И запнулась о собственные слова. Потому что если замок летал вокруг нас и следил за нами, то где же жили мы сами, куда же нас занесла судьба? Одного этого сомнения было достаточно, чтобы разрушить иллюзию, заманившую нас в…

…записи обрываются…

Письма в никуда

Эти строки адресованы ей.

Она знает.

Но она не умеет читать.

Она все-таки открывает книгу, она пытается понять, вот эти две палочки с перекладиной, это ворота какие-то, а вот палочки с перекладиной сверху, это, наверное, белье вешать…

Она знают, что её убьют.

Но читает. Вот это колечко, это виселица, это ворота, это полумесяц, это колечко с загогулинкой, это…

– Стой!

Окрик сзади.

Она хватает книгу, прижимает к себе, она понимает – второго шанса не будет.

Бежит.

Стучат босые ноги по паркету, где ни разу не ступала нога женщины.

Стрела вонзается в горло, мир заливается кровью, она еще смотрит на страницы, пляшут значки, ворота, виселица, кольцо, полумесяц…

…я этого не видел.

Но, наверное, все было так…

Начать надо с того, что это история о любви.

Или нет, этим надо закончить.

Или нет, об этом вообще не надо говорить, читатель прочитает и сам скажет – да это же о любви, о чем же еще.

Или нет, не надо об этом писать, но по другой причине – никто не поймет, что это о любви, все руками разведут, да что вы сочиняете, да какая тут любовь, да что угодно, только не она…

Не с этого надо начинать. Не с любви. Да и не было никакой любви. А вот, расскажу, как мы встретились. Мы, все. Нас оказалось семеро. Встретились ТАМ, не здесь, ну еще бы, здесь-то я один, это ТАМ нас оказалось семеро. Я даже удивился, что нас оказалось семеро, мне казалось, будет больше. Но я чувствовал – именно семеро.

Нет, это должно было случиться не так, не так я это себе представлял, я думал, мы будем прорываться через тысячи опасностей и приключений, штурмовать какие-нибудь крепости, убегать от чудовищ, прорываться через тысячи интриг, ошибаться, терять, снова находить… И место встречи будет какое-нибудь невероятное, жерло вулкана, например, или крохотный островочек над пропастью, или посреди бушующего моря, или…

Ничего этого не было, мы встретились в обычном кафе, договорились в соцсетях, да, там тоже есть кафе и соцсети.

А потом было самое интересное.

Мы ждали, что будет дальше.

Ничего не происходило.

Ни-че-го.

Мы не знали, что делать дальше, нам никто об этом не говорил, да что говорил – об этом нигде не было написано, что нужно было делать дальше, принести в жертву черного петуха или зеленого крокодила, или станцевать ритуальный танец, или… Кто-то даже предложил зарядить кольт и пустить его по кругу, кого-то обещали пристрелить за такие предложения. Вспоминали, что у других все получалось как-то просто, встречались, и… и все.

Только потом до нас дошло, что один лишний.

Вернее – одна. Одна из трех женщин. Она еще смутилась сразу, пробормотала что-то вроде, ну, если мешаю, так я пойду, и мы захлопотали, что вы, что вы, совсем не мешаете, вы нам нужны…

Хотя мы чуяли – она была не наша.

И в то же время – наша.

Это уже потом мы узнали, что она – не часть меня, а часть её.

А тогда у нас просто ничего не получилось.

С ходу помню еще пару случаев, когда ничего не получилось – два раза нас убивали, кто-то не хотел, чтобы я вернулся ОТТУДА именно в этом веке. Я так и не знаю, кто это сделал, друг или враг, может, кто-то хотел помешать мне создать новую книгу, а может, кто-то напротив, пытался уберечь от беды.

Я спрашивал у неё – на восемнадцатой странице «Петроглифов». Она отвечала мне так лихо и заковыристо, что я так и не понял, была ли она причастна к убийствам, или нет. Вот так всегда, задаешь ей важные вопросы, а она пишет загадками…

Нет, так-то мы всегда писали друг другу загадками, очень редко позволяли себе начать книгу чем-нибудь типа «Здравствуй, мой неизвестный друг» или назвать очередное творение – «Письма далекой незнакомке». Моя дорогая неизвестная леди, вы будете жить в благодатном мире будущего, где проблемы нашего века покажутся вам как минимум странными…

Нет, не то.

Опять не то.

Так что начать надо с чего-то другого. Ну, например, как я родился не в свое время не на своем месте. И сколько раз, интересно, мне придется об этом писать? Десять? Двадцать? Миллион? Нет, миллион, пожалуй, многовато, за всю историю человечества столько не наберется. Город Куча, империя Мьяу-У, династия Цинь, Амброзия, была такая страна, Васкония, государство Си Ся (не смейтесь).

С самого раннего детства я понимал, что время и место не мое. Что с книгой что-то случится. Или её сожгут, еще хорошо, если не вместе со мной. Нет, книга мне дороже собственной жизни, просто… просто в сжигании на костре ничего приятного. Попробуйте при случае. Когда вас будут преследовать за вашу книгу.

Или я понимал, что с книгой случится что-то другое. Про неё все забудут. Истлеет. Разлетится в прах. Никто не станет переписывать её строчки при свете лучины или свечи. А то и вовсе сгорит с каким-нибудь монастырем или библиотекой.

В более поздние века я понимал, что моя книга может просто затеряться среди миллионов других изданий.

Иногда я просто не успевал написать книгу – умирал слишком рано, погибал в каком-то сражении, а то и вовсе в пьяной драке, да, и такое бывало, сколько раз зарекался не забывать, зачем пришел сюда, сколько раз оступался…

Пару раз бывало совсем не мое время. Просто. Не мое. Время, когда не о чем было писать. И нечего писать. И вообще…

…и вообще это только потом я понимал, что виновато не время и не место, а я сам, мои отговорки, и…

Бывали и совсем постыдные случаи, когда я обещал себе книгу – но все время что-то мешало, дом, работа, семья, или какие-то военные походы из ниоткуда в никуда.

Вспоминаю книги, которых не было.

Их много.

Очень много.

Оказывается, больше, чем я думал.

Иногда бывало другое. Я рождался в свое время на своем месте. Меня увенчивали лаврами. Книга жила в веках.

Но я знал, что она никогда её не прочитает.

Никогда.

Потому что родится в то время, и в той стране, где никому и в голову не придет учить женщину читать. А значит, точно не прочитает. Или прочитает, но будет сожжена, как ведьма, или прочитает, но не напишет ответ.

Нет, не с этого, не с этого надо начинать, не с этого. Или подробно по главам расписывать каждое мое неудачное рождение. Или нет, так читатель заскучает, главы с неудачным рождением надо разбросать по книге.

…лингвистический анализ книг показал, что все эти пятьдесят творений написаны одним человеком – чего не может быть, поскольку книги написаны не просто в разные века, а в разные тысячелетия…

Иногда я хожу на её могилу, сам не знаю, зачем. Приношу цветы, а дальше не знаю, что делать, надо стоять, что-то думать, что-то чувствовать, у меня ничего не думается и не чувствуется.

Иногда она приходит на мою могилу. Что она думает и чувствует, я не знаю. Просто пару раз видел фотографии, как она стоит возле моей могилы.

А нет, вспомнил. Было однажды, сидел возле её надгробия и думал, что она родится через тридцать лет.

Пил за её здоровье, хотя за здоровье покойных и еще не родившихся как-то странно…

Опять не то.

А вот. Снег. Фонарь скрипит на ветру. Ночь. Свет фонаря, подвешенного у окна падает в комнату. Я люблю такой свет.

Сегодня её убьют.

Я приказал.

Сегодня.

Вечером.

К дому подъезжает экипаж, поскрипывает колесами.

Или нет – шорох шин, глохнет двигатель.

Хлопает дверца.

Или фыркают кони.

Звенит колокольчик.

Или звонок.

Слуга открывает двери, с улицы доносится цокот копыт или шорох шин.

Я не знаю этого человека, который вошел, я вижу его первый раз.

Кланяется.

– Вам ни о чем не говорит эта книга?

Смотрю на фолиант в его руках, думаю, где тут подвох, или книжка отравлена, или бомба там какая, или…

– Возьмите…

Отступаю назад:

– Отравлена?

Он вздрагивает, будто я его оскорбил до глубины души.

– Эх вы… ну ладно… сам открою…

Кладет книгу на журнальный столик, показывает мне страницы. Думаю, что со мной будет, если прочитаю.

…что будет…

…наконец, поднимаю голову от книги.

– Это… это же выдумка, не так ли?

– Отнюдь.

Я презрительно фыркаю – там, где за окном стук копыт и поскрипывание экипажей.

Я верю – там, где шорох шин за окнами.

– Вы… вы убьете её? – спрашивает гость там, где скрипят экипажи.

И там, где шорох шин, он тоже спрашивает:

– Вы убьете её?

Я отвечаю:

– Она уже мертва.

Там. Где цокот копыт за окном.

А там, где шорох шин, я жадно вчитываюсь в книгу, я вспоминаю, кто я такой, что я такое, впервые за столько лет – вспоминаю…

Сжимается сердце.

– Где… где она?

Гость пожимает плечами:

– Вы знаете.

Скорее… скорее к ней…

Холод улицы.

Морось дождя.

Скрип фонаря на ветру.

Хлопает дверца машины.

Рычит мотор.

Я тороплю гостя за рулем, я боюсь не успеть.

Взлетаю по ступенькам.

Распахиваю дверь, кричу что-то, не пей, не пей, вино отравлено…

Она оборачивается, и…

…нет, тогда у нас все равно не получилось встретиться. Потому что в этот момент наш город – со скрипучими фонарями, с шорохом шин, с моросящим дождем – был разрушен одним ударом войны, которая началась третьего августа…

…нет, она началась намного раньше, выкипала, вызревала в жерновах истории, самое досадное – она проросла из одной из моих книг…

А в той эпохе, где скрипели экипажи и фыркали лошади, я сказал:

– Она уже мертва.

И сам упал замертво.

Потому что она – это я.

Да-да, вот с этого надо было начинать.

– Я вам за что плачу?

Начинаю сердиться. Хотя понимаю, что сердиться здесь не на что, сам отдал деньги шарлатану, сам сейчас получу непонятно что…

Он раскладывает карту времени, выстраивает в причудливой конструкции.

Опять повторяю три слова:

– Когда. Мы. С ней. Встретимся.

– Я сожалею…

Повторяю:

– Когда…

– …никогда.

– Вы…

– …уверен.

– Мы не родимся в одно время?

– Нет. Потому что нет ни её, ни вас.

Меня передергивает:

– То есть…

– …то есть, вы и она, это один и тот же человек.

Я не верю. Не понимаю. Я в отчаянии перелистываю книги – мои и её, я замечаю то, чего не видел раньше, и почему я так был уверен, что эти вот, мои записи – это мой стиль, мой слог, моя душа, а это вот – её душа, её слог, её стиль, а теперь…

Черт…

Сразу скажу, тогда еще не было компьютерных текстовых анализов, тогда я просто понял, что он не врет….

Отсчитываю монеты.

Выхожу из каменного дома, прижимаю к себе драгоценные книги, сгружаю их на Пилигрима, подгоняю ослика, пошел, пошел…

И не с этого надо было начинать.

Не знаю, с чего.

Вспоминается что-то не к месту и не ко времени, были же у нас с ней уютные вечера, мы сидели в кресле, слушая вой вьюги и скрип фонарей за окном, или она с томиком моих сочинений, или я с томиком её сочинений, она спрашивала что-нибудь на страницах своей книги – я отвечал, или наоборот, я спрашивал что-то со страниц, она говорила – про себя, мысленно, мы беседовали через века…

И вот это тоже помню.

Мы встретились в трехтысячном году, на мне было синее платье…

Я так и не понял, что это было, шутка, розыгрыш, или что. Я пытался спросить её об этом в следующих книгах – она не отвечала, она упорно не отвечала, я даже начал задумываться, что это была какая-то ошибка редактора, не более…

Ну, вот представьте, я положил руку на листок бумаги… пять пальцев. Вот жители двумерного мира что видят? Пять объектов. А на самом деле – я один.

А вот в трехмерном мире два человека. Это мы видим – два человека. А в четырех измерениях видят что-то одно.

Пытаюсь представить себе, какими мы будем там, в четырех измерениях.

Не могу.

И вообще все надо было начать не так, не так, а рассказать, как мы писали друг другу книги через века, как наши книги вертели судьбами, меняли историю, губили и создавали миры. А потом мы поссорились, а из-за чего, уже не помню. Это было через века, через тысячелетия, когда мы уже забыли, кто мы, и что мы. И нет, это надо писать наши истории, каждую инкарнацию, как мы все больше забывали, кто мы, как то, что раньше было уверенностью, становилось предположением, смутным предчувствием, красивой легендой, потом и вовсе – ничего не значащей чепухой, которая терялась за курсами валют и взносами по ипотеке. Как мы писали друг другу по привычке, как эта привычка сошла на нет, как мы встретились в каких-то там веках, уже не узнавая друг друга, мы были врагами, я послал своих людей убить её, когда на пороге моего дома (ночь, скрип фонаря, звонок) появился человек с книгой…

…она оказалась не права. В нашу единственную встречу на ней был бежевый костюм. Почему-то.

Может, разные реальности.

Может, в той реальности с синим платьем мы успели чуть больше, чем увидеть друг друга мельком…

Мой день

– …задание вам.

Выжидающе смотрю на инспектора.

– …у кого-то три. Найти. Обезвредить.

Не понимаю.

– Ч-чего… три?

– Не догадываетесь?

Хлопаю себя по лбу. Догадываюсь.

– А… как найти?

– Наблюдайте, друг мой, наблюдайте… собирайте слухи, сплетни… разговоры…

– Но… это точно… что у кого-то три?

– Кто знает, друг мой, кто знает…

…это было уже потом….

Сегодня его день.

Поэтому будет кофе со сливками.

Бегу к холодильнику, проверяю, есть ли сливки, а то он обидится.

Нет, не так…

«Сегодня мой день», – говорит он.

Самое интересное, я даже не знаю, кто он.

Потому что никакого его быть не должно.

Тут.

В моей голове.

Кажется, вот так вот это и начинается. Это. После которого будет палата с мягкими стенами.

«Не будет», – говорит он.

И повторяет:

«Сегодня мой день».

Он позволяет мне встать и заварить кофе. Но настаивает, что будет пить кофе со сливками. Он позволяет мне одеться. И позавтракать. Еще удивляется, ничего себе яишенка, киваю, это Щедрый Барин называется, с грибочками, с сальцем…

«Ну, пошли», – кивает он.

Настораживаюсь, отвечаю:

– Э-э-э…. а мне на работу надо…

«Ты чего вслух-то, ты со мной и мысленно говорить можешь…»

– Так мне…

«Ты не понял? Сегодня мой день».

– И?

«Сегодня я на работу пойду».

Пытаюсь что-то возразить, что мой начальник не поймет, он фыркает —

«Нету твоего начальника».

Мне не по себе.

«Завтра… завтра будет. Ну, пошли».

Мы идем. Зачем мы идем в сторону аэродрома, спрашиваю я себя, зачем, зачем, зачем мы идем в ангар, зачем лезем в самолет, а где летчик, летчика-то нет, мы как…

Идем в кабину.

Понимаю.

Спрашиваю:

– Ты… ты летчик?

Он отвечает, но как-то уже не словами, а по-другому.

Сжимает штурвал.

Не я сжимаю.

Он.

Вдавливает в кресло.

Небо несется навстречу…

…беру сливки, он одергивает меня:

«Сегодня твой день».

«А»?

«Твой день… пей свой кофе…»

Догадываюсь:

«И… на работу?»

«Ну конечно, а куда же…»

Сжимается сердце. Как-то не по себе становится от того, что у меня отобрали небо…

«Небо будет завтра» – говорит он.

Осторожно спрашиваю:

– Обещаешь?

«Клянусь».

Она целится в меня, уворачиваюсь, вр-р-решь, не возьмешь…

Он убьет меня.

Если достанет.

Я тоже убью её.

Если доберусь.

Её зовут Элизабет.

Её самолет машет крыльями – слабехонько-слабехонько, плохонький самолет, не чета моему. Она доберется до моего самолета – она так думает, не доберется – так думаю я.

Поднимаюсь выше, еще выше, она за мной не поспевает, врешь, не возьмешь…

Сегодня мой день.

И её.

Её зовут Элизабет.

Я уже знаю, что это она.

Я слышу её шаги. Там, на лестнице. Я уже знаю, что она свернет в мой кабинет, наивная, думает, я храню чертежи в кабинете…

Ступаю за ней.

– Чему обязан столь поздним визитом?

Оборачивается, ага, вот мы какие, мы вооружены, оказывается…

…замираем в полушаге друг от друга, направляем кольты….

…часы бьют полночь.

…выдыхаю.

Говорю.

Вслух:

– Сегодня мой день.

Он уходит.

Он. Тот. Другой. Затаивается где-то в глубинах моего сознания, ждет своего часа.

Понимаю, что сказал это хором с Элизабет… уже не Элизабет.

Обнимаю Агату. Сначала обнимаю, только потом спохватываюсь, что даже не проверил, Агата это или еще Элизабет.

Нет.

Агата.

Целует меня, чуть прикусывает нижнюю губу.

Идем ужинать.

И спать.

У нас вся ночь впереди.

И весь день.

Потому что завтра выходной.

И мы проснемся около десяти, и приготовим завтрак, а потом посидим на веранде, и до ближайшего рынка сходить надо, и в театр, и неважно куда, лишь бы вместе, а может, так никуда и не выйдем, увлеченные друг другом, а потом еще вечер впереди, а потом Агата уйдет ближе к полуночи, поцелует меня – и уйдет, чтобы ни в коем случае не остаться после полуночи.

Сквозь сон я услышу шум мотора.

…просыпаюсь…

Элизабет приподнимается на локте, улыбается мне, прикрывается сорочкой.

Хватаюсь за кольт.

Элизабет (или Агата?) испуганно отскакивает:

– За… за что?

Понимаю, что это Агата. Но это не может быть Агата, потому что сегодня день Элизабет.

– Агата?

Она мотает головой. Набрасывает халатик, скрывается в ванной. Сбегаю по лестнице на первый этаж, надо сматываться, если уж она не смоталась…

– Ой, извините, ничего, что я у вас тут в доме…

Оборачиваюсь.

Нет, не Агата.

И не Элизабет…

– А у вас альбома какого или блокнота не найдется?

– Э-э-э… нет. То есть… счас, счас… вот…

– Ой, спасибо вам огромное… а карандаша нет?

Вываливаю на стол карандаши.

– Ой, ну вы мой спаситель… извините… за вторжение… как я у вас оказалась-то вообще…

Спохватываюсь:

– Как вас зовут?

– Ива.

Начинаю понимать.

Вот она. Вот.

Сегодня мой день, сегодня я иду на аэродром. Я не обязан звонить в полицию и докладывать, что она здесь.

Распахиваю дверь в раннюю осень, отскакиваю, когда вижу инспектора. Он входит в дом, я не могу его не пустить, не имею права не пустить. Надеюсь, что Ива успеет спрятаться, неважно, куда, неважно, где, черт… она даже не знает моего дома…

Черр-рр – т…

– Ива?

Они смотрят друг на друга.

Обнимают.

Меня передергивает.

Понимаю, кого и зачем искал инспектор…

…только сейчас вспоминаю, что у меня в руке кольт – когда спускаю крючок.

Тучное тело падает к моим ногам.

Ива поднимает кольт, я опережаю её – на доли секунды.

Выхожу в раннюю осень, спешу к самолету.

Сегодня не мой день.

Поэтому я сжимаю штурвал.

Крылатая машина рвется в небо, неуклюже покачивается, кувырка…

…понимаю.

Сегодня.

Мой.

День.

Якуб

А Кэтти улетает.

Ну, не сама, конечно. На самолете.

Якуб спрашивает, а может, не надо вот так?

Кэтти сама не знает, надо или нет.

Катит чемодан к стойке регистрации.

Уважаемые пассажиры, и все такое.

А может, не надо, спрашивает Якуб.

Кэтти думает.

Говорит – надо.

Прощаются.

Кэтти отворачивается, чтобы Якуб не видел слезы.

Навсегда же прощаются.

Самолет взлетает.

Исчезает в тумане неба.

Незнакомая женщина заливается плачем, у меня там сын, сын улетел…

Якуб осторожно спрашивает, а что бывает с теми, кто улетает.

На Якуба смотрят, как на психа, – кто ж знает-то…

Провожающие расходятся.

Якуб разворачивается, смотрит на стойку регистрации.

– А… а мне один билет, пожалуйста.

Держит билет, не понимает, что делать дальше.

Уважаемые пассажиры, просьба пройти…

Яукб проходит.

Якуб не знает, что будет с ним дальше.

Тише, не дергайтесь, Якуб смотрит ваше сознание, Якуб пытается выловить оттуда что-то… что его ждет.

Ага, спасибо.

Да, Якуб уже понял, что в вашем мире самолеты летят куда-то откуда-то, а не в никуда…

А?

Что думаете?

Что у Якуба забыли, как самолетами пользоваться, в небо отпускают – и всё?

Уверены?

Самолет поднимается в небо.

Якуб сомневается.

А может…

…правильно, а может, нет вообще ничего в мире кроме островка с городом Якуба и аэродрома?

Сейчас узнаем…

…если Якуб посмотрит вниз…

…если посмотрит…

Знак трех путей

А можно вас на минутку?

Да-да, вас.

Не бойтесь, ничего мы вам не сделаем.

Просто…

Просто нам человек нужен. Да-да, например, вы. Для истории. Вы же хотите попасть в историю? Да что мы спрашиваем, все хотят. Да не волнуйтесь, по крышам прыгать не придется, и из горящей машины выскакивать тоже. Ну нет, если хотите, можете попрыгать и повыскакивать, кто ж вам запретит.

Вы у нас будете человек… простой такой человек. Будете жить в эпоху… вам какая нравится? Ой, и чего вы в этой викторианской эпохе хорошего нашли, там же… а? Тогда в будущее? Да тоже как-то вы рискуете, мало ли что там в будущем станется.

Ну ладно, мы вам хорошо сделаем, будете в богатом доме жить на крыше небоскреба, вокруг парк… И вот вас спецслужбы поймают, они вас с одним человеком перепутают, с главным героем, которого убить должны. И будут за вами гоняться. Можете от них полетать по городу на крылатой машине, так интереснее будет. Понимаете, это нужно, чтобы герой успел сбежать, чтобы его не поймали.

А потом вас схватят. Ну, у них машины-то помощнее будут. И убьют.

А?

Что?

Ну да, убьют, а вы как хотели? Сказано же, героя убить хотят.

Вот вас и убили вместо него.

А герой сбежал.

Ну, извините, роль вам такая выпала. Здесь хочется вас утешить, что вам почести будут, да не будет вам никаких почестей, про вас и не вспомнит никто.

А про героя вспомнят.

А собственно, почему за ним охотятся?

– А собственно, почему за мной охотятся? – спрашивает герой.

Его зовут Дэннис.

Сейчас мы осторожно объясним ему, что к чему…

– …все равно не понимаю, – говорит Дэннис, – почему они не могут пройти вдвоем по одной дороге?

– Ну, потому что так нельзя, – объясняем мы.

– Нет, я понимаю, если бы там два моста было, и мост может вес одного человека выдержать, и вдвоем на мост нельзя…

Мы не соглашаемся:

– Нет-нет, это не мосты, это дороги. Две дороги ведут… гхм… из пункта А в пункт Б. И три путника. И по дороге можно идти только в одиночку…

Дэннис не понимает:

– Но… почему?

– Ну а почему вы вилкой едите, а не руками?

– Да я и руками могу…

– Ну а почему вы на стуле сидите, а не на столе? А почему вы голый на улицу не ходите?

– Понял, понял… обычай у них такой… вдвоем по одной дороге не ходить.

– Ну, это не совсем обычай… ну, ладно, считайте, что обычай… И вот были три путника… и два из них по одной дороге вместе прошли. Теперь они это скрывают всеми правдами и неправдами, еще бы не скрывать… Но соседи начинают о чем-то догадываться, ну еще бы, как-то слишком быстро они дошли по дорожкам-то… ну вот и догадался народ, что кто-то из тех троих вдвоем шел… а кто-то в одиночку. Вот и думают теперь, кто не виноват, а кому всеобщий позор и порицание…

– Это что-то вроде детектива?

– Да, как-то так. Там потом каждый сам на себя будет вину брать, других выгораживать… в общем, все сложно…

– А почитать можно?

– Так там не для людей написано….

– Под запретом?

– Да не под запретом, читайте на здоровье, кто ж не дает-то…

Знак пути.

Знак непреодолимого пути.

Знак пути непреодолимого.

Это разные знаки, да.

Они оба здесь нужны.

Знак прошлого одного из героев.