Куявия

Да что это я, спохватился он, я уже постарел, по-настоящему постарел, стал ценить вкусную еду и питье, а этот молодой и горячий пока не знает и не ищет удовольствия во вкусной еде, для него высшая радость – драконы! А для меня… разве не так?

В просторной комнате один светильник горел у дверей, другой на столе, оба давали слабый оранжевый свет, зато в широкое окно смотрела огромная полная луна и заливала комнату ярким светом ночного солнца. Светильник же подсвечивал лица снизу, делая их странными и незнакомыми, по стенам двигались широкие пугающие тени.

Ратша толкнул впавшего в раздумья хозяина.

– Не спи за столом!

Апоница вздрогнул, на него смотрели с улыбками, со всех сторон блестели молодые здоровые зубы, слышался стук ножей, отделяющих куски мяса и сыра.

– Я думаю, – огрызнулся он. – Это вы еще не думаете, а… как молодые драконы!

– А старые? – спросил Шварн хитренько.

– Старые драконы уже думают, – отрезал Апоница с достоинством. – На то они и старые. Я вот что думаю, Иггельд… Ты сделал великое дело. По-настоящему великое. Жаль только, что никто тебя не поддержит.

Все насторожились, Шварн спросил с непониманием:

– В чем?

– В новых методах, – отрезал Апоница. – Вы что, не заметили? Это же не просто чудачество. Иггельд сумел воспитать… вылепить, создать!.. не дракона-раба, как у нас, не дракона-помощника. У него это друг, что за косой взгляд на хозяина раздерет нас всех в клочья!

Ратша зябко повел плечами, вздрогнул.

– Да, – признался он, – ты в самую точку! Эта зверюга все время смотрит то на него, то на всех нас и как бы умоляет: ну попробуйте толкнуть моего хозяина или замахнитесь, ну сделайте что-нибудь такое, чтобы я получил право показать хозяину, как я его люблю!.. Представляю, как бы он доказывал. И подошвы бы не выплюнул!

Иггельд смутился, жалко покраснел, запротестовал:

– Да что вы такое на него говорите! Он же такой умный!

Он не понял, почему все переглянулись, Ратша сказал довольно:

– Ага, даже не сказал, что у него зверь покорный или хотя бы послушный!.. Он сам не считает его рабом, заметили? Говорит о нем, как… об Апонице!

Все заулыбались, Апоница оставался серьезным, кивнул.

– Ты прав, Ратша. Хоть и кичишься, что знаток только воинского дела, но пожил с нами, многое понял лучше, чем мы, ибо смотришь со стороны.

Лунный свет померк, в комнате стало намного темнее. Ратша охнул, сдавленно выругался. Перед окном, заслоняя весь проем, поднималась огромная блестящая в лунном свете глыба. Искры рассыпались на чуть изогнутых металлических пластинках, искрились на двух толстых выступах, из-под которых страшным огнем горящих углей полыхали пурпурно-красные глаза. Ниже на сильно выдвинутом широком уступе из двух красиво вырезанных ноздрей шел легкий синеватый дымок. Пасть приоткрылась, грозно блеснули огромные зубы, вспыхнул жарким огнем высунутый язык, совсем уж жутко смотрелась уходящая вглубь глотка.

Иггельд сказал смущенно:

– Да что это он такой любопытный… Простите, я сейчас!

Он вскочил, едва не опрокинул стол, Ратша едва успел поймать подпрыгнувший кувшин, бросился к окну. Все видели, как после короткого жеста дракон отступил, а по второму лег и даже опустил голову на лапы.

Иггельд вернулся, сказал с раскаянием:

– Моя вина, я только велел не покидать двор. Сейчас все в порядке. Он не поднимется.

Ратша спросил с недоверием:

– Даже если буду водить перед его мордищей теленка?

– Да хоть свинью, – ответил Иггельд. Наткнувшись на непонимающий взгляд, объяснил: – Он очень любит сало. Настоящий куяв!..

– И ничего?

– Как ничего? Быстрее наедается.

Апоница подошел к окну, Иггельд видел только худую согбенную спину, но и по ней видел, с каким напряженным вниманием старый смотритель драконов всматривается в Черныша. И сам, вспоминая внешность своего перепончатого друга, представил себе то, что видит Апоница: постоянные и все увеличивающиеся нагрузки сделали из простого дракона нечто чудовищное: весь в броне, под которой тугие мышцы, могучие крылья, широкая голова с высоким умным лбом и широко расставленные глаза под надбровными выступами…

– Ждет, – проронил Апоница, не оборачиваясь. – Он в самом деле тебе предан, Иггельд. Это видно, с какой надеждой он смотрит на дверь. Ждет, когда же ты, самый замечательный, осчастливишь его появлением…

– Он уже пробует огнем, – сказал Иггельд гордо. Добавил поспешно: – Правда, еще не получается… но горячий воздух уже выдыхает.

Апоница медленно повернулся, оперся костлявым задом о широкий подоконник.

– Это я ощутил… – заметил он. – Только не поверил. Думал, со страху.

– Со страху? – не поверил Иггельд.

– А что не так?

Иггельд промямлил в неловкости:

– Я просто не верю, что вы… чего-то боитесь. Я вас чаще видел на спинах драконов, чем на улице.

Апоница усмехнулся.

– Лучше поверь. Бесстрашные наездники гибнут быстро. Даже осторожные гибнут, сам знаешь. А тут иду, как дурак, это чудовище дышит за спиной прямо в затылок… А я иду, стыдно показать, что трушу, когда вы все идете, такие стойкие.

Ратша покрутил головой, признался со смешком:

– Если честно, то я все равно трусил. И когда летал, и когда эта зверюга топала за спиной.

Шварн и Чудин переглянулись, оба сказали почти в один голос:

– И я боялся…

– И я трусил…

Иггельд сказал обиженно:

– Вы чего? Он у меня такая застенчивая лягушечка!.. Тихий такой, мухи не тронет. Зачем обижаете?

Шварн переспросил с недоверием:

– Но как может пробовать огнем? Это же еще сколько лет, пока…

Ратша ответил вместо Иггельда:

– Дети героев взрослеют рано.

Апоница кивнул, глаза странно мерцали.

– Прочишь в герои? Впрочем, ты прав. В таких жутких условиях оставалось только умереть или стать героем.

Шварн тоже подошел к окну, долго рассматривал Черныша, повернулся с завистливым вздохом.

– Великолепен. Ничего не скажешь! Это не тот заморыш, которого надо было умертвить. Это же скала с крыльями, а не дракон. Куда там, если правду сказать, всем нашим котлованным драконам! Признавайся, гад, какие у тебя секреты?

Иггельд вздохнул: одни и те же вопросы, одни и те же ответы, скорее надо учиться просто отгавкиваться или посылать к черту. Ведь ясно же, что весь мир шагает не в ногу, только один он верно, так это надо еще и объяснять!

– Я не общаюсь с ним раз в неделю, – ответил он заученно. – С этим я…

– Дружишь?

Иггельд вымученно улыбнулся.

– А почему с таким недоверием? Да, я считаю, что именно дружу. И он все еще считает меня старшим другом. Он подчиняется мне не как конь или вол, а как… скажем, пес. Мы с ним постоянно летаем, охотимся. У него крылья впятеро сильнее, чем у ваших драконов, которых выпускают полетать раз в две недели. Даже когда нам незачем летать, мы летаем. Я заставляю его подниматься настолько высоко, что у нас обоих кровь из ноздрей, заставляю догонять мои стрелы, я взваливаю ему на спину целые скалы, и мы летаем так над горами…

– И он все это терпит?

Иггельд развел руками.

– Ему самому это нравится. Понимаешь, я его каждый раз хвалю, восторгаюсь, какой он сильный, какой быстрый, как высоко или далеко летает… а он из кожи вон лезет, чтобы удивить меня еще больше… Ну, ладно, нам пора! Спасибо, Апоница…

Апоница удивился:

– За что?

– Что предоставил двор, – ответил Иггельд серьезно.

– Для хвастовства, – пояснил Шварн ехидно.

– Для бахвальства, – уточнил Чудин еще ехиднее. Засмеялся: – Да ладно тебе, Иггельд! Не видишь разве, мы просто завидуем. И даже не скрываем, все равно такое не скроешь. Ты нас повозил мордами по земле, повозил… Завтра о твоем драконе заговорит весь город.

– Этого я и хочу, – ответил Иггельд очень серьезно. – Может быть, старшие смотрители поймут и тоже станут…

Ратша поднялся, прогудел могучим голосом:

– Это ты взлетел слишком высоко. Пойдем, я проведу тебя. Похоже, там за воротами уже собирается толпа! Нет, не с цветами… Готовы разорвать и тебя с драконом, и Апоницу. За что?.. Люди всего боятся, Иггельд. Мы вот тоже боялись, теперь видим, что у тебя нет никакого дракона, а там во дворе сидит и лижет лапку просто тихий зайчик. Большой только зайчик. С крылышками, как воробышек. Но, думаю, тебе все же запретят прилетать сюда. У тебя ж нет штыря боли… в смысле, у твоего зайчика нет. Здесь уже забыли, с чего начинался наш Город Драконов, все давно обзавелись семьями, стали сытыми и берегущими свою сытость. Народ быстро привыкает к безопасности, Иггельд!.. И чтобы оправдаться в трусости, в стремлении вкусно есть и мягко спать, всегда ссылаются на семьи, детей. Мол, я бы на любые подвиги, но жена, дети, огород, корова… Они и тебе бы такой штырь вставили, чтобы управлять. Неуправляемые люди необходимы, чтобы державе выжить, но крайне неудобны для общения, для соседей…

Они гурьбой вышли на крыльцо. Черныш не выдержал, вскочил и, не сходя с места, с такой страстью потянулся к горячо любимому папочке, такой любовью и преданностью загорелись глаза на выразительной морде, что Ратша хлопнул себя по бедрам:

– Меня бы так кто встречал!.. Про жену молчу, хоть бы жена соседа… Эх, Иггельд, ну почему тебе так повезло? Почему я тогда не отнял у тебя того заморыша и сам не пошел в горы?

Гора в лучах утреннего солнца раскалилась так, что превратилась в сверкающий слиток, выхватываемый клещами из горна, но свирепый встречный ветер заледенил грудь и ососулил горло. Иггельд закрыл рот толстым шарфом: так дыхание задерживается, хоть чуточку сохраняет тепло. Черныш распахнул крылья, развернув их, как паруса, навстречу ветру. Внизу показалась крохотная площадка среди россыпи острых камней, а рядом обрыв, опасно, бедный Черныш еще не обучен садиться вот на такое…

Он не успел додумать, площадка надвигалась слишком быстро. Черныш выставил сильные лапы, чуть откинулся всем корпусом, гася скорость о встречный ветер, в последний миг успел повернуться, Иггельд ощутил толчок, дракон побежал, быстро-быстро перебирая лапами, замер.

Иггельд посмотрел через голову Черныша и похолодел. Они оказались на самом краю обрыва. Дракон, конечно, может сорваться с обрыва, распахнуть крылья и взлететь, но только не из этой щели, где сразу обломает крылья, а его окровавленная туша долго будет падать в пропасть, как и он, Иггельд…

Черныш лег, распластался на камне. Дыхание из него вырывалось горячее, уже почти с огнем, вот-вот, иногда даже получается, но пока Черныш сам не понимает, почему иногда дым, иногда язычок огня, а в другое время только горячий воздух.

Из-за скалы вышел приземистый, поперек себя шире человек, похожий на подземника, с чудовищно мощными длинными руками, выпуклой грудью и короткими ногами. В легкой кольчуге поверх толстой кожаной безрукавки, кожаные штаны и сапоги из простой кожи, на поясе короткий меч.

Длинные серые волосы падали на плечи, из-за чего голова казалась вросшей в туловище без перехода в шею. Еще издали вскинул руку ладонью к Иггельду.

– Приветствую!.. Ты и есть знаменитый наездник, что научил дракона слушаться без штыря боли?

Иггельд соскользнул по гладкому боку дракона на землю, с каждым годом скользить приходится дольше, тоже вскинул ладонь.

– Благородный Озбириш, меня зовут Иггельд, а это мой друг по имени Черныш. Мы прибыли по твоему зову.

Озбириш, не приближаясь, рассматривал Черныша, в глазах сильнейшее удивление.

– Я не верил, что эта ящерица уже в состоянии так летать! Тем более сесть на таком уступчике.

– Потому встреча назначена здесь?

– Да, – ответил Озбириш откровенно. – Почему бы сразу не отсечь брехню от правды?

Он наконец сдвинулся с места, начал медленно обходить Черныша, рассматривая его могучее тело, толстые жилистые лапы, покрытое прочнейшими пластинами тело. Иггельд украдкой посматривал на его спину, лихорадочно прикидывал, что можно успеть выклянчить за такой полет.

Озбириш сейчас глава клана Форсингов, одно время главный смотритель драконов, в недавнем прошлом водил их на знаменитое сражение над Черными Скалами с кланом Синих Молний. Он владел богатыми уделами Апонцами, Низовцами, Верхними Вязами и Омутьем, но вместо того, чтобы наслаждаться красотой и покоем тех мест, чуть не каждую неделю бывал в конюшнях для драконов, где вонь, где ночью можешь проснуться и вскочить в ужасе от дикого рева чудовища, которое прищемило себе хвост или которому просто приснился дурной сон. Или которое просто вздумало пореветь всласть, перепутав время суток. Озбириш, вернувшись в племя и заняв опустевшую после отца крепость, драконов не забывал и, владея теперь большими деньгами, щедро жертвовал на постройку новых котлованов, на обучение драконов, на разведение молодняка.

– И что же, – спросил он недоверчиво, – он в самом деле способен перелететь через горы с двумя здоровенными мужчинами на спине?

– Мы уже летали, – скромно ответил Иггельд. – Ратша, есть у нас такой здоровяк, он уж, не обижайтесь, побольше и потяжелее вас…

Озбириш фыркнул.

– Чему обижаться? Я знаю Ратшу, вместе как-то воевали. Не рядом, но я видел его в бою. Хороший воин, надежный. Звезд с неба не хватает, вождем никогда не станет, но в друзьях такого каждый хочет иметь. Ладно, я заплачу тебе, как платил бы за целый караван с товарами, если сумеешь доставить меня в Чертову Подкову. И, конечно, если сумеешь в тот же день привезти обратно. Берешься?

Иггельд пожал плечами.

– Хоть сейчас.

Озбириш кивнул.

– Я ожидал что-то подобное. Молодые всегда самоуверенны. Но и я готов, всех уже предупредил, что до вечера пусть не ждут. Справишься?

– Садитесь, – ответил Иггельд коротко. – Там второе седло и ремни. Я покажу, как застегиваться.

Озбириш держался хорошо, старый наездник, хотя первое время косился на гладкий загривок дракона. У всех драконов торчит металлический штырь – символ подчинения воле человека. Так ребенок может вести быка за вдетое в ноздрю кольцо, и свирепый бык идет смиренно, нос – самое больное место, а здесь дракон летит как будто сам по себе…

– Уверен, – крикнул он Иггельду в ухо, – что он знает, куда мне надо?

– А разве направление не то?

Заснеженные вершины гор медленно и величаво уплывали назад, а впереди появлялись новые, двигались навстречу, похожие на застывшие торчком льдины с вкраплениями льда. Потом показались главные вершины хребта, Иггельд не стал понуждать Черныша подниматься выше, все равно за этими горами нужно сразу плавно идти вниз, и грозные острые каменные пики, где даже снег не мог зацепиться, быстро прошли почти под самым брюхом дракона. Казалось, стоит ему выпустить поджатые к брюху лапы, заденет за самые верхушки.

По ту сторону горы помельче, пожиже, а затем и холмистая равнина. Показалась узкая синяя извилистая полоска, голос за ухом Иггельда произнес довольно:

– Да, мы близко… Вон по этой реке чуть ниже по течению… О, вон и Чертова Подкова!

Городок в самом деле походил на подкову, форма странная, но там река сделала тугую петлю, город расположился в этом удобном для защиты месте, разросся, со спины подлетающего дракона видно довольно большую пристань, с десяток просторных лодок и несколько объемных шнеков и ладей. Из ближайших складов к ладьям медленно двигались крохотные людишки с мешками за спиной.

Озбириш недовольно рыкнул:

– Зашевелились!.. Как будто знали, что прилечу. А что делали две недели?.. Товар ждут…

Иггельд старательно выбирал место, где сесть, чтобы и поближе к порту и чтоб не напугать народ. Проблему решил Озбириш, громыхнув над ухом:

– Сажай на пристань!

– Но люди испугаются…

– Вот и хорошо. Пусть видят, что я в любой момент могу вот так, как снег на голову, вздрючить, чтобы шерсть дыбом, и снова за тридевять земель!

Чтобы не пугать народ, они с Чернышом все-таки ушли с пристани, а Озбириш отправился вершить суд и расправу над нерадивыми работниками. Черныш испугался огромного количества воды, до этого близко знал только ручей в пещере и горную речушку, что протекала по краю долины. Иггельд выбрал место, где берег пологий, с чистым крупным песком, чтобы дно хорошо видно, сам вошел до колен, а потом до пояса, долго зазывал трусливого друга, а когда тот в нерешительности прыгал по берегу и отчаянно взвывал: выйди оттуда, я боюсь за тебя, рассерженный, вылез и начал тащить его за голову, за лапу, пихал в зад.

На берегу в сторонке собралась толпа. Драконов в этом крае видели только в небе, да и то редко, а здесь живой, настоящий, ревет, лапами перебирает, хвостом стучит, а пасть-то, братцы, пасть какая! И что это он такое вытворяет, что у них за игра…

Иггельд, красный от стыда – снова опозорил, скотина, – заталкивал в воду, шипел сквозь зубы, стараясь сохранять для зрителей улыбку, но Черныш делал вид, что ориентируется не по словам, а по улыбке, лизал его в лицо, подпрыгивал, приглашая играть на берегу повыше и подальше от воды.

Наконец, когда Черныш кое-как уразумел, что родной папочка не настаивает, чтобы он лез в это страшное весь, а достаточно, чтобы постоял в этом по колено, все-таки сдвинулся, дрожа и приподнимаясь на цыпочки, даже шею вытягивал к небу, чтобы подальше от этого, страшного. Иггельд начал говорить хорошие слова, гладил, что значит – стучал палкой по тем местам, где всегда чешется, потихоньку брызгал водой. Черныш наконец начал потихоньку опускать голову, расслабил окаменевшие мышцы, они перестали вздувать кожу так, словно вот-вот прорвут, как толстые корни деревьев, что, грозно вспучиваясь, выступают из укрывающего землю мха.

А потом Черныш наконец увидел рыбешек. Мелких, жалких, совсем не тех рыбин, что он ловил в ручье. Удивленный, пораженный, он опустил голову к воде и долго всматривался, все еще не веря глазам своим, ведь в большой воде должны быть и рыбы громадные, страшные, жуткие, кусачие, а здесь как-то даже неловко за такую воду, прямо стыдно за нее…

Осмелев чуть, он зарычал тихонько. Вода не ответила, он рыкнул громче, утих опасливо, прислушался и, видя, что вода не огрызается, в восторге ударил ее лапой. Иггельд прыгнул в сторону, но вода окатила с головы до ног. Черныш возликовал, родитель с ним играет, начал скакать, сперва по мелководью, потом нечаянно забирался все глубже, пока ноги не начали отрываться от земли. Он ощутил неудобство, не понял, страшно удивился, что стал легкий, как бабочка, а тут еще волна прямо в морду, он показал ей зубы, грозно рыкнул, пугая, но на всякий случай поспешил выбраться поближе к берегу.

По течению резво шла посреди реки, хлюпая бортами, тяжело груженная товаром ладья. Там заметили резвящегося в воде дракона и в панике попытались остановиться, но ладья набрала слишком большую скорость, да еще и течение, ладью старались сдвинуть в сторону, но Черныш уже почти вылез на берег, стоял по колени в воде, приглашающе двигал хвостом, но весьма резво, там бурлило, словно из-под воды бил могучий родник.

Иггельд помахал рукой, мол, плывите спокойно, Черныш дотянулся до него, сделал вид, что собирается лизнуть в руку, но исхитрился и лизнул в нос. С ладьи что-то прокричали, Иггельд не расслышал, снова помахал рукой, надеясь, что выглядит успокаивающе. Но очень испугались на ладье или не очень, но она все так же двигалась по течению, постепенно замедляя ход, начала поворачивать к пристани, где уже появились люди с причальными канатами в руках.

– Купайся, – сказал Иггельд, – лови рыбу… Черныш, как хорошо… мы с тобой – победители!

Он отошел на несколько шагов, плашмя рухнул в прогретую солнцем траву. Засмотрелся в синее небо с мелкими облачками, совсем не белыми, как их почему-то считают и даже называют, а слегка оранжевыми или желтоватыми, но никогда не белыми…

Рядом затопало, солнце заслонила огромная туша, что вовсе не черная, а с оттенком серо-зеленого. Распахнулась пасть, массивная голова пошла вниз, Иггельд поспешно перевернулся на живот. Черныш осторожно потрогал его лапой, Иггельд сказал сердито:

– Брысь, жаба!.. Брысь под корягу!..

Черныш лизнул его в затылок, но это не так интересно, Иггельд услышал, как над головой фыркнуло, топот начал удаляться, снова захлюпала вода. Щека лежит на теплой, прогретой, как подушка, земле, перед глазами на фоне синего неба слегка колеблется трубчатая травинка, по ней поползло нечто огромное, ужасное, с металлическим отливом на горбатой спине… а сама травинка не травинка, а огромное дерево, только не дерево, а нечто волшебное, огромное, неведомое, созданное огромными всемогущими богами, глаз ухватил движение внутри этой огромной трубы, солнце просвечивает толстые стены насквозь, из-за чего они как полупрозрачный изумруд, внутри тоже двигаются тени, сгущения, призраки, привидения, дивные лесные и древесные чудовища…

Стебель, чтобы не переломиться от собственной чудовищной тяжести и выстоять против ураганов, скреплен через равные промежутки толстыми кольцами, они наполовину утоплены в стены исполинской трубы, наполовину выступают валиками, из-за них труба поднимается не строго ровно, а коленами, с небольшими изгибами.

Он повернул голову, возвращаясь из колдовского мира в свой, где эти чудовищно огромные трубы волшебных деревьев всего лишь травинки, а он лежит бесцельно и бездумно, ожидая, пока Озбириш закончит свои дела, вот совсем близко мелкие остро пахнущие цветочки, с них поднимаются и ползут по небу растрепанные белые облачка, вот двигается по ромашке чудовищно огромный, раза в три крупнее Черныша, жук с металлическими надкрыльями, сейчас переберется на облачко и поедет, погрузив когтистые и крючковатые лапы в белый пух, как в снег… нет, опять он едва не провалился в колдовской мир, облака очень далеко, а жук – близко…

Потом плеск прекратился, рядом затопало, на миг все застыло, на Иггельда обрушился дождь мелких капелек, это Черныш отряхнулся, тут же рядом вздрогнула земля. Он приоткрыл один глаз, рядом тяжело вздувается огромный, блестящий от воды бок, чешуйки то раздвигаются, на миг становится видно нежное розовое мясо, то сдвигаются, задевая одна другую, Иггельд даже слышал хруст, переходящий в стрекочущий шорох.

Он отвернулся от дракона, вытянулся, разомлевший на солнце, задремал. Когда открыл глаза, в небе все так же кричат птицы, мелкая букашка тихонько стрекочет над ухом, в реке целыми стенами взлетает вода выше деревьев на берегу, мощные удары распугивают зверей в лесу, а оглушенная рыба всплывает кверху белым брюхом… Наверняка внизу по течению ее спешно хватают птицы, выдры и прочие мелкие звери. Он скосил глаз, лень даже повернуть голову, посреди реки страшно кипит вода, а посреди всей этой жути прыгает черный дракон, орет, глушит рыбу лапами, хвостом, крыльями, хватает пастью, плюется, а его хозяин лежит на берегу, греется, как кот на солнышке.

Сбоку и сверху надвинулась тень, густой голос пробасил с добродушной насмешкой:

– Что это он у тебя такой?

Иггельд открыл один глаз, прищурился от солнца, явно задремал, спросил непонимающе:

– Какой?.. Да играется просто. Ребенок ведь…

Озбириш покачал головой. Ребенок перекрыл все движение по реке, вверху и внизу придерживают ладьи и груженые шнеки, смотрят со страхом. Да и рыбы той – что собаке муха.

Черныш увидел возле родителя чужого, мигом выскочил, вытащив на себе массу воды, что, стекая обратно, размыла на берегу целый овраг, подбежал, в глазах любопытство и недоверие. Озбириш чуть побледнел, сказал заискивающим голосом:

– Мы с тобой уже друзья, правда?.. Уже знакомы, я свой…

Иггельд встал, потянулся.

– С делами закончили?.. Обратно?.. Черныш, лежать!.. Ну и что, если мокрый?.. В полете высохнешь.

Черныш с неохотой лег, оглядывался на такую, оказывается, восхитительную реку, пока по нему поднимались, соскальзывали, усаживались, что-то там привязывали, натягивали. Потом он услышал знакомый толчок, но еще раньше уловил нечто побуждающее встать и начать разбег для взлета.

Озбириш выждал, когда тяжесть отпустила, крикнул Иггельду в затылок:

– Все уладил!.. У них были, как они считают, уважительные причины, лодыри… Ладно, я со всеми разобрался. Да и кланяться теперь будут ниже… Подумать только, на драконе прилетел!.. Раньше только тцаров так возили…

Иггельд усмехнулся: в самом деле, одно дело – сами наездники, они такие же воины, как и пешие или всадники на конях, но чтобы вот так перевозить человека с места на место – это позволялось только тцару или тем, кого он пошлет. А он, Иггельд, не состоит на службе, он не выращивал своего дракончика на деньги тцара или какого-нибудь клана, так что он с ним свободен. И волен зарабатывать так, как изволит.

ГЛАВА 8

Озбириш велел садиться прямо во дворе его исполинского поместья, Иггельд поколебался, но если что не так, отвечает Озбириш, направил Черныша на середину подворья. Народ разбегался с криками, заметались всполошенные куры. Озбириш слез, крякнул довольно, велел:

– Жди, я мигом!