Труба Иерихона

И тогда вспоминается это спасительное: дэ мортуис аут бене аут нихиль. Мерзавец у власти вдруг понимает в озарении, что в древности это придумал не замшелый мудрец, а такой же авантюрист… если честно – такой же энергичный мерзавец, который не только при жизни давил сопротивление, но и придумал, как подавить и после смерти!

Я стиснул челюсти, напрягся, стараясь не упустить кончик мысли, что повела, потащила дальше. Итак, та же умная сволочь… или другая, неважно, но тоже умная и тоже сволочь… придумала, как обезопасить не только свое имя, но даже награбленные сокровища после своей смерти! Придумала с виду такой вот гуманненький постулат: дети за отца не отвечают. Или за мать, неважно. Пусть живут в построенных на крови подданных дворцах, ходят по награбленным сокровищам, посматривают на сундуки с золотыми монетами в углах, перебирают карточки со счетами в швейцарских банках, свободно ездят на свои виллы и дворцы в Майами, откуда посмеиваются над рабами… все еще рабами крылатых фраз, навязанной рабам морали.

Мир усложнился, напомнил я себе настойчиво. Простой человек… а министры и президенты – тоже простые, у них извилин не больше, чем у слесаря, не в состоянии охватить его разом. И понять все. Не в состоянии отличить истинные ценности от навязанных этими энергичными мерзавцами. Навязанные честным, но туповатым и доверчивым простолюдинам. Меня дед учил в детстве добывать огонь с помощью огнива – до сих пор помню весь этот долгий и сложный процесс, – в школе учили каллиграфии, дважды пересдавал экзамен по грамматике, зато сейчас Word вылавливает все ошибки, подчеркивает неверно построенные фразы, указывает, где не так просклонял, услужливо предлагает варианты исправления…

Со многих понятий надо сдирать одежку за одежкой, как с кочана капусты, чтобы понять, что же из них следует. Иначе не разобраться, что в основе. А основа должна быть ясна каждому человеку. Каждому, а не только «высококвалифицированным специалистам», для которых чем больше туману – тем выше жалованье.

Почему я, нормальный человек, у которого есть голова на плечах, должен слепо руководствоваться «общемировыми ценностями»? Эти ценности – не телевизор, которым я пользуюсь, не понимая, как он работает. Ценности я должен понимать. Но я не вижу не только ценности, хоть убей, но даже смысла в «Возлюби врага своего»! Мне куда ближе и понятнее более древняя формула «Око за око, зуб за зуб».

Особенно же подозрительно становится, когда от меня требуют, чтобы я возлюбил врага своего, а сами проповедники живут по формуле «Око за око»…

Министры, а также члены администрации президента шелестели страницами блокнотов, еженедельников, слышался мягкий стук клавиш. Я, как «Летучий голландец», прошелся вдоль огромного стола. Глаза то и дело поворачивались в сторону единственного работающего телеэкрана. Хорошенькая телеведущая красиво открывала и закрывала широко нататуашенный и еще шире накрашенный ротик, играла бровками, строила глазки. Я чуть тронул верньер, с экрана донесся восторженный голосок:

«…все мечтают быть похожими на элитных топ-моделей, но только избранным удается заглянуть в святая святых: мир фотомоделей. Мы это сделаем для вас и покажем тех, кого боготворит весь мир…»

Я ругнулся, отрубил звук вовсе. Святая святых! Раньше эти слова употребляли в другом контексте. В разном, но никогда – по отношению к тряпкам, обуви, вообще – вещам.

Это Великое Упрощение наступило за океаном, теперь накатывается и на Старый Свет. Что это? Усталость человеческого разума? Откат во тьму рефлексов?

В команде президента слышались сопение, тихие переговоры, шелест бумаг. Я наконец отыскал уютное местечко, расположился в удобном кресле, целое бюро дизайнеров рассчитывало все эти изгибы. Тело тут же расслабилось, но в животе все внутренности остались завязанными в тугой ноющий узел. А в виски начали стучать острые молоточки.

Даже если это откат разума не только за океаном, но и вообще, то все равно я буду драться, чтобы остановить тьму. Я обязан, так как я, человек, – порождение света. Стремление и движение к усложнению – вечный закон природы. Не человеческой, а вселенской. Все в мире усложняется. Начиная со Вселенной, которая из Праатома выросла в сложнейшую структуру, и кончая высшим созданием этой Вселенной – человеком. Человек тоже усложнялся, усложнялся… не плотью, разумеется, пришло время усложнения самого общества, морали, запретов, что призваны вычленить человека из стада животного.

Человек усложнялся несколько миллионов лет на той части планеты, на которой вычленился из животного. Но вот и на другой стороне земного шара, за Мировым океаном, открыли свободные земли! Туда хлынули простые люди, очень простые. Размножились, создали общество… Оторванные от культуры Старого Света, они одичали как люди, но продолжали совершенствоваться однобоко, только как существа, которые всего лишь стараются доми–нировать над природой. Пока в Старом Свете спорили, сколько же ангелов поместится на кончике иглы, тем самым закладывая основы научного анализа, пока создавали симфонии и выстраивали сложнейшие философские системы, за океаном народ не ломал голову над сложными вещами – от них голова болит. Сложные этические системы были отброшены за ненадобностью, они только мешают, когда надо вскопать огород и построить забор. А раз отброшены, то отныне позволено все – как в области плоти, так и морали…

Да черт с ними, через пару сотен лет процесс, возможно, пошел бы вспять. Но этот народ с упорством простого слесаря, уверенного в своей правоте, сейчас старается распространить свои взгляды и на другие народы, на другие страны. А это наступление Тьмы. Тьму надо остановить. Доводами остановить не удается, Тьма доводов не приемлет, но остановить все же надо. Однако там царствует человек с простой психикой простого слесаря. Он понимает только простые доводы. Чем проще довод, тем поймет легче.

А что проще довода, чем дубиной в лоб? Если понадобится, то даже атомной.

Коломиец искоса поглядывал в мою сторону. Ему явно не терпится со мной поговорить, пообщаться, поспорить. Все-таки область моей работы теснее всего соприкасается с его ареалом, а то и перекрывает, что не может не задевать министра культуры.

– Уже выкопали могилу для Империи? – поинтересовался он с ядовитой усмешечкой. – Говорят, вы на сегодня приготовили нечто особенное…

– Так и говорят?

– Точно, – подтвердил он. – Здесь стены без ушей, верно, но люди… гм…

Я ответил очень серьезно:

– Могилу они выкопали себе сами. И тем, что приняли мощную дозу наркотиков, благодаря чему на коротком отрезке времени обогнали другие страны… и тем, что провозгласили доктрину вседозволенности! На первых порах это привлекло к ним всех-всех… Не только придурков, но даже и наших интеллигентов. Вон вы, Степан Бандерович… гм… тоже клюнули так, что нос увяз, а задница торчит к услугам каждого…

Коломиец поморщился, трудно быть эстетом в этом кабинете грубых людей, но не послал меня, как сделал бы даже сдержанный Егоров, который никак не привыкнет к своей роли министра внутренних дел.

– Но что-то я не вижу, – сказал он раздраженно, – где у них уязвимое место. Да еще как раз возникшее, по вашим словам, благодаря их пропаганде свобод!

– Они отменили честь, верность, благородство, – сказал я. – Я это уже говорил, но повторю, чтобы вы запомнили. Во всех странах и во все века палач считался чем-то настолько отвратительным, позорным, гадким, что всегда совершал свою работу… да-да, необходимую обществу!.. свою работу под маской. Вспомните, палача всегда рисуют с красным колпаком на голове, с прорезями для глаз. Палач скрывался, ибо ни один сосед не подаст ему руки, не одолжит хлеба, не позволит заговорить со своим ребенком! Но вот сейчас косяком идут юсовские фильмы, где должности палачей воспеваются, это самые лучшие люди планеты: красивые и романтичные, они летают по всему свету и по заданию правительства убивают и убивают неугодных.

– Так не людев же, – возразил Коломиец, – а террористов убивают!

– Да какая разница? Палачи и раньше убивали только преступников. Во всяком случае, тех, кого в тот момент считали преступниками. Террористов в том числе. Но морды прятали потому, что… потому что я уже сказал почему! А сейчас с подачи юсовцев пришла свобода от моральных норм. Воцарился прагматизм! Но Империя побеждала лишь на том этапе, когда шла дорогой прагматизма, а все остальные, мы в том числе, – дорогой идеалов. Но теперь и мы точно так же отряхнем сковывающие нас моральные нормы и…

– Что «и»?

– …и увидим, что ничто нас не удерживает от запуска всех ракет с ядерными зарядами в сторону Штатов. Ничто не удерживает от удара химическим оружием. От подделки долларов в государственном масштабе. Вообще от любых акций, от которых воздерживались раньше лишь потому, что так считалось «нехорошо поступать».

Коломиец отшатнулся, всмотрелся круглыми от ужаса глазами, пролепетал тихо, не уверенный, что я не шучу:

– Так почему же все-таки не запускаем?

– Только по инерции, – объяснил я любезно. – Только потому, что так «нехорошо, негуманно, бесчеловечно». Нет-нет, я не призываю тут же бабахнуть по Штатам всем ядерным потенциалом! Просто напоминаю, что не только Штаты, но и мы сейчас свободны… или должны ощущать себя свободными от моральных норм. Иначе это будет похоже на разоружение в одностороннем порядке. Я хочу сказать… и подчеркнуть, что мы вольны действовать, как нам удобнее в данный момент, а не оглядываться на общественное мнение. Вспомните, Штаты не оглядывались, когда бомбили Югославию! Или когда смели с лица земли Дрезден. И мы не будем оглядываться, когда нам надо будет провести какие-то акции, которые по старой морали показались бы чудовищными.

Коломиец смолчал, я заметил, что и другие перестали топтать клавиши, поглядывают в нашу сторону. Краснохарев наконец крякнул, глаза его повернулись к экрану, а Коган, министр финансов, пробормотал:

– Начало обещающее…

– Финал будет еще круче, – пообещал я.

ГЛАВА 5

Над Вашингтоном уже второй месяц стояло ясное безоблачное небо. Раз в неделю проходили короткие летние дожди с грозами. Как по заказу – ночью. Утром вымытая трава зеленела еще ярче, а воздух бодро трещал и сыпал искрами, переполненный бодрящим озоном.

В Белом доме зимой и летом поддерживались одни и те же температура и влажность, наряду с тремя десятками других обязательных параметров искусственного климата, но последние три дня в здании почти не прибегали к кондишенам.

Сегодня президент прибыл с опозданием на пару часов. Вообще мода не изнурять себя работой пошла с Рейгана. Тот являлся поздно, покидал Овальный кабинет рано, а в рабочее время нередко шел в личный тренажерный зал, этажом ниже, и качал железо. Его критиковали, обвиняли в забвении интересов страны, но как раз такое поведение президента лучше любых речей говорило о благополучии страны, о ее верном курсе и устойчивости доллара.

Нынешний президент был жаворонком, но по рекомендации аналитиков общественного мнения всякий раз являлся по тщательно просчитанному графику опозданий. Что делать – уже год, как в моде совы, черт бы побрал этого кумира тинейджеров Жерара Гейса! Этот рэп-музыкант просыпается в полдень и репетирует до полуночи. Приходится походить на него, чтобы не утратить популярность… Хорошо хоть волосы пока еще не требуется красить в лиловый цвет!

Сотни телекамер провожали его недремлющими оками, молчаливые стражи передавали из рук в руки с этажа на этаж, пока он не оказался перед дверью своего кабинета. Но и тогда сперва вошел Дин Гудс, глава службы безопасности, все проверил и обнюхал, отступил от двери.

– Мышей нет? – спросил президент.

Гудс сдержанно усмехнулся. Президент великой страны не замечает, что повторяет одну и ту же шутку третью неделю.

Кабинет принял в свои объятия ласково и вместе с тем по-отечески. Сам по себе кабинет, если все еще можно такое называть кабинетом, был уникален не только абсолютной защитой от всех видов прослушивания. В свое время он был создан особым институтом по интерьеру кабинета Первого Лица. Теперь каждый, вступая в это святая святых, не случайно проникался священным трепетом.

А почему нет, подумал президент. Первые лица всегда строили себе дворцы, брали лучших женщин, а неугодных казнили в подвалах. Менялся только интерьер. И сумма затраченных средств. Ни один восточный сатрап не мог ухлопать на свой дворец, сколько ухлопано на этот кабинет. Что ж, платят не только налогоплательщики его страны, но и народы тех стран, куда пришли американцы, куда принесли свой образ жизни.

– А это уже две трети населения планеты, – сказал он вслух. – А оставшуюся треть осталось чуть-чуть дожать…

Во встроенном в стену зеркале отражалась высокая подтянутая фигура уже седеющего мужчины с красивым удлиненным лицом. К счастью, в эту декаду модно иметь интеллигентно вытянутое лицо, в то время как всего десять лет назад было бы бессмысленно баллотироваться даже в сенаторы: в моде были широкие квадратные лица с чугунной нижней челюстью.

На самом же деле он был едва ли не первым интеллектуалом в кресле президента этой страны. Конечно, как и прежние президенты, хлопал по плечам работяг на митингах, целовал их детишек, отпускал грубоватые шуточки в адрес голосовавших за него шоферов, но он в самом деле читал Китса, мог вспомнить две-три цитаты из Шекспира и даже без запинки произносил трудные для американца фамилии Шопенгауэра или Заратуштры.

Более того, он был из числа тех лидеров молодежи, которые в шестидесятые самозабвенно рушили устои, добивались свободы для негров, равных прав для женщин, снятия запрета на профессии. Его поколение вывело американский народ на невиданную ступень раскрепощения человека. Можно бы подобрать и более точные слова, но массы его понимали, шли за ним и отдавали ему свои голоса, а что для политика может быть важнее?

Он и президентом стал на волне нового витка борьбы за свободу для простого американского человека, костяка нации. За свободу от пуританской морали, за свободу половых контактов, хоть с особями одного пола, хоть с животными. Если это не мешает жить моему соседу, любил повторять он на митингах, если не вредит моей любимой стране, а моему здоровью только дает хороший толчок, то кому какое дело, имею я соседку, соседа или их собаку?

Сейчас он прохаживался взад-вперед по кабинету, двигал плечами, разгоняя застоявшуюся кровь. Упал вытянутыми руками на край массивного стола, отжался десяток раз, в плечевом поясе приятно потяжелело от притока –крови.

Теперь у него огромный штат аналитиков, но все же основное направление цивилизации задает по-прежнему он, президент самой могущественной страны мира!

До прихода государственного секретаря надо успеть сформулировать необходимость взятия еще одного рубежа. Он вспомнил о нем, когда вчера вечером смотрел старый фильм о временах войны Севера и Юга. Рубеж серьезный, хотя о нем в последнее время просто перестали вспоминать. О нем могли бы просто забыть, но на его взятии можно поднять волну новой предвыборной кампании на второй срок! А раз так, то важнее задачи просто быть не может…

Принцип, сказал он себе почти вслух. Этот рубеж – принцип. Любые принципы должны быть объявлены порочными! Совсем недавно такое странное… странное теперь качество, как бескомпромиссность, считалось просто необходимым для человека. Бред какой-то! Если о человеке говорили, что он – бескомпромиссный, это было высшей похвалой. Как в России, так и в Германии, Франции, Америке, Японии или далекой Бирме.

Сейчас, в эпоху компромиссов, это слово уже употреблять перестали. Ругательным пока никто не решается объявить, время не пришло, его просто тихо-тихо изъяли из обихода. Пожалуй, сейчас самое удобное время так же поступить со словом «принципиальный». Удивительно хорошо подыграла в период перестройки в СССР некая партийная активистка, опубликовав статью в центральной прессе под заголовком «Не могу поступаться принципами!», где она обосновывала, почему по-прежнему верна советской власти. В тот момент советскую власть ненавидели все люто, как во всем мире, так и внутри страны – даже рядовые члены партии, так что слово «принципиальность» у многих простых и даже очень простых людей сразу прочно связалось с устоями ненавистной советской власти…

Так что надо сперва ударить по слову «принцип». Да-да, именно ударить, врезать, шарахнуть так, чтобы брызнули осколки этой некогда несокрушимой твердыни! Развернуть кампанию в прессе, а затем потихоньку слово «беспринципный» вытащить как синоним свободно мыслящего человека. Свободного от оков старого мира, старых замшелых понятий. Молодежь легко ловить на то, что она должна… просто обязана придерживаться других принципов, чем родители. Родители – это прошлое, и потому их понятия и образ жизни – тоже прошлое! Родители – это обязательно ретроградство, это обязательная тупость и непонимание современных реалий жизни, несмотря на весь хваленый жизненный опыт и даже их ученые степени и заслуги. Все, что пришло от родителей, – плохо, несовременно, устарело. Эти молодые придурки никогда не замечают, что ими руководят старые монстры…

– Итак, – повторил он, – посмотрим, с какой стороны атаковать эту твердыню, этот железобетонный Принцип… Посмотрим, что на этот вызов сумеют ответить русские!

На столе мелодично звякнул звонок. Сверхплоский экран засветился, миловидное лицо его секретарши Мэри выступило из полутьмы.

– Господин президент, – промурлыкала она, – к вам государственный секретарь…

– Зови, – разрешил президент.

Массивная дверь, строгая и без излишней роскоши, открылась рассчитанно медленно, в этом здании ничто не должно двигаться с недостойной поспешностью.

Государственный секретарь, низкорослый человек с огромными залысинами, вошел, ступая неслышно, подтянутый и суховатый, с выражением значительности на желтом, как старый воск, лице. Голос его был, как и жесты, сдержанным и суховатым.

Серые выпуклые глаза смотрели пристально, но, встретившись взглядом с президентом, он намеренно опустил глаза. Все в правительстве знали, что президент, подобно вожаку павианов, не выносит прямых взглядов, сразу усматривая в этом вызов.

– Добрый день, господин президент, – сказал секретарь ровным протокольным голосом. – Надеюсь, он у вас, как и у всей страны, добрый…

– Добрый, добрый, – благодушно подтвердил пре–зидент. – Привет, Виль. Что-то ты весь какой-то серый. В серые кардиналы метишь?

Расхохотался своей шутке, тем более что во всем Вашингтоне он один знает, что такое серый кардинал и чем он отличается от того таракана в красном, который присутствовал на инаугурации.

Государственный секретарь на всякий случай улыбнулся осторожно, положил на стол папку.

– Господин президент, здесь рекомендации наших специалистов по имиджу, а также группы ведущих психоаналитиков…

Президент поморщился:

– Что они хотят?

Секретарь развел руками. Он знал, как и президент знает, что оба лишь крохотные винтики в огромной государственной машине. Каждый делает то, что надо делать, но аналитики позволяют эти эскапады, когда наедине перед зеркалом или доверенным лицом можно заявить, что этого он делать не будет или не хочет…

– Предлагается организовать утечку информации, – сказал секретарь деловито, – что вы, господин президент, являетесь гомосексуалистом.

Президент поморщился сильнее:

– С какой стати?

– Нам нужны голоса сексменьшинств, – объяснил секретарь. – По сути, они уже являются практически большинством. Не сами гомосексуалисты, а вообще… Было предложение привнести в вас… то есть в ваш образ, нечто более экзотичное… ну, скотоложество или мазохизм, но после трех дней совещаний и дискуссий в Институте Имиджа Первого Лица пришли к выводу, что наименее уязвим гомосексуализм. В этом есть нечто даже мужественное, в то время как мазохизм или педофилия… гм… Словом, сегодня предполагается организовать утечку информации.

– Надеюсь, – спросил президент сварливо, – без фото или скрытых съемок? Просто слушок?

Секретарь ответил с некоторой заминкой:

– На первом этапе – да.

– Что, будет и второй этап?

– Только, – успокоил секретарь, – если возникнет необходимость в подпитке. Но и тогда вовсе не обязательно будет снимать именно вас. Достаточно взять похожего на вас человека… Это послужит и страховкой, всегда можно дать задний ход, опровергнуть.

Президент побарабанил пальцами по столу. Ногти были холеные, покрытые тремя слоями лака, тщательно обработанные.

– А не потеряю ли голоса, – поинтересовался он задумчиво, – нормальных людей?

Секретарь, обычно быстрый в подборе нужных слов, снова чуть задержался, и президент это заметил.

– Нормальных людей, – ответил секретарь осторожно, – все еще в стране больше, чем представителей секс–меньшинств… но они, как бы сказать точнее, на обочине. Сейчас преимущество отдается сексменьшинствам, из которых группа гомосексуалистов – самая влиятельная. Она имеет в конгрессе и сенате около трети мест, тиражи журналов гомосексуалистов растут по экспоненте, у них уже три самых популярных телеканала, собственные банки и корпорации… Им выделяются особые пособия, так что нормальный человек чувствует себя не то что обделенным финансово, что имеет место тоже, а… как совсем недавно было дурным тоном назвать негра негром – обвинят в расизме! – точно так же сейчас открыта дорога гомосексуалистам. Стоит студенту назваться гомосеком, у него принимают зачет, только бы не нарваться на обвинение в предвзятости. Гомосексуалистам открыты высшие должности в государстве, в обход правил и в ущерб более достойным гражданам… Словом, сейчас в стране имеет место быть настолько мощное давление общественного мнения… что ни один из так называемых нормальных не рискнет выразить свое недовольство президентом-гомосексуалистом. Более того, проголосует именно за кандидата-гомосексуалиста, только бы не подумали о его предрасположенности к расизму, не заподозрили в ксенофобии…

Президент фыркнул:

– Как будто голосуют не тайно!

– Господин президент, вы же знаете, – сказал госсекретарь с мягкой укоризной, – девяносто девять процентов американских граждан уверены, что потайные камеры следят за их бюллетенями. А потом тайные службы сортируют благонадежных и неблагонадежных. Так что каждый стремится проголосовать так, «как надо».

Президент развел руками, неожиданно улыбнулся:

– Но об этом же не говорят? Нет. И мы не будем опровергать. Главное, чтобы голосовали как надо. Как нам надо!.. Что у тебя там еще?

Госсекретарь положил перед ним раскрытую папку. Вопрос насчет гомосексуальности президента страны был деликатно опущен, что означало молчаливое разрешение начать кампанию. Но осторожную и деликатную. В случае провала президент с возмущением прикажет отыскать виновных, распустивших о нем такие гнусные слухи.

– Это статистика роста наших войск за рубежом… Это количество кораблей в Дарданелльском проливе… Это рост активистов за права человека…

Президент снова поморщился. Он сам чувствовал, что морщится чересчур часто, а от этого закрепляются морщины, надо будет последить за своим лицом. Или дать распоряжение ребятам из Института Психологии Первого Лица.

– С правами человека, – сказал он значительно, – пора взять некоторый тайм-аут… Или хотя бы слегка затормозить. Эта великолепная идеологическая бомба сработала даже мощнее, чем ожидалось! Был разрушен Советский Союз, вдрызг разлетелся ужасающий по мощи Варшавский блок. И вот теперь, когда для НАТО нет больше в мире равных соперников, эти дурацкие права человека могут теперь вредить и нам самим, ибо ими оперируют только слабые нации и слабые государства. Да, теперь можно признаться: мы, США, боялись мощи СССР! Дико боялись, до обморока, до визга. Теперь в мире нет другой силы, кроме войск США. Так что забудем про эту химеру, которую мы создали для потребления других… но не для себя! Убивайте этих чертовых сербов, не считаясь, кто там с погонами, а кто без. Убивайте арабов, а потом начнем так же точно убивать русских, жидов и всех прочих, кто мешает… нет, даже может помешать нашей победной поступи!

Государственный секретарь позволил себе тонко улыбнуться:

– Я счастлив, что вы со мной разговариваете столь откровенно. Но сегодня в три сорок у вас выступление перед студентами университета. Туда уже съехались телеоператоры всех компаний мира. Надеюсь, там вы будете более осмотрительны в выборе слов?

Президент расхохотался:

– Да, я должен выглядеть и говорить настолько величественно и важно, чтобы простой народ не усомнился в моей святости. И святости слов, которые я изрекаю. Над этими словами сейчас работают две сотни лучших специалистов в области психологии и лучшие лингвисты… Но мы-то с тобой знаем, что наша главная цель проста. Настолько проста, что вслух ее произносить нельзя. Иначе вся система создаваемых нами ценностей… ха-ха!.. создаваемых для остального мира, рухнет! Цель проста: уничтожить противника. Захватить его богатства. На примере Ирака, Югославии мы убедились, что остальной мир либо слабо протестует, чтобы «сохранить лицо», либо трусливо старается присоединиться к победителю. Так что мы можем смело расширять арену своих действий! Как там насчет движения крымских татар? Не пора ли их начинать снабжать оружием? Послать туда инструкторов? Через некоторое время можем начать бомбардировки, а Украина настолько сейчас перегавкалась со всеми, особенно с Россией, что даже Кречет не станет ее поддерживать…