Лишний

Оксана Одрина

Лишний

Глава 1. Мы не одни здесь

– Мы не одни здесь, – гнетуще шептало эхо в недосягаемой высоте подъезда нежилого дома. – Мы здесь не одни…

Крутая лестница с ободранными перилами, по который Лёша мчался вниз, тонула во мраке. Ступени её вовсе не на улицу вели его, нет. Загоняли они одержимого тревогами парня в подвал. Чтобы после долгого блуждания в лабиринте из захламлённых комнат, коридоров и пустующих кладовых в затерянной многоэтажке, застрял бы он наконец в непроглядной тьме собственных страхов и безнадёги, заметался в очередном приступе отчаяния и малодушия и ни за что уже не выбрался к живым.

Как вошёл сюда, Лёша, к ужасу своему, не помнил. Где выход, не представлял. Кто преследует его, и вообразить боялся. А сам уже точно знал, что за спиной.

– Смерть там, Лёх, знаешь ведь – это твоя смерть, – внушал он самому себе, ежеминутно оглядываясь и отирая испарину со лба. – Давно думаешь о ней, ждёшь. Сегодня точно за тобой! Беги теперь, найди уже дверь с домофоном или сдайся и умри.

Но вот Лёша всё же замедлился – как ни бодрился он, силы уходили быстро – и окинул взглядом плешивые стены. А потом и вовсе остановился и замер, уловив отголоски эха в высоте над собой.

– Мы не одни здесь, – предостерегающе гудело оно с верхних этажей. И тут же тревожно отзывалось само себе же с нижних: – Мы здесь не одни…

В том, кто эти невидимые «мы» и где именно находится такое вот сомнительное «здесь», Лёше пора бы уже разобраться. Только трезво мыслить именно сейчас не получалось, ведь он попал в такую передрягу, что теперь точно только чудом сможет уцелеть.

И тут ярусом выше закопошились, то и дело шаркая по полу и громыхая по батареям, и Лёша притаился в углу, ещё надеясь, что всё обойдется, и его просто не заметят. Но когда на макушку посыпалось крошево штукатурки, он без оглядки кинулся в сумрак очередного марша – не обошлось.

Спасаться бегством в незнакомом месте оказалось нелегко. Спотыкаясь, Лёша вновь и вновь налетал на повороты поручней, вышибая из себя воздух. Едва болезненная пульсация под рёбрами от таких побоев утихала, он пинал ногами стойки ограждений и снова бежал.

В груди трепетала паника, и как бы часто он не задирал голову, пытаясь рассмотреть преследователей в темноте, всё зря.

– Иди ко мне, – внезапно понёсся, словно ниоткуда, приглушённый женский голос. – Иди же ко мне, Алёшенька.

На чужой оклик Лёша не поддался и вот уже вылетел на следующую площадку лестничного марша. Он успеет, он найдёт нужную дверь.

– Ну и где же? – зло выговаривал он самому себе, не сбавляя темпа. – Где, где этот чёртов выход, Лёх?

Пробежав ещё два пролёта, он всё же остановился – дыхание подвело. Когда же обернулся, то замер на месте – по пяточку этажом выше кружила статная женщина в глухом чёрном платье. Сквозняк из окна слева трепал её чёрную вуаль, полностью скрывавшую лицо. Останки стекла при этом противно позвякивали от порывов ветра, а старая фанера, неумело прибитая к раме, поскрипывала.

– Иди ко мне, – отстранённо обронила женщина без лица. – Иди же, мальчик мой.

Она взметнула руками, и краска на исписанной граффити стене рядом с Лёшей потрескалась, съёжилась и скрутилась, как тонкая бумага от времени или от огня. Вот только огня не было, и времени тоже – был холод.

Податься вперёд и уцепиться за перила, было ошибкой – по ним тут же поползли трещины, кроша металл в рыжую труху. Ладонь парня мгновенно закоченела – она больше не слушалась и словно примёрзла к поручню, да и пальцы свело такой сильной судорогой, что хоть вопи. Зря Лёша задёргался, выворачивая онемевшее запястье, холод оказался проворнее, и в пару секунд присвоил себе часть его тела от кончиков пальцев до плеча.

Понять бы, что произошло, но Лёша всё не мог сосредоточиться. В отчаянии он бросился в сторону ещё раз, но напрасно. Тогда он с размаха ударил ногой в гнутые прутья ограждения. Они, скрипнув, дрогнули вместе с поручнем, и только тогда Лёша освободился. Он отскочил назад, но споткнулся, не устоял и, завалившись, ударился затылком о подоконник. Простонав, он перехватил обездвиженную пятерню – не чувствовал ничего. Поднялся – женщина без лица настигала. Она то и дело перегибалась через перила и всё повторяла:

– Иди ко мне. Иди ко мне, Алёшенька.

В висках застучала кровь, и Лёша вновь сорвался с места и понёсся прочь. Рядом мелькнуло ещё окно, на раме которого он мимоходом уловил символ – чёрный разорванный снизу круг. Секунда промедления, он оступился среди битых кирпичей и подвернул ногу, но не успел даже и ахнуть, как прямо перед ним обвалились ступени. Лёша отпрыгнул и вжался в стену, словно та спасла бы его, обрушься лестница целиком, и замер. Минута прошла. Потекла другая. Омертвевшая кисть лениво приходила в себя. Чувствительность возвращалась, а холод не уходил – больше и больше проникал под одежду и расползался по спине и левому боку.

Дыру в пролёте под ногами заволокло удушливой пылью. Ступени здесь осыпались и оставили после себя только ржавую арматуру. Скрутил её кто-то витками, загнул против всех законов физики и спрятал в плитах перекрытия.

– Какая сила способна так железо гнуть? – процедил парень, растирая по-прежнему недвижимую руку. – Мне бы хоть каплю такой силы.

Вот только делиться с ним выдержкой покорёженные прутки не спешили. Да и нужно ли всё это Лёше? В провале мрак и сырость, здесь холод. А дома только нескончаемые страхи. Ведь проклятые панические атаки прятались в потаённых уголках его сознания, когда за окном светло, и пожирали рассудок, когда темно. Не было ни сил, ни желания даже просто плестись дальше. И зачем?

– Иди ко мне, – провалился в пропасть посреди лестницы голос женщины без лица и понёсся по невидимому дну отстранённым отзвуком.

Нелегко было Лёше признаться самому себе, что он совсем выдохся и измотался, да к тому же глупо потерялся в обычной, на первый взгляд, запустелой высотке. Так ведь ещё и женщина без лица не отставала. Она неумолимо настигала и с каждой уходящей минутой всё увереннее брала верх над ним – издёрганным безумцем. Но как же Лёше теперь собраться? Как найтись в беспросветном «Выхода нет»? И при всём этом остаться в здравом уме? Как спастись?

– Сдался? Так просто? – не поверил он сам себе. – Нет, уж точно не так и не здесь.

Вот только храбриться было слишком поздно, ведь от пропыленного воздуха помутилось в голове, и Лёша упал на колени. Ссутулившись, он зажмурился и прикусил нижнюю губу, надеясь, что хотя бы боль поможет остаться в сознании. Когда же он снова открыл глаза, то вдруг ослеп. Его тут же охватил ужас. Завалившись в сторону, он скорчился, плюхнулся на живот и закопошился среди хлама вокруг себя.

– Не умер ведь я? – запаниковал он, шаря по невидимому полу руками. – Ведь не умер, правда?

В мгновение испуг сковал его горло так сильно, что голос оборвался. Лёша теперь только судорожно вздрагивал, царапаясь о куски кирпичей, чтоб наверняка наполниться вместе с болью и самой жизнью. Но едва он наткнулся на невидимые стальные штыри, как те впились в него и так глубоко рассекли ладонь, что Лёша вскрикнул и дёрнулся вперёд. Вот только руки его тут же провалились в разлом в полу, и в то самое мгновение пробудилась она – его одержимость.

Страх погибнуть в падении с высоты в секунду взорвал мозг, и Лёша рванул назад, опрокинулся на спину и тут-то и погряз в безумии. Глухо провыв, он скорчился на краю пролома и кинулся извиваться как в припадке. И хотя он снова и снова пытался остановить собственное помешательство, затыкая рот кулаком, чтобы заглушить себя, всё зря – оно не останавливалось. Но спустя полчаса беснований, Лёша так внезапно затих, что, скрутившись в комок, уткнувшись лбом в колени и впившись в волосы изодранными в кровь пальцами, только и смог выдавить из себя один единственный стон.

– Иди ко мне, Алёшенька, – вновь протянул из сумрака бесчувственный голос. – Иди…

– Тебе надо, ты и иди, – процедил он, понимая, что своё теперь уже точно отходил.

Нелегко было Лёше признать горькую истину, что храбрость и он несовместимы. И нигде не скрыться ему от малодушия. Как и встречи с женщиной без лица теперь уж точно не избежать. Ведь он – Лёша, совсем один непонятно где, некого позвать, никто ему не поможет – и вот теперь он уже совершенно точно умирает, чего, собственно, всегда и боялся. Допрыгался.

– Да прыгай же, Лёша! – раздался из сумерек впереди незнакомый звонкий голос. – Прыгай немедленно, или Пагуба расправится с тобой!

Глава 2. Таять больно

Дрожащие ладони с трудом сползли с глаз, и Лёша увидел над собой девушку: бледное без капли косметики лицо, колючий взгляд тёмно-синих глаз и светлые непослушные волосы, что выбивались из-под капюшона терракотовой короткой куртки. Ежесекундно оглядываясь на женщину без лица, которая спускалась к ним, девчонка молчала, поджав тонкие губы. Как вдруг бросилась к Лёше, схватила его за плечи, приподняла, встряхнула хорошенько, кивнула на окно и выкрикнула:

– Прыгай же!

– И не подумаю, – заупрямился он. – Это ещё хуже. Только не так. Нет!

Взять и шагнуть самому в окно? Ага, конечно! Ничего у них не выйдет. Он не арматура в бетонной ловушке. Его не согнуть, не подмять и не сломать.

– Не дождётесь! – взбунтовался он и отпихнул в угол невменяемую собеседницу.

И хотя подняться на ноги, получилось у Лёши на удивление быстро и просто, поймать равновесие и, не глядя вниз, перескочить пролом в марше и снова понестись к выходу – прошло неважно. Его пошатывало – мозг всё глубже вяз в бессилии и утягивал в беспамятство – но измученный паникой Лёша пока держался и всё бежал и даже не думал о малейшей передышке. Следом за ним расползались и трещины по перилам, и без того тусклый свет то и дело мерк, но конца лестницы так и не было видно.

– Иди ко мне, Алёшенька, – настаивал монотонный голос в пелене мглы над ним.

– Сколько ж можно? – разнервничался он. – Сколько мне ещё идти? И куда? Почему именно Алёшенька?

Внезапно подъезд закружился, перед глазами заплясали разноцветные пятна, и Лёша остановился. Он прислонился к иссохшей фанере ближайшего окна, чтобы прийти в себя и просто отдышаться, но не успел. Ведь со спины его настигли так неожиданно, что он и понять-то ничего не успел, как его схватила за плечо женщина в чёрном. Тысячи ледяных игл одновременно ворвались под кожу. Он вскрикнул, но тут же онемел. И только дёрнулся к окну и бросил в его строну руку, ещё надеясь выбраться из дома хотя бы через него, как сразу закоченел, словно в секунду промерз насквозь. Мгновение, и он больше не дышал.

– Алёшенька, – чуть слышно выдохнули парню в затылок. – Иди ко мне, мальчик мой.

Тонкая корка льда проявилась на его щеке и тут же поползла к шее. Он силился кричать, но окоченение уже сдавило его горло таким болезненным спазмом, что получалось только сипеть. Хотел видеть, кто именно издевается над ним, но мешали припорошенные инеем ресницы. Только траурная вуаль перед глазами, и не разглядеть лица убийцы.

Где лицо?..

Женщина в чёрном подалась вперёд, и тут же ключицу парня пронзили её костлявые пальцы – он дрогнул. А потом ухо его резанул жуткий вопль, хватка женщины ослабла, и Лёша наконец выдохнул, свалился в хлам на полу, сжался и обхватил руками горящий от боли живот. Внутри драло так, словно натолкали туда битых кирпичей. Непослушные пальцы он толкал себе под дых, чтобы угомонить там пекло, но напрасно.

– Больно, – стонал он. – Папа, где ты? Помоги, папа? Мне очень больно…

– Прыгай, Лёша, прыгай же! – над ним снова нависала незнакомая девчонка. – Прыгай, Лёшечка, ну, пожалуйста!

Что если и правда махнуть в окно, чего ему терять-то. Нет, слишком поздно, – допрыгался он, зачем себя обманывать, – ведь в одиночку он просто встать и то сейчас не сможет.

– Уходи, – пропыхтел он, когда на четвереньках всё же дополз до ближайшего угла и наконец просто сел.

К удивлению своему, он отметил, что женщина без лица теперь мялась чуть выше по ступеням. Вопрос, что именно её спугнуло и вынудило отдалиться от него, разбитого необъяснимым параличом, пока оставался без ответа. Ведь Лёша всё никак не мог справиться ни с собой, ни с собственным голосом. Зато девчонка рядом с ним была намного проворнее, и любые попытки женщины без лица приблизиться к ней заканчивались для нападавшей неудачей. В ладони девушки помещался небольшой фонарик на лямках. Она светила им на безликую женщину при малейшем шорохе, а та изворачивалась и шипела, но ближе подбираться не решалась – причудливое парящее мерцание, источаемое фонариком, похоже, обжигало её.

Минуту спустя Лёша всё же собрался, с трудом поднялся и шагнул к окну, но сразу сжался от спазма в животе. Потом к горлу подступила дурнота, и наружу из него вырвалась самая обычная вода. Едва он ухватился за храбрую блондинку рядом, как сразу захлебнулся потоком из себя же, а после закашлялся.

– Сейчас пройдёт, – успокаивала бесстрашная попутчица, толкая его спиной к подоконнику.

Вот и дряблая рама, а на ней неприметным затаился такой же символ, что и парой этажами выше – разорванный снизу чёрный круг.

– Горячий душ, горячий чай, и ты оттаешь, – подбадривала она, усаживая обессилевшего собеседника на подоконник. – Привыкай, Дефект, таять больно. Сопротивляйся.

Вот девушка стянула с себя странный фонарик и убрала его в карман куртки. Следом резко выпрямила Лёшу – он закричал. И в эту секунду она стала выталкивать его в окно. Он слышал звон стекла, бьющегося позади себя, видел пронзительный взгляд её тёмно-синих глаз, слышал крик из темноты лестничного марша:

– Аня, прыгай! Аня! Их здесь две!

Вцепившись в каркас, что рассыпался в прах, и зажмурившись, чтобы не видеть безразличие на по-детски невинном лице напротив, Лёша только и выдохнул:

– Не хочу.

Но девушка не отозвалась и не пощадила – с размаху ударила Лёшу в грудь. Пальцы его проскребли по деревянным откосам, и он опрокинулся и соскользнул вниз.

Потом случилась внезапная короткая слепота, резь в животе, удар затылком о пол.

Больно. Он застонал и изогнулся чуть вверх, чтобы успокоить горение в пояснице и жжение под рёбрами. А через минуту отдышался и замер – над ним светлый потолок его комнаты и знакомая с детства люстра. С её плафонов свисали серебристые кольца на тонких витых цепочках. Он дома. Всего лишь сон. Страшный сон. И тогда Лёша скрючился на ковре, подтянул колени к груди, уткнулся носом в ладони и пробубнил:

– Я умираю, мам. Помоги мне. Помогите, кто-нибудь…

Лежал он так долго, успокаивался и оправдывался перед собой же за мысли о собственной смерти жуткими снами. Ведь этот навязчивый сон повторялся из ночи в ночь вот уже две недели. Он мучил Лёшу, выворачивал наизнанку, выматывал, забирал силы и рассудок. Только сон. Только страх. Он дома, и был дома. Это кошмары не дают покоя. Это пройдет.

Когда же Лёша наконец собрался с силами и чуть приподнялся, то зашипел и обхватил левое плечо, которое больше всего пострадало при падении с окна. Да, всё так, несколько дней подряд он просыпался именно на подоконнике – створка распахнута, а он стоял на самом краю, почти на улице, цепляясь за раму.

Что-то с ним такое происходило, чего он и сам себе объяснить не мог. Ведь засыпая, он каждый раз попадал в подъезд заброшенного дома, где женщина без лица шла за ним и всё звала ненавистным именем «Алёшенька», а сегодня чуть не убила.

Что всё это значит? Он с ума сходит? Возможно такое? Возможно. Как именно люди теряют разум и себя, никто ведь наверняка не знает. Лёша вот каждую ночь в клочья самого себя разносит и пылью рассыпается, хоть спать не ложись. Сны как реальность – чувства, запахи, холод, боль. Только сны. А что если по-настоящему всё? Не бывает так. А если бывает? Что если он уже спятил?

– Лёш, всё в порядке? – послышался за дверью взволнованный голос мамы. – Ты что-то уронил?

– Да, – соврал он, поднимаясь и прижимая кулак к животу. – Стул. Всё хорошо, мам.

Снова подкатила тошнота. Он зажал рот, но не помогло, и сквозь пальцы, булькая, потекла вода.

– Я на работу, Лёш. Еда на столе. До вечера.

Лёша не ответил. Поперхнувшись, он ссутулился, упал на колени, и из него опять полилось. Так вот оно, что распирало и резало его изнутри. Может, замёрзла вода вместе с ним в том доме и драла нутро кусками льда. Бред, конечно. Съел что-то, отравился. Почему вода тогда? Почему?

Поломанный судорогами, он снова свалился, а болезненные приступы всё выталкивали из него новые и новые порции непонятно откуда столько в нём взявшейся жидкости. Ковёр под ним промок насквозь, да и на самом Лёше уже сухой нитки не осталось. Но он никак не мог всё это остановить. И самое страшное, он не понимал, что «это» такое с ним происходит.

Сколько так пролежал, разобрать даже примерно не смог. Время словно перестало существовать и растянулось и переродилось в материю из клокота, всхлипов и стонов снаружи, и прострелов и ломоты внутри.

Просто сесть и то получилось у Лёши попытки с седьмой. А уж на то, чтобы встать и, пошатываясь, цепляясь за стены и косяки дверей, добраться до душевой кабины, ушли и без того его последние силы. Но когда горячая вода полилась на него, стало легче. Правда, не сразу, нет. Прошло полчаса, прежде чем просто перестал дрожать и задышал без боли. И только когда вытерся полотенцем, заметил кровоподтёк на левом плече – наверное, ушиб, когда упал с окна. Или нет?

– А вдруг всё правда? – недоверчиво косясь на припухший сустав, обронил Лёша. – Чушь, конечно. Возможно, стоит маме рассказать, и она поможет. Или не стоит. А если испугается и в психушку сдаст? Кому тогда довериться? Кому…

Противоречивые сомнения ещё долго не давали покоя, и чуть отступили от Лёши, только когда он совсем согрелся. Есть не стал. Какой ещё завтрак, когда из него фонтан, как из пожарного шланга, только-только бить перестал. Поёжился, растянул рукава вязаного свитера и спрятал в них ладони. Он подумает и поймёт, что происходит. Воздух, ему нужен воздух. Вышел в прихожую, осторожно, чтобы лишний раз не бередить травмированную руку, накинул куртку. А вот ещё что странно, внутри так необъяснимо отпустило, словно оттаяло и вытекло. Смешно, глупо: что именно оттаяло? Улыбнулся сам себе уголками губ, потёр лоб, взъерошил и без того непослушные тёмно-русые волосы и вышел.

Но что же это? Перед ним снова проклятый лестничный марш! Неужели всё сначала? Отскочив, Лёша прижался спиной к двери собственной квартиры. Следом сердце заколотило, потом пальцы задёргало. Да нет же, нет. Здесь светло и чисто, ещё вон и изумрудный плющ по всему подоконнику на межэтажной площадке расползся.

– Псих, ты, Лёха – это всего лишь лестница, опомнись! – шёпотом выговорил он сам себе. А после, как и обычно, стал успокаивать самого себя же: – Это мой подъезд и дом. Это просто ступени. Все остальное – страхи. Просто глупые страхи.

Глава 3. Верить не хотел

Двери лифта лениво закрылись за спиной, и Лёша вырвался из приставучей полутьмы высотки на улицу. Прикрыв глаза и с наслаждением втянув осенний воздух, он всё смаковал теплоту, которая мгновенно проникла в него и согрела и снаружи, и изнутри. Как же хорошо. Почему ему вот так спокойно не может быть всегда. Почему он обычно встревожен и раздражён. Почему?

Отца звал сегодня во сне, о помощи просил: «Папа, помоги. Папа». Глупо как-то. Не нужен был папке никогда. Уйдя из семьи, тот забыл о сыне много лет назад. Ни разу не побеспокоился, что там с ним, как он, кто и зачем. Да и зачем?

Лёша растёр в жар ладони, отгоняя остатки тошного сна. Он тёплый, живой и настоящий, а остальное – обман разума. Всё наладится, он соберётся и больше не потеряется в кошмарах. Сегодня он главный, а пустым полуночным сновидениям его не растоптать.

Просияв беспечной улыбкой, он крутанулся на месте и внезапно налетел на соседа снизу – Андрея Анатольевича, местного дворника. Тот от столкновения с ним отлетел к металлической двери подъезда и, пождав губы и смешно раздув ноздри, запыхтел.

– Извините, – поспешил исправиться Лёша, но поймав на себе гневный взгляд Андрея, попятился. – Я вас просто не заметил.

– Извините? – возмутился Андрей, поправляя прежде ярко-зелёную жилетку.

Засаленная, местами прожжённая, с одной поломанной пуговицей у самого горла, но гордо развевающаяся на ветру, она представилась Лёше, повидавшем многое плащом героя неудачника. Как раз соответствовала Андрею, чего уж скрывать.

– Не заметил? – вспылил Андрей, и тут же пальцами нелепо раздвину сам себе веки. – А ты глаза свои разуй, вот так, попробуй! Уши заткнут наушниками, врубят на полную мощность бесовскую музыку и летят неизвестно куда, неизвестно зачем! Паршивцы!

– Не вам меня жизни учить, Андрей Анатольевич, – прыснул Лёша.

Он брезгливо покосился на кроссовки собеседника с дырявыми носами и оголодавшей подошвой.

– Неужели? – съязвил дворник.

– За последние пять лет я вас трезвым видел раза два, не больше, – насмешливо заметил Лёша. – В бомжа превратились и гордитесь этим. Смотреть противно!

– Чего? – нахмурился он. – Не понял.

– Вы всё услышали, Андрей, – метнул словечком Лёша.

– За собой следи, юнец, – колюче ответил дворник. – Жизнь – штука сложная. Сегодня на вершине – завтра на дне.

– Я на дно уж точно не опущусь, – смело дерзил парень. – Я себя уважаю и…

– И не зарекайся, Алёшенька, – перебил Андрей, лениво потягиваясь и почёсывая затылок. – Ох, не зарекайся. Запустенье рядом с каждым из нас. И с тобой тоже. Остерегайся собственных страхов. Остерегайся лестниц. И про подвал помни.

– Что? – уронил Лёша, а у самого мурашки по спине побежали.

– Подвал жизни ещё никто не отменял, – сумничал Андрей и, ощеряясь, многозначительно развёл руками. – Возьми на карандаш, и не зевай, когда окажешься один на один с дырявым домом.

Внезапно Андрей бросился к крыльцу. Мешковато ссутулившись, он поднял метлу и, пошатываясь, направился в сторону соседней многоэтажки. На прощание он бросил через плечо в сторону Лёши притворно сердитый прищур, но оступился на бордюре, чуть не свалившись на газон. Вовремя поймав равновесие, он отшатнулся и тут же выругался – голодная ещё минуту назад подошва его ботинка навеки покинула хозяина, пропав в мелкой луже позади него. Через секунду он совсем исчез из виду. А Лёша остался в одиночестве.

Этот самый Андрей Анатольевич жил этажом ниже Лёши всё время, что Лёша себя помнил. И, кажется, всегда выглядел одинаково: растрёпанные волосы, вечная небритость, затёртая до дыр одежда и обувь, потрепанная сумка через плечо. Он много курил и постоянно болтался по округе под приличным градусом. Иногда он спал на лавочке у подъезда, случалось и на автобусной остановке или прямо на тротуаре. Даже зимой. И ведь и квартира у него была, и работа, но что-то тянуло бедолагу в пьянство, нищету и запустение. И только всегда новые кожаные перчатки на руках: и зимой, и летом, всегда чёрные. Чем объяснялась эта идеальность среди остальной заброшенности, Лёша не понимал. Как не понимал и последней фразы Андрея. А ещё «Алёшенька».

Озноб пробежал по спине, и Лёша передёрнулся, вспомнив сегодняшний кошмар. Откуда всего лишь дворнику знать об «Алёшеньке» и его страхе перед ступенями?

– Ниоткуда! Полная чушь, – уверял он сам себя. – Просто фразами кидался. Нужно успокоиться и забыть о страхах и…

И тут перед Лёшей неожиданно предстала небольшая лестница, которая вела к остановке. Ступени её давно раскрошились от времени, непогоды и людских похождений. Но лестница эта не будоражила его болезненную панику, нет, скорее, он жалел её. Она была совсем не страшная, а печальная и забытая. Похожи они с Лёшей. Даже глупо, но так и есть. Он такой же вот покинутый и одинокий.

Отец ушёл из семьи, когда Лёше исполнилось семь. Исчез и забыл о сыне. А мальчишка ждал его: совместных прогулок, походов в кино и в парк аттракционов, искренних разговоров, да просто обычного звонка. Маленьким верил, что папа скоро придёт и заберёт с собой. Позже злился на него за равнодушие и ненавидел за безучастие к своей судьбе. Не понимал, почему с ним так, за что, чем заслужил нелюбовь.

Обиды не отпускали так долго, что в пятнадцать, слушая от одноклассников о доверительных отношениях с родителями, Лёша испытывал только одно – отвращение. Тогда же он до безумия жаждал встречи с нерадивым папашей, чтобы высказать всё, что разъедало его изнутри бессонными ночами, а после болело при свете однообразных дней. Но папа за двенадцать лет так ни разу и не появился в жизни взрослеющего сына. А Лёша за это время настолько растворился в неприятии отца, да и себя тоже, что совсем того не замечая, увяз в самосожжении. Ведь мыслями о собственной ненужности, безуспешности и ущербности парень доводил себя до отчаяния. Тогда же начались первые нервные срывы, страхи, мысли о нелепой, жуткой смерти.