Взрыв Бетельгейзе

– Таких слов не существует. Вы раскрыли ему всю правду. И я не дура, чтобы все отрицать. Он уже верит вам больше, чем когда-либо верил мне.

– Ну, подумаешь, узнал ваш муж, что вы работаете. Ну даже, допустим, в достаточно незаконной лаборатории. Если это разрушит ваш брак, то, боюсь разочаровывать, он уже давно разрушен, – нетерпеливо выкрикнула Маргарет.

Нина удивленно вскинула брови и бросила едва заметный взгляд на Оливера. Тот тихо усмехнулся. И в этот между ними проскочил проблеск взаимопонимания, понятный лишь им одним.

Авельсон ждала. В любой момент она была готова сорваться с места и кинуться самой искать лекарство от своего «недуга». Такие просто не могут жить в гармонии с собой. «Уверена, до этого она перепробовала немало способов забыться. Как бы ему не хотелось искупить содеянное и прожить так всю жизнь, он все равно не выдержит. Слишком много ошибок уже было совершено» – женщина перевела взгляд на Клинта. – «Но его это, похоже, не сильно волнует. Зачем же тогда стирать память, которой он так дорожит?».

Амелия любила жизнь. И во второй раз она ощущалась совершенно по-другому. Краски как будто стали ярче. И это даже не от того, что небо больше не затянуто смогом, из-за которого не видно падающих бомб. Просто в душе появилось чувство, будто ты можешь все. Интересно, была бы жизнь еще слаще, не думай женщина о мести? Она очень хотела это выяснить.

Нина молча подошла к стойке, за которой недавно стоял другой ученый, и достала большую охапку ключей из ящика внизу.

– Пойдемте, – обронила она.

Все без особого желания повиновались. Снова выйдя в большой коридор, каждый бегло огляделся в поисках Мартиса, но того и след простыл. Скорее всего, приходил в себя в ближайшей уборной. Дальше они миновали несколько однотипных белых дверей, каждая из которых требовала введения пароля. Система, явно, была старой и постоянно давала сбои. Одна из дверей открылась лишь с третьей попытки.

– Почему не купите что-нибудь поновее? – спросила Амелия первое, что пришло в голову.

– Сейчас ведь каждую покупку современных технологий строго отслеживают, – ученая посмотрела на женщину и поняла, что говорит с человеком, застявшим в прошлом веке. – После войны почти все технологии двадцать первого века уничтожили. Все, что создается и воссоздается, теперь строго отслеживается и контролируется. Думаю, нет смысла объяснять, зачем. Так что нам, как преступникам, новое оборудование явно не светит.

Они прошли через заброшенную комнату, которую, по-видимому, еще пытались использовать. Обои слезли от сырости, кафель был почти полностью разбит, на нем валялось стекло и бумаги с химическими формулами. Книжные стеллажи были опрокинуты, как и столы. Стоял запах паленой резины. Не исключено, что уровень радиации здесь превышал норму. Однако пара столов, по-видимому, были подняты и соединены вместе. На них были разбросаны пожелтевшие карты с чертежным планами нескольких зданий. Скорее всего, других подобных лабораторий.

Следующая комната была, как ни странно, приведена в порядок. Это был архив, путь к которому лежал через выбитую дыру в стене. Дверь рядом завалило бетонными блоками. Внутри стояло около двадцати плотно прижатых друг к другу книжных полок, вычищенных практически до блеска. На них пронумерованными рядами стояли железные коробки. Каждая с замком.

– А вы не любите гостей, я смотрю, – усмехнулся Оливер, но на его шутку никто не отреагировал.

Амелия заметила, что Клинт что-то активно принялся строчить в блокноте. Ей не раз хотелось вырвать его и прочитать. Но она выжидала.

Внутри архива уже копошилась парочка ученых, но Нина жестов заставила их выйти. Начинало складываться впечатление, что в этой лаборатории она главная. Потом женщина подошла к стеллажу в углу и, пройдясь пальцем по номерам, нашла нужный. Продолжая загадочно молчать, Нина подобрала нужный ключ и открыла коробку. Внутри оказалась очередная кипа непонятных бумаг.

– Вот, – она практически впечатала их в грудь Оливера. – Это все, что есть.

Мужчина бегло прошел по листам глазами, а потом передал Клинту. Тот в свою очередь внимательно прочитал. Его глаза расширились, и мальчик понимающе кивнул сам себе.

– У них недостаточно информации. Никто здесь попросту не сможет провести такую сложную операцию даже под моим руководством, – он полностью погрузился в предоставленную информацию. – Здесь есть отчеты о самых первых экспериментах с частицами и нескольких неудачных попытках перемещения памяти. Но остальное…Я надеялся, что здесь есть приемники тех, кому я доверил свои знания, но, похоже, все они мертвы.

Нина молча кивнула.

– Ну, тогда сам проведи операцию! – предложила Маргарет.

Но Клинт лишь помотал головой:

– Раньше мой мозг был идеальной машиной, способной запоминать тонны информации и отсеивать ненужное. Сейчас я способен понять, что это «ненужное» намного важнее. Однако на память это оказало немалое влияние. Вспомнить все мельчайшие подробности процесса спустя столько лет…Уж простите, – Клинт аккуратно положил бумаги обратно.

– Хочешь сказать, все было зря? – Маргарет закипала.

Амелии такой вариант тоже был не по душе. Она понимала, что не готова убить ребенка, чью бы память он не хранил. А такой расклад событий рано или поздно сведет ее с ума.

– Мои записи. Я хранил их в своем кабинете в потайной комнате, – мальчик инстинктивно погладил карман, где лежал его блокнот. – Вряд ли кто-то смог найти это место, даже армия, опечатавшая его.

– И где же это? – спросила Маргарет.

– В Женеве, – вырвалось у Амелии.

[Клинт Лайман]

Он хорошо помнил швейцарский город, который стал эпицентром устроенного им взрыва. Пока улицы, на которых прошло его детство, поглощал огонь, мужчина находился уже далеко за городом, наблюдая за происходящим с экрана планшета. Он помнил тот оглушающий звон колокола, упавшего с рушившейся церкви. Огонь растекся до самых окраин, дым закрыл все небо, виднеясь на многие километры.

Инициатором был не Клинт, но он был тем, кто отдал приказ. Идейная оболочка войны в это время распевала дифирамбы во Франции, не сильно заботясь о технических моментах. Марсель любила говорить, и ей любезно предоставили такую возможность. О да, женщина-мессия. Та, за кем пойдут, – несчастная жертва современного миропорядка. Рыжие волосы, зеленые глаза, молочная кожа превращали ее в ведьму, готовую гореть в огне войны. Многие слушали, но вряд ли слышали, за что она боролась. За словоблудием скрывалась эгоистичная мечта о мировом господстве; хотела, чтобы ей восхищались миллиарды.

Клинту нравилось на это смотреть. Ему не были ведомы эмоции с самого рождения, поэтому он «питался» эмоциями других. А Марсель зажигала в нем целый очаг. Она обожала высокие трибуны, легкие платья и большие шрамы. Клинт упивался этим обожанием. Таких ярких звезд едва ли было много на земле, и он хватался за единственную, что смог найти. Мужчина делал все, чтобы она не пожелала. Весь мир летел к чертям, а Клинт писал об этом в своих блокнотах. Даже если отсутствие эмоции позволило развить феноменальную память, эму нравилось выливать слова на бумагу.

В конце концов, загорелась и сама Марсель. Многие верили, что она, словно птица-феникс, восстанет из пепла, но женщина просто сгорела, как сгорает всякий обычный человек. Где-то в глубинах России уже на подходе к Китаю, настиг ее же пожар. Тогда-то Клинт и задумался о бессмертии памяти. Марсель уже было не спасти, и он решил сохранить себя, как сосуд памяти о ней. Знал бы мужчина тогда, что новое тело принесет совершенную другую жизнь и…чувства.

– Клинт, эй!

Мальчик пришел в себя, когда Маргарет зарядила ему подзатыльник.

– От Женевы ничего ведь не осталось? – отрешенно спросила она.

– Моя кабинет и лаборатории находились под землей. Сомневаюсь, что они сильно пострадали, – он помедлил: – в отличии от людей, которым было о них известно.

Его самого часто пугала хладнокровность собственного голоса. Он боялся снова все потерять.

– Даже если так, Швейцария далеко не туристический курорт. Попасть туда негражданам чертовски трудно. Не говоря уже о том, что у нас тут несовершеннолетний, – Амелия брезгливо покосилась на Клинта.

Стирание памяти юноша воспринимал как смерть, так что он был готов умереть от руки Амелии. Если так ей станет легче, то это будет лучшее, что ему удалось сделать за все жизни.

– Пропуска не проблема, – загадочно заключил Оливер. – Я знаю парочку таких же, как мы, в Швейцарии. Если надо, то можно оформить дальнее родство. Конечно, правительство будет требовать анализ ДНК, но это будет уже по прибытие. Только у них есть такие технологии. Страна ведь почти все себе заграбастала, как компенсацию. А вот с Клинтом…Твои родители не подпишут соглашение, да?

– На это все уйдет слишком много времени! – сказала Маргарет.

Нина, до этого молча наблюдавшая, громко хлопнула руками и в установившейся тишине сказала:

– Мы можем здесь сделать ему паспорт, как совершеннолетнему. Это займет около часа. Также мы покроем авиабилеты до Австрии, откуда будет проще и безопаснее перебраться через границу, не привлекая внимания.

– Зачем тебе это? – удивленно вскинула бровь Амелия.

Все остальные тоже насторожились.

– Я хочу, чтобы операцию провели в нашей лаборатории. Вы должны вернуться сюда, – и прежде, чем кто-то успел открыть рот, Нина продолжила: – Без вопросов. Можете сколько угодно отрицать, но сейчас у вас связаны руки. Хотите сделать все быстро и без лишних проблем – сотрудничайте с нами. И без шуток. Я могу сделать так, что вас посадят в самую ужасную тюрьму на еще ближайшие пять жизней.

Наступило затяжное молчание. Наконец Амелия спросила:

– А что скажет на это ваш муж?

– Пусть уже говорит и думает, что хочет. Когда это закончится, все вернется на круги своя, – это прозвучали достаточно угрожающе из ее уст.

– Ну, на том и порешим. Тогда занимайтесь билетами и паспортами – да, боюсь, свой я тоже куда-то задевал – а мы пока поищем вашего мужа, – весело произнес Оливер.

Вся компания дружно вышла обратно в длинный коридор. Развилок было не так много, но затеряться в лаборатории было не сложно. Тем более что Нина практически сразу свернула в другую часть здания. Остальные поодиночке разбрелись, изучая разные комнаты.

Клинт забрел в другой, но схожего типа, архив. Этот в отличии от прошлого предназначался для общего пользования: ни одна из коробок не была закрыта на ключ. Здесь, в маленькой комнате двадцать на двадцать, толпилось по меньшей мере десять человек. Мальчик незаметно протиснулся между ними и, сняв первую попавшуюся коробку с нижней полки, поставил на стол в углу. Внутри оказались документы по генной инженерии. Технология CRISPR, открытая в 2012, здесь рассматривалась с точки зрения точечного редактирования генов для того, чтобы влиять на внешность потомства. Эксперименты в этой области запретили уже в 2014, но неудивительно, что Клинт нашел их здесь. Он сам когда-то подумывал над созданием собственной копии. Но ему не понравилась та шумиха, что возникла из-за CRISPR. Тем более, когда дело дошло до копирования мозговых клеток, это стало слишком накладно.

Клинт никогда не был приверженцем расового неравенства. А технология «киспера» именно это и предполагала. Богатые могли позволить себе менять эмбрионы, как им вдумается. Бедным практический «приходилось» любить тех, кто родится. Мужчине это не нравилось как минимум потому, что его самого это никак не меняло.

Юноша погрузился в чтением, испытывая какую-то позабытую ностальгию. Попутно он описывал переживаемые противоречия в блокнот.

Час пролетел незаметно, и Лайман вздрогнул, когда один из ученый опустил руку на его плечо.

– Все готово, пройдемте со мной.

[Леон Мартис]

Он несколько раз проделывал путь из коридора в уборную и обратно. Сначала ученые даже не хотели обращать на него внимание, но зеленый вид его лица наконец привел их в чувство. А вот сам Мартис едва ли чувствовал прилив сил. Он был тяжело болен предательством. Но еще страшнее было болезнь под названием «унижение». И от нее было невозможно спрятаться.

Журналист прошел насквозь пару комнат и заметил, как в конце комнаты спешным шагом бродила его якобы жена, производя какие-то вычисления и попутно указывая двоих молодым парням на их ошибки. Эту женщину он тоже не знал, но она казалась приятнее предыдущей. Мужчина поспешил уйти. В его голове закрался уже неплохой сюжет с ним в главной роли. Дурная привычка – писать в голове «статьи».

– Мартис, вот вы где! – с облегчением выкрикнула Маргарет.

За женщиной следом шли остальные за исключением Оливера. У всех в руках было по билету и серой куртке. С таким набором они выглядели как настоящая банда. Когда Маргарет молча протянула такой же и ему, он отчего-то даже засмущался.

– Что случилось? – спросил он, все же взявши куртку и себя в руки.

– Небольшое путешествие в Женеву, – как бы невзначай произнесла Амелия.

Лоб Мартиса покрылся испариной. Вот уж последнее место, где он хотел оказаться. Трагедия в этом городе и так преследует его по жизни. Они с матерью были там всего пару дней, когда вместе с другими иммигрантами пытались бежать через Италию в Алжир, принимающий беженцев. Тогда еще Швейцария принимала к себе иностранцев для восстановления разрушенного, пока основные военный действия перекинулись на Восток. Мартис был совсем ребенком, но в его памяти ясно отпечатались те руины, в которых лежал город.

До Алжира они не добрались. Порт, с которого они должны были отплывать, разбомбили накануне, и Леон с матерью обосновались сначала в Словении, а потом в Венгрии. Здесь они вдвоем и остались. А потом только Мартис.

Маргарет вкратце описала сложившуюся ситуацию, и журналист понял, что это его последний шанс пойти на попятную. Свою роль он, похоже, выполнил. Да и этого уже с головой хватит на целую разворот в журнале. Ну, или на толстую папку в лечебнице.

Мужчина открыл рот, чтобы закончить весь этот спектакль, но неожиданно понял, что его «болезнь» прогрессирует. И ее симптомом явилось помутнение рассудка. Нет, совершенное безумие. А, возможно, просто одиночество. Он посмотрел на Клинта, как всегда жавшегося где-то в конце: мальчик выглядел еще несчастнее, чем прежде. Потом журналист заглянул в себя, и понял, что ничто и никто его больше не держит.

За столько лет жизни в этой стране Мартис так и не научился ее любить. Он не смог завести здесь близких друзей или нормальная семью. А после начала работы журналистом мужчина и вовсе стал рассматривать людей исключительно как материал для репортажа. В этом было его призвание, но оно требовало отдать душу взамен.

И теперь Леон Мартис понимал, что, если уедет из этой страны сейчас, но вряд ли уже когда-то вернется. Пусть уж лучше его похоронят развалины Женевы. Так хоть кто-то сможет об этом написать.

– Давайте сюда, – сказал он, выхватывая билет. – Надеюсь, полет будет достаточно долгим, чтобы вы успели сделать меня таким же сумасшедшим.

Оливер вернулся еще через двадцать минут с новенькими паспортами для каждого. Мартис уже успел заметить, что в билетах у всех напечатаны другие имена, но все равно удивился, когда паспорт дали и ему.

– Так будет безопаснее. Ваша профессия накладывает определенный штамп и привлекает внимание. Австрии тоже не чужда подозрительность. Мы не первые, кто так добирается до Швейцарии, – объяснил Оливер. – Думаю, можно выдвигаться.

Все засеменили к выходу. Мартис стоял в смятении и никак не мог понять, хочет ли увидеть Нину перед отъездом. В ответ на вопрос из-за угла вышла его миниатюрная жена в облегающем белом халате. Она не решалась ступить шага и, потупив взгляд, стояла, прислоняясь к стене. Женщина ждала немого позволения приблизиться, и журналист понял, что не хочет его давать. Они простояли так лишь пару секунд, а потом мужчина отвернулся и пошел к выходу. Нина смотрела ему вслед, пока он не скрылся за дверью.

Они снова шли по выжженной земле, потом через лес, а затем опять ехали в кромешной темноте, давясь отвратным запахом салона. Никто не говорил, синхронность действий вводила в некий транс. Только Оливер насвистывал какую-то старую английскую мелодию.

Теперь Мартис не чувствовал себя пленником. Он знал, что даже если сейчас выпрыгнет из машины, никто за ним не погонится. Скорее всего, они взяли его лишь из жалости. Теперь, обернись все иначе, сам журналист взял бы их в заложники. Почему он никогда не замечал, как сильно вцепился в женскую юбку? Думалось, что это Нина бегает за ним. Но разве?

Аэропорт Дьёр-Пер также находился слегка загородом от самого Дьёра, так что въезжать снова в город не пришлось. В стране в принципе осталось не так много аэропортов. Самый крупный, конечно, был в Будапеште; по одному в Дебрецене, Шармеллеке и Дьёре. Дальше уже шли в основном частные авиабазы. И так ситуация обстояла в большинстве стран. Кое-где их упразднили даже в столице. Зато Швейцария на ряду с Францией и Италией владели огромным количеством частых авиакомпаний, хоть были полузакрытыми странами.

Самолетами теперь летали намного реже, так что было неудивительно, что потрёпанный самолет компании Wizz Air заполнился едва ли на половину. Одна стюардесса пару раз прошлась по салону, делая вид, что проверяет ремни, а потом села на одно из пассажирских мест и уставилась в окно.

Мартис с Клинтом сели вместе на свободные места, даже не взглянув на билеты. Остальные разместились поблизости. У журналиста последний час неистово урчало в животе, но, похоже, никто не собирался предлагать ему еду и напитки. К тому же в голове постоянно крутились мысли о жене. Он пытался ее простить, но еще больше пытался понять, за что. За то, что тайком работала? Не прожигала жизнь, как ему казалось? А может, за то, что любила его, хоть мужчина об этом не просил.

Мысли путались, и журналист решил отвлечься за разговором, дожидаясь высадки в Вене через полтора часа.

– Был когда-нибудь в Женеве? – спросил он у мальчика, вдумчиво читающего первый попавшийся журнал.

– Спалил ее однажды, – без энтузиазма ответил тот.

Сначала Мартис по профессиональной привычке усмехнулся, но потом со страхом переспросил:

– Неужели не шутишь?

Клинт удивленно отложил журнал.

– Неужели верите?

– Дай мне шанс.

– Я родился в тысяча девятьсот шестьдесят пятом. И первое, что мне довелось почувствовать, – всепоглощающее «ничего». Врачи сказали моим родителями, что я никогда не смогу познать эмоций. Тогда они от меня отказались.

– Шестьдесят пятый! С ума сойти. Да ты старик!

– Я умер в двадцать четвертом. Кажется, пятого марта.

– Что случилось?

Мальчик помедлил. Чувствовалось, как загудел мотор, а вместе с ним и весь самолет.

– Меня расстреляли. На площади в Женеве. Символично, ничего не скажешь.

Тень, проскользнувшая на лице Клинта, впервые по-настоящему испугала мужчину. Пятнадцатилетний мальчишка в душе действительно был столетним стариком. Мартис перекрутил сказанное в голове, и его глаза расширились. Амелия, наблюдавшая за этим с параллельного сидения, горько улыбнулась.

– Ты…

Повис немой вопрос, а потом глухое осознание. Мартис надолго замолчал.

[Маргарет Авельсон]

На весь салон было слышно рев двигателя, который заглушал даже собственные мысли. Маргарет это раздражало. В такие моменты она всегда кидалась на других.

– Эй, Оливер, кем ты был раньше?

Мужчина в очках, до этого делающий вид, что спит, приподнялся в кресле.

– Я разве не рассказывал? – он задумчиво посмотрел в потолок, словно вспоминая. – Ну, был обычным банковским рабочим. Потом мой банк закрыли, и пришлось подрабатывать сантехником. Женат не был, детей не имел. Достаточно скучная жизнь. Умер то ли от пневмонии, то ли еще от какой заразы.

Маргарет прищурилась. Ей не нравился Оливер. Они познакомились в городе за два дня до выступления, и уже тогда стало ясно, что одним совпадением все не отделается. Девушка не раз подозревала, что мужчина уже давно их выслеживает. Возможно, даже обманом собрал их в Дьёре.

Скорее всего, они вчетвером единственный перерожденные в стране. В Венгрии, насколько Авельсон знала, существовала лишь одна лаборатория. Так что процент перерождения крайне мал. Даже смертность в стране была в то время не высокой. Война окружила Венгрию со всех сторон, изолируя от остального мира, но в то же время практически не трогая.

– Ты помнишь вспышку от звезды? – поинтересовалась женщина.

Вопрос задрожал в воздухе, заставляя каждого удариться в воспоминания. Мартис вопросительно на них посмотрел, ожидая, что кто-то об этом расскажет.

– Да как такое забыть, – весело усмехнулся Оливер. – Все небо озарилось светом, да таким, что невозможно было смотреть вверх. Те две недели были незабываемым. Красота, да и только.

Наигранность его смеха вызвало в Маргарет желание ударить мужчину в нос. Было очевидно, что он врал от начала и до конца, и сам Оливер знал, что они знают. Вот только он был им нужен.

– Было не красиво, а страшно, – заключила Авельсон. – Небо дрожало, и словно миллиарды маленьких взрывов, пятна света прорывались сквозь ночь. Это сейчас я могу все так красочно описать, а тогда, подорвавшись с кровати, первое, о чем я подумал, было: «Конец». Жена не проснулась после тяжелой смены в больнице, а у меня внутри словно все перевернулось. Стоял и смотрел, как небо становится все светлее и светлее. Даже не подумал включить телевизор или залезть в интернет. Просто вышел на улицу, сел на ближайшую скамейку к таким же заворожённым, и мы вместе смотрели на небо до самого рассвета, пока глаза не начали слезиться и жечь. Если подумать, то именно это произвело на меня такое впечатление, что захотелось жить каждый день, как последний, – женщина перевела дыхания, собираясь с мыслями. – Джоанна проснулась почти к обеду, вся такая счастливая и отдохнувшая, вышла на кухню, спокойно взялась за готовку завтрака, даже не замечая, что что-то изменилось. А я уже был другим человеком! Тогда-то, наверно, в голову и закралась мысль о том, какая же моя жена…недалекая, – Маргарет сделала глубокий вдох, а потом выход, словно отпуская все, что держала в себе.

Ее щеки горели огнем. Было стыдно. В какой-то момент захотелось увидеть Джоанну еще лишь раз и сказать ей…хотя ничего путного она бы все равно не сказала. «Думать надо на вдохе, а говорить на выдохе» – всегда говорила жена. Но у Маргарет всегда все выходило наоборот.

Уже во втором по счету детстве Маргарет пытались привить девичьи манеры, против чего она, конечно, протестовала. Но только первые пятнадцать лет. А потом она вдруг резко поняла, что должна это сделать – прожить жизнь, как женщина. «И вдруг это шоу. И Оливер, предлагающий стереть память. Какие же мы все-таки эгоисты» – Маргарет давно уже это поняла, – Цель разрушения лаборатории быстро перекрыло банальное желание «исчезнуть». А там уже какое нам дело до остальных?»

– Если…если это все правда, разве вы не боитесь его? – слегка дрожащий голосом произнес Мартис, пытаясь отодвинуться от Клинта.

– Такая, как я не в праве судить других, – прожала плечами Маргарет.

Оливер едва заметно кивнул. Чувства Амелии были ясны всем, но она воздержалась от очередной гневной нападки и обратилась к журналисту:

– Легко думать и говорить, когда не веришь во все это. Но теперь попробуй делать то же самое, уже зная правду. Тогда ты напишешь такую статью, что в это поверит каждый. Можешь быть и скептиком, и верующим. Это сначала кажется, что одно другому мешает.

Маргарет покосилась на пассажиров, сидящих в другой части самолета впереди них, но большинство крепко спало, другие, если и слышали, то, конечно же, не поверили ни одному слову. Девушка облегченно вздохнула, сама не понимая, почему. Словно она вдруг стала беспокоиться о других людях чуть сильнее.

[Леон Мартис]

Весь полет мужчина вертелся в своем кресле, словно оно горело. Он то и дело подрывался с месте, отсаживался, пересаживался, ходил по салону. А в голове в это время скептик боролся с дуршлагом. Впервые за двадцать лет.

– Извините, – проронил Клинт лишь единожды и больше не говорил.

Мартису хотелось раз и навсегда понять для себя – преступник этот мальчик или жертва. Но, похоже, и то, и другое.

Когда самолет наконец сел, каждый пассажир оказался в полной тишине собственных мыслей. Голова гудела, и все толпясь поспешили выйти на свежий воздух еще до того, как это было разрешено. Вена сразу встретила их морозной погодой, как бы прогоняя, но они и так не собирались задерживаться. Дальше планировалась ночная поездка на автобусе до границы.

– Если не повезет, – сразу предупредил Оливер. – Придется перебираться через границу на своих двоих.