьбу вашей матери. Теперь ее душа сможет оторваться от земли. Вы не плачьте, там ей будет хорошо.

Где там, Саша не стала уточнять. Понятие «там» у каждого свое. У каждого «там» свой рай и свой ад. Только создаем мы их своими делами, поступками, мыслями и умением прощать – здесь, на земле. Может, зная то, что неизвестно нам в этой жизни, Верочка так беспокоилась о самом дорогом, что оставила на земле, – о дочери. Предостерегала ее от неверного шага.

– Таня, отчего умер ваш отец, вы знаете? – В Саше проснулся профессиональный интерес.

– У отца была гипертония. Мама всегда следила за ним: и к врачу записывала, и чтобы вовремя таблетки принимал. Это когда мы все вместе жили. А когда с Нелли… Умер от обширного инфаркта. Врач сказал тогда маме, что отец не следил за своим здоровьем.

– Таня, я тебе могу чем-нибудь помочь?

– Спасибо вам. – Таня впервые за вечер улыбнулась.

– У нас в отделении, – вспомнила Саша, – на днях уволилась сестра-хозяйка. Хочешь, я поговорю с заведующим? Работа нетяжелая – смотреть за порядком в отделении. И время свободное есть. Будешь к сессии готовиться. Зарплата, правда, небольшая, но зато тепло, и колектив у нас хороший. Если решишь – приходи завтра утром.

Саша открыла свою «на все случаи жизни» сумку, долго возилась, пока не выудила записную книжку и, написав адрес больницы, распрощалась с девушкой.

Пронизывающий холод между лопатками, не дававший ей спокойно дышать, прошел. Свою задачу она выполнила. Она нашла Татьяну, передала последние слова покойной, все сделала так, как должна была сделать. Иначе не было б этой легкости в теле. Она почувствовала себя так, словно сняла гири, тянущие к земле. Она даже плечи расправила, до того было легко и на улице, казалось, потеплело.

– Ты где была? – Стрельников вышел из кухни. – Я для кого ужин готовил?

Это было первое, что она услышала, открыв дверь квартиры.

* * *

Утренняя пятиминутка, считай, окончилась: медсестры приняли смену, Дудник дописал листы назначения, Елизавета строчила выписку, одна только Саша не могла сосредоточиться на работе, мысленно возвращаясь домой. Она тайком посмотрела на часы. Стрельников должен проснуться. От этой мысли ей и вовсе стало неловко. В то время, когда над отделением сгустились тучи, она пребывает в грезах. Не думать о Стрельникове. Думать только о работе. О работе, о работе…

– Что с Лагуновым?

Саша с удивлением посмотрела на Владимира Ивановича. Она даже не заметила, когда медсестры покинули кабинет. Думать о работе, только о работе.

Елизавета незаметно толкнула ее в бок. Саша мотнула головой, прогоняя волнующие мысли о Стрельникове.

– Ну, ничего… Вернее, не совсем. Вернее, лучше. Конечно, лучше…

Господи, какую чушь она несет. Кому лучше? Лагунову? Лучше только ей. Лучше от того, что она наконец-то спала без сновидений, не вскакивала ночью с постели от визга тормозов. Она все сделала, что от нее зависело. Все окончилось! Она свободна! И, чтобы убедиться, что меж лопатками нет давящей боли, Саша вдохнула воздух полной грудью.

– Что с твоим психотерапевтом?

– Лагунов напрочь отказался от сеансов. А мы, сами знаете, без его согласия ничего не можем сделать.

Почему Лагунов отказался от помощи Степанкова, Саша догадалась сразу. Он боялся назвать имя женщины, выдать виновницу ДТП. Может, так и должен поступать настоящий мужчина? Не выдать, не предать, защищать и беречь женщину? Даже такой ценой.

В палату Лагунова она зашла в последнюю очередь, окончив утренний обход. Пациентку с восьмой направила на рентген позвоночника, в девятой – двух больных надо готовить с понедельника на выписку, в остальных палатах – новенькие. Тереховой повторить анализ крови. У Глазунова снова повысился сахар в крови. Нужна консультация эндокринолога.

Саша придвинула стульчик поближе к кровати Лагунова и сосчитала пульс. Ни на ее присутствие, ни на прикосновение руки Роман никак не отреагировал.

– Все вы правильно делаете. Умереть куда проще, чем исправить то, что еще можно исправить. Правильно. Все вас жалеют: сестрички, нянечки, и у заведующего вы на первом плане. О родных я даже не говорю. У вас личное горе. Я не вправе вас, Роман, обвинять и выяснять степень вашей вины. Это больше по вашей части. Но прежде чем начать себя жалеть, почему вы не поинтересовались, как живет семья той женщины? Сколько у нее детей осталось? Что они едят? Во что одеваются? Да что я вам говорю, – Саша прервала монолог.

Она не имеет права так говорить. У нее только одно право – лечить. И вовсе не душу, а прежде всего – тело. Какой врач лечит душу? И можно ли вылечить, очистить душу таблетками?

Лагунов по-прежнему лежал в своей излюбленной позе. Не шевелясь, не подавая ни малейших признаков жизни, он устремил взгляд в пространство, как будто рассматривал что-то важное, доступное только ему одному. Со стороны могло даже показаться, что Роман не понял ни одного слова из того, что она сказала.

– Нет у вас, Роман, никакого горя. Только космическая жалость к себе одному. Потому, что нарушилась ваша размеренная, удобная вам жизнь. Вот вы и сникли. И мне вас нисколько не жаль. Вас жалеть просто не за что. За трусость и эгоизм нечего жалеть.

Она резко встала со стула. Ей никто не давал права говорить таким тоном. Никто. Это она считает, что жалость к себе родному – замаскированный эгоизм. Но Лагунов, этот молодой и беспомощный человек, думает по-другому. Она не имеет права его осуждать, а тем более судить. Разговаривать подобным тоном с пациентом она тоже не имеет права. На минуту ей стало стыдно своей слабости.

– Александра… – Лагунов резко подтянулся на локтях. Он опять не помнил ее отчества. Да, собственно, и не пытался его запоминать. Зачем? Ни обращаться за помощью, ни тем более разговаривать с лечащим врачом он не собирался. Спина нестерпимо заныла, и он снова опустился на постель.

– Ивановна, – напомнила Саша.

– Постойте. Вы что-то знаете о… ее семье?

Саша вернулась, села на стул, сложила руки на коленях. Не вдаваясь в подробности жизни самой Ярославской, она рассказала все, что знала.

– А дальше? – еле шевеля губами, будто очнувшись от долгого оцепенения, спросил Логунов. – Наследство можно обжаловать через суд.

– Вам виднее. Я не специалист в этой области.

Саша внимательно смотрела на Лагунова. Казалось, мысли о работе нарушили его привычное безразличие.

– На адвокатов денег у Ярославских нет.

В палате повисла привычная тишина.

– Вы обо мне говорили ей? Ну, этой… дочери Ярославской?

– Нет, конечно. Но при желании вы могли б помочь ее семье.

– Вы так просто говорите «при желании». Желания одного мало.

– Я и не говорю, что одного желания достаточно. Нет, конечно. Роман, – Саша смягчила тон, – говорят, вы довольно известный адвокат, с хорошей репутацией. Я не думаю, что известность и признание на вас свалились с неба. Наверное, много работали? Результат лечения в вашем случае напрямую зависит от вашего желания работать и жить.

Больше добавить было нечего. Саша, поправив легким движением халат, уже открывала дверь, когда раздался голос Лагунова.

– Александра Ивановна, вы думаете, мне надо встретиться с психотерапевтом? Вы, думаете, он мне поможет?

– Для начала надо встретиться. Юрий Николаевич – профессионал и очень хороший человек, – добавила Саша. – Помните, что говорили древние по этому поводу?

– Дорогу осилит идущий, или самый длинный путь начинается с первого шага. Как-то так. – Лагунов улыбнулся впервые за последний год.

Татьяна Ярославская в отделение приехала с опозданием. Пробки на дорогах. А как же без них?

* * *

Стрельников проснулся от того, что затекла рука, свисающая с узкого дивана. Оказывается, диван был не таким широким, как показался в приглушенном свете крошечного ночника. Еще немного, и он точно свалился б на пол. Стрельников повернулся на спину и осмотрел комнату от потолка до пола. Не зная, что делать дальше, он так и лежал, вытянувшись во весь рост. Судя по тишине, Саши в квартире не было. Часы мерно отсчитывали время.

Неторопливо натянув джинсы и футболку, Стрельников прошелся по квартире. В том, что стены могут рассказать о своих хозяевах, Стрельников нисколько не сомневался. Порядок, царивший в каждой комнате старой квартиры, не давил стерильностью, а, скорее, был ненавязчивым образом жизни.

Стрельников вернулся в кабинет, служивший ему спальней. Солнечные лучи, пробившись сквозь тяжелые шторы, падали на письменный стол, упирались в старые книжные шкафы, заставленные до потолка книгами. Павел с интересом рассматривал стеллажи. Книги стояли в определенном порядке: старинные издания по философии и истории. Дальше следовала художественная литература, в основном классика. Читали в этом доме на русском, английском и немецком языках. Остальное занимала медицина.

Стрельников взял стул и, дотянувшись до предпоследней полки, вынул две толстые книги, затем подвинул к стенке второй ряд не так плотно стоящих книг и опустил в образованный проем бесценную флешку. После чего внимательно осмотрел шкаф и, не найдя следов тайника, направился в гостиную. Здесь старинная тяжелая мебель необычно сочеталась с вкраплением достижений технического прогресса. Над комодом в полстены висел плазменный телевизор.

Это ж сколько надо копить с врачебной зарплаты на это чудо прогресса? Хотя зачем копить? Мог подарить мужчина. Скажем, не украшение или очередную шубу, а телевизор. Вывод Стрельникову не понравился. Почему эта мысль ему неприятна, он не мог объяснить. Да и объяснять, собственно, было нечего. Но мысль о мужчине, бывавшем в этой квартире, все равно ему была неприятна.

Что я дарю Лере? Стрельников задал себе вопрос и задумался. А ведь ничего, кроме денег, не дарил. Деньги дарят или дают? Или только рассчитываются за услугу? Странно, только раньше этот вопрос его не волновал. Лера зачастую демонстрировала новую покупку, считавшуюся его подарком, и он оставался благодарным ей за то, что не приходилось тратить свое время попусту. Настроение от этих размышлений испортилось. Повертев пульт, Стрельников нажал без разбора кнопку, и черный экран ожил.

– …Я сделала пластическую операцию, когда мой молодой человек ушел к моей подруге, – донеслось с экрана.

Стрельников смотрел на экран, с которого молодая женщина с рекламной радостью вещала о своих жизненных проблемах. Ему вдруг захотелось узнать, что же нарастила, или укоротила, а то и вовсе удалила женщина. Какое чудо сотворили пластические хирурги, что мужчина, которому она надоела до чертиков, воспылал безудержной страстью и вернулся к ней? Через минуту, послушав муть, несущуюся с экрана, Стрельников не выдержал и переключил на другой канал. На экране, томно закатив глаза, проблемы человечества решала то ли ясновидящая, то ли яснослышащая.

Стрельников выключил телевизор, вернув пульт на прежнее место.

На завтрак он сварил крепкий кофе и достал из хлебницы черный подсохший хлеб с черносливом.

* * *

В это утро Красников зашел в приемную генерального директора с неприятной дрожью в теле. Ладони от напряжения вспотели.

Отсутствие Стрельникова коллектив почувствовал на следующий день. Все было как всегда, но чуточку иначе: чуть больше разговоров, чуть дольше обычного длилось чаепитие, больше хождения по кабинетам. Короче – было больше безделья. Вечно занятая секретарь и та нашла время на личные телефонные разговоры.

Красников знал, что, несмотря на его строгость, коллектив всерьез его не воспринимал. Вот и теперь Виолетта даже не отключила телефон, а только прикрыла ладошкой трубку. Но это – дело времени. Живите пока спокойно. Посмотрим, как ты потом будешь просить, чтобы я тебя оставил на этом месте. От этой мстительной мысли Красников немного расслабился.

– Подготовьте мне все документы по тендеру, – распорядился Красников, даже не поздоровавшись с секретаршей.

– Без распоряжения Пал Палыча – не могу. Это – во-первых. Во-вторых, по вопросам, связанным с тендером, Пал Палыч просил связываться с ним лично. – Виолетта кивнула в сторону запертой двери, предусмотрительно понизив голос, словно там находился всесильный Стрельников. При этом она убрала ладошку с трубки и поднесла ее к уху, всем видом давая понять, что помочь Красникову она ничем больше не может.

Что-то подобное Красников и предполагал. Но все же теплилась надежда, что Виолетта не придаст особого значения тому, какие документы затребовал исполняющий обязанности генерального. И получит он все на блюдечке с голубой каемочкой. Но такое только в сказке возможно, но никак не в приемной Стрельникова.

Максим Валентинович остановился у двери. Первая кандидатура на увольнение сместилась на одну позицию вниз. Ее место заняла стрессоустойчивая секретарша.

– Виолетта, соберите мне всех начальников отделов, – Красников посмотрел на часы. – Жду через полчаса у себя в кабинете.

Полной информацией о предстоящем тендере владел единственный человек в банке – Стрельников. Информацию просчитывали и анализировали разные отделы, после чего полученные результаты в виде коротких отчетов стекались на стол генерального. Какое дальше решение принимал Стрельников, никто не знал.

Вернувшись в свой кабинет, Красников устало плюхнулся в кресло. Злость на секретаршу не проходила. Красников достал пузатую бутылку французского коньяка. После глотка спиртного первая неудача уже не казалась такой страшной. Он обязательно найдет выход. Надо сосредоточиться и подождать.

Он прикрыл глаза, чтобы лучше увидеть свою мечту – пестрящие заглавия газет. Его устраивали все варианты. Главная новость дня или недели – Стрельников торгует конфиденциальной информацией банка. Сообщение растиражируют другие издания. И вот тогда придет его, Красникова, звездный час. Он на правах исполняющего обязанности генерального директора банка созовет пресс-конференцию и скажет журналистам всех мастей, что для него, лично знавшего столько лет господина Стрельникова, это удар. Он, как и многие, доверял Стрельникову, а тот… Да еще и подельник Стрельникова. Да-да, без помощи Говорова Стрельников один не справился бы.

Придумав новый ход, Максим Валентинович улыбнулся. Даже в таком деле нельзя отдавать все лавры Стрельникову. Вот тогда Акулин и поймет свою роковую ошибку. Как можно было назначить на должность генерального Стрельникова, доверить свое детище проходимцу, обойти единственного племянника? Пусть не такого дальновидного, как Стрельников, но родную кровь. Вот он и посмотрит на них всех. Пьянящие мысли будоражили кровь.

«А если Акулин обо всем узнает?» – Мысль, так некстати пришедшая в голову, мгновенно отрезвила Красникова. Рубашка сама собой неприятно прилипла к лопаткам.

В дверь громко постучали. Не дожидаясь ответа, первым в кабинет зашел Войтенко – правая рука Стрельникова.

* * *

Говоров беспокойно ворочался до двух ночи. Бессонница последних лет стала привычным делом. И виной этой бессонницы был вовсе не ветер, противно шаркающий по жестяной обивке балкона.

Вячеслав неспешно поднялся с теплой постели и пошел на кухню, включил чайник и тяжело опустился на стул. Он так и сидел, уткнувшись в темные окна соседнего дома. Чайник засвистел, как паровоз: протяжно и надсадно, так, что он невольно вздрогнул.

К тяжелым мыслям, обычно приходившим по ночам, добавилось еще и беспокойство за Стрельникова. Он пытался успокоить себя тем, что Стрельников давно не мальчик и сам знает, что делает. «Хотя, – с сомнением подумал Говоров, – что он знает, кроме своей калькуляции?»

Никакой случайности в последних событиях, как пытался объяснить Стрельников, Говоров не находил. За спиной Стрельникова, а там считай, что и за его, Говорова, спиной велась кем-то расписанная как по нотам игра. Все было продумано до мелочей. И открытая слежка, поначалу казавшаяся нелепой, теперь становилась понятной, если допустить, что так было задумано. И за Павлом следил специалист, а не какой-то любитель. И засветился тот во дворе не случайно. Павел занервничал. Конечно, Стрельников старался виду не показать и держался хорошо, но он-то заметил.

Говоров, заварив чай, взял карандаш и бумагу. Вроде ничего особенного, но нарисуешь стрелочки от целого к частному, и смотришь, проясняется понемногу ситуация. Все как на ладони.

– От банка что-то нужно, – Говоров размышлял вслух. – Кому нужно – пока неизвестно. Что нужно? Допустим – деньги.

Стрелка от банка, расположенного в самом центре листка, взметнулась вверх.

– Если бы планировалось ограбление банка, тогда «жучку» не место в конференц-зале. Я его сразу обнаружил. И машину никак нельзя было светить, а они ездили за Стрельниковым в открытую. Нет, действовать в данном случае надо совсем иначе.

Как надо правильно действовать, Говоров не стал строить догадки и перечеркнул стрелку, идущую от банка.

– Остается – информация.

Жирная стрелка поползла в сторону.

– Самая дорогая информация – это вкладчики и тендер на кредитование городского строительства. А может, и еще что. Может, кому-то нужен крупный кредит под низкий процент, кому-то – надежный партнер, способный профинансировать партию на ближайших выборах. В политику лезут все кому не лень.