Траектория полета совы

Многие студенты и преподаватели Афинской Академии принимали участие в Олимпийских играх. Их нельзя было заподозрить в профессиональных занятиях спортом, просто академический стадион давал желающим возможность держаться в надлежащей форме. Портреты чемпионов висели в главном холле административного корпуса вперемежку с изображениями знаменитых ученых и политиков Нового времени, некогда учившихся в этих стенах. Их обычно заказывали знаменитым художникам, и те старались показать свой талант в полную силу: работа для Академии считалась знаком признания со стороны истинных ценителей живописи.

Войдя в знакомое здание, Афинаида слегка улыбнулась, вспоминая, как любила рассматривать портреты в студенческие годы. Вот бледный и задумчивый Отто Габсбург, основоположник термодинамики. Вот прекрасный Василий Баронис – поэт и геолог, борец за свободу Эфиопии, а вот…

Афинаида вздрогнула. Иоанн Глика! Знаменитый пятиборец, кумир молодежи конца восьмидесятых годов… «Ах, как это было давно, я свидетельница прошлого века!» – не забыла отметить девушка. Иоанн был изображен в старомодной рубашке, с любимым луком в руках. Улыбался чуть насмешливо, смотрел лукаво, его волосы как будто шевелил аттический ветерок. Словно и не было того поворота дороги, с которого улетела в пропасть его блестящая «ямаха»… Гибель чемпиона стала трагедией для всей страны, не только для Афин. Правда, Афинаида в то время еще училась в школе и помнила всё это довольно смутно. Зато ее собственная история, связанная с Иоанном, запомнилась очень хорошо… И понятно, почему она всплыла в памяти сейчас, но отчего стало вдруг так пусто и одиноко?

Невероятно, но Афинаида лишь в этот момент осознала, какую важную роль сыграл в ее жизни один осенний вечер. Она училась тогда на пятом курсе и уже думала о дипломной работе, тогда как большинство одногруппников вовсе не были безраздельно поглощены учебой. Лекции успели утомить, да и наступившая в ноябре осень нагоняла уныние. Опять хотелось жарких солнечных дней, беспечности и озорства. Во всяком случае, у студентов, которые сидели в тот день в академическом парке накануне последней лекции, все разговоры были только об этом.

– Слушайте, неужели мы сейчас пойдем на эту скучную философию? – воскликнул Сергий, высокий и всегда несколько помятый юноша в очочках. – Это ведь невозможно, опять слушать об этих немцах! Позитивисты, гегельянцы, вольтерьянцы… Я больше просто не могу!

Ответом ему стало одобрительное ворчание студентов и особенно студенток. Девушки сидели, нахохлившись, на низенькой лавочке, кутаясь в плащи. Некоторые курили, спасаясь от прохладной сырости.

– А знаете что? Давайте сегодня отдохнем от немцев! – предложил веселый Филипп Киусис, вечный выдумщик немыслимых проказ. – Я знаю, вечером около Акрополя будет такая штука… – Смеясь, он рассказал, что нынче, в день гибели Иоанна Глики, около его статуи на Пниксе соберутся почитатели героя: студенты-историки умудрились создать вокруг Глики настоящий культ, пусть и полушутливый, с торжественными гимнами, жертвоприношениями и прочей белибердой. – Поехали, а? Будет весело!

Все одобрительно загалдели и стали собираться. Девушки вскочили со скамейки, Афинаида тоже поднялась. Ей не очень-то хотелось тащиться на Пникс – она пошла сюда с ребятами только для того, чтобы не коротать в одиночестве перерыв между лекциями, – но здесь был он, и девушка была не в силах сказать: «Ну, пока, а я пошла учиться». Немецкие философы ее не интересовали, а даже если б и не так, всё равно невозможно отказаться от поездки в компании с Алексом… Народу много, но вдруг удастся посидеть с ним рядом, перекинуться словом? Алекс очень оживился, поняв, что учеба на сегодня закончена, стал шутить и дурачиться, потом подхватил под руки двух ближайших девиц и вприпрыжку побежал с ними по аллее. Огорченная Афинаида пошла следом, не отрывая глаз от статной фигуры в черной куртке.

Они доехали до Акрополя на трамвае. Быстро темнело, и на дорожках огромного исторического парка зажглись круглые фонари. Включили и подсветку Акрополя: Парфенон засиял белым мрамором, пропилеи осветились желтоватым светом, Эрехтейон – розовым… На Акрополе и Ареопаге было людно, но дорожки, изрезавшие холмы Филопаппа и Пникс, были почти пустынны. Сквозь облетевшие рощи мерцали цепочки огней, освещающие серпантин тропинок и аллеек. Холмы, древние скалы и складки местности скрывали от глаз и ушей бурлящий рядом мегаполис, и казалось, что современные Афины где-то далеко.

Студенты, балагуря, прошли совсем недалеко и на одной из площадок обнаружили небольшую толпу – человек тридцать. Почитатели Иоанна окружили его статую, освещенную прожектором, и пели что-то – как показалось Афинаиде, довольно унылое – про бессмертные подвиги, Острова Блаженных и битвы, из которых герой вышел победителем. Тут же краснели углями две переносные жаровни. На одной дымились деревянные шпажки с сувлаки – «жертвоприношение», как вполголоса, давясь от смеха, объяснил Филипп. На другую поклонники Глики подбрасывали щепотки ладана, который потрясающе благоухал в холодном воздухе. Невысокий бородатый «жрец» в белом балахоне и с венком на голове скосил глаз на вновь прибывших и поинтересовался:

– Вино принесли? – Узнав, что паломники пришли с пустыми руками, он тяжко вздохнул и скомандовал: – Подходите по очереди, кидайте ладан, только не спешите.

Бросать ладан было весело. Розовые кусочки, попав на раскаленные угли, темнели и плавились, некоторые даже загорались. К темному небу поднимался благовонный дым, окрашиваясь желтым светом прожектора. Афинаида дождалась своей очереди и тоже бросила кусочек, взятый из большой коробки около жаровни. Девушка полюбовалась на веселые ароматные колечки, закрутившиеся на фоне красных углей… и вздрогнула, заметив, что сразу за ней стоит Алекс. Тот бросил ладан с усмешкой, пробормотав еле слышно: «Ну и ерундой же мы занимаемся!» – и, отойдя, встал рядом с Афинаидой. Пение окончилось, сувлаки сняли с огня, забулькало вино, разливаемое в металлические стаканчики.

– Дети мои! – возвысил голос главный жрец. – Во славу великого и бессмертного героя нашего Иоанна…

Закончить он не успел. Что-то просвистело в воздухе и шлепнулось прямо в импровизированную кадильницу. На секунду стало очень тихо, и Афинаида увидела, что откуда-то сверху летят шары размером с хороший грейпфрут и с глухим треском лопаются, касаясь земли. В нос ударил резкий запах…

– Навоз! – завопили студенты.

– Анафема! – раздалось сверху, снизу и со всех сторон. – Бей их! И это на виду у Парфенона! Мерзавцы!

Парни в черном смешались с почитателями Глики, опрокинули жаровни, сорвали одеяния со жреца. Зазвенели струны кифары, которая недавно сопровождала пение – вряд ли ее услышат еще раз… Девушек не трогали, но Афинаида не хотела следить за развитием сюжета. Она бросилась наутек и вдруг заметила, что впереди по дорожке убегает к вершине холма Алекс.

– Стой, подожди! – закричала она и припустила еще быстрее.

Но Алекс не оглянулся. Если бы не его тень, мелькавшая в свете фонарей, девушка быстро потеряла бы направление.

– Бей! Разбегаются, догоняй! – неслось сзади.

Эти крики придали олимпийскую резвость Афинаиде, которая вообще-то спортивные упражнения не любила. В погоне за Алексом она достигла небольшой площадки, где почему-то не горел фонарь. В склоне холма был устроен декоративный грот, его пасть манила чернотой. Девушка уже основательно запыхалась.

– Алекс! – позвала она беспомощно. – Где ты?

– Да здесь же я, – отозвался голос из грота. – Беги дальше!

– Нет, не могу, – жалобно пробормотала Афинаида и, чувствуя, как сердце забилось еще быстрее, уже не от страха погони, вбежала в грот.

Здесь было тесновато, но Алекса, вжавшегося в угол и втянувшего голову в плечи, она даже не разглядела, лишь услышала его дыхание.

– Здесь нет места, нас сейчас найдут! – пробормотал он с укором.

– Я тихонько, – умоляюще прошептала Афинаида и тоже села на корточки, прижавшись боком к молодому человеку. Кружилась голова – от сознания опасности, от бега, от ощущения тепла – его тепла…

– Да сними ты хотя бы эту дрянь, заметят ведь! – прошипел Алекс и потянул Афинаиду за ворот ее розового плаща – мерзкий цвет, и как она только могла носить его в юности?! Девушка послушно вскочила, рванула застежки, но, услышав топот погони, снова села, съежившись, как могла.

На площадку вбежали трое парней и замерли на мгновение. На них были черные балахоны, один размахивал суковатой палкой.

– Вот они! – закричал самый крупный из них, всмотревшись в темноту пещерки.

Беглецов схватили за руки, выволокли наружу. Алекс пытался сопротивляться, но его быстро скрутили, бросив Афинаиду. Парни что-то кричали про «поганых язычников», Алекс твердил, что ни в чем не виноват. Наконец один из нападавших, плюнув себе под ноги, прокричал:

– На, получай науку! – и картинно замахнулся увесистым кулаком.

Афинаида, успевшая, наконец, освободиться от своего плаща, закричала:

– Не надо! – и прыгнула вперед. Оплеуха ей досталась не очень сильная, вскользь, но девушка сразу потеряла сознание. Пришла в себя она через несколько минут, в ушах звенело. Алекс и человек в форме астинома пытались привести ее в чувство, шлепая по щекам.

– А, очнулась! – сказал страж порядка и с помощью Алекса довел Афинаиду до скамейки. – Посидите пока здесь. Может, вас домой отвезти?

– Н-нет, ничего, – с трудом выдавила Афинаида, – вроде всё в порядке. – Она взглянула на Алекса. – Ты жив?

– Жив, жив! – Он весело закивал. – Спасибо тебе, а то рассадили бы мне нос вдребезги!

– Что же вы так подругу подставляете? – Астином покачал головой.

– А кто это был? – спросила Афинаида.

– Рипидоносцы. Нечто вроде тайного общества при Духовной Академии. Они всё о православии ревнуют, часто разгоняют такие мероприятия, – ответил, подходя, другой астином. – Много сумасшедших там. Говорят, что как рипидами мух отгоняют от святыни, так они разгоняют еретиков. Но навозом в пакетах кидаться – это что-то новенькое, этого раньше не бывало. – Тут стражи порядка расхохотались. Алекс насупился:

– Что смешного?

– Да так, ничего. Я говорю, совсем молодежь от рук отбилась! – сказал второй астином; он казался заметно старше первого.

– Так догоните их и арестуйте!

– Как же, догонишь их! Ну, ничего, спокойствие восстановлено. Да вы не волнуйтесь, – предупредил старший астином возмущенную реплику молодого человека, – никто серьезно не пострадал. Они так, больше пугают. Если что, их же из семинарии повыгоняют, рипидоносцев-то этих! Они остерегаются калечить.

– Прекрасно! Девушке ни за что ни про что в ухо заехали, а вам и дела нет! Не покалечили, и ладно? – рассердился Алекс. – Пойдем! – сказал он Афинаиде, подхватил ее под руку и повел вниз.

Шагая рядом со своей тайной любовью, она старалась во всех подробностях запомнить этот недлинный путь вниз по холму и не забыть те секунды, которые провела в гроте, прижавшись к его плечу…

Но что это? На фонаре перед самым выходом из парка что-то розовело. Подойдя ближе, Афинаида с Алексом остановились в невольном изумлении. Но круглый плафон был накинут капюшоном Афинаидин плащ! Железные завитушки фонаря служили плечиками. Но спина плаща была разрезана снизу почти доверху, полы шевелил осенний ветер…

– Мне холодно, – глухо проговорила Афинаида, глядя на одежку, о которой она до сих пор и не вспомнила. Алекс вздрогнул и, извиняясь, торопливо стащил с себя черное пальто, накинул на плечи девушки:

– Давай, надевай!

Но больше он не проронил ни слова. Через несколько шагов они вышли к статуе Иоанна Глики: герой стоял всё такой же светлый и улыбающийся, а вокруг валялся разнообразный мусор. Алекс проводил дрожащую Афинаиду до дома. Правда, ей показалось, что главной причиной такого внимания было пальто на ее плечах. По дороге они почти не разговаривали, и под конец девушке стало совсем неловко. «Зачем я полезла его защищать? – подумалось ей. – Он, наверное, думает, что навязалась я на его шею! Мало того, что из-за меня его схватили, так еще и провожать теперь…» Попрощались они с обоюдным облегчением. Впрочем, голос Алекса был весел:

– Ну, пока! До завтра!

Но назавтра Афинаида в институт не пришла – болело ухо. Потом началась ангина, которая подозрительно долго не проходила. Маме, конечно, пришлось рассказать всё… почти всё. О том, как она прижималась к плечу возлюбленного, Афинаида умолчала. Мать долго охала, вздыхала, с кем-то советовалась по телефону, но дочери до поры не говорила ничего.

Настала зима, приближалась сессия. Студенты давно забыли про случай на Пниксе: пора было учиться, о том ли думать! Только Филиппа, который получил пакетом с навозом прямо по макушке, еще долго дразнили «Копронимом». Алекс с Афинаидой не общался, лишь здоровался, а ей теперь было вдвойне неловко подойти и заговорить с ним. Да и вообще, после ангины Афинаиды определенно впала в депрессию. Всё опостылело ей – и философия, и литература, и колоннады Академии, и холодный парк…

Тогда-то и случилась эта встреча. Афинаида шла рано утром по сонной еще улице в центре города – мимо опущенных жалюзи, мимо желтых картинок на белых стенах, мимо собак, смотревших жалобно, но молчаливых и застенчивых – и заметила девушку, которая шагала по самой середине мощеного тротуара. Ее рыжие волосы были, похоже, давно не чесаны и лишь для вида заплетены в две рассыпающиеся косы. Клетчатый пиджак, юбка почти до щиколоток, странная полублаженная улыбка, взгляд, блуждавший по небу, балконам и карнизам. С разведенными в стороны, словно для удержания равновесия, руками, что-то шепча, она поравнялась с Афинаидой и вдруг, остановившись, внимательно посмотрела на девушку. Улыбка пропала с губ незнакомки, но тут же вернулась.

– Привет! Это тебе счастье. Читать умеешь? – весело проговорила она, быстро достав из-за пазухи книгу без обложки и протянув Афинаиде.

– Спасибо… – опешила та. – А зачем мне это?

– Не знаю, может, пригодится. Ты заходи в гости!

– А… где ваш дом? – Афинаида старалась быть вежливой.

– Не знаю, я давно бездомна, выгнали. – Девушка рассмеялась и, махнув в сторону Акрополя, побежала вниз по улице.

Афинаида посмотрела ей вслед и навсегда запомнила эту картину: неряшливые косы, руки, раскинутые, словно в полете над бездной, колеблемая ветром юбка… А наверху – голубизна январского неба, желтые тени на лепнине карнизов, сверкающие стекла мансард…

Обложки и титульных листов в книге не было, но в колонтитулах стояло: «Священник Андрей. Аскетическое учение Григория Паламы». Желтоватая бумага, бледная, местами смазанная печать – такую Афинаида позднее видела в дешевых церковных книжках. Но содержание Афинаиде понравилось: хороший, живой язык, красивые цитаты из святителя Григория. В книге описывалась христианская жизнь – такая, какой она должна быть по представлению фессалоникского архиепископа. Почти всё в этом учении стало для Афинаиды новостью. Раньше она и не слыхала о таком, ведь до маминого увлечения православием о религии в семье говорить было не принято. А мать, пролистав книгу, всплеснула руками и сразу побежала куда-то звонить. Затем подошла, села рядом и заговорила. Книгу, как оказалось, написал отец Андрей Лежнев. Вернее, он молча кивнул на вопрос Афинаиды, когда она с матерью впервые пришла в Свято-Михайловский храм. А потом был тяжелый разговор наедине… Отец Андрей объяснил тогда всё: и затяжную болезнь, и уныние, и одиночество, которое девушка чувствовала всё сильнее.

– Пойми, – говорил он, – ты, хоть и невольно, но приняла участие в настоящем идолослужении. Бросить ладан на эти угли – это прямое отступничество. Неужели ты не понимала, что делаешь? Рипидоносцы не так уж неправы, хотя методы у них грубоваты. Язычество растет, набирает силу, нужно же как-то с ним бороться? И смотри, ведь всё случилось промыслительно! Ты знаешь, как современные ревнители толкуют фамилию Паламы? – Афинаида, конечно, не знала. – А очень просто, – объяснил отец Андрей, – «палама» это кисть руки, которой мы берем с земли… гной и бросаем в нечестивцев. Так раньше делали болельщики на ипподроме. Но они выражали этим порицание возницам, а мы всё это должны понимать духовно… Даже эти вот пакетики с навозом!

Растерзанный плащ, повешенный на фонарь, отец Андрей тоже объяснил «духовно» – как «совлечение ветхой ризы», вступление в новую жизнь:

– Разве ты не видишь, что Господь зовет тебя к Себе, что для тебя закрываются постепенно мирские пути? – убеждал он. – Но нужно каяться в совершённом преступлении!

После той исповеди Афинаида действительно начала ощущать угрызения совести. А что до мирских путей… Они постепенно и впрямь стали закрываться, хотя поначалу это ей было вовсе не очевидно. Почти год прошел, прежде чем девушка осознала, что самая ясная и понятная цель, которая стоит перед ней, это сделаться настоящей – «истинной», как говорил отец Андрей – христианкой и научиться смотреть на всё происходящее в жизни именно с этих позиций.

Алекс не обращал на нее внимания – да и никто не обращал. Робких заученных мальчиков, которые порой пытались с ней познакомиться, невозможно было брать в расчет. Прежде она еще могла позволить себе из вежливости ответить на записку какого-нибудь бледного патлатого философа, но накануне диплома? Нет, она могла думать только об учебе и об Алексе!

После получения диплома Алекс, как и Афинаида, поступил в аспирантуру, они продолжали видеться, и она сочла это благоприятным знамением, ответом на молитвы… Теперь, спустя годы, ей самой не верилось, что она могла быть так наивна. В итоге всё кончилось романтическим письмом, дурацким объяснением… О, нет, она не стала писать ему прямо о своей любви! Она сплела тончайшую сеть из туманных фраз и намеков на симпатии, которые порой возникают у двух одиноких сердец, на нежную дружбу, на смысл жизни, который обретается лишь тогда, когда человек вырывается из своей замкнутости. «Но даже если кажется, что мир пуст и ни в ком нельзя найти родственную душу, я гоню от себя эти мысли, потому что знаю, что один такой человек непременно есть и, возможно, живет совсем рядом…» Она хотела написать, что Бог обязательно пошлет такого человека, но, вспомнив, что Алекс нерелигиозен, исправила эту строчку. Только молилась, усердно молилась, чтобы он воспринял письмо с благосклонностью… Но разве Бог исполняет такие молитвы? Молитву всегда нужно заканчивать: «но не моя воля, а Твоя да будет», – так научили позже Афинаиду в храме. Одна немолодая прихожанка – даже имя ее уже стерлось из памяти, – видя неприкаянность девушки, посоветовала молиться о том, чтобы Господь послал ей хорошего жениха. Но именно так – не о конкретном человеке, а о таком, который будет угоден Богу. А отец Андрей понемногу начал заговаривать о том, что лучший жених – Небесный… Хотя делал это деликатно, ни на чем не настаивая.

Мечты и молитвы Афинаиды не исполнились, а вскоре Алекс бросил аспирантуру и исчез из поля ее зрения. Она училась хорошо, но занятия наукой всё сильнее шли вразрез с православными понятиями. Ведь изучение трудов давно умерших и попавших в ад язычников или не очень-то благочестивых христиан, писавших о земной любви, а не об умерщвлении плоти, – неподходящее дело для души, ищущей спасения! Раньше Афинаида и не думала, что такое спасение и от чего надо спасаться, но под влиянием Лежнева стала думать со всей серьезностью. Думать и постепенно отсекать всё, что этому мешало. Часто «лишнее» отсекалось и само собой, прав был отец Андрей: «стоит лишь захотеть, как сразу весь мир с его соблазнами тебя оставит»… Вопрос в том, кто больше захотел, чтобы мир оставил Афинаиду – она сама или Лежнев? Пожалуй, все-таки он, но как ловко сложились тогда кирпичики: ты унываешь, мучаешься и всё валится из рук потому, что над тобой тяготеют нераскаянные грехи, которых ты пока и увидеть-то не можешь. Но настройся на духовную жизнь – и всё обернется иначе! Придет спокойствие, радость и неземная любовь. Мирские занятия этому только мешают, отнимают драгоценное время…

Тряхнув головой, Афинаида заставила себя не думать о мороке, в котором пребывала столько лет. Быстрым шагом пройдя портретную галерею, она стала подниматься по мраморной лестнице.

***

Приемная ректора находилась на третьем этаже. С душевным трепетом Афинаида отворила красивую дверь орехового цвета, на которой строго поблескивала золотистая табличка, и вошла. Справа за компьютерным столом сидела загорелая белокурая девушка. Красный топик под белым летним жакетом лишь до половины прикрывал ее высокую грудь, на которой поблескивал небольшой золотой крестик; короткая белая юбка позволяла любоваться длинными стройными ногами в сетчатых колготках с мелким узором из роз; алые лаковые туфли на высоченных шпильках дополняли картину – несомненно, это была Элен, секретарша Киннама. Она смерила посетительницу взглядом, и в ее серых глазах, обрамленных густо накрашенными ресницами, отразилось пренебрежение. Афинаида сразу почувствовала себя крайне неуместно в своей черной юбке до щиколоток, туфлях без намека на каблук и скромной блузке светло-зеленого цвета – единственной, которая составляла удачное сочетание с ее каштановыми волосами, – а потертую сумку вообще хотелось спрятать за спину… Однако она взяла себя в руки и даже чуть вздернула подбородок.

– Здравствуйте, я Афинаида Стефанити. Могу я видеть господина Киннама? Он назначил мне встречу в два часа. Вероятно, я с вами и говорила об этом по телефону?

– Здравствуйте! Да, я помню. Господин Киннам еще не пришел с лекций, видимо, его что-то задержало. Но я сейчас сообщу ему, что вы уже здесь. Садитесь, пожалуйста.

Афинаида опустилась в кожаное кресло и тут же подумала, что в таком удобном кресле поневоле чувствуешь себя раскованно, не то что на табурете или венском стуле, которые только и водились у нее дома. Элен между тем говорила по мобильному:

– Господин Феодор, простите за беспокойство, тут к вам пришла госпожа Стефанити, вы ей назначили… О, понятно… Через полчаса?… Хорошо, господин Феодор. – Она отложила мобильник и взглянула на Афинаиду. – Господин Киннам просит его извинить, он немного задерживается. У него произошла незапланированная встреча с гостями из Барселоны. Он будет примерно через полчаса, самое большее через сорок минут.

– Ничего, спасибо, я не тороплюсь, могу подождать. – И Афинаида, достав из сумки сборник «Античность и Византия», погрузилась в чтение.

В приемную заглядывали люди, оставляли бумаги на подпись ректору, спрашивали, когда можно к нему зайти… Элен работала ловко и привычно, и Афинаида, несколько раз взглянув на нее, подумала, что она тут вполне на своем месте и, несмотря на несколько вызывающий вид, наверняка подходит ректору как секретарша. Посетителей было много, и Афинаида перестала отрываться от книги, чтобы посмотреть на очередного пришедшего. Когда, наконец, вошел Киннам, она подняла голову, только услышав, как Элен сказала:

– Ох, наконец-то, господин Феодор! Вас тут спрашивали уже столько раз!

Афинаида взглянула на вошедшего и замерла. Она действительно никогда не видела такого красивого мужчину. Стройный, загорелый, с волнистыми черными волосами, точеными чертами лица, высоким лбом и темными глазами, в уголках которых пряталась улыбка, ректор Академии полностью оправдывал вчерашние рассказы Марии. Один его взгляд из-под густых бровей, изломленных у висков словно крылья птицы, заставил сердце Афинаиды ускоренно забиться. Но когда он заговорил, его бархатный голос породил в ее душе странный трепет, какого она, пожалуй, не испытывала еще никогда в жизни.

– Госпожа Стефанити? Здравствуйте! Прошу прощение за то, что заставил вас так долго ждать!

– Здравствуйте! – ответила Афинаида и хотела вскочить, но с низкого кресла, где она успела удобно расположиться, быстро встать оказалось не так-то просто.

Когда она, наконец, неуклюже поднялась и предстала перед великим ритором, Элен едва не прыснула со смеху: они в самом деле составляли забавный контраст – красавец-мужчина в элегантном костюме и убого одетая девушка неопределенной наружности… Впрочем, Элен отметила, что Афинаида, пожалуй, недурна лицом, в котором особенно привлекали внимание большие зеленовато-карие глаза, да и осанка ничего… «Но, боги, что за мешок вместо юбки она нацепила на себя?! – подумала секретарша. – И блузка тоже – балахон какой-то страшный… Да еще с длинным рукавом – в такую жару! Или она мусульманка? Нет, вряд ли – без платка… А что за ужасная прическа!.. Ну и кадры попадаются в жизни!» Элен мысленно хихикнула и снова устремила взгляд на экран компьютера, а Киннам провел Афинаиду в свой кабинет.

Большой и солнечный кабинет оказался неожиданно уютным: обитый светлым деревом, с дубовой мебелью, вьющимися по стенам цветами, жалюзи кремового цвета на высоком окне и квадратным ковром с желтовато-коричневым геометрическим рисунком, – всё это совсем не походило на ту чопорную атмосферу, которую представляла себе Афинаида, отправляясь сюда. Киннам предложил девушке сесть в кресло у стола и, пока она рассматривала кабинет, внимательно оглядел ее саму.