Январежки

– Что-то мне не нравится, как он на нас смотрит, – признался я супруге, – что-то не по себе…

– Ну что же, привыкай, – ответила моя благоверная, – теперь нам придется жить в…

…в…

И запнулась о собственные слова. Потому что если замок летал вокруг нас и следил за нами, то где же жили мы сами, куда же нас занесла судьба? Одного этого сомнения было достаточно, чтобы разрушить иллюзию, заманившую нас в…

…записи обрываются…

Письма в никуда

Эти строки адресованы ей.

Она знает.

Но она не умеет читать.

Она все-таки открывает книгу, она пытается понять, вот эти две палочки с перекладиной, это ворота какие-то, а вот палочки с перекладиной сверху, это, наверное, белье вешать…

Она знают, что её убьют.

Но читает. Вот это колечко, это виселица, это ворота, это полумесяц, это колечко с загогулинкой, это…

– Стой!

Окрик сзади.

Она хватает книгу, прижимает к себе, она понимает – второго шанса не будет.

Бежит.

Стучат босые ноги по паркету, где ни разу не ступала нога женщины.

Стрела вонзается в горло, мир заливается кровью, она еще смотрит на страницы, пляшут значки, ворота, виселица, кольцо, полумесяц…

…я этого не видел.

Но, наверное, все было так…

Начать надо с того, что это история о любви.

Или нет, этим надо закончить.

Или нет, об этом вообще не надо говорить, читатель прочитает и сам скажет – да это же о любви, о чем же еще.

Или нет, не надо об этом писать, но по другой причине – никто не поймет, что это о любви, все руками разведут, да что вы сочиняете, да какая тут любовь, да что угодно, только не она…

Не с этого надо начинать. Не с любви. Да и не было никакой любви. А вот, расскажу, как мы встретились. Мы, все. Нас оказалось семеро. Встретились ТАМ, не здесь, ну еще бы, здесь-то я один, это ТАМ нас оказалось семеро. Я даже удивился, что нас оказалось семеро, мне казалось, будет больше. Но я чувствовал – именно семеро.

Нет, это должно было случиться не так, не так я это себе представлял, я думал, мы будем прорываться через тысячи опасностей и приключений, штурмовать какие-нибудь крепости, убегать от чудовищ, прорываться через тысячи интриг, ошибаться, терять, снова находить… И место встречи будет какое-нибудь невероятное, жерло вулкана, например, или крохотный островочек над пропастью, или посреди бушующего моря, или…

Ничего этого не было, мы встретились в обычном кафе, договорились в соцсетях, да, там тоже есть кафе и соцсети.

А потом было самое интересное.

Мы ждали, что будет дальше.

Ничего не происходило.

Ни-че-го.

Мы не знали, что делать дальше, нам никто об этом не говорил, да что говорил – об этом нигде не было написано, что нужно было делать дальше, принести в жертву черного петуха или зеленого крокодила, или станцевать ритуальный танец, или… Кто-то даже предложил зарядить кольт и пустить его по кругу, кого-то обещали пристрелить за такие предложения. Вспоминали, что у других все получалось как-то просто, встречались, и… и все.

Только потом до нас дошло, что один лишний.

Вернее – одна. Одна из трех женщин. Она еще смутилась сразу, пробормотала что-то вроде, ну, если мешаю, так я пойду, и мы захлопотали, что вы, что вы, совсем не мешаете, вы нам нужны…

Хотя мы чуяли – она была не наша.

И в то же время – наша.

Это уже потом мы узнали, что она – не часть меня, а часть её.

А тогда у нас просто ничего не получилось.

С ходу помню еще пару случаев, когда ничего не получилось – два раза нас убивали, кто-то не хотел, чтобы я вернулся ОТТУДА именно в этом веке. Я так и не знаю, кто это сделал, друг или враг, может, кто-то хотел помешать мне создать новую книгу, а может, кто-то напротив, пытался уберечь от беды.

Я спрашивал у неё – на восемнадцатой странице «Петроглифов». Она отвечала мне так лихо и заковыристо, что я так и не понял, была ли она причастна к убийствам, или нет. Вот так всегда, задаешь ей важные вопросы, а она пишет загадками…

Нет, так-то мы всегда писали друг другу загадками, очень редко позволяли себе начать книгу чем-нибудь типа «Здравствуй, мой неизвестный друг» или назвать очередное творение – «Письма далекой незнакомке». Моя дорогая неизвестная леди, вы будете жить в благодатном мире будущего, где проблемы нашего века покажутся вам как минимум странными…

Нет, не то.

Опять не то.

Так что начать надо с чего-то другого. Ну, например, как я родился не в свое время не на своем месте. И сколько раз, интересно, мне придется об этом писать? Десять? Двадцать? Миллион? Нет, миллион, пожалуй, многовато, за всю историю человечества столько не наберется. Город Куча, империя Мьяу-У, династия Цинь, Амброзия, была такая страна, Васкония, государство Си Ся (не смейтесь).

С самого раннего детства я понимал, что время и место не мое. Что с книгой что-то случится. Или её сожгут, еще хорошо, если не вместе со мной. Нет, книга мне дороже собственной жизни, просто… просто в сжигании на костре ничего приятного. Попробуйте при случае. Когда вас будут преследовать за вашу книгу.

Или я понимал, что с книгой случится что-то другое. Про неё все забудут. Истлеет. Разлетится в прах. Никто не станет переписывать её строчки при свете лучины или свечи. А то и вовсе сгорит с каким-нибудь монастырем или библиотекой.

В более поздние века я понимал, что моя книга может просто затеряться среди миллионов других изданий.

Иногда я просто не успевал написать книгу – умирал слишком рано, погибал в каком-то сражении, а то и вовсе в пьяной драке, да, и такое бывало, сколько раз зарекался не забывать, зачем пришел сюда, сколько раз оступался…

Пару раз бывало совсем не мое время. Просто. Не мое. Время, когда не о чем было писать. И нечего писать. И вообще…

…и вообще это только потом я понимал, что виновато не время и не место, а я сам, мои отговорки, и…

Бывали и совсем постыдные случаи, когда я обещал себе книгу – но все время что-то мешало, дом, работа, семья, или какие-то военные походы из ниоткуда в никуда.

Вспоминаю книги, которых не было.

Их много.

Очень много.

Оказывается, больше, чем я думал.

Иногда бывало другое. Я рождался в свое время на своем месте. Меня увенчивали лаврами. Книга жила в веках.

Но я знал, что она никогда её не прочитает.

Никогда.

Потому что родится в то время, и в той стране, где никому и в голову не придет учить женщину читать. А значит, точно не прочитает. Или прочитает, но будет сожжена, как ведьма, или прочитает, но не напишет ответ.

Нет, не с этого, не с этого надо начинать, не с этого. Или подробно по главам расписывать каждое мое неудачное рождение. Или нет, так читатель заскучает, главы с неудачным рождением надо разбросать по книге.

…лингвистический анализ книг показал, что все эти пятьдесят творений написаны одним человеком – чего не может быть, поскольку книги написаны не просто в разные века, а в разные тысячелетия…

Иногда я хожу на её могилу, сам не знаю, зачем. Приношу цветы, а дальше не знаю, что делать, надо стоять, что-то думать, что-то чувствовать, у меня ничего не думается и не чувствуется.

Иногда она приходит на мою могилу. Что она думает и чувствует, я не знаю. Просто пару раз видел фотографии, как она стоит возле моей могилы.

А нет, вспомнил. Было однажды, сидел возле её надгробия и думал, что она родится через тридцать лет.

Пил за её здоровье, хотя за здоровье покойных и еще не родившихся как-то странно…

Опять не то.

А вот. Снег. Фонарь скрипит на ветру. Ночь. Свет фонаря, подвешенного у окна падает в комнату. Я люблю такой свет.

Сегодня её убьют.

Я приказал.

Сегодня.

Вечером.

К дому подъезжает экипаж, поскрипывает колесами.

Или нет – шорох шин, глохнет двигатель.

Хлопает дверца.

Или фыркают кони.

Звенит колокольчик.

Или звонок.

Слуга открывает двери, с улицы доносится цокот копыт или шорох шин.

Я не знаю этого человека, который вошел, я вижу его первый раз.

Кланяется.

– Вам ни о чем не говорит эта книга?

Смотрю на фолиант в его руках, думаю, где тут подвох, или книжка отравлена, или бомба там какая, или…

– Возьмите…

Отступаю назад:

– Отравлена?

Он вздрагивает, будто я его оскорбил до глубины души.

– Эх вы… ну ладно… сам открою…

Кладет книгу на журнальный столик, показывает мне страницы. Думаю, что со мной будет, если прочитаю.

…что будет…

…наконец, поднимаю голову от книги.

– Это… это же выдумка, не так ли?

– Отнюдь.

Я презрительно фыркаю – там, где за окном стук копыт и поскрипывание экипажей.

Я верю – там, где шорох шин за окнами.

– Вы… вы убьете её? – спрашивает гость там, где скрипят экипажи.

И там, где шорох шин, он тоже спрашивает:

– Вы убьете её?

Я отвечаю:

– Она уже мертва.

Там. Где цокот копыт за окном.

А там, где шорох шин, я жадно вчитываюсь в книгу, я вспоминаю, кто я такой, что я такое, впервые за столько лет – вспоминаю…

Сжимается сердце.

– Где… где она?

Гость пожимает плечами:

– Вы знаете.

Скорее… скорее к ней…

Холод улицы.

Морось дождя.

Скрип фонаря на ветру.

Хлопает дверца машины.

Рычит мотор.

Я тороплю гостя за рулем, я боюсь не успеть.

Взлетаю по ступенькам.

Распахиваю дверь, кричу что-то, не пей, не пей, вино отравлено…

Она оборачивается, и…

…нет, тогда у нас все равно не получилось встретиться. Потому что в этот момент наш город – со скрипучими фонарями, с шорохом шин, с моросящим дождем – был разрушен одним ударом войны, которая началась третьего августа…

…нет, она началась намного раньше, выкипала, вызревала в жерновах истории, самое досадное – она проросла из одной из моих книг…

А в той эпохе, где скрипели экипажи и фыркали лошади, я сказал:

– Она уже мертва.

И сам упал замертво.

Потому что она – это я.

Да-да, вот с этого надо было начинать.

– Я вам за что плачу?

Начинаю сердиться. Хотя понимаю, что сердиться здесь не на что, сам отдал деньги шарлатану, сам сейчас получу непонятно что…

Он раскладывает карту времени, выстраивает в причудливой конструкции.

Опять повторяю три слова:

– Когда. Мы. С ней. Встретимся.

– Я сожалею…

Повторяю:

– Когда…

– …никогда.

– Вы…

– …уверен.

– Мы не родимся в одно время?

– Нет. Потому что нет ни её, ни вас.

Меня передергивает:

– То есть…

– …то есть, вы и она, это один и тот же человек.

Я не верю. Не понимаю. Я в отчаянии перелистываю книги – мои и её, я замечаю то, чего не видел раньше, и почему я так был уверен, что эти вот, мои записи – это мой стиль, мой слог, моя душа, а это вот – её душа, её слог, её стиль, а теперь…

Черт…

Сразу скажу, тогда еще не было компьютерных текстовых анализов, тогда я просто понял, что он не врет….

Отсчитываю монеты.

Выхожу из каменного дома, прижимаю к себе драгоценные книги, сгружаю их на Пилигрима, подгоняю ослика, пошел, пошел…

И не с этого надо было начинать.

Не знаю, с чего.

Вспоминается что-то не к месту и не ко времени, были же у нас с ней уютные вечера, мы сидели в кресле, слушая вой вьюги и скрип фонарей за окном, или она с томиком моих сочинений, или я с томиком её сочинений, она спрашивала что-нибудь на страницах своей книги – я отвечал, или наоборот, я спрашивал что-то со страниц, она говорила – про себя, мысленно, мы беседовали через века…

И вот это тоже помню.

Мы встретились в трехтысячном году, на мне было синее платье…

Я так и не понял, что это было, шутка, розыгрыш, или что. Я пытался спросить её об этом в следующих книгах – она не отвечала, она упорно не отвечала, я даже начал задумываться, что это была какая-то ошибка редактора, не более…

Ну, вот представьте, я положил руку на листок бумаги… пять пальцев. Вот жители двумерного мира что видят? Пять объектов. А на самом деле – я один.

А вот в трехмерном мире два человека. Это мы видим – два человека. А в четырех измерениях видят что-то одно.

Пытаюсь представить себе, какими мы будем там, в четырех измерениях.

Не могу.

И вообще все надо было начать не так, не так, а рассказать, как мы писали друг другу книги через века, как наши книги вертели судьбами, меняли историю, губили и создавали миры. А потом мы поссорились, а из-за чего, уже не помню. Это было через века, через тысячелетия, когда мы уже забыли, кто мы, и что мы. И нет, это надо писать наши истории, каждую инкарнацию, как мы все больше забывали, кто мы, как то, что раньше было уверенностью, становилось предположением, смутным предчувствием, красивой легендой, потом и вовсе – ничего не значащей чепухой, которая терялась за курсами валют и взносами по ипотеке. Как мы писали друг другу по привычке, как эта привычка сошла на нет, как мы встретились в каких-то там веках, уже не узнавая друг друга, мы были врагами, я послал своих людей убить её, когда на пороге моего дома (ночь, скрип фонаря, звонок) появился человек с книгой…

…она оказалась не права. В нашу единственную встречу на ней был бежевый костюм. Почему-то.

Может, разные реальности.

Может, в той реальности с синим платьем мы успели чуть больше, чем увидеть друг друга мельком…

Мой день

– …задание вам.

Выжидающе смотрю на инспектора.

– …у кого-то три. Найти. Обезвредить.

Не понимаю.

– Ч-чего… три?

– Не догадываетесь?

Хлопаю себя по лбу. Догадываюсь.

– А… как найти?

– Наблюдайте, друг мой, наблюдайте… собирайте слухи, сплетни… разговоры…

– Но… это точно… что у кого-то три?

– Кто знает, друг мой, кто знает…

…это было уже потом….

Сегодня его день.

Поэтому будет кофе со сливками.

Бегу к холодильнику, проверяю, есть ли сливки, а то он обидится.

Нет, не так…

«Сегодня мой день», – говорит он.

Самое интересное, я даже не знаю, кто он.

Потому что никакого его быть не должно.

Тут.

В моей голове.

Кажется, вот так вот это и начинается. Это. После которого будет палата с мягкими стенами.

«Не будет», – говорит он.

И повторяет:

«Сегодня мой день».

Он позволяет мне встать и заварить кофе. Но настаивает, что будет пить кофе со сливками. Он позволяет мне одеться. И позавтракать. Еще удивляется, ничего себе яишенка, киваю, это Щедрый Барин называется, с грибочками, с сальцем…

«Ну, пошли», – кивает он.

Настораживаюсь, отвечаю:

– Э-э-э…. а мне на работу надо…

«Ты чего вслух-то, ты со мной и мысленно говорить можешь…»

– Так мне…

«Ты не понял? Сегодня мой день».

– И?

«Сегодня я на работу пойду».

Пытаюсь что-то возразить, что мой начальник не поймет, он фыркает —

«Нету твоего начальника».

Мне не по себе.

«Завтра… завтра будет. Ну, пошли».

Мы идем. Зачем мы идем в сторону аэродрома, спрашиваю я себя, зачем, зачем, зачем мы идем в ангар, зачем лезем в самолет, а где летчик, летчика-то нет, мы как…

Идем в кабину.

Понимаю.

Спрашиваю:

– Ты… ты летчик?

Он отвечает, но как-то уже не словами, а по-другому.

Сжимает штурвал.

Не я сжимаю.

Он.

Вдавливает в кресло.

Небо несется навстречу…

…беру сливки, он одергивает меня:

«Сегодня твой день».

«А»?

«Твой день… пей свой кофе…»

Догадываюсь:

«И… на работу?»

«Ну конечно, а куда же…»

Сжимается сердце. Как-то не по себе становится от того, что у меня отобрали небо…

«Небо будет завтра» – говорит он.

Осторожно спрашиваю:

– Обещаешь?

«Клянусь».

Она целится в меня, уворачиваюсь, вр-р-решь, не возьмешь…

Он убьет меня.

Если достанет.

Я тоже убью её.

Если доберусь.

Её зовут Элизабет.

Её самолет машет крыльями – слабехонько-слабехонько, плохонький самолет, не чета моему. Она доберется до моего самолета – она так думает, не доберется – так думаю я.

Поднимаюсь выше, еще выше, она за мной не поспевает, врешь, не возьмешь…

Сегодня мой день.

И её.

Её зовут Элизабет.

Её зовут Элизабет.

Я уже знаю, что это она.

Я слышу её шаги. Там, на лестнице. Я уже знаю, что она свернет в мой кабинет, наивная, думает, я храню чертежи в кабинете…

Ступаю за ней.

– Чему обязан столь поздним визитом?

Оборачивается, ага, вот мы какие, мы вооружены, оказывается…

…замираем в полушаге друг от друга, направляем кольты….

…часы бьют полночь.

…выдыхаю.

Говорю.

Вслух:

– Сегодня мой день.

Он уходит.

Он. Тот. Другой. Затаивается где-то в глубинах моего сознания, ждет своего часа.

Понимаю, что сказал это хором с Элизабет… уже не Элизабет.

Обнимаю Агату. Сначала обнимаю, только потом спохватываюсь, что даже не проверил, Агата это или еще Элизабет.

Нет.

Агата.

Целует меня, чуть прикусывает нижнюю губу.

Идем ужинать.

И спать.

У нас вся ночь впереди.

И весь день.

Потому что завтра выходной.

И мы проснемся около десяти, и приготовим завтрак, а потом посидим на веранде, и до ближайшего рынка сходить надо, и в театр, и неважно куда, лишь бы вместе, а может, так никуда и не выйдем, увлеченные друг другом, а потом еще вечер впереди, а потом Агата уйдет ближе к полуночи, поцелует меня – и уйдет, чтобы ни в коем случае не остаться после полуночи.

Сквозь сон я услышу шум мотора.

…просыпаюсь…

Элизабет приподнимается на локте, улыбается мне, прикрывается сорочкой.

Хватаюсь за кольт.

Элизабет (или Агата?) испуганно отскакивает:

– За… за что?

Понимаю, что это Агата. Но это не может быть Агата, потому что сегодня день Элизабет.

– Агата?

Она мотает головой. Набрасывает халатик, скрывается в ванной. Сбегаю по лестнице на первый этаж, надо сматываться, если уж она не смоталась…

– Ой, извините, ничего, что я у вас тут в доме…

Оборачиваюсь.

Нет, не Агата.

И не Элизабет…

– А у вас альбома какого или блокнота не найдется?

– Э-э-э… нет. То есть… счас, счас… вот…

– Ой, спасибо вам огромное… а карандаша нет?

Вываливаю на стол карандаши.

– Ой, ну вы мой спаситель… извините… за вторжение… как я у вас оказалась-то вообще…

Спохватываюсь:

– Как вас зовут?

– Ива.

Начинаю понимать.

Вот она. Вот.

Сегодня мой день, сегодня я иду на аэродром. Я не обязан звонить в полицию и докладывать, что она здесь.

Распахиваю дверь в раннюю осень, отскакиваю, когда вижу инспектора. Он входит в дом, я не могу его не пустить, не имею права не пустить. Надеюсь, что Ива успеет спрятаться, неважно, куда, неважно, где, черт… она даже не знает моего дома…

Черр-рр – т…

– Ива?

Они смотрят друг на друга.

Обнимают.

Меня передергивает.

Понимаю, кого и зачем искал инспектор…

…только сейчас вспоминаю, что у меня в руке кольт – когда спускаю крючок.

Тучное тело падает к моим ногам.

Ива поднимает кольт, я опережаю её – на доли секунды.

Выхожу в раннюю осень, спешу к самолету.

Сегодня не мой день.

Поэтому я сжимаю штурвал.

Крылатая машина рвется в небо, неуклюже покачивается, кувырка…

…понимаю.

Сегодня.

Мой.

День.

Якуб

А Кэтти улетает.

Ну, не сама, конечно. На самолете.

Якуб спрашивает, а может, не надо вот так?

Кэтти сама не знает, надо или нет.

Катит чемодан к стойке регистрации.

Уважаемые пассажиры, и все такое.

А может, не надо, спрашивает Якуб.

Кэтти думает.

Говорит – надо.

Прощаются.

Кэтти отворачивается, чтобы Якуб не видел слезы.

Навсегда же прощаются.

Самолет взлетает.

Исчезает в тумане неба.

Незнакомая женщина заливается плачем, у меня там сын, сын улетел…

Якуб осторожно спрашивает, а что бывает с теми, кто улетает.

На Якуба смотрят, как на психа, – кто ж знает-то…

Провожающие расходятся.

Якуб разворачивается, смотрит на стойку регистрации.

– А… а мне один билет, пожалуйста.

Держит билет, не понимает, что делать дальше.

Уважаемые пассажиры, просьба пройти…

Яукб проходит.

Якуб не знает, что будет с ним дальше.

Тише, не дергайтесь, Якуб смотрит ваше сознание, Якуб пытается выловить оттуда что-то… что его ждет.

Ага, спасибо.

Да, Якуб уже понял, что в вашем мире самолеты летят куда-то откуда-то, а не в никуда…

А?

Что думаете?

Что у Якуба забыли, как самолетами пользоваться, в небо отпускают – и всё?

Уверены?

Самолет поднимается в небо.

Якуб сомневается.

А может…

…правильно, а может, нет вообще ничего в мире кроме островка с городом Якуба и аэродрома?

Сейчас узнаем…

…если Якуб посмотрит вниз…

…если посмотрит…

Знак трех путей

А можно вас на минутку?

Да-да, вас.

Не бойтесь, ничего мы вам не сделаем.

Просто…

Просто нам человек нужен. Да-да, например, вы. Для истории. Вы же хотите попасть в историю? Да что мы спрашиваем, все хотят. Да не волнуйтесь, по крышам прыгать не придется, и из горящей машины выскакивать тоже. Ну нет, если хотите, можете попрыгать и повыскакивать, кто ж вам запретит.

Вы у нас будете человек… простой такой человек. Будете жить в эпоху… вам какая нравится? Ой, и чего вы в этой викторианской эпохе хорошего нашли, там же… а? Тогда в будущее? Да тоже как-то вы рискуете, мало ли что там в будущем станется.

Ну ладно, мы вам хорошо сделаем, будете в богатом доме жить на крыше небоскреба, вокруг парк… И вот вас спецслужбы поймают, они вас с одним человеком перепутают, с главным героем, которого убить должны. И будут за вами гоняться. Можете от них полетать по городу на крылатой машине, так интереснее будет. Понимаете, это нужно, чтобы герой успел сбежать, чтобы его не поймали.

А потом вас схватят. Ну, у них машины-то помощнее будут. И убьют.

А?

Что?

Ну да, убьют, а вы как хотели? Сказано же, героя убить хотят.

Вот вас и убили вместо него.

А герой сбежал.

Ну, извините, роль вам такая выпала. Здесь хочется вас утешить, что вам почести будут, да не будет вам никаких почестей, про вас и не вспомнит никто.

А про героя вспомнят.

А собственно, почему за ним охотятся?

– А собственно, почему за мной охотятся? – спрашивает герой.

Его зовут Дэннис.

Сейчас мы осторожно объясним ему, что к чему…

– …все равно не понимаю, – говорит Дэннис, – почему они не могут пройти вдвоем по одной дороге?

– Ну, потому что так нельзя, – объясняем мы.

– Нет, я понимаю, если бы там два моста было, и мост может вес одного человека выдержать, и вдвоем на мост нельзя…

Мы не соглашаемся:

– Нет-нет, это не мосты, это дороги. Две дороги ведут… гхм… из пункта А в пункт Б. И три путника. И по дороге можно идти только в одиночку…

Дэннис не понимает:

– Но… почему?

– Ну а почему вы вилкой едите, а не руками?

– Да я и руками могу…

– Ну а почему вы на стуле сидите, а не на столе? А почему вы голый на улицу не ходите?

– Понял, понял… обычай у них такой… вдвоем по одной дороге не ходить.

– Ну, это не совсем обычай… ну, ладно, считайте, что обычай… И вот были три путника… и два из них по одной дороге вместе прошли. Теперь они это скрывают всеми правдами и неправдами, еще бы не скрывать… Но соседи начинают о чем-то догадываться, ну еще бы, как-то слишком быстро они дошли по дорожкам-то… ну вот и догадался народ, что кто-то из тех троих вдвоем шел… а кто-то в одиночку. Вот и думают теперь, кто не виноват, а кому всеобщий позор и порицание…

– Это что-то вроде детектива?

– Да, как-то так. Там потом каждый сам на себя будет вину брать, других выгораживать… в общем, все сложно…

– А почитать можно?

– Так там не для людей написано….

– Под запретом?

– Да не под запретом, читайте на здоровье, кто ж не дает-то…

Знак пути.

Знак непреодолимого пути.

Знак пути непреодолимого.

Это разные знаки, да.

Они оба здесь нужны.

Знак прошлого одного из героев.

Знак настоящего для другого героя.

Знак будущего для третьего героя.

– Это… это литературный прием такой или… так надо?

– А мы откуда знаем, мы-то люди, а это не человек писал.

Знак опасности, которой нет, но которая может быть.

Знак противостояния: холод ночи и темнота зимы – и тепло вожделенного очага.