Остров Укенор

– Ничего, забудь, – он отвёл глаза. Уставился на нелепый светлый ковёр у лестницы.

Титры: «Я сказал глупость. Непозволительную глупость. И если существует ад для защитников – можно считать, что я уже в нём».

– Ещё о чём мне забыть? – её глаза сверкали, как в настоящем кино.

Титры: «(Осторожно: дешёвая мелодрама!) Может быть, о том, что ты меня не любишь? Или о том, что никогда не любил? Может быть, о том, что я плохая мать? Или о том, что ты тоже – не лучший отец?»

– Пожалуйста, не нужно…

Она развернулась, чтобы уйти, но её нога соскользнула, она неловко изогнулась всем телом, стараясь ухватиться за перила – не успела и стремительно покатилась по ступенькам вниз. Платье испуганно прошуршало и стихло.

Титры: «Это ты навсегда запомнишь. Это – твоё, забирай!»

Астиан бросился к жене, но увидел только ковёр. Светлый ковёр, на котором так хорошо было видно маленькое алое пятно.

Титры: «Я не виноват, это не я, ЭТО НЕ Я, ЭТОНЕЯ, ЭТОНЕЯНЕЯНЕЯ…»

Хлопок – отключилось электричество, словно кто-то выдернул видеомагнитофон из розетки.

Глава 2

Неурожай яблок

На ярмарку Дня урожая в Тар-Кахол приезжали жители всех окрестных деревень и городков. Крестьяне привозили оранжевые тыквы, похожие на синтийские фонари, мешки сушёной зеленики и терпкий лавандовый сыр, мастера раскладывали перед жителями и гостями города острейшие ножи, незаменимые осенью тёплые плащи с капюшонами, украшения – от бус из речной гальки до причудливых серебряных зверей и птиц с изумрудными глазами, уличные актёры, фокусники, певцы состязались за внимание праздничной толпы. Запахи кофе, корицы и свежего хлеба, мелькание разноцветных лент в волосах, красных карамельных яблок на палочках в руках уставших смеяться детей, улыбки, разговоры на улице – со столицы Шестистороннего Королевства в дни осеннего фестиваля впору было писать картину счастливого города.

Но Унимо не был бы тар-кахольцем, если бы дал себя обмануть. Он бы расстроился, увидев Тар-Кахол таким – как с открыток, которые студенты Академии изображений рисовали и продавали тут же, на улицах, словно в рассказах путников о «Серебряном городе», которыми они щедро расплачивались за еду и ночлег в отдалённых краях Королевства. Нет, даже в детстве Нимо не верил в эту обманчивую лёгкость, с которой жизнь порой кружила на городских улицах. Он чувствовал следы боли, умело запутанные в переулках, видел время, стёртое в пыль мостовых. Когда Нимо читал про Бесконечную войну и осаду Тар-Кахола, он потом ещё долго представлял, как с крепостной стены падают лучники с цепкими перьями стрел в горле, как растёт стена из тел, а враги всё не отступают. И не мог просто наслаждаться прекрасным видом на город, когда отец водил его на смотровую площадку Западных ворот…

Он открыл глаза в реальнейшем и увидел то, что должен был увидеть: нити тревоги, свисающие вместо гирлянд из фруктов с балконов центральных улиц, стянувшие небо в узких переулках, опутавшие город не мягкой осенней паутиной – но смертоносной сетью вероятностей.

– Теперь ты видишь, – прошептала Тэлли, когда они с Унимо, как некогда с Форином, вышли утром из булочной спасать город.

«Булочная Тэлифо Хирунди» – перекошенная табличка провожала кратких постояльцев кротким укором и стариковским благословением.

Став королевой, Тэлли с тяжёлым сердцем перебралась во дворец. Такова была необходимость, которая теперь часто нависала мечом Кодия над её решениями. Но королева Хирунди не продала булочную. С тем же чувством, с которым люди, бывает, хранят свои детские игрушки, она оставила себе ключ от прошлого. И в особо тоскливые или суетливые времена ночью сбегала из королевского дворца, чтобы пробраться домой, захлопнуть дверь и притвориться, что единственная её забота – это чтобы тесто для утренних пирожков хорошо поднялось.

Оказавшись в темноте булочной, вдохнув запах нежилого – такой непохожий на запах кофе и тёплого дерева, который остался в памяти об этом месте, – Унимо всё равно вспомнил, как начался его путь на Исчезающий остров. Именно здесь он впервые услышал имя Форина – к счастью или нет, до сих пор так и не понял. Впрочем, какое счастье…

Нимо помог хозяйке растопить печь и наотрез отказался подняться наверх, в комнату для гостей, в которой его некогда приютила Тэлли. Сидел сердитой птицей, кутаясь в плащ, словно в последнее прибежище. И не заметил, как в руках у него оказалась глиняная чашка: чай с мятой и зеленичным сиропом. Так он когда-то любил. И королева Шестистороннего помнила это, все двенадцать лет.

Двенадцать лет, которые тянулись для Унимо намного дольше, пока он пестовал своё одиночество длинными ночами на маяке, который не указывает путь ни одному кораблю. Нужно было спросить: «А как ты провела эти двенадцать лет?» Именно поэтому Унимо старательно смотрел в чашку. Чтобы не видеть ничего, кроме радостных ярко-зелёных листочков мяты, которые кружились медленным хороводом.

– Всё так и получилось, как он хотел. Я стала королевой, ты – смотрителем маяка.

Голос Тэлли был темнотой, что пряталась по углам от нервного огня свечи.

Унимо вспомнил, как они познакомились: у костра, который взвился до неба, когда он, отставной наследник Ум-Тенебри, первый раз попробовал на вкус лакрицу падения в неизвестность. И распробовав, не смог отказаться от этого горького угощения.

– А Грави? Кора? Морео? Нам нужно их позвать, – пробормотал Унимо.

Королева покачала головой. Свеча дрогнула, тень метнулась в угол и замерла там, как мышь.

– Теперь у всех свои дела. Защитить Тар-Кахол – это только наше дело. Даже город нам не поможет. Здесь есть Мэлл – глава Совета – и горожане, которые уже устали от несуществующей магии. Они были бы рады, если бы нас тоже не существовало.

Тэлифо признала это, когда Мэлл по-дружески посоветовал ей никогда не показывать, что она тоже «из этих». «Понимаете, Мэйлири, – улыбнулся Мэлл, – люди любят вас. Но не любят, когда их мир превращают в игру». И Мастер Помощи научилась притворяться. Что не хочет никому помогать – просто исполняет свой долг.

Унимо и Тэлли шли по улице Весеннего Ветра. Медленно, словно жители Дальней стороны, впервые попавшие в столицу. Вертели головами, запоминая волшебство одной из красивейших улиц города.

Охра осенних листьев ещё мешалась с неаккуратными каплями зелёной краски: деревья городских аллей сражались с холодами до последнего. Ветер крался вдоль мостовых, обнюхивая мокрые камни и стылую землю клумб, не решаясь подняться выше. Статуи в нишах домов кутались в тёмно-серые дождевые плащи, барельефы с неувядающими цветами и неулетающими птицами весной напоминали кладбище, а глубокой осенью, напротив, внушали оптимизм.

Дорога до площади Рыцарей Защитника не могла быть бесконечной. Она стремительно иссякла, как вода из опрокинутого кувшина. Оставалось только смотреть на продрогший фонтан, праздничную толпу, ожидающую представления, и не вспоминать о том, как они с Тэлли и Форином проходили здесь двенадцать лет назад, в последний день Смотрителя в этом мире…

Унимо научился побеждать страх. Точнее, научился сражаться тем оружием, которым располагал. И пока даже можно было рассчитывать на победу в большинстве случаев. Но на этот раз всё было гораздо хуже, чем обычно. Нимо не видел ничего впереди, стоял словно перед огромной белой стеной. И знал, что единственный человек, который мог бы ему помочь, всегда с другой стороны стены.

Возникал соблазн как-то подготовиться, придумать, обсудить план – все эти уловки, которые помогают оправдать себя после, когда подсудные проигравшие будут осуждены. Которые нужны тем, кто допускает возможность поражения.

Реальнейшее не терпело планов (во всяком случае, в том виде, как их понимают в реальном) – это было одним из правил, хранителем которых Нимо теперь являлся. Оставалось только смотреть, как редкое осеннее солнце умывается в жёлто-красной воде фонтана. И чувствовать острое желание затеряться среди осенних листьев. И бороться с этим желанием, как храбрый Диар в сражении с пятиглавым великаном.

Новые и новые невидимые противники появлялись из чёрного омута ожидания встречи с незнакомцем из реальнейшего. Поэтому смотритель закрыл глаза и пожелал, чтобы всё началось.

– Знаете, что я не люблю больше всего? – голос стекал сверху, но вряд ли хоть один отступник захотел бы признать в нём голос Бога: слишком незавидной была бы тогда судьба людей.

За день до представления небо над площадью Рыцарей Защитника расчертили светло-серые, в тон осеннего неба, тросы, закреплённые на крышах – воздушные дороги для невесомых циркачей.

Унимо послушно поднял голову и увидел, что на канате сидел, беззаботно болтая ногами, он. То есть он. Тот, кого не получится не узнать, как бы этого ни хотелось. А рядом стоял удивлённый мальчишка-канатоходец.

– Больше всего я не люблю публику. Падких до зрелищ простаков. Которые втайне всегда мечтают подсмотреть настоящую трагедию. Ведь так? – произнося эти слова, он не шелохнулся. Но мальчишка вдруг опасно пошатнулся и, балансируя на одной ноге, с трудом вернул равновесие. Толпа на площади не позволила себе даже вздоха.

– Прекрати, – тихо сказал Унимо и закрыл глаза.

Тех, кто возносится над морем людей, солёные ветры терзают, океанские птицы оглушают своими криками. Нет жизни там, за пределами волн – только вечный рёв стихии. Пасть на дно, раствориться, мудростью Океана затопить мятущийся разум…

Лёгкий брамсельный ветер пролетел над канатом и скрылся за мачтами труб.

– Эй! – крикнул он сверху. – Так нечестно, эта история слишком древняя!

Нимо улыбнулся и пожал плечами. Если человек отказывается от путешествия на Корабле – о чём можно с ним разговаривать в реальнейшем?

Он присмотрелся.

– Мастер Реальнейшего! Вот это встреча! Честно говоря, не думал, что у королевы получится тебя уговорить. Не думал, что без Форина ты осмелишься покинуть маяк.

Что-то ткнулось в ботинок Унимо. Он открыл глаза и посмотрел вниз: блестящее ярко-красное карамельное яблоко, обронённое стоящим рядом малышом.

– Чего ты хочешь? – спросил смотритель, поднимая яблоко. Не отрывая глаз от блестящей карамели с налипшими на неё осенним листом и двойной иглой хвои.

Он не видел, но почувствовал, как сердце Тэлли раненой птицей ухнуло вниз с высоты. И поморщился. Не время переживать предательство. Никому не станет лучше. «Я хочу, чтобы ты не чувствовала себя виноватой», – подумал Унимо и отпустил свою мысль нахохлившимся воробьём.

– В отличие от вас – ничего. Поэтому я сильнее вас всех. Мне ничего не нужно.

– Да, ты только хочешь, чтобы мы все поняли, как тебе больно, – смотритель задумчиво крутил в руках липкое яблоко. – Только никому это не интересно.

Он на мгновение перестал болтать ногами – и в ту же секунду мальчишка-канатоходец полетел вниз. Вниз с огромной скалы в море, с башни, с которой сбрасывали преступников, с крыши дома, слишком высокого, чтобы предназначаться для жизни…

Толпа, наконец, выдохнула, а Унимо ударился о вскрикнувшие камни мостовой. Больно, о Защитник, как же больно! Так же, как в тот день, когда Форин не подал руки, когда пришлось разбиться, чтобы никто не подумал, что Смотритель может дорожить кем-то. Нимо был плохим учеником, очень плохим – поэтому он стоял на канате, еле живой от страха, крепко ухватив ледяную руку циркача.

Он присвистнул – видимо, признавая мастерство. «Ты у меня ещё узнаешь. Ты заплатишь мне за всё», – внутри Унимо поднималась волна настоящей злости, и он вовсе не собирался её останавливать.

– Посмотрите, Мэйлири, как трогательно! – он отыскал взглядом королеву и заговорил, постепенно ускоряясь и не отрывая взгляда от Тэлли: – А теперь ваш ход: кто-то из них сегодня умрёт. Я так хочу, и так будет. Мальчишка-циркач, который и жизни-то ещё толком не видел. Не видел ничего, кроме этих пёстрых пятен внизу, жаждущих острых ощущений, ожидающих, когда канат неудачно качнётся… или великой Мастер Реальнейшего. Куда нам без него. Ведь его завещал нам сам великий Форин. За неимением лучшего, но всё равно, всё равно. Другого-то у нас нет. Решайтесь, Мэйлири! Или умрут оба! Считаю до трёх: раз…

Унимо хотел было крикнуть «Нет!», но язык не повиновался. Тэлли должна была знать, что нельзя выбирать. Но не могла вспомнить от этом, заворожённо наблюдая, как Нимо быстро отпустил руку мальчишки, перехватив его удивлённый взгляд, и шагнул назад, как будто уходя со сцены.

Второй раз нельзя было сделать всё красиво. «Запрет повторений», – один из законов реальнейшего. Сломанные ноги выглядели отвратительно. Боль была огромной и унизительной. «Ты даже упасть нормально без Форина не можешь», – подумал Унимо.

– Ты даже упасть нормально без Форина не можешь, – он заслонил осеннее солнце. – Вот. Ты уронил, – он протянул яблоко.

Только не поднимать головы. Не дать ему прочитать то, что дальше глаз и ушей.

Унимо протянул руку за яблоком. Нож ударил точно в центр, взорвав сладкую красноватую мякоть. Вытирая лицо от яблочных брызг, смотритель улыбался, стараясь, чтобы улыбка не получалась торжествующей – потому что реальнейшее не терпит торжества.

Нимо резко схватил его за руку и дёрнул на себя – и они кубарем скатились в пахнущую яблоками темноту…

Трактир у дороги в горах Дальней стороны, обычно пустующий, набит до отказа. Начало осени: тяжёлые корзины переспелых яблок стоят во всех углах. Жар очага, сытный суп, яблоки. Сладкий тёплый воздух жилого, как сидр, ударяет в голову после дорожной прохлады.

Королевские птицеловы празднуют победу: поймали семью шинти. Под видом бродячих артистов шинти разъезжают по Шестистороннему и воруют детей. Все это знают.

Выпито уже изрядно, кто-то предлагает поупражняться в стрельбе. Со смехом говорят про подходящую мишень. Разбойник шинти, который вздумал отстреливаться, когда за ним погнались. Ничего не стоит сказать, что он был застрелен при сопротивлении. Никто не будет возражать. Посетители трактира – жители деревни, из которой пропала девочка.

Разбойника развязывают, ему на голову с хохотом ставят яблоко. Сначала оно падает, но его поднимают и ставят снова. Думают, что это отличная шутка. Но один из офицеров птичников действительно начинает целиться. Мальчишка шинти вдруг поднимается, связанными на запястьях руками вытаскивает из сапога нож и метает его в сторону птичника. Нож пролетает в дюйме от головы стрелка и впивается в стену.

Мальчишку хватают и начинают избивать, но птичник, чудом избежавший смерти, поднимает ладонь, призывая остановиться.

– Что вы, такое мастерство, напротив, должно быть вознаграждено, – говорит он с улыбкой, подходя ближе к шинти. – Предлагаю такую игру: я отпущу вас на все шесть сторон, клянусь Защитником, если ты так же ловко, как в стену над моей головой, попадёшь в это яблоко на голове разбойника.

Мальчишка бледнеет и смотрит на отца. Отец едва заметно, чтобы не уронить яблоко, кивает.

– Я даже развяжу тебе руки. Но, – произносит птичник, выдёргивая нож из стены и с любопытством разглядывая узор на рукоятке, – если ты попадёшь куда-либо, кроме яблока, вы оба и эта девчонка, – он указывает пистолетом на девочку-шинти, которая неподвижно сидит в углу, завесив лицо тёмными волосами, – умрёте.

Нож ему подарил отец на четырнадцатилетие. Рукоятка из чёрного дерева таго, закалённая сталь. Он мог часами тренироваться метать нож, расчерчивая под мишени все деревья вокруг стоянки. Он уже делал это много раз. Ничего сложного.

Отец ободряюще улыбается.

Яблоко, красное с зеленоватым боком, становится вдруг огромным.

Замирает на мгновение и с глухим стуком падает на пол, катится под стол, оставляя яркий красный след, словно карамельное яблоко на ярмарке Дня урожая…

– Это не я уронил, это ты уронил, – Унимо ласково взглянул на него. – Промахнулся, бывает.

Он побледнел. И засмеялся:

– Поверил, да? О, это ведь слишком театрально. Даже для прошлого века. Но никто не хочет знать, как было, все хотят знать, как было на самом деле. Впрочем, неважно, – нахмурился он. – Я хочу, чтобы ты помог мне. Иначе я не отстану от этого города.

Унимо взглянул на него удивлённо, предоставляя возможность остановиться на границе. Но он уже не хотел ничего замечать.

– Всего лишь одно маленькое исключение из правил реальнейшего. Мне нужно то, что принадлежит мне по праву. Мне нужна моя смерть.

– Что готов ты отдать за мою помощь?

– Всё что угодно! – мальчишка смотрит решительно и прямо. Даже ответ «жизнь» не пугает его. Он ведь действительно готов на всё. Глаза его горят, и Мастер с трудом удерживает улыбку.

Кровь на стенах, на деревянном полу – чёрная, смешанная с весенней грязью. Птичники дрожащими руками стреляют друг в друга, надеясь остаться в живых. Но тщетно. Самый меткий мучается дольше всех.

Когда трактир сгорает дотла, мальчишка ещё долго сидит на пригорке, вдыхая волшебный запах гари.

– Ну что, теперь доволен? – спрашивает Мастер, устраиваясь рядом.

Мимо лениво проплывает шмель. Мальчишка срывает и мнёт в руках цветок клевера, хмурится.

– Да, – отвечает он.

– Отлично, – бормочет Мастер, роясь в карманах. Достаёт красное карамельное яблоко. Протягивает: – Это тебе. А мне отдашь то, чего у человека нет, пока он есть. Если захочешь вернуть, разыщи меня или Мастера Реальнейшего.

Не дожидаясь ответа, он легко сбегает с пригорка. Унося в кармане угли.

Уже на дороге Мастер Смерти оборачивается и машет ему.

Если бы ты был Форином – настоящим Мастером Реальнейшего, – что бы ты сделал? Унимо видел, как пылает надежда в глазах мальчишки. Но в море реальнейшего этому пожару не суждено было разгореться.

– Пойдём, – тихо сказал Нимо, поднимаясь и заставляя себя поверить в то, что ноги не были сломаны совсем недавно.

Разумеется, он не покорился. На горизонте вскипала гроза – не те цветочные облака, которые вырастают от самого горизонта каждую весну, а бурая, наполненная злобой туча.

Унимо грёб, стараясь не смотреть на горизонт. Ботинки промокли: волны уже то и дело захлёстывали лодку. Грёб, грёб, грёб. Нимо стал руками, гладкими обводами лодки, криком чайки, улепётывающей от грозы.

Он успел: в тот момент, когда волны с рёвом опрокинули лодку, Унимо уже держал в руках скользкую стеклянную бутылку.

Оказавшись в воде, он отчаянно заработал ногами и одной рукой. Зубами выдернул пробку – почувствовал водоросли, рыбу и дерево, а ещё боль от того, что сжал зубы слишком сильно, – и, отбиваясь от удушающего морского объятия, прочитал: «Тьер».

– Тьер! Тьер! – весело захохотал Унимо. В носу всё ещё щипало от солёной воды и близости опасной глубины, но дело было сделано.

Он остановился. Непонимающе уставился на Мастера Реальнейшего. С обидой ребёнка, которого отругали за то, чего он не делал.

– Ну всё, Тьер, пойдём, – Унимо позволил себе тон победителя.

– Я уничтожу всё, что тебе дорого. Сначала – этот город, улицу за улицей, я… – зашипел Тьер.

День уже давно не был праздничным. И ему пора уже было закончиться, Окло-Ко его забери!

– Довольно! Я хочу, чтобы ты пошёл со мной, Тьер, чтобы ты делал то, что я тебе скажу, чтобы ты не причинял никому вреда, ясно? – прошептал Унимо.

Тьер кивнул. Мысли липли одна к другой, как синтийские сладости. Он не мог вспомнить, почему оказался на площади: он ведь терпеть не может толпу. Знал только, что ему нужно куда-то идти. Вот за этим хмурым молодым таром, который уже сворачивал в сторону Королевского дворца…

Потрескивая, горел камин. Это было очень кстати: Унимо дрожал от холода, даже пересев на пол совсем близко к огню. Его не смущало, что в комнате в тяжёлых бархатных креслах сидели Сейлири и Первый советник.

– Тар Ум-Тенебри, от лица Королевского Совета я хочу выразить вам благодарность за исключительную храбрость, находчивость и самоотверженность, проявленные в деле защиты жителей Тар-Кахола от… неизвестной угрозы, – сбился Мэлл.

Унимо усмехнулся и поёжился. Он чувствовал, как там, за двумя каменными стенами, дрожит от холода «неизвестная угроза». Ощущения двоились – и он не мог уже понять, где его холод становится холодом Тьера, поэтому тянулся к самому огню – за двоих.

– Рад быть полезным Королевству, – отозвался Унимо. – Теперь я могу идти, Мэйлири?

Королева вздрогнула и, виновато взглянув на Мэлла, забралась в кресло с ногами, как в детстве.

– Нимо, ты ведь понимаешь, что мы… что ты… что этот… – совсем не по-королевски начала Тэлли.

– Тьер.

– Тьер, да… очень опасен?

– Ну, кто не опасен, – хмыкнул Унимо, возвращая взгляд в огонь. Хотелось закрыть глаза и молчать, пока огонь уютно хрустит свежей темнотой.

Мэлл откинулся на спинку кресла и переплёл короткие цепкие пальцы.

– Прежде чем уйти, скажите мне вот что, тар Ум-Тенебри. Если сейчас тар… Тьер решит продолжит своё представление и вознамерится выйти из дворца, сможет ли стража его остановить? Задержать?

– Нет, – признал Унимо.

– А вы?

– А я смогу.

– А как, если не секрет? – Мэлл даже подался вперёд, как будто ему действительно было крайне любопытно. – Вы знаете… то, что я слышал. Вы можете просто сказать ему «я хочу…», и он будет беспрекословно подчиняться?

Унимо ещё не встречался с тем, чтобы человек реального пытался разобраться.

– Вовсе не «просто», – пробормотал он.

Мэлл улыбнулся.

– Прошу прощения, тар, за мои профанные домыслы. Но вы, мастера, так не любите рассказывать о своём искусстве, поэтому нам ничего не остаётся, как строить догадки… но вы ведь сами понимаете, что единственный, кто может сдерживать Тьера – это вы?

Унимо хмуро взглянул на Первого советника. Тьеру хотелось завыть – и Мастеру Реальнейшего вместе с ним.

– С меня хватит. Я устал. Я сделал всё, что мог, и я не обязан… – Унимо попытался подняться. Ноги мстительно припомнили два перелома в реальнейшем. Слишком много «я» стучало в ушах.

Мэлл попытался было изобразить, что спешит на помощь, но Унимо быстро и невежливо замахал на него руками, шагнул к стене и неловко сел. Тьер за двумя стенами прислушивался.

– Тар Унимо, вы помните, сколько людей было сегодня на площади? – сразу пошёл в наступление Мэлл. – Многие наслышаны о реальнейшем. Для тех, кто хоть что-то знает, Тьер – один из «ваших». И сегодня они лишний раз убедились, как вы опасны.

– Мы опасны, – повторил Нимо.

Да, именно так. Ради игры Флейтист мог уничтожить Тар-Кахол. Да и Форин…

– Нужно показать людям, что мы… – продолжал Мэлл, – что королева может контролировать мастеров.

Людям. Люди стояли на площади, их лица сливались в одно – липкое, карамельное лицо толпы, растянутое в неестественной улыбке. Оно приближалось, раскрывая огромный детский рот с редкими зубами, поглощающий всё на своём пути – чем больше, тем лучше…

Унимо помотал головой, стряхивая мысли Тьера. Нестерпимо хотелось умыть лицо ледяной водой.

– Нимо, – королева опустилась рядом, положила руку ему на лоб.

Мама. Последние дигеты осени. Унимо промочил ноги, гуляя по берегу Кахольского озера. Мама осторожно кладёт руку ему на лоб – и рука кажется ледяной. Она хотела бы покачать головой – «ну я ведь тебе говорила!» – но только бесконечно гладит мокрые волосы Нимо, приговаривая что-то успокаивающее…

Унимо вздрогнул.

– Чего вы хотите от меня?

Просто он устал. Поскорее выбраться отсюда, вернуться на маяк…

– Нимо, мы хотим, чтобы жителям Королевства не угрожала опасность от Тьера. Он непредсказуем и очень силён. Только Мастер Реальнейшего сейчас может сдерживать его, – призналась Королева.

Когда его жизнь стала такой? Или все самозванцы рано или поздно попадают в эту ловушку?

Унимо вздохнул.

– То есть я должен стать тюрьмой, так? Новая королевская ходячая тюрьма для особо опасных мастеров, да?

Много резких и язвительных слов просилось на язык – а это означало, что он сдался. Можно было бы возмущаться, но он молчал и слушал, как мышью в углу копошится тишина. А потом закричал Тьер – словно зверь, угодивший в капкан: отчаянно, безнадёжно. Стоило порадоваться, что новому Мастеру Реальнейшего удалось вызвать такой ужас. Но радоваться чужому ужасу Унимо пока не привык.

– Ну а как же… ваши законы, суд… то есть просто так взять человека и отдать другому человеку. Я ведь могу сделать с ним вообще всё, что захочу, это вы тоже знаете? – Унимо посмотрел на Мэлла, который снимал и надевал перстень с изумрудом и рубином – цветов Шестистороннего.

– Суд приговорил бы Тьера к смерти или к длительному заключению, в зависимости от таланта обвинителя. Но и то и другое неисполнимо, вы знаете. И мы с Сэйлири, разумеется, уверены в том, что вы не станете использовать свою власть больше, чем необходимо.