Безымянный

До русальего поселения они добрались уже к ночи, и, к великому удивлению Безымянного, ни одной русалки там не оказалось – по крайней мере, на первый взгляд. Да и поселением этот сбор землянок и нор тоже назвать язык не поворачивался.

Вместо русалок к Безымянному и Ване вышли низенькие и худые люди с бледной кожей и поношенной одеждой, сотканной из листьев папоротника и лопуха. Их неаккуратно выбритые головы украшали разномастные венки, в которые вплели как увядшие цветы и пожухлые ягоды, так и высушенных насекомых. Особо выделялись их глаза – округлые и широко распахнутые, они были невероятно тёмными, будто даже чёрными как беззвёздная ночь; хотя, возможно, так лишь казалось в надвигающемся мраке. В руках они держали заострённые палки и самодельные луки, а на Безымянного смотрели со смесью страха и интереса.

– Они нас не тронут, – пояснил Ваня, – Василиса объяснила им, что мы – друзья. Её друзья, конечно же. Лесной народ не считает пришельцев своими друзьями, но Василису они уважают.

– Ясно, – коротко ответил Безымянный. – Здравствуйте, и благодарю вас…

– Не общайся с ними, – предупредила птица, – а то наговоришь всяких глупостей и пиши-пропало. Даже не здоровайся, лучше просто кивай и принимай, что дают.

– Понятно, – сказал Безымянный и поймал на себе недовольный взгляд Вани. – Нет, правда! Мне всё ясно, буду молчать и слушать тебя.

– Вот и славно. Сегодня отдыхаем в пустующей землянке, а завтра пойдём к Василисе и русалке.

Лесной народ расступился перед ними, и Безымянный неторопливо последовал за сорокой, которая с полной уверенностью полетела вперёд, вглубь скупо освещённого чадящими факелами поселения.

– Одной русалке? – уточнил он у Вани, когда они подошли к удручающе выглядящей землянке с покосившейся зелёной крышей и давно засыпанным окном, которое когда-то выложили неаккуратно обработанными деревянными блоками.

– Один лес, одно заповедное озеро, одна русалка, – ответила птица, – и хватит на сегодня вопросов. Устал я уже от тебя. Я тебе не ходячий словарь.

И с этими словами Ваня кивнул клювом и упорхнул куда-то вверх, в неизвестном направлении, оставив Безымянного одного посреди этого странного и чем-то даже пугающего места. Он подумал о том, что можно прожить десятки лет в большом человеческом городе, наполненном кабаками, тавернами, всевозможными лавками и магазинами с заморскими товарами, спать в тёплой постели в окружении личной библиотеки и бесконечных сундуков с одеждами, наслаждаться обществом красивой жены и тройни резвых ребятишек, но так ни разу не услышать о том, что где-то на краю света, в самой глубокой чаще леса, за заповедными рощами и внушающими страх прогалинами, вот в таких вот ужасающих условиях живут всеми забытые существа, маленькие и лишённые всех благ культуры. И это если не вспоминать про лихо, которая, скорее всего, до сих пор пребывала в агонии и мучениях от своих ран.

– Надо было убить её. Нельзя было оставлять её такой… – вслух проговорил Безымянный и услышал, как от него отшатнулся один из лесных карликов, который прятался за стволом дерева и, как видимо, подглядывал за прибывшим в их деревню гигантом.

Безымянный лишь пожал плечами и с недовольным стоном забрался в узкий лаз землянки. Ему нужно отдохнуть перед завтрашним днём – особенно если выход из леса дастся ему с таким же трудом.

Глава 4: В объятиях русалки

Просыпаться не хотелось, ибо на улице очевидно стояло чрезвычайно раннее утро, о чём говорили пусть и яркие, но холодные лучи солнца, пробивающиеся сквозь неплотно закрытую и растрескавшуюся дверь землянки. Безымянный вполне мог позволить себе поспать ещё, тем более, что после встречи с лихом у него до сих пор не развеялся туман в голове – морок пусть и отступил, но ещё не до конца отпустил его разум. Однако лесной народ устроил на улице форменный шабаш – слышались их весёлые игровые крики, а пара-тройка особо громкоголосых представителей русальего поселения затеяли песню на своём протяжном и практически лишённом согласных букв языке. Они пели песню радости солнцу, которое вышло из-за облаков спустя долгих три месяца, восхваляя его живящий свет и согревающее тепло. Вместе с этим лесной народ пел о зелёных рощах, сокрытых в глуши озёрах с кристально чистой водой, юрких кроликах, которые живут под холмом и общаются с тамошними жителями, и вечно голодном медведе, что обитает в самом центре леса и раз в год выходит на охоту за всем, что движется. Песня лесного народа проста в плане мелодии, но слова произвели на Безымянного сильное впечатление – в них будто скрывался весь смысл их бытия, все горести и надежды, что витают в воздухе, все их мысли, переживания, чаяния. Они любят свою родину, свой лес и всегда бережно и с уважением относились к каждому дубу, берёзе, липе, клёну, буку; конечно, они не знали другой жизни, и им не с чем было сравнивать, но, судя по словам их песни, им это и не нужно.

Если верить песням лесного народа, то раньше леса дорастали до самых небес, а их листья были настолько большими, что в них можно было завернуть взрослого человека. Однажды один из волхвов Верхограда, древнего мифического города, отправился в лес за лекарством для великого князя и его княгини. Однако он никак не мог найти нужные ему цветы, а потому углублялся всё дальше и дальше, пока не достиг места, где утренняя роса заживляла любые раны, а ягоды вырастали до размеров увесистой репы. Именно там волхв увидел дерево, все листья которого свернулись подобно коконам насекомых, в то время как вокруг витал странный сладковатый аромат. Волхв испугался за дерево, решив что его пожирают невиданные ему насекомые, подобно тле или луковой мухе, а посему начал разворачивать один из листьев, намереваясь сжечь вредителей своим волшебным пламенем. Однако каково было его удивление, когда внутри он увидел не орды насекомых, а младенца с бледной кожей и абсолютно чёрными глазами. С той поры считалось, что именно так рождаются жители лесного народа, однако Безымянный почему-то в этом сомневался – они не производили на него впечатление порождений растений.

Он обмыл лицо из таза с мутноватой водой, прополоскал рот, подкрепился нехитрым завтраком из ягод и орехов, которые некто заботливо оставил при входе в землянку, надел на себя своё скромное обмундирование и вышел на улицу. Безымянный поморщился от яркого солнца, но и сам испытал настоящую радость от его света – проснувшись на болоте, он ещё ни разу не видел его лучей, и сейчас они казались ему чем-то сродни магии. Только вот странно, он почему-то помнил, что свет солнца должен быть жёлтым, как колосья только что народившейся пшеницы, но сейчас весь лес вокруг него был залит насыщенно оранжевым цветом, на удивление неестественным и каким-то… неправильным. Однако, что он мог знать? Его память представляла собой решето, в котором вполне могли остаться ложные представления об окружающем его мире.

Увидевшие его лесные жители сразу прекратили петь и побежали в разные стороны – чужеземец пугал их и сулил неудачи. Таковы поверья большинства малых народов, которые, в своё время, очень сильно пострадали как от захватнических армий людей, так и от религиозных фанатиков. Их использовали в качестве рабской силы, выставляли на потеху богатым князьям и царям, устраивали на них большую охоту, а иногда просто вырезали целые поселения под корень. Безымянный не знал, было ли это при правлении Сына Бога или до него, но факт оставался фактом – у малых народов не было причин доверять роду человеческому.

Около жилища его уже дожидался Ваня – сорока сидела на косяке распахнутой двери соседней землянки и деловито ковыряла клювом в своих перьях.

– Наконец-то, – недовольно проворчала птица. – Тебя ждать – летать разучишься.

– Самое утро же, – пожав плечами, отозвался Безымянный и огляделся.

При свете солнца поселение лесного народа производило ещё более удручающее впечатление: когда-то оно может и было богатым и развитым (по крайней мере, по меркам малых народов), но сейчас вымирало. Большинство землянок выглядело заброшенными – у них провалилась крыша, выломали двери, а лазы завалили уже утрамбованной землёй. В центре поселения расчистили круглую поляну, предназначавшуюся, скорее всего, для ярмарок и одиноких торговцев, но сейчас она поросла бурьяном, а в самом центре её возвышался исполинский муравейник. Жизнь уходила отсюда – Безымянному даже стало интересно, уходят лесные жители сами или вымирают от бедности. Сорока же будто услышала его мысли.

– Когда-то тут бурлила жизнь, – проговорил Ваня, – но потом… Потом что-то произошло. С приходом Сына Бога магия стала уходить из этого мира. Это почувствовали на себе даже такие ведуньи как Василиса – раньше она могла с лёгкостью перемещать целые горы, а сейчас ей нужны просто титанические усилия даже для того, чтобы летать в ступе.

– Я ничего не знаю об этом, – отозвался Безымянный. – Твои слова кажутся мне сказочными. Но если это так, то это лишь ещё одна причина, почему я должен выполнить свою миссию.

– Конечно! – согласилась птица. – Теперь ты будешь цепляться за любую соломинку, чтобы оправдать свою цель – ведь тебе её не избежать. Но ты ведь не знаешь: лесной народ намерено травил реки, которые используют люди для стирки своих вещей и даже для питья. Они стирали в них пелёнки, заворачивали в них своих младенцев, а потом… потом находили их мёртвыми, с ожогами вместо кожи и вытекшими глазами.

– И именно поэтому князья пошли на них войной?

– Кто знает. Никто не ведает, кто первым нанёс кому обиду. Но вместе с приходом Сына Бога все эти войны закончились. А магия… – Ваня помолчал, – как по мне, она может гореть синим пламенем.

Безымянный не нашёл, что ответить. Он знал лишь, что Сын Бога виновен, что он достоин смерти как никто другой, но вот почему… этого он никак объяснить не мог. Может и права была Василиса, когда давала ему свои советы. Может навязанной ему судьбы он избежать и не сможет, но вот понять, заслуживает ли Сын Бога смерти или нет – он просто обязан. Если это, конечно, вообще можно понять.

– Пойдём! – гаркнула сорока. – Чем раньше мы к ней придём, тем раньше сможем покинуть это проклятое место.

Безымянный не стал возражать: он последовал за сорокой, которая перебиралась с землянки на землянку и с ветки на ветку, при этом постоянно оглядываясь и озираясь, будто боясь, что кто-то совершит на неё нападение. Может лесной народ не брезговал охотой на сорок, кто знает? – как и всегда, у Безымянного в голове покоился целый объём базовой информации о жителях леса, но вот детали ускользали от него, расплывались в разные стороны, растворялись на самой периферии его сознания.

Они добрались до середины поселения, где лесные жители были уже не так малочисленны – они сбивались в группки и общались на своём лишённом согласных языке, как видимо, не зная, что Безымянный может их понимать. Кто-то считал его посланником Сына Бога, кто-то заверял, что его привели, дабы отдать в жёны Русалке, а другие, наоборот, утверждали, что он пришёл убить её, а после этого увезти их всех в рабство в Радоград и на Княжий Холм. Однако никто не испытывал к нему симпатий – Безымянному невольно казалось, что дай им волю, они бы с удовольствием разорвали его на части.

– А Сын Бога присылает сюда людей? – спросил с интересом Безымянный у сороки. – За младенцами, то есть…

– Нет, – ответил Ваня, – у них не рождаются дети. Легенда говорит, что они рождаются из листьев древних деревьев…

– Да, я знаю легенду, – поддакнул Безымянный.

– Тогда что спрашиваешь?

– Это легенда. Они же должны как-то приумножать свой род…

– Должны, – согласилась птица, – но, как видишь, у них это не очень хорошо получается. Хотя к водяным Сын тоже не наведывается. Создаётся ощущение, что ему интересны лишь люди, да более-менее развитые малые народцы – домовые, полудницы, полевики, стухачи… Так что нет. Напрямую они от него не страдают.

Безымянный снова огляделся: к его удивлению он увидел некое подобие кузницы – почти полностью разрушенное бревенчатое строение, полностью выгоревшее позади и обвалившееся спереди. На назначение дома указывала сохранившаяся и почти полностью утопшая в разросшейся траве наковальня – примитивная и грубо отлитая, но всё же наковальня. Раньше лесной народ владел мастерством придания формы металлу – это говорило о многом.

Остаток пути они провели в молчании и размышлениях. Третий Мир казался Безымянному одновременно чуждым и знакомым – некоторые вещи казались ему сами собой разумеющимися, в то время как другие воспринимались как настоящий абсурд – фантасмагория, в которую он попал против своей воли и теперь барахтается как брошенный в воду котёнок. Кажется, что даже новорожденным приходится проще – их разум ещё достаточно мал, чтобы задаваться большим количеством вопросов, а потому они усваивают новое медленно и размеренно, в то время как Безымянный буквально прогибался под весом всех тех знаний, что сваливались на него каждый час. И он понимал, что для успешного исполнения его миссии этого мало, катастрофически мало.

Наконец они добрались до границы поселения, где снова начиналась чаща – ещё более тёмная и отталкивающая, чем та, через которую они продирались вместе с Ваней. Только на этот раз посреди неё пролегла тропа – чётко выраженная и вытоптанная, она производила воистину зловещее впечатление. Над узким ходом нависали кривые пальцы облысевших ветвей, а по бокам рассыпали что-то белое… будто… кости. Десятки, сотни рыбьих костей, они походили на лезвия ножей и остро наточенные наконечники стрел – один неверный шаг, и в ногу тут же вопьются тысячи зазубренных игл. Безымянный дажё поёжился от такого зрелища.

При входе в чащу стояла закрытая корзина, где определённо кто-то возился и настойчиво пытался вырваться. До слуха Безымянного донеслись странные щелчки, будто кто-то пытался играть на ложках, но только без какого-либо ритма или последовательности.

Ваня подлетел к корзине, уселся рядом с ней, деловито клюнул какую-то крупную чёрную букашку, которая тут же вырвалась из клюва и пустилась наутёк, и обратил свой взор на Безымянного.

– Возьми корзину, вручишь ей.

Безымянный поднял бровь и опасливо приблизился к корзине. Он просто не мог не заглянуть внутрь, ибо его любопытство приняло воистину детские размеры – он аккуратно приподнял крышку и тут же отдёрнул руку, ибо в него попыталась вцепиться внушительных размеров зелёная клешня.

– Раки?! – прикрикнул он и уставился на сороку, которая, он готов был поклясться, улыбалась.

– Русалки их просто обожают! – довольно проговорил Ваня. – Эта вообще лопает почём зря. Так что преподнесёшь ей раков и будешь у неё в милости.

– Ты уверен?

– Нет, – быстро ответила птица, – но так сказала Василиса, а ни у меня, ни у тебя нет причин ей не доверять.

– У меня нет причин хоть кому-нибудь доверять…

– Но всё же ты здесь.

– Это меня и удивляет больше всего, – процедил сквозь зубы Безымянный и решил, что раз уж он здесь оказался, посреди русальего леса, то надо идти до конца.

Он аккуратно проверил, надёжно ли прикрыта крышка корзины и ухватил её обеими руками, искренне при этом надеясь, что путь до русалки не будет слишком уж длинным. Ваня же, ничего не говоря, безропотно вспорхнул и исчез во тьме рощи, куда даже не пробивались лучи яркого утреннего солнца. Делать было нечего – Безымянный шагнул за ним, навстречу своей судьбе.

Первое, что открылось взору Безымянного после долгой прогулки сквозь мрачный лесной коридор, был золотой огонь – по крайней мере, так могло показаться на первый взгляд. На самом деле это было лесное озеро, покрытое сотнями ярко-белых цветов с крупными лепестками и подрагивающими стебельками и освещённое полуденным солнцем, которое и создавало эффект пламени – настолько оно было яркое и живое. С каждой стороны озера в него впадали бодрые и игривые ручьи, чьи крупные брызги походили на россыпи бриллиантов. Безымянному даже захотелось зажмуриться, но вместо этого он лишь распахнул глаза и не мог отвести взгляда от фантастической и завораживающей картины. После отталкивающих и тёмных панорам леса, огненное озеро показалось ему настоящим чудом, которое захватывало его целиком и полностью и вводило в некое подобие транса.

Через самый центр огненного озера пролегала тропа из стёртых валунов, по которой можно было пройти лишь при помощи недалёких прыжков. Каждый булыжник увит зелёными лианами с лихорадочно-жёлтыми цветами, а округлые берега укутаны в красно-ягодный плащ – и надо сказать, что таких крупных и налитых ягод Безымянный не видел никогда в своей жизни. Точнее, он точно знал, что в обычной жизни встретить такие крупные ягоды фактически нельзя – помнить он в принципе ничего не мог. Огненное озеро определённо обладало какой-то живительной силой, и было ли это связано с магией русалки, или же наоборот – магия русалки происходила из этого источника, было ещё неясно.

Магия же у неё точно была – по крайней мере, так можно было судить по её голосу. Он распространялся по воздуху хрустальным кружевом, лился в такт прохладному ветерку, что бегал над гладью озера, создавая изощрённые узоры на блестящей глади, играл в догонялки с огненными лучами солнца и воспевал хвалу всему волшебству природы, которое создало здесь такое маленькое, но одновременно великое чудо. Её голос, полный жемчуга и сравнимый с перезвоном горного источника, проникал в самую душу, проходил сквозь всё тело, наэлектризовывая его и будто наполнял силами и одухотворённостью. Она пела про любовь, что витает вокруг каждого живого существа, про дальние края, недоступные обычному человеку, про перелётных птиц, которые видят мир с невероятной высоты, – немудрено, что песни русалок всегда привлекали не только охочих до женской красоты мужчин, но и любого человека, насколько черства не была его душа и насколько корыстны не были его намерения. Воистину, этот голос не знает границ и располагается далеко за понятиями добра и зла.

В самом же центре огненного озера, в окружении высоких бутонов осоки, расположился сотканный из корней циклопического дерева, что доминировало над водной гладью, остров, на котором и расположилась та, к которой они с Ваней так долго стремились. Надо сказать, что русалка никак не соответствовала своему окружению и казалась лишним и враждебным элементом во всей этой чуть даже не божественной картине. Когда-то она может была красивой и привлекательной, соблазняя незадачливых путешественников и затаскивая их в свою паутину обмана, но сейчас… сейчас русалка производила впечатление ожившего трупа, какой-то ошибки природы, которой не место во всём этом великолепии.

Её распухшее тело, иссушенное вытянутое лицо, длинные гипертрофированные руки и ноги, – буквально вся её кожа покрылась тёмно-зелёными пятнами, влажными и бугристыми, на локтях и коленках проступали кровавые трещины, а глаза выглядели потухшими и умирающими. Волосы, ранее напоминавшие изумрудного цвета водоросли, иссохли и выпали и сейчас на голове виднелись неприглядные залысины, покрытые коркой и коростой. Ногти доросли до таких размеров, что вросли в кору, и русалка могла шевелиться лишь при помощи резких движений, что сотрясали дерево и вспугивали сидящих на ветвях птиц – зябликов, крапивников, овсянок, свиристелей и поползней. Сама же русалка расположилась на дереве, посреди широких ветвей, которые формировали будто специально для неё сотканное ложе – от того же места, где она сидела, распространялись чёрные трещины, из которых сочилась странная и мерзкая на вид бурая жижа. Если когда-то русалка олицетворяла собой жизнь и беззаботность, то сейчас она превратилась в буквальное олицетворение разложения. Безымянный знал про то, как русалки выживают и чем именно они занимаются, прячась в глубоких лесных чащах: их пение очаровывает незадачливых и неподготовленных путников, завладевает их сознанием и заводит в своё обманно красивое логово. Там русалки окончательно порабощают их разум и тело, и пока путники наслаждаются умопомрачительным и внеземным голосом, они становятся трапезой для этих вечно голодных существ. Действительно, стоило Безымянному вглядеться в огненно-золотую гладь озера, как он понял, что всё его дно усеяно дочиста обглоданными костями – как человеческими, так и принадлежащими представителям других народов. Кто знает? – может нынешний внешний вид русалки стал её расплатой за тысячи невинных жертв?

– Что ты встал?! – услышал он недовольный шёпот Вани прямо у себя над ухом. – Невежливо же! Иди к ней!

Безымянный снова обратил свой взор на дерево русалки и обратил внимание, что прямо рядом с его стволом стоит Василиса – она распустила медно-русые волосы и теперь они покрывали всё её тело до самого пояса, а сама она облачилась в аккуратно и искусно скроенный кафтан. Если раньше она производила впечатление замученной работой крестьянки, то сейчас в ней появилась благородная осанка, а само её лицо светилось силой и уверенностью.

– Да, конечно, – отозвался Безымянный и сделал первый шаг на близлежащий валун, который оказался совсем не скользким, как могло показаться на первый взгляд. – А что говорить?

– Ничего, – подсказала сорокаю – Просто предложи ей раков и… и молчи. И уж тем более не говори ничего про её внешность: если хочешь знать, то она до сих пор считает себя писаной красавицей.

– А что случилось? – всё так же шёпотом спросил Безымянный.

– Голод, – коротко отозвалась птица. – Просто голод.

Дальше говорить было небезопасно, ибо русалка обратила на них внимание и теперь дотошно изучала Безымянного с головы до пят, будто пытаясь найти в нём что-то, что могло заинтересовать её. Он был на самой середине озера, когда она прекратила песню и улыбнулась ему, обнажив ряд чёрных и наполовину раскрошившихся зубов – если раньше на её лицо можно было хоть как-то смотреть без содрогания, то сейчас Безымянный невольно отвёл взгляд. В ответ на это русалка рассмеялась своим хрустальным смехом, подобным тысячам дождевых капель, и проговорила:

– О, да, я знаю, перед моей красотой невозможно устоять, – просто удивительно, как у этого вживую гниющего существа мог быть такой восхитительный и околдовывающий голос, от которого душа пела и хотела вырваться из тесных оков тела на волю, – однако не волнуйся, Безымянный, я не стану тебя соблазнять, как я это сделала с сотнями благородных мужей, что приходили ко мне на поклон.

– Я благодарю тебя, – собрав волю в кулак, ответил Безымянный. – Я принёс тебе дар, – он перепрыгнул на остров и аккуратно поставил корзину у корней дерева. – Это раки. Самые отборные, которых мы только смогли найти.

– Раки… – в голосе русалки одновременно послышались удовлетворение и разочарование, если это вообще было возможно. – Раки действительно чрезвычайно вкусны, и я обожаю высасывать сладкое мясо из их дёргающихся клешней. Но… но глядя на тебя… глядя на тебя я не могу не вспомнить те времена, когда мой голос распространялся по всему лесу, опоясывал каждое дерево, струился через плотный воздух и…

– Мы не за этим пришли к тебе, – оборвала её тираду Василиса, причём таким тоном, который не терпел никаких возражений. – Мы с тобой говорили об этом, или ты уже забыла о данной мне клятве?

– Я не забыла, – отозвалась русалка. – Я не нарушу своё слово, пусть я и голодна.

– Прошу прощения, что прерываю вас, дамы, – решил проявить инициативу Безымянный, – однако у меня в планах не было посещать это место и лицезреть твою красоту, о, госпожа леса. Я оказался здесь по воле случая, но не своему собственному выбору, и у меня нет желания затягивать этот разговор на слишком долгое время, – он посмотрел на Василису, которая ответила ему осуждающим, но при этом очень заинтересованным взглядом, – поэтому я задам лишь один вопрос: что я здесь делаю?

– Прошу простить моего спутника… – начала было Василиса, но русалка лишь вяло взмахнула рукой и рассмеялась, запрокинув голову назад и обнажив скукожившуюся и покрытую пятнами шею.

– Ты права, Василисонька, ты правда права, – сквозь смех проговорила она, – он и правда уникален и есть в нём что-то… нездешнее. Я бы многое отдала, чтобы спеть мою песню вместе с ним.

– Однако мы не за тем здесь, – ответила ведунья. – В великой тайне я поведала тебе о том, что случилось с Безымянным и о его миссии. Я знаю, как сильно ты ненавидишь Сына Бога, а посему раскроешь нам тайну, что ведома тебе ещё с самого начала его правления: где его можно найти?

Безымянный поднял брови и даже не постарался скрыть своё удивление: учитывая, что Сын Бога был единым правителем Третьего Мира, то он исходно предположил, что каждый его житель будет знать, где находится его дворец, замок или просто твердыня. Теперь же выяснялось, что этого не знает даже Василиса, которая, как он уже успел понять, была могущественной ведуньей, с которой считались даже такие легендарные и смертельно опасные существа как русалки. Русалка же задумалась и подтянула острые колени так, что они почти закрыли её серые глаза. Наконец она покачала головой и спросила: