Морской спецназ. Звезда героя

– Сомневаюсь, что вы это умеете, – заявил Петр Григорьевич, снова наполняя стаканчики. – Давайте выпьем за честь – офицерскую, мужскую, ну и женскую, разумеется.

– Ну, давайте, – вздохнул Одинцов, испытывая неловкость и вместе с тем странное облегчение, какое, наверное, должен испытывать искренне верующий человек после исповеди.

За окном спального вагона по-прежнему неторопливо уплывала назад забайкальская тайга. Поезд шел на запад, на Большую землю, но капитана третьего ранга Одинцова это обстоятельство нисколечко не радовало.

* * *

Волоча за собой длинные пенные усы, оснащенные мощными моторами резиновые лодки отошли от берега примерно на километр и, заглушив моторы, легли в дрейф, покачиваясь на ими же поднятых волнах, как сытые, усталые чайки. В трех лодках, помимо рулевого, сидело по пять человек – молодых, загорелых и мускулистых парней в одинаковых темных плавках, с металлическими коробками дыхательных аппаратов за плечами, в сдвинутых на лоб масках для подводного плаванья. На бедре у каждого висел в открытой кобуре тяжелый и уродливый четырехствольный пистолет – остроумное, до сих пор никем не повторенное детище советских конструкторов, удачно решивших проблему отвода пороховых газов при стрельбе под водой. С другой стороны размещалась непромокаемая сумка с эластичной горловиной; пистолеты не были заряжены, а лежащие в сумках магнитные мины представляли собой всего-навсего муляжи, поскольку сегодняшнее погружение было учебным. Целью его, как еще раз напомнил сидевший на носу одной из лодок лейтенант – единственный из присутствующих, кто был одет, – было приобретение практических навыков ориентирования под водой и минирования подводных объектов.

Когда инструктаж завершился, лейтенант отдал короткую команду. Лодочные моторы взревели, расстелив над спокойной водой быстро рассеивающееся покрывало голубоватого дыма, и легкие надувные суденышки стали стремительно расходиться веером. Надвинув на лица маски, бойцы начали один за другим переваливаться через борта и с короткими всплесками исчезать под водой. Последним, убедившись, что высадились все, через округлый надувной валик борта кувыркнулся старшина второй статьи Лопатин. После этого лодки снова сошлись, описав по глади бухты три дуги, вместе напоминавшие что-то вроде трилистника, и легли в дрейф. Разрешив рулевым курить, лейтенант сполз с жесткой деревянной банки на мягко пружинящее дно лодки, привалился лопатками к упругой резине борта и закурил сам.

Старшина второй статьи Лопатин был под водой далеко не впервые, и то, чем сегодня предстояло заниматься возглавляемой им группе, воспринимал как детскую забаву. Впрочем, к своим обязанностям командира и наставника он относился с полной ответственностью, тем более что для новичков самостоятельный подводный поиск заданного объекта детской забавой вовсе не являлся. Сам Лопатин во время первого такого поиска ухитрился запутаться в затонувшей рыболовной сети и едва не погиб. Кое-как выпутавшись из смертельной ловушки при помощи ножа и в полном соответствии с уставом и инструкцией доложив о происшествии командиру, Лопатин вместо благодарности за проявленную находчивость или хотя бы простого человеческого сочувствия получил три наряда вне очереди за ротозейство и удостоился воспитательной беседы в гальюне со своим тогдашним наставником, старшиной первой статьи Белобородько, которому, в свою очередь, сильно нагорело за то, что не уследил за молодым бойцом.

Провести тренировку без сучка и задоринки означало остаться на хорошем счету у командования, а это, в свою очередь, могло приблизить долгожданный дембель – пусть ненадолго, на месяц или даже на неделю, но все-таки приблизить, а не отодвинуть. Лопатин служил так, как служат умные люди, то есть осторожно безобразничал в течение первого года службы, зарабатывая авторитет у товарищей, а когда срок перевалил за середину, сделался прямо-таки образцовым служакой – по крайней мере, на глазах у отцов-командиров. Сейчас был как раз такой случай, и старшина второй статьи Лопатин твердо намеревался провести тренировку на «отлично».

Привычно работая ластами, он опустился на дно, до которого в этом месте было не больше десяти метров, и сориентировался по компасу. Места для подобных тренировок всякий раз выбирались новые, чтобы бойцы действительно приобретали и совершенствовали навыки ориентирования, а не двигались к цели знакомым маршрутом. Лопатину этот участок дна тоже был незнаком, но старшина не сомневался, что богатый опыт погружений поможет ему отыскать нужный объект. Собственно, в этом и состояла его задача: найти объект, занять позицию и наблюдать за действиями членов группы, проверяя, уложился ли каждый из них в нормативное время и насколько грамотно произведено «минирование».

Спугнув небольшой косяк мелкой рыбешки, Лопатин двинулся по азимуту, стараясь держаться у самого дна. Необходимости в таком скрытном способе передвижения у него не было; напротив, этот способ существенно сужал поле зрения, не позволяя издалека засечь цель. Но плыть над самым дном было интереснее, чем болтаться в толще зеленоватой воды; кроме того, здесь, на дне, иногда попадались занятные вещицы: от старых якорей, мусора и ржавого оружия времен Второй мировой до золотых часов.

Мастером спорта по плаванию Лопатин стал в бассейне. Вырос он вдали от моря и до призыва на срочную службу был человеком сугубо сухопутным. Разумеется, ему случалось летом отдыхать у моря – как с родителями, так и без них, – но разве можно сравнивать! Теперь, под конец службы, он чувствовал себя в море так, словно родился здесь и вырос, и скорая демобилизация вместе с вполне понятной радостью, вызывала у него что-то вроде легкой грусти и недоумения: ну, дембельнется он, и что дальше? На завод, к станку? В бизнес? Так ведь тоска! А море как же? Можно, конечно, податься в эти, как их… в океанологи, вот. Но это ж учиться надо, а с его аттестатом ни одна приемная комиссия у него даже документы не примет. И потом, ну что это за профессия такая – океанолог? Будешь всю жизнь изучать всякие там морские течения и пути миграции какой-нибудь вонючей селедки… А ведь он не очкарик, не маменькин сынок, а хорошо обученный, опытный боевой пловец-водолаз – диверсант, разведчик, подводный ниндзя, человек без тени. И, что характерно, ему все это очень нравится. Так, может, подписать контракт?..

Краем глаза он приметил обосновавшуюся на камнях чуть левее избранного им курса колонию мидий. Мидии Лопатину нравились как в маринованном, так и в жареном виде, но задерживаться старшина не стал: мидии мидиями, а цель он должен обнаружить первым, потому что эта тренировка – проверка не только для салаг, но и для него тоже. У них своя задача, у него своя, более сложная и ответственная. И если он не справится со своей задачей, работа всей группы пойдет насмарку, и ему это, несомненно, зачтется. «Батя», кавторанг Машков, – мужик справедливый, но строгий, спуску не дает никому. Правильный человек Батя, что и говорить. И зря, наверное, Лопатин наврал приятелям, будто напропалую спит с его женой. Узнает – порвет как Тузик грелку. А не узнает – все равно плохо, неловко как-то, даже стыдно… И черт его дернул за язык! Вот так оно и бывает: брякнешь не подумав, а потом деваться некуда – или продолжай гнуть свою линию, или признавайся, что наврал с три короба…

Перекатывая внутри головы привычные мысли, Лопатин не забывал следить за направлением, и вскоре, как и ожидалось, впереди возникла бурая бесформенная масса, мало-помалу обретавшая знакомые очертания. Это был старый буксир, затонувший в бухте еще во время Великой Отечественной войны. Он лежал на боку, и его ржавый, наполовину утонувший в донном иле корпус густо оброс слабо шевелящейся шкурой водорослей. Среди бурых и зеленоватых стеблей сновали мелкие рыбешки, ниже ватерлинии виднелась огромная, с рваными, зазубренными краями пробоина – видимо, суденышко пошло ко дну, напоровшись на мину. Колышущиеся космы морской травы свисали с искореженных перил мостика и с бессильно свернутого набок ствола установленной на носу скорострельной зенитной пушки, на дне тут и там виднелись бесформенные куски сорванной обшивки. Судя по характеру повреждений, буксир затонул почти мгновенно. Будучи хорошо обученным подрывником, специальностью которого являлось уничтожение плавсредств противника, Лопатин недурно разбирался в данном вопросе, и в голову ему пришло, что там, внутри, в затопленном трюме, в машинном отделении и в кубрике до сих пор лежат объеденные рыбами, выбеленные морем кости. Прадед старшины второй статьи Лопатина погиб во время знаменитого десанта под Новороссийском, и как знать, не этот ли ржавый буксир стал его могилой?

Мысль о лежащих в ржавом подводном гробу скелетах вызвала знакомый нервный озноб. Лопатин привычно подавил вспышку иррационального страха, толкавшего его прочь от этого места. Покойник под водой – зрелище в высшей степени неприятное; конечно, мертвые не кусаются, но, несмотря на полученную психологическую подготовку и немалый опыт погружений, старшина продолжал побаиваться утопленников.

Сверившись с запаянной в пластик картой района учений и бросив беглый взгляд на часы в массивном водонепроницаемом корпусе, Лопатин удовлетворенно кивнул: как и собирался, он вышел на цель раньше остальных членов группы. Теперь следовало занять господствующую позицию, с которой легко держать под наблюдением окрестности.

Лопатин осмотрелся и вдруг заметил справа от себя, рядом с кормой буксира, неподвижно зависшее в прозрачной воде облачко мути. Невесомые частички потревоженного ила медленно, почти незаметно для глаза опускались обратно на дно, длинные плети водорослей лениво колыхались, и опытный взгляд старшины моментально отметил то обстоятельство, что в этом месте они колышутся не в такт равномерному, волнообразному движению травяного ковра.

«Рыба, – подумал Лопатин, но тут же сам себе возразил: – Это каких же размеров должна быть рыбина, чтобы так взбаламутить ил?»

Он снова быстро огляделся, ожидая увидеть дельфина, но никакого дельфина поблизости не наблюдалось. Зато за палубной надстройкой буксира ему вдруг почудилось какое-то тайное, вороватое движение; на фоне косматого от водорослей фальшборта мелькнуло нечто подозрительно похожее на ласты, взлетело новое облачко ила, испуганно шарахнулись в стороны мальки, похожие на тонкие серебристые лучики света.

Лопатин усмехнулся, ничуть не заботясь о том, что торчащий во рту загубник дыхательного аппарата придает его улыбке странный, зловещий вид. Все было ясно. Кто-то из салаг оказался более шустрым, а может быть, просто более везучим, чем его товарищи, и вышел на цель лишь несколькими секундами позже старшины. Дальнейшие действия этого удачливого торопыги были строго определены полученным приказом: обнаружив объект, он должен был произвести учебное минирование. После этого ему следовало отыскать старшину, чтобы тот засек время и оценил качество выполнения задания. Вместо всего этого данный умник, пока что безымянный, решил поиграть в прятки. Затаился сейчас где-нибудь в укромном уголке, а когда явится следующий, выскочит как чертик из табакерки и схватит за ногу. Потеха! От такой потехи, между прочим, объект шутки запросто может отдать концы – выпустит с перепугу загубник, глотнет воды, и пиши пропало…

Вообще-то, в свое время Лопатин и сам любил пошутить подобным образом, делая это при каждом удобном случае. Иногда эти шутки сходили ему с рук, иногда нет; случалось ему после очередной выходки стоять в наряде или выслушивать нравоучения от старших товарищей, сводившиеся, как правило, к классической формуле, гласящей, что удар по почкам заменяет бокал пива. Так уж устроена жизнь, что каждый поступок имеет свою цену. И если ты не готов платить, лучше сиди тихонечко, никуда не высовывайся и ничего не предпринимай.

Старшина еще раз огляделся по сторонам. Вокруг попрежнему никого не было: как он и предполагал, салагам требовалось время, чтобы разобраться с компасом, картой и собственными, пока еще сравнительно неуклюжими конечностями. Ему стало любопытно: что же это за самородок объявился у него в группе, что сумел опередить остальных на добрых три минуты?

Выяснить это можно было только одним способом, и старшина Лопатин не колеблясь прибегнул к нему. Осторожно работая ластами, он поплыл к буксиру, огибая его со стороны округлого носа. Проплывая над изрешеченным осколками снарядов фальшбортом, он коснулся рукой косматого от водорослей леера, подняв еще одно облачко зеленовато-коричневой мути. На покрытой ровным слоем пушистого ила палубе виднелись беспорядочно разбросанные продолговатые вздутия снарядных гильз. Судя по их количеству, экипаж буксира дрался до последнего, отбивая воздушные атаки. Открытый трюм зиял черной квадратной пастью люка. На глазах у Лопатина оттуда неторопливо выплыл довольно крупный бычок; заметив старшину, рыбина испуганно вильнула хвостом и снова скрылась в темноте. Из этого следовало, что у шутника по крайней мере хватило ума не лезть в трюм, где еще могли сохраниться подпорченные морской водой боеприпасы.

Впрочем, насчет боеприпасов старшина подумал просто так, на всякий случай. Глубина тут была небольшая, места исследованные, оживленные, и командование, надо полагать, было уверено, что во время учений никто из бойцов не подорвется на старом, изъеденном соленой водой снаряде. Но в трюмах таких вот затонувших посудин обычно хватает сюрпризов и без взрывоопасных предметов. Запутается салажонок наподобие того же Кокоши в каком-нибудь тросе, запаникует, и готов свеженький покойник, можно садиться писать письмецо родным: так, мол, и так, погиб при выполнении учебной боевой задачи… Хорош подарочек старикам!

Он поймал себя на том, что слишком много думает сегодня о покойниках, и мысленно пожал плечами: ну, а как же иначе? Вода, как ни кинь, чуждая человеку стихия, ничуть не похожая на привычную среду обитания. Человек здесь незваный гость; можно сколько угодно тренироваться и чувствовать себя в воде почти как рыба, но это «почти» всегда будет где-то рядышком, как засунутая в карман граната с разболтавшейся чекой. Если море захочет взять твою жизнь, оно ее возьмет, и никакие навыки, никакие тренировки тебя не спасут. Поэтому, идя на погружение, помнить о смерти не только естественно, но и необходимо, чтобы чересчур не расслабляться в обманчиво ласковой, прозрачной и теплой черноморской водичке…

Он обогнул покореженную палубную надстройку, на которой еще можно было разобрать заросшие пушистым илом рельефные буквы названия: «Резвый». Если бы не торчащий во рту загубник воздушного шланга, Лопатин непременно вздохнул бы: гордое имя не спасло старую калошу, которой явно не хватило именно резвости и маневренности, когда с берега и с воздуха по ней принялись лупить из всех видов оружия…

Стальная дверь со скругленными углами и круглым иллюминатором была распахнута настежь и вся заросла ржавчиной и илом, из чего следовало, что распахнули ее не сейчас, а шестьдесят с лишним лет назад, в тот самый момент, когда получившее смертельную пробоину суденышко накренилось и стало стремительно уходить под воду. Лопатин заметил косую полосу оголившегося ржавого металла в том месте, где кто-то неосторожно задел палубу ластом, потревожив ил; косматый комочек бурых водорослей, сорванный с дверного косяка, медленно, наискосок опускался вниз. Старшина пожалел о том, что под водой нельзя просто прикрикнуть на любителя играть в прятки: услышав знакомый голос, шутник мигом покинул бы укрытие, избавив Лопатина от утомительных поисков. Что ж, чем сильнее утомится старшина, разыскивая этого клоуна, тем больше времени упомянутый клоун проведет в гальюне, полируя унитазы зубной щеткой.

Схватившись рукой за край проема, чтобы погасить инерцию, старшина вплыл в дверь. Из прорезанного в стене слева от него иллюминатора падал толстый косой столб солнечного света, в котором лениво плавал потревоженный ил. В заваленном какими-то неопределенными обломками тесном помещении царил мягкий зеленоватый полумрак. Дав глазам привыкнуть к изменившемуся освещению, Лопатин огляделся. Здесь тоже было полным-полно стреляных, густо заросших илом снарядных гильз, – скатившись по наклонной плоскости палубы, они грудой лежали в дальнем углу. Там же поверх гильз старшина разглядел перевернутую солдатскую каску, в которой, как в цветочном горшке, пышно расцвела какая-то водоросль. Длинные лентообразные листья извивались как змеи, потревоженные созданным Лопатиным движением воды; в этом шевелении было что-то до крайности неприятное, и, пытаясь разобраться в своих ощущениях, старшина далеко не сразу разглядел притаившегося в самом темном углу человека.

Человек был одет – вернее, раздет – и экипирован так же, как сам Лопатин, из чего следовало, что это действительно один из его бойцов. Покрутив указательным пальцем у виска и погрозив любителю пряток кулаком, старшина махнул рукой: дескать, на выход с вещами.

Однако пловец даже не подумал подчиниться. Поняв, что обнаружен, он плавно вскинул правую руку, и Лопатин с огромным удивлением уставился в четыре пустых, обведенных ободками сизого металла черных зрачка подводного пистолета.

Глава 3

Ровный теплый ветер трепал пучки сухой травы, что гнездилась в расщелинах серо-желтого каменного лба. На фоне густой синевы раскинувшейся под обрывом бухты ярко освещенная солнцем трава проступала особенно контрастно, руки так и чесались ее сфотографировать. Правда, вместе с травой в кадр почти наверняка попала бы дизельная подлодка, что, вспарывая округлым носом гладь бухты, неторопливо возвращалась из учебного похода. Черное стальное веретено отсюда, с высоты, казалось совсем маленьким, чуть больше сапожной иголки, и совершенно безобидным. На корме вяло трепыхалось сине-белое полотнище военно-морского флага; расходящаяся клином из-под форштевня волна отсюда, с высоты, была видна во всей своей геометрической четкости, хоть ты бери транспортир и замеряй угол. На дальнем мысу четким белым мазком виднелась башня маяка, каменистый берег был обведен кружевной каймой пены, которая издалека казалась белоснежной, как сахарная пудра.

На просторной террасе второго этажа, как обычно в хорошую погоду, стоял колченогий журнальный столик, с которым соседствовали два складных пляжных кресла с пестрыми, успевшими изрядно полинять от дождей и солнца матерчатыми сиденьями. Кресла были развернуты так, чтобы сидевшим в них была видна бухта во всем своем великолепии. Солнце едва-едва перевалило через конек островерхой крыши, коснувшись своими раскаленными лучами недавно выкрашенных масляной краской деревянных перил. Еще не успевшая потускнеть краска сверкала так, что было больно глазам, но на террасе все еще сохранялась тень, которая вместе с дувшим со стороны моря ветром делала посиделки на свежем воздухе если не вполне комфортными, то, по крайней мере, сносными.

Шаткий, накрытый старенькой, но девственно чистой скатертью стол был сервирован для неторопливого, обстоятельного чаепития. Электрический самовар, надраенный, как корабельная рында, сверкал, отражая своими гранеными боками вазочки с конфетами и печеньем, блюдца, чашки и все прочее, чему полагается быть на столе в таких случаях. Единственной диссонансной нотой в этом мирном натюрморте служила основательно начатая бутылка коньяка, что стояла рядом с самоваром, щеголяя, подобно покойному генсеку, целыми пятью звездами.

Ветер играл бахромой скатерти, колыхал легкие тюлевые занавески в проеме открытой двери и, как пряжу с клубка, торопливо разматывал тонкие струйки дыма с тлеющих кончиков сигарет. Ветер пах морской солью, водорослями и ракушками, а порой, когда он внезапно менял направление, на террасе начинал ощущаться дразнящий аромат шашлыков, что жарились на соседнем участке.

За столом сидели двое. Оба были одеты в тельняшки, являвшиеся излюбленной домашней одеждой едва ли не каждого обитателя данного дачного поселка, не исключая женщин и детей, только у того, что постарше, тельняшка была с рукавами, а у молодого – без. Оба курили – судя по тому, что стоявшая между ними пепельница была полна доверху, далеко не по первой сигарете. Забытые чашки с недопитым чаем медленно остывали на блюдцах.

– Хреново, – проведя широкой ладонью по выбритой до блеска загорелой макушке, сказал старший.

– А кто знал, что они туда сунутся? – агрессивно огрызнулся молодой. – Ей-богу, как снег на голову!

– Надо было знать, – спокойно, поскольку отнес эту агрессию на счет свойственной молодости горячности натуры, сказал бритоголовый. – Кому же знать, как не тебе?

– Ну, конечно, – недовольно проворчал младший. —Как это я не сообразил заглянуть в план тренировок на текущий месяц? Что с того, что это секретная документация? Она ж у нас валяется буквально повсюду, на самых видных местах!

– Ну-ну, – с улыбкой, больше напоминавшей оскал голодной барракуды, примирительно произнес старший. – Не надо объяснять мне, какой я идиот, я этого, признаться, не люблю. К тому же, как ни крути, облажался не я, так что не стоит валить с больной головы на… гм… лысую.

– Ладно, проехали.

Младший потянулся за бутылкой, но бритоголовый, несильно ударив его по руке, забрал бутылку, плеснул коньяку себе в чай и отставил емкость на дальний от собеседника край стола.

– Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, – сказал он. – Если бы слово «проехали» могло разом закрыть вопрос, я бы с огромным удовольствием с тобой согласился. Но – увы, увы… Ты хотя бы понимаешь, насколько все теперь стало сложнее? Раньше твои действия подпадали под одну статью Уголовного кодекса, теперь – под другую…

– Наши действия, – угрюмо поправил молодой.

– Да нет, дружок, не наши, а вот именно твои! Я, где был, там и остался, а вот ты отныне числишься в мокрушниках.

– У меня не было другого выхода. Он вылез прямо на меня. Искал, нашел и попер, как танк… Что мне оставалось делать? И откуда мне знать, кто это такой?

– Нервы, – вздохнул бритоголовый. – Эх, молодозелено! Все-то вы горячитесь, все торопитесь… Маяк ты хотя бы выключил?

– Конечно, – обиженным тоном произнес младший. —Что я, совсем без мозгов?

– Вскрытие покажет, – утешил бритоголовый. – Хотя иногда мне начинает казаться… гм, да. Ну, и что ты намерен предпринять?

– Временно залечь на дно, – с готовностью отбарабанил младший, который явно успел хорошенько продумать ответ на этот трудный вопрос. – Пока муть не осядет.

Некоторое время бритоголовый молчал, прихлебывая чай с коньяком (или, вернее сказать, коньяк, слегка разбавленный чаем) и с отсутствующим видом созерцая подернутые морской дымкой голубоватые силуэты стоящих на рейде военных кораблей.

– «Пока муть не осядет», – проговорил он наконец таким тоном, словно пробовал каждое слово на вкус. – В свете твоего геройского поступка этот процесс может занять довольно много времени. А мне уже звонили из Москвы. Заметь, звонили не далее как сегодня утром. Они, как всегда, торопятся. Что за город! Там торопятся все и всегда, даже когда спят.

– Тише едешь – дальше будешь, – буркнул молодой.

– Да, я им так и сказал. А они ответили, что на дворе двадцать первый век, и старые поговорки больше не работают. Знаешь, что они мне сказали? Тише едешь – глубже закопают!

– Вот пускай приезжают и сами лезут под воду, – заявил младший, который ввиду недостатка жизненного опыта еще не понял, что наглость и упрямство не всегда дают желаемый результат. – Нарвутся на засаду – их проблемы. А я на нарах ничего не забыл.

Старший вздохнул и укоризненно покачал головой.

– Ты телевизор смотришь? Сериалы про бандитов? Так вот, учти: то, что там показывают, это сильно смягченное, приукрашенное и даже, я бы сказал, идеализированное отображение нынешней российской действительности. Пусть едут сюда… Если эти умельцы действительно сюда явятся – тьфу-тьфу-тьфу, боже сохрани! – то полезут они не в воду, а прямиком тебе в задний проход – гланды доставать. И достанут, можешь не сомневаться.

– Если туда сейчас сунуться, повинтят вместе с товаром, – сказал молодой. – Кому от этого станет легче?

– Они это понимают не хуже тебя. Но на них тоже давят. Бизнес есть бизнес – заказчики, предоплата, обязательства там всякие… И у нас с тобой есть перед ними обязательства. Любишь кататься – люби и саночки возить. Иными словами, любишь денежки – люби их зарабатывать. А форсмажор, даже если он возник не по нашей вине, – наша личная проблема. Ты мне как сын, однако, как сказал древний мудрец, Платон мне друг, но истина дороже…

– Нужно выждать хотя бы пару недель, – упрямо гнул свое младший, которому некуда было отступать. Он знал, что прав, знал, что собеседник тоже это знает, но это, увы, мало что меняло: решали здесь и впрямь не они. – Ты же знаешь, с кем приходится иметь дело. Это же твои люди, ты сам их выдрессировал, как бойцовых псов.

– Да, – вздохнул старший, – это верно. Этим пальца в рот не клади – откусят по самое плечо… Эк тебя, брат, угораздило! Море большое, да и бухта немаленькая, а ты ухитрился выбрать единственное местечко… Э, да что говорить! Что сделано, то сделано и не может быть переделано. Словом, двух недель у нас, конечно, нет. Придется управиться за одну, максимум за полторы – уж на столько-то, надеюсь, я столичных упырей приторможу… Но и ты, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Узнай, что у этих земноводных на уме, и действуй по обстановке – какую щель найдешь, в ту и лезь. Ну, да не мне тебя учить, ты тоже в этой похлебке не первый год варишься.