Морской спецназ. Звезда героя

– Да уж, – буркнул молодой, – ученого учить – только портить.

Он поискал глазами и, не найдя на столе подходящей посуды, выплеснул чай из своей чашки за перила террасы. После чего, не спрашивая разрешения, дотянулся до бутылки, налил себе почти полную чашку и выпил коньяк залпом, как воду.

– И будет, – сказал бритоголовый, неодобрительно наблюдавший за его манипуляциями с бутылкой. – Пока дело не закончим, капли в рот не бери. Вино – плохой советчик, тем более когда и на трезвую-то голову не знаешь, как выкрутиться. И имей в виду: вздумаешь дурить, как это у тебя заведено, – привяжу к столбу и буду лупцевать, покуда все дерьмо не выбью.

Молодой человек, загорелые бицепсы которого вздувались внушительными буграми, а грудная клетка своей выпуклостью напоминала приличных размеров наковальню, в ответ лишь нерадостно усмехнулся, поскольку знал: собеседник не шутит и сил у него достаточно, чтобы скрутить в бараний рог хоть пятерых противников его комплекции.

– Кстати, – спохватился бритоголовый, – а шпалер где?

Вместо ответа молодой задрал на животе тельняшку, продемонстрировав черную рукоятку засунутого за джинсы пистолета.

– Очумел? – ужаснулся бритоголовый. – А ну, давай сюда! Как говорится, от греха подальше…

Криво пожав одним плечом, молодой не без труда вынул из-за пояса и небрежно бросил на скатерть тяжелый четырехствольный ПП. Чашки и блюдца жалобно звякнули. Укоризненно качая головой, бритоголовый жестом фокусника набросил на пистолет расшитое красными петухами вафельное полотенце и вместе с ним убрал оружие куда-то под стол.

Когда молодой наконец ушел, слишком сильно хлопнув застекленной дверью террасы, бритоголовый вполголоса отпустил короткое непечатное словцо, а после, немного подумав, по примеру молодого выплеснул чай за перила, налил в чашку коньяку, закурил новую сигарету и стал размышлять, рассеянным взглядом следя за полосатым парусом небольшой прогулочной яхты, что бороздила лазурную гладь Новороссийской бухты.

* * *

Тяжко скрипя рассохшимся паркетом, капитан второго ранга Машков в последний раз пересек по диагонали тесный кабинет и наконец уселся за стол. Капитан-лейтенант медицинской службы Кукушкин, еще со времен учебы в военно-медицинской академии не расстававшийся с прозвищем капитан Кук, демонстративно потер шею, затекшую от попыток удержать командира части в поле зрения, не вставая со стула. Волосы у капитана Кука были густые, рыжеватые, а в чертах смешливого круглого лица угадывалось что-то лисье. Несмотря на профессию, которая не требовала от него изнурительных физических тренировок, доктор Кукушкин пребывал в недурной спортивной форме. Впрочем, по сравнению с Машковым он смотрелся жидковато, хотя кавторанг Машка был сложен не как борец или тяжелоатлет, а скорее как волейболист. С некоторых пор Машков начал катастрофически лысеть; судя по всему, это его как-то задевало, и, чтобы не расстраиваться по пустякам, он регулярно выбривал голову до блеска. Сухое костистое лицо с крючковатым, как клюв хищной птицы, носом выглядело хмурым и озабоченным. Капитан Кук тоже не видел в происходящем поводов для веселья, но его улыбчивая физиономия была устроена таким образом, что всякому, кто видел на ней угрюмое выражение, первым делом приходила в голову мысль о притворстве.

– А ты не мог ошибиться? – спросил Машков.

– В чем именно? – надменно осведомился капитан Кук. – В констатации смерти или в установлении ее причин? По-твоему, моей квалификации хирурга недостаточно, чтобы отличить труп от живого человека? Или ты думаешь, что парень, в головном мозгу которого засел дротик от ПП, мог скончаться от сердечной недостаточности?

– Извини. – Машков налил себе воды из графина, отхлебнул и сморщился – вода оказалась теплая и отдавала хлоркой. – Просто у меня эта история до сих пор не укладывается в голове. Сам он застрелиться не мог?

– Я не эксперт, – сочувственно кивая головой, сказал Кукушкин, – но его пистолет был в кобуре, а я сильно сомневаюсь, чтобы после такого удачного выстрела у него хватило сил на то, чтобы спрятать оружие.

– Может, кто-то из матросов его туда сунул, чтобы не забыть? – с надеждой предположил Машков.

– Хорошая версия, – оживился военврач. – Надо быстренько подготовить пару-тройку свидетелей из старослужащих. Дескать, получил письмо от любимой девушки, неделю ходил сам не свой… И что с того, что пистолеты были не заряжены? Ему ничего не стоило заранее припрятать где-нибудь один-два заряда – ты же знаешь, матросы просто не могут устоять, когда представляется возможность стянуть то, что плохо лежит, просто из спортивного интереса. А теперь, стало быть, этот заряд ему пригодился. Загнал он его, значит, в пистолетик, отыскал укромное местечко и вышиб себе мозги… Отличная версия! Я бы написал тебе справочку, что он был с психическими отклонениями, но это уже получилась бы медвежья услуга: как, скажут, ты психу оружие доверил, зачем больного под воду пустил?

– Хватит молоть чушь, – устало попросил Машков. —Нашел повод для зубоскальства!

– А я не зубоскалю, – мрачнея, сообщил капитан Кук. – Я предлагаю тебе выход из положения. И, заметь, не самый плохой. Он удобен для всех…

– В том числе и для убийцы, – перебил кавторанг. – В моей части – убийца. В голове не укладывается!

– Про голову ты уже говорил, – напомнил жестокий, как все хирурги, Кукушкин. – И потом, чему ты удивляешься? К тебе приходят вчерашние школьники, и ты трудишься не покладая рук, превращая их в профессиональных, квалифицированных убийц. Так что удивительного в том, что один из них решил наконец применить полученные знания на практике?

– Избавь меня, пожалуйста, от риторики, – проворчал Машков. – Где тело?

– В гарнизонном госпитале. Своего морга, как ты знаешь, в нашей медсанчасти нет, вот и пришлось отправить…

В дверь постучали, и в кабинет, не дожидаясь ответа, вошел молодой лейтенант – тот самый, что командовал учебным погружением, во время которого кто-то очень ловко застрелил старшину второй статьи Лопатина из табельного оружия боевых пловцов – подводного пистолета. Лейтенант был бледен и хмур, поскольку не без оснований побаивался, что в грядущем расследовании ему отведена незавидная роль козла отпущения.

– Осмотр оружия закончен, товарищ капитан второго ранга, – доложил он.

– Ну и?.. – спросил Машков.

Лейтенант покосился на капитана Кука. Строго говоря, капитан-лейтенант был здесь посторонним, при котором обсуждать служебные вопросы не полагалось. Но, во-первых, он приходился командиру другом, а во-вторых, знал об этом деле не меньше, а может быть, и больше других, поскольку первым осмотрел труп старшины, как только его доставили на берег. Кроме того, подписка о неразглашении служебной тайны распространялась на Кукушкина в такой же мере, как и на любого другого офицера в отряде.

– На затворе пистолета матроса Кокорина обнаружены следы порохового нагара, – с неохотой сообщил лейтенант.

– Кокорин? – нахмурился кавторанг, которому эта фамилия мало что говорила.

– Матрос последнего призыва, – пояснил лейтенант.

– А, это такой здоровый, кровь с молоком, губастый! вспомнил Машков. – На теленка похож. Да ну, чепуха! С чего бы ему стрелять в Лопатина? У него же на лбу написано, что он мухи не обидит.

Доктор Кукушкин с сомнением побарабанил пальцами по столу.

– Хочу тебе напомнить, какой частью ты командуешь, – мягко произнес он. – Если в твоем отряде имеется боец, который мухи не обидит, тебя надо гнать отсюда взашей. Вместе со штатным психологом. Кстати, ты помнишь его рапорт?

– Чей? – не понял занятый своими мыслями кавторанг.

– Психолога. Насколько я помню, речь там шла именно о Кокорине. Нашему мозгоправу показалось, что по психологическим характеристикам этот матрос плохо приспособлен к выполнению наших задач и что у него имеются определенные трудности с вхождением в коллектив. Ну а что касается твоего вопроса – с чего бы ему стрелять в старшину, – так я тебе вот что скажу, дорогой ты мой товарищ капитан второго ранга: кончай прикидываться дурачком. Хороша постановка вопроса: зачем салаге стрелять в старослужащего!

– Месть за дедовщину? – с сомнением спросил Машков. – Какого дьявола, лейтенант?! Что это вы развели у себя в подразделении?

– Виноват, – сказал лейтенант, который мог бы и вовсе ничего не говорить, поскольку вопрос был сугубо риторический.

– Допрыгались, сволочи, – с отвращением процедил Машков. – Доскакались! Это ж не драка, а убийство! Умышленное. С применением, чтоб его, табельного оружия.

– А может, несчастный случай, товарищ капитан второго ранга? – робко предположил лейтенант.

– Да вы что сегодня, сговорились, что ли?! – взорвался Машков. – Думай, что ты несешь, голова еловая! Какой несчастный случай, когда по инструкции пистолеты должны были быть пустыми?!

– Они и были пустыми, – сообщил лейтенант. – Боеприпасы бойцам не выдавались, я лично присутствовал при вскрытии оружейной комнаты…

– Так как, скажи, можно случайно застрелить человека или застрелиться самому из незаряженного пистолета?! Получается, этот Кокорин из молодых, да ранний. И зарядом ухитрился разжиться, и на борт его протащил, и на цель вышел раньше старшины. И, главное, в нужный момент рука не дрогнула… А по нему нипочем не скажешь. Видно, крепко достали парня…

– А я всегда говорил: если существует проблема, ее надо решать, а не ждать, когда она сама рассосется. Потому что она не рассосется, и, если ты ее не решаешь, за тебя это сделает кто-то другой, – подлил масла в огонь неугомонный Кукушкин.

Некоторое время Машков сверлил приятеля тяжелым взглядом, который, казалось, был способен продырявить насквозь бетонную стену. Увы, капитан Кук был сделан из материала, прочностью многократно превосходившего бетон, так что заряд начальственного негодования, выпущенный в него товарищем кавторангом, был истрачен впустую.

Пока командир части упражнялся в гипнозе, в тесном, пропахшем табачным дымом, затхлыми бумажками, сапожным кремом и офицерским одеколоном кабинетике с портретом президента на стене и тяжелым облезлым сейфом в углу царило тяжелое молчание. Все присутствующие понимали: дедовщина – это такая зараза, избавиться от которой труднее, чем от экземы. Трудно сказать, откуда она берется, но, заимев ее, можно не сомневаться: это надолго.

– Товарищ капитан второго ранга, – рискнул первым нарушить затянувшееся молчание лейтенант, – разрешите доложить. По-моему, мы напрасно торопимся. Вы сами говорите, не мог Кокорин этого сделать…

– А не ты ли минуту назад докладывал о результатах осмотра оружия? – сердито буркнул Машков, в сознании которого губастая наивная физиономия матроса Кокорина никак не желала увязываться с образом хладнокровного, расчетливого убийцы. Да и стянуть во время учебных стрельб заряд для ПП, пожалуй, мог бы кто угодно, только не этот белобрысый теленок из глухой курской деревни.

– Понимаете, товарищ кавторанг, – горячо заговорил лейтенант, – следы порохового нагара на затворе действительно имеются. Но это именно следы, и притом совсем слабые. Сделав выстрел, вычистить оружие он не мог – не было времени. Поэтому можно предположить, что нагар остался от предыдущей чистки. Наверное, просто схалтурил…

– Пистолет где? – отрывисто спросил Машков.

– Вот…

Лейтенант неожиданно вынул из кармана и, шагнув вперед, с негромким стуком положил на стол тяжелый четырехствольный пистолет.

– Совсем ополоумели, – с тихим отчаяньем произнес кавторанг, глядя на пистолет. – Это ж не просто табельный ствол, а улика в уголовном деле! А ты с ним по всему расположению расхаживаешь, будто так и надо… Ну-ка, что тут у вас?..

Несколькими умелыми, отточенными до автоматизма движениями разобрав пистолет, Машков придирчиво осмотрел затвор, заглянул в стволы, понюхал и снова вернулся к затвору.

– Действительно, нагар, – пробормотал он недовольно. – И действительно старый. Схалтурил… Поневоле схалтуришь, если чистишь оружие за себя, за того парня и еще за половину группы… Бардак в подразделении, лейтенант! А что он говорит, этот Кокорин?

Лейтенант пожал плечами.

– А что он может говорить? Ничего не видел, ничего не знаю, ни в кого не стрелял. На цель вышел одним из последних, когда тело уже обнаружили…

– Ты ему веришь?

Лейтенант пожал плечами. Он был совсем молодой, белобрысый, как Кокорин, с заметно оттопыренными ушами и по-мальчишечьи вздернутым носом, но на черном сукне форменной куртки была хорошо видна одинокая орденская планка, цвета которой многое могли рассказать человеку, разбирающемуся в боевых наградах.

– Верят в церкви, – сказал он задумчиво и тут же спохватился: – Виноват, товарищ…

– Все правильно, – оборвал Машков. – Продолжай.

– Обстоятельства ни о чем конкретном не говорят, – продолжил лейтенант. – Кокорин действительно прибыл на место последним, но это ничего не значит – он мог отсиживаться где-нибудь в сторонке, дожидаясь, когда подтянутся остальные. Но вот вопрос: как он ухитрился попасть туда раньше Лопатина? Я специально высадил старшину как можно ближе к объекту учебного минирования, чтобы он мог контролировать процесс. То есть Кокорин был почти в два раза дальше от цели, чем он. К тому же Лопатин мастер спорта по плаванию, да и опыт у него, согласитесь… А Кокорин – новичок, родом из деревни, где единственный водоем – речушка воробью по колено. Он, когда к нам пришел, даже плавать толком не умел, и компас в руки он впервые взял тоже здесь, в учебном классе.

– Звучит логично, – кивнул Машков, – если только этот губошлеп с самого начала не водил тебя за нос.

– А зачем? – с жаром воскликнул лейтенант. – Не хотите же вы сказать, что этот мальчишка спланировал все заранее и добился назначения к нам в отряд только затем, чтобы шлепнуть Лопатина?

– А почему бы и нет? – подстрекаемый духом противоречия и вполне понятным при сложившихся обстоятельствах человеческим раздражением, сказал Машков.

– Да, – неожиданно поддержал его капитан Кук. – В литературе описана масса таких случаев.

– В медицинской? – удивился кавторанг.

– В детективной.

– Тьфу! – Машков безнадежно махнул рукой: доктор был неисправим. – Излагай дальше, – обратился он к лейтенанту, – ты ведь наверняка еще не иссяк.

– Так точно, – сказал тот. – То есть никак нет, не иссяк.

– Ну?..

– Есть еще одно обстоятельство, свидетельствующее в пользу Кокорина, – продолжал лейтенант. – Месть за дедовщину, говорите? Но Лопатину оставалось прослужить буквально пару месяцев до демобилизации. Он был уже почти гражданский, а такие молодежь не прессуют – наоборот, снисходительно ей покровительствуют. А «воспитанием» салаг занимаются «караси» и «бакланы». Если бы убили кого-то, кто прослужил год-полтора, я бы с вами согласился. А если Лопатину отомстили за какието старые, годичной давности дела, то сделал это в любом случае не Кокорин, которого в ту пору здесь и в помине не было, а кто-то призывом постарше. Что мы имеем против него – пару неотчищенных пятнышек нагара на затворе?

Слушая его, капитан второго ранга Машков как-то незаметно извлек из кармана черных форменных брюк белоснежный носовой платок. Когда капитан Кук обратил на него внимание, оказалось, что кавторанг Машка уже держит пресловутый затвор в руках и рассеянно трет его платком. Брови капитан-лейтенанта медицинской службы Кукушкина изумленно приподнялись, и он поспешил придать лицу индифферентное выражение. Все было ясно: командир взвесил улики и обстоятельства, сделал выводы и принял решение, взяв, как обычно, всю ответственность за последствия на себя. Это, разумеется, не было попыткой скрыть происшествие: свежий труп с огнестрельным ранением в голову – это такое шило, что вылезет из любого мешка. Машков пытался оградить своего бойца от несправедливого, по его мнению, обвинения. С точки зрения уголовного законодательства его поведение, несомненно, выглядело крайне предосудительным, но чисто по-человечески Кук его отлично понимал и полностью поддерживал. В конце концов, не имея в руках так называемой улики, позволяющей сделать из молодого матроса козла отпущения, следствие, быть может, станет работать всерьез и найдет настоящего убийцу…

Врач посмотрел на лейтенанта. Взгляд лейтенанта был устремлен поверх головы Машкова, в окно, за которым мерно грохотали по асфальтированному плацу тяжелые матросские башмаки и сотня здоровых молодых глоток не столько пела, сколько выкрикивала: «С нами Бог и Андреевский флаг!» Судя по выражению лица, лейтенант либо увидел на плацу что-то очень интересное, либо был большим любителем строевой подготовки.

– На обед пошли? – продолжая возить платком по маслянисто поблескивающему затвору, нейтральным тоном спросил у него кавторанг. Благоухающий одеколоном платок буквально на глазах превращался из белоснежного в грязносерый с желтоватыми разводами и черными пятнами.

– Так точно, – тем же нейтральным, хотя и не столь меланхоличным тоном ответил лейтенант.

– А Кокорин где?

– В кубрике. Под охраной дневального.

– Охрану снять, – распорядился Машков, – бойца отправить в столовую.

– Без конвоя?

– Без.

– Разрешите выполнять?

Теперь в голосе лейтенанта звучало удовлетворение, почти радость. Машков едва заметно усмехнулся.

– Погоди. – Он отложил в сторону безнадежно испорченный платок и придирчиво осмотрел затвор. – Дьявол, пригорело все, зубами не отдерешь…

Он снова взялся за платок, и в этот момент дверь кабинета вдруг распахнулась без стука. Машков поднял голову, и сердитое выражение на его лице мигом сменилось кислой миной.

– Уже настучали, – сказал он, с откровенной досадой разглядывая стоящего на пороге человека.

Человек был одет в армейские брюки защитного цвета и зеленую офицерскую рубашку с коротким рукавом. Погоны его были украшены четырьмя звездочками и эмблемой со стилизованным изображением щита и двух скрещенных мечей.

– Капитан Жигалов, военная прокуратура, – представился он, отчетливо козырнув. – Прибыл для расследования происшествия… Виноват, – хищно подобравшись, перебил он себя, – а что это у вас, товарищ капитан второго ранга?

– Черт возьми, – процедил Машков и с отвращением швырнул на стол затвор, который так и не успел отчистить.

Глава 4

Миновав КПП, потрепанный «уазик» покатился по сухому пыльному асфальту – мимо двухэтажного здания офицерского общежития, мимо приземистой длинной столовой, вдоль обсаженного старыми платанами, расчерченного полустертыми белыми линиями плаца с дощатой трибуной и флагштоком, на котором бессильно обвисло линялое полотнище военно-морского флага, – миновал сложенную из желтоватого ракушечника казарму и остановился перед беленым домиком штаба. На некотором удалении, горланя строевую песню, промаршировала в сторону учебного корпуса короткая колонна одетых в выгоревшие на беспощадном южном солнце робы матросов под командованием двигающегося расслабленной походкой старшины.

Как только «уазик» остановился, температура в кабине сразу же начала угрожающе расти, как будто машина была огромной кастрюлей, под днищем которой кто-то включил мощную газовую горелку. Иван Одинцов поспешно распахнул заедающую дверцу и выбрался наружу. Увы, ожидаемого облегчения это действие ему не принесло: солнце ударило по голове, как гигантский раскаленный молот, а размягченный асфальт швырнул отраженный жар прямо в лицо. Забрав с заднего сиденья легкий обшарпанный чемодан, Одинцов с лязгом захлопнул дверь и махнул рукой водителю – веселому разговорчивому матросу из комендантской роты.

– Удачи вам на новом месте, товарищ капитан третьего ранга! – крикнул тот на прощанье, скаля в улыбке крупные белые зубы.

«Уазик» душераздирающе скрежетнул шестернями коробки передач, чихнул глушителем и укатил, оставив после себя медленно тающее в густом горячем воздухе облачко бензинового перегара.

Держа в левой руке чемодан, Одинцов огляделся. Новое место службы ему не нравилось: все здесь было какоето пыльное, приземистое, неказистое, будто игрушечное. К тому же солнце палило так, что служить не хотелось, хотелось купаться, загорать и флиртовать на пляже с девчонками. Спина у него вспотела, под мышками было горячо и липко, и ручка чемодана сделалась скользкой от пота. «Чертово пекло», – с неудовольствием подумал он и, поудобнее перехватив норовящий выскользнуть из пальцев чемодан, двинулся к штабу.

Укрепленная слева от двери стеклянная табличка с потрескавшимися серебряными буквами на густо-синем фоне свидетельствовала о том, что веселый матросик из комендатуры доставил его точно по адресу: номер войсковой части был именно тот, что значился в выданном Одинцову предписании. Сильная пружина затрещала и заныла, когда капитан третьего ранга потянул дверь на себя; по достоинству оценив ее сопротивление, Одинцов, войдя, предусмотрительно придержал дверь рукой, чтобы избежать унизительного толчка в кормовую часть своего организма.

Поднявшись по истертым ногами ступенькам, он открыл еще одну дверь, на этот раз, слава богу, без пружины, и очутился лицом к лицу с вестовым. Вестовой, рослый матрос с красной повязкой на рукаве, скучал в коридоре штаба, привалившись плечом к стене рядом с дверью, за которой, судя по некоторым признакам, располагался гальюн. Увидев офицера, он принял строевую стойку, козырнул и шагнул вперед, преграждая дорогу.

– Доложите командиру части, что капитан третьего ранга Одинцов прибыл для дальнейшего прохождения службы, – сухо распорядился Одинцов.

Вестовой забухал ботинками по истертому линолеуму, под которым, как живые, шевелились рассохшиеся половицы. Стены коридора были почти на высоту человеческого роста выкрашены зеленой масляной краской того депрессивного, свинцового оттенка, который свойственен большинству лакокрасочных изделий отечественного производства. Под потолком в матовых пластиковых плафонах горели лампы дневного света. Одинцов отметил про себя, что внутри плафонов не видно ни одной дохлой мухи, а истертый линолеум под ногами надраен до блеска, как палуба флагманского линкора. Это его не утешило, поскольку ничего иного он и не ожидал: как-никак, часть была флотская, а палуба на флоте – это святое.

Вестовой выбил лихую барабанную дробь на филенке расположенной в дальнем конце коридора двери. По пустому коридору прокатилось гулкое эхо. Подождав немного и дождавшись, по всей видимости, ответа, матрос залихватским жестом рванул дверь на себя и четким строевым шагом шагнул через порог. Что ж, командира здесь, по крайней мере, уважали, и даже старослужащие (а вестовой, судя по некоторому беспорядку в одежде, относился именно к этой категории) в его присутствии держались в рамках устава.

Одинцов не спеша двинулся по коридору. Первое впечатление оказалось верным – половицы действительно шевелились под истертым линолеумом, отчетливо поскрипывая при каждом шаге. Одно из двух: либо министерство обороны много лет подряд не выделяло данной войсковой части денег на ремонт, либо здесь беззастенчиво крали, возводя за казенный счет роскошные загородные особняки. Одинцова вдруг охватило уныние, и выбор, сделанный когда-то между гражданским вузом и военно-морским училищем, едва ли не впервые показался главной ошибкой всей его жизни. Какого черта, в самом-то деле? Он мечтал защищать Родину, быть на переднем крае, на самом острие удара; более того, именно к этому его готовили на протяжении многих лет упорных тренировок. Он умел проделывать фантастические трюки, какие и не снились самому опытному каскадеру, и выживать в условиях, которые любой медик назвал бы стопроцентно смертельными для человеческого организма. Он мог в одиночку пустить ко дну вражеский авианосец, а если хорошенько постараться, то и целую флотилию. А вместо всего этого ему уже который год подряд приходится ходить в наряды, бороться с так называемыми неуставными взаимоотношениями и вникать в тоскливые хозяйственные мелочи наподобие побелки потолков и покраски полов в матросских кубриках…

– Проходите, товарищ капитан третьего ранга, – сказал, снова появляясь в коридоре, вестовой, – товарищ капитан второго ранга вас ждет.

Одинцов переступил порог и закрыл за собой дверь. Кабинет был тесный, в нем едва помещались два составленных буквой «Т» стола, несколько обшарпанных полумягких стульев и большой облупленный сейф в углу у окна. На краю стола выстроились в ряд три телефона: обычный городской, полевой в коричневой, под орех, эбонитовой коробке и предназначенный для внутренней связи аппарат без диска. Посередине стола расположился письменный прибор, выглядевший так, словно к нему прикасались только для того, чтобы вытереть пыль. На сейфе стоял стеклянный поднос с графином и тремя перевернутыми стаканами. Массивная стальная дверца сейфа была распахнута, позволяя посетителю заглянуть в полупустое железное нутро, где виднелись какие-то обтрепанные папки и лежала морская офицерская фуражка с лакированным козырьком и «крабом» на околыше. Перед сейфом спиной к вошедшему сидел на корточках широкоплечий человек с выбритой до глянца головой. Он что-то сосредоточенно искал в пахнущих затхлой канцелярщиной железных недрах, и на его треугольной спине с проглядывающими сквозь светлую ткань рубашки темными полосками тельняшки шевелились тугие канаты крепких мышц.